Чиновник на службе в конце XVII — середине XIX века

Государственная служба в России начиналась с принятия присяги. Уже в XVII веке
предписывалось без присяги «дьякам в приказах не сидеть и никаких дел не делать».
Целуя крест, приказный человек брал на себя обязательства «дела всякие делать
и судить вправду», «государские казны всякие беречь и ничем государским не корыстоваться», «посулов и поминков (т. е. взяток) ни у кого и ни от чего не имать» и «дел
государевых тайных всяких никому не сказывать»[1]. Судя по содержанию «крестоприводной записи» 1630 года, основные требования, предъявляемые к чиновнику
первой половины XVII века, не утратили своего значения до сих пор. Очевидно также, что, требуя от чиновника честной и бескорыстной службы, государство должно
было обеспечить необходимые условия для ее исполнения. В какой мере обе стороны соблюдали свои обязательства, можно судить, рассмотрев условия службы
и источники существования чиновников в XVII — первой половине XIX века.

Условия службы
Помещения и служебный быт

При царе Алексее Михайловиче большинство приказов размещалось в Кремле (между Архангельским собором и Спасскими воротами) в двухэтажном каменном здании,
построенном еще при Борисе Годунове. В 1680 году на его месте возвели новое здание,
более чем в два раза превышавшее старое, где до конца своего существования размещались семь приказов: Посольский, Разряд, Большой казны, Новгородский, Поместный, Казанского дворца и Стрелецкий. В конце XVII века условия службы в приказах были сравнительно комфортными, а интерьеры «многоцветными». Стены
приказов, наружные двери, столы, даже сундуки и ящики для бумаг были обиты красными или зелеными сукнами, а скамьи и лавки, на которых сидели все служащие,
включая бояр, покрыты войлоком или кожаными тюфяками с шерстью, окрашенными в яркие цвета. Украшением комнат служили и печные изразцы, заменившие в середине века глиняную обмазку. В 1660-е годы в приказах появились шкафы для хранения бумаг, а в 1671 году в Малороссийском приказе — первые стеклянные окна.
Сведения о расходах на покупку полотенец, мыла, медных рукомойников и кувшинов
для умывания, зеркал, гребней и щеток для волос указывают на довольно высокий
уровень гигиенической культуры приказных людей, а приобретение учреждениями
столовой посуды (сковородок, противней, ложек и пр.) позволяет заключить, что
в связи с продолжительным рабочим днем служащие готовили пищу в приказах[2].

При Петре I это здание в Кремле занимали конторы коллегий — центральных
учреждений, пришедших на смену приказов. В Петербурге служащие коллегий
находились в худших условиях, чем в Москве, так как строительство специального здания Двенадцати коллегий закончилось в 1740-е годы.

В провинции строительство административных зданий, способных одним
своим видом поднять авторитет власти, началось только в последней четверти XVIII века. До этого местные учреждения ютились в тесных и малоприспособленных помещениях, занимая нередко одну-две комнаты, где находились
и чиновники, и секретарь с приказными, и просители. К концу правления императора Александра I все губернские и уездные учреждения переехали в новые
здания, многие из которых возводились по проектам известных архитекторов
и выглядели, как дворцы. Достаточно вспомнить здание московских присутственных мест (Сенат) М. Ф. Казакова или административные комплексы в уездных городах Пензенской губернии, построенные в 1809–1817 годах по типовому
проекту А. Д. Захарова.

Однако внешнему облику новых зданий далеко не всегда отвечала обстановка, царившая в местных учреждениях XIX века. О неустроенности служебного быта присутственных мест можно судить по вполне реалистическому описанию «присутствий», которые в 1840-е годы посещали герои «Мертвых душ»:
стены, имевшие «...темноватый вид — снизу от спин канцелярских чиновников, сверху от паутины, от пыли. Бумаги без коробок; в связках одна на другой,
как дрова. <...> Вместо чернильниц иногда торчало дно разбитой бутылки»[3].

О том, что подобная обстановка была не вымыслом писателя, говорит описание
помещения столичного учреждения, относящееся к более раннему периоду.
А. А. Закревский, назначенный в 1815 году начальником Инспекторского департамента Военного министерства, был поражен увиденной им картиной:
«В комнатах с грязным полом и покрытыми паутиной стенами около столов изломанных, изрезанных и замаранных чернилами сидели неопрятно одетые,
а инде в рубищах чиновники и писаря на изломанных же, веревками связанных
стульях и скамейках, где вместо подушек употреблялись журнальные книги.
<…> Под столом и везде на полу валялись кипы бумаг в пыли и беспорядке,
а между ними дрова с водой»[4]. В таких условиях по 10–12 часов трудились российские чиновники.

Продолжительность рабочего дня

Целый ряд указов регламентировал время пребывания чиновников на службе.
В 1658 году в приказах был установлен 12-часовый рабочий день, в 1680 году его
продолжительность сократилась до 10 часов. «Начальным людям и дьякам и подьячим, — гласил указ, — сидеть в день 5 часов и ввечеру 5 часов». По современному счету времени зимой работа учреждений заканчивалась после 22 часов;
не случайно иностранцы считали, что бояре собирались в Думу по ночам.
По Уложению 1649 года приказы закрывались на Рождество, Богоявление и другие большие праздники, на Масленицу, первую неделю Великого поста, Страстную и Пасхальную недели, а также царские дни. Кроме того, были два неполных
рабочих дня в неделю: в субботу работали до обеда, а в воскресенье — только после обеда. Исключение представляли самые важные приказы: Разрядный, Посольский и Большого Дворца, где работа не прекращалась и в праздничные дни,
а в случае необходимости продолжалась и ночью[5].

В XVIII веке рабочий день длился по 12 часов: с пяти утра до двух часов дня
и с пяти до десяти часов вечера, а в случае необходимости служащие оставались
и позднее. В 1720-х годах на столах чиновников появились треугольные пирамидки — знаменитые «зерцала» с указами Петра I, предписывавшими чиновникам соблюдать дисциплину и порядок. За их исполнением надзирали прокуроры, которые в специальных журналах фиксировали часы прихода и ухода
каждого чиновника, не исключая членов коллегий и сенаторов. Продолжительный рабочий день компенсировался большим числом неприсутственных дней.
Например, в 1797 году было всего 220 рабочих дней, что составляло в среднем 18 дней в месяц.

В XIX веке рабочий день стал короче. В 1820-е годы в губернских учреждениях он продолжался с девяти часов утра до шести, иногда до семи часов вечера,
а два раза в неделю, когда не было почты, заканчивался в час дня. В 1840-х годах
чиновники собирались на службу в девять-десять часов утра и сидели до трех-четырех часов дня; многие приходили и вечером на два-три часа, а переписчики
еще брали работу на дом. Режим работы министерских служащих был более свободным: они являлись на службу в десять утра и занимались часов до четырех,
а раз в неделю (в дни докладов министру) уходили позднее.

Наказания служащих

В XVIII веке обычным явлением в жизни учреждений, особенно губернских
и уездных, были наказания канцелярских служителей, не имевших классных чинов. За леность, пьянство, упущения по службе и другие нарушения дисциплины
их держали под арестом на хлебе и воде, сажали в колодки на цепь, били розгами,
палками и плетьми, а в крайних случаях сдавали в солдаты. От подобных наказаний освобождал чин коллежского регистратора (XIV, низшая ступень Табели
о рангах), дававший его владельцу личное дворянство. По воспоминаниям тайного советника правоведа П. В. Хавского, став в 1802 году чиновником XIV класса, он радовался не только получению дворянства, но и тому, что его уже «нельзя
наказывать по старому порядку палками, взять за волосы и таскать по канцелярии и потчевать пощечинами. Хотя старый обычай и исчезал, — признает автор, — кандалов и стула с цепью не было в заведении Земского суда»[6]. В 1804 году был принят даже специальный указ, запрещавший чиновникам наказывать
канцелярских служителей, что говорит о распространенности этого явления.

Наказаниям за упущения по службе подвергались и чиновники. Особенно часто прибегали к ним в первой четверти XVIII века. В губернии, не представившие
в срок отчеты или необходимые центру сведения, направлялись гвардейские офицеры и солдаты, наделенные чрезвычайными полномочиями. В задачи гвардейцев
входило «непрестанно докучать» губернаторам и «понуждать» их к исполнению
предписаний Сената и коллегий, для чего разрешалось даже сажать на цепь губернских чиновников («ковать за ноги и на шеи положить цепи»)[7]. В 1720 году по распоряжению гвардии унтер-офицера Пустошкина под арестом оказалась вся администрация Московской губернии, включая вице-губернатора бригадира И. Л. Воейкова.
Во второй половине XVIII века такие суровые меры уже не практиковались. Нерадивым чиновникам задерживали выплату жалованья или, приставив охрану, запирали их «безвыходно» в учреждении до окончания работ. Таким, например, способом повышал работоспособность своих подчиненных в 60-е годы XIX века
председатель Пензенской казенной палаты Михаил Евграфович Салтыков (более
известный как писатель под псевдонимом Н. Щедрин). Не получив к сроку отчет из
уездного казначейства, он предписал «арестовать» бухгалтера и его помощника и
«держать их запертыми в помещении казначейства», пока не закончат работу[8].

Обстановку местных учреждений дополняли грубые окрики начальника и неизменное «ты» в обращении с подчиненными, хотя к концу 1840-х годов в министерских департаментах уже было принято обращение на «вы». В условиях жесткой сословной структуры общества крепостной России отличия в сословном
и имущественном положении старших и младших чиновников определяли характер их служебных отношений. Власть начальника распространялась далеко
за пределы присутственных мест, охватывая все стороны жизни служащих.

Итак, в XVIII — первой половине XIX века условия службы чиновников трудно назвать комфортными. Неустроенность служебного быта сказывалась на характере управления, наносила урон авторитету власти. Еще в большей степени качество управления зависело от материальной обеспеченности чиновников.

Материальное обеспечение гражданских служащих

В XVII веке большинство приказных людей получало денежное жалованье, которое дополнялось хлебным, соляным, а иногда и поместным окладами. К концу века денежный оклад думного дьяка составлял в среднем 370 рублей, приказного
дьяка — 88 рублей, а московского подьячего — около 10 рублей, хотя у опытных
подьячих он достигал 50 рублей в год. Хуже было положение местных подьячих, из
которых почти половина служила без жалованья и «кормилась от дел»[9]. Помимо
жалованья практиковались и дополнительные денежные выдачи: праздничные,
транспортные, на «избное строительство», свадьбу, лечение, покупку одежды, сапог и прочее. По признанию иностранцев, московские чиновники получали
«щедрое жалованье»[10]. Такая оценка материального положения приказных людей
станет понятной, если учесть, что готовый сруб большого дома (70 квадратных метров) стоил тогда восемь-десять рублей, телега с упряжью и лошадью — три-шесть
рублей, а на три копейки (однодневный заработок поденщика) можно было купить пять-шесть десятков яиц[11] или 1,7 килограмма свинины или полтора килограмма осетрины. По подсчетам Л. В. Милова, во второй половине XVII века прожиточный минимум (только питание) составлял два – два с половиной рубля в год
на одного человека[12].

При Петре I жалованье было назначено всем категориям служащих, включая подьячих, его величина фиксировалась законом и уже не зависела от воли
начальника. По сравнению с концом XVII века оклады заметно выросли. В губернских учреждениях секретарь (бывший дьяк) получал 120 рублей, а канцелярские служители (бывшие подьячие) от 15 до 60 рублей в год; в столице оклады были в два раза выше. Величина коллежских окладов зависела не только
от должности, но и от подданства служащего. Иностранцы, приглашенные
на службу Петром I, получали за свою работу в два-три раза больше, чем русские чиновники.

Однако, несмотря на позитивные изменения в системе оплаты труда гражданских служащих, в первой четверти XVIII века материальное положение большинства из них ухудшилось. Объяснялось это, прежде всего, падением курса рубля, подешевевшего за годы правления Петра I почти в два раза. Обесценивание
денег было следствием монетной операции (перечеканка старых серебряных монет, уменьшение их веса, выпуск медных денег и др.), которая приносила немалую прибыль казне, но способствовала росту цен. В 1720-е годы дневной заработок в пять копеек (18 рублей в год) едва обеспечивал прожиточный минимум
одного человека. «А жену и детей чем ему кормить, — задается вопросом современник Петра I, — только по миру ходить, поневоле научат воровать и в мастерстве своем неправду делать»[13]. На содержание одного солдата казна выделяла
около восьми копеек в день, или 28,5 рубля в год. Таким образом, оклады низшего звена бюрократии не достигали прожиточного минимума.

Другая причина ухудшения положения чиновников заключалась в систематической невыплате жалованья. В условиях хронического дефицита бюджета
правительство рассматривало жалованье гражданских служащих как не самую
обязательную статью расходов, и в случае необходимости обращало предназначавшиеся на это средства на другие цели. В 1723 году специальным указом
предписывалось в случае нужды в деньгах и невозможности изыскать другие
способы для их получения «разложить оную сумму на всех чинов всего государства, которые жалованье получают». И в том же году у служащих была вычтена
четвертая часть денежного годового оклада и удержан весь хлебный оклад.
В связи с отсутствием денег в казне губернским чиновникам не платили жалованье годами или выдавали его натурой: сибирскими мехами и прочими казенными товарами. Но и получая деньги из казны, чиновники не всегда могли их
тратить, так как вынуждены были давать подписки, что в случае государственной нужды вернут эти деньги по первому требованию. В таких условиях, чтобы
сохранить подьячих, стремившихся убежать или записаться в сельские и посадские общины, их нередко держали в конторах «без выпуску». В конце 1724 года
для экономии казенных средств оклады гражданских служащих были заметно
урезаны: в коллегиях они составляли половину жалованья, получаемого
в армии, а в местных канцеляриях — «против сего вполы», т. е. только четверть
армейских окладов и рационов. Эта явная дискриминация труда чиновников
продолжалась почти 40 лет, вплоть до введении штатов 1763 года. Таким образом, правительство расписалось в собственном бессилии решить проблему материального обеспечения гражданских служащих. Государственное управление
финансировалось по остаточному принципу, так как львиную долю скудного
бюджета поглощали расходы на армию и флот.

В 1727 году преемники Петра I вообще отменили выплату казенного жалованья мелким чиновникам и приказным, разрешив им кормиться за счет акциденций, т. е. сборов с просителей (фактически взяток). Только в 1763 году их труд
вновь стал оплачиваемым. По утвержденным Екатериной II штатам минимальные оклады, получаемые копиистами (переписчиками бумаг), в уездных учреждениях составляли 30 рублей, в губернских — 60, а в центральных и высших учреждениях — от 100 до 150 рублей в год. При низких ценах на продукты питания,
и прежде всего на хлеб (десять-пятнадцать копеек за пуд), такое жалованье не
было нищенским.

С начала XIX века в связи с падением курса бумажных денег, которыми выплачивали жалованье и пенсии, материальное положение чиновников стало
ухудшаться. В 1768–1786 годы ассигнационный рубль практически равнялся серебряному, в 1795–1807 годы он колебался в пределах 65–80 копеек, а в 1811 году не достигал и 26 копеек серебром. В результате чиновники получали только
четвертую часть суммы, предусмотренной штатами 1763 года. Годового жалованья в 120 рублей едва хватало на одежду и обувь; мундир для большинства гражданских служащих был роскошью. Чтобы выжить, многие из них были вынуждены служить лакеями, кучерами, сторожами, швейцарами, получая за эту работу
больше, чем на государственной службе. Жалованье швейцара составляло 203 рубля, кучера — 401, лейб-лакея — 463 рубля, тогда как оклад канцелярского служителя министерства не превышал 200 рублей в год. К середине XIX века оклады чиновников заметно выросли, но повышение их было относительным.
Так, если в 1806 году оклад в 600 рублей ассигнациями равнялся 438 серебряным
рублям, то в 1829 году, повышенный до 1 200 рублей, он соответствовал только 320 рублям серебром, а в 1847 году — 343 серебряным рублям.

Падение курса бумажных денег привело к резкому удорожанию жизни, особенно в Петербурге. В первой половине XIX века убогая комната с мебелью, отоплением, самоваром и прислугой стоила в столице пять рублей в месяц, обед обходился в пятнадцать-двадцать копеек. Очевидно, что для основной массы
чиновников прожить на одно жалованье было трудно, а содержать семью практически невозможно. «Ты спрашиваешь, как жить 3 500 рублями годового дохода? —
писал в 1824 году один петербургский чиновник своему знакомому. — Женатому
в Петербурге жить сими деньгами трудно. Но ежели будешь иметь такого умного
холопа, как Петрушка, и не иметь лошадей, то он тебе… неусыпною экономией
преподаст способ не умереть с голоду…»[14] Прилично содержать семью можно было лишь при доходах не меньше 6 000 рублей в год (в конце XVIII века для этого
было достаточно 3 000 рублей). Такому уровню жизни соответствовало жалованье
чиновника, занимавшего должность не ниже директора департамента министерства. Материальная необеспеченность толкала чиновников на путь должностных
преступлений, главным из которых было взяточничество. Связь между низкими
окладами чиновников и должностными преступлениями признавалась в правительственных кругах. «Близкое к нищете положение большей части посвящающих
себя гражданской службе, — отмечалось в «Записке» Комитета для соображения
законов о лихоимстве, — часто самого благорасположенного и лучшей нравственности чиновника невольным образом превращает во врага правительству». Нищенское существование большей части служащих государственного управления
служило оправданием недобросовестных чиновников не только в глазах русского
общества, но даже иностранцев. «Отнимите у наших немецких должностных людей три части их оклада… не дав им никакого рода вознаграждения, и увидите, что
они будут делать», — писал один из немецких чиновников, долго живший в Петербурге. По его мнению, результат будет тот же, что и в России[15].

Однако необеспеченность казенным жалованьем была не единственной причиной нарушения присяги. Служебным положением нередко пользовались и те,
кто имел поместья, был обеспечен казенным жалованьем и находился на самом
верху чиновничьей лестницы.

Причины взяточничества и казнокрадства
Историческая традиция «кормлений»

В России корни взяточничества уходят к истокам государственности и на ранней
стадии ее развития смыкаются с другим, не менее характерным для русской жизни явлением, — «кормлением» администрации за счет посадского и уездного населения. «Мирские расходы на воеводу и подьячих, — замечает С. М. Соловьев, —
были делом обыкновенным, не возбуждали ропота и жалоб». Исключение представляли отдельные случаи, когда «иной воевода хотел кормиться уже слишком
сытно»[16]. В таких условиях грань между законными требованиями и злоупотреблениями администрации была трудноуловимой и очень зыбкой.

В московских приказах, несмотря на выплату казенного жалованья большей
части служащих, «кормление от дел» было важным и вполне легальным источником доходов, в три и более раз превышавшим денежные оклады. В представлении людей XVII века существовало четкое деление доходов «от дел» на законные и незаконные, хотя с позиций правовых норм более позднего времени отличия между так называемыми «почестями», «поминками» и «посулами» были едва различимы. Из «корыстных» доходов правительство признавало законными денежные
и натуральные приношения должностным лицам до начала дела («почести»)
и приношения после окончания дела («поминки»), но преследовало «посулы»
(собственно взятки), которые расценивались как вымогательство и «скверные
прибытки»[17]. Посулы, непосредственно связанные с нарушением закона, были
крупнее почестей и поминок и достигали 100 и более рублей, поэтому их получение сурово преследовалось правительством и каралось кнутом невзирая на социальный статус взяточника.

Тем не менее этот важнейший источник материального благополучия бюрократии сохранял свое значение как в XVIII, так и в первой половине XIX века.
Во все судебные учреждения, от земского суда до Сената, проситель никогда не
приходил с пустыми руками. По понятиям того времени добровольные приношения были вполне законны, и отказываться от них «значило бы обидеть просителей и выказать пустой педантизм»[18]. В конце 1830-х годов благоприятное решение дела в Сенате обходилось до 50 тысяч рублей. Кроме таких разовых «дач»,
практиковались и постоянные «кормления» администрации откупщиками, горнозаводчиками, солепромышленниками, помещиками и другими лицами, особо
заинтересованными в благорасположении администрации. По свидетельству современников, именно из этого источника губернские чиновники «черпали такие
суммы, которые были необходимы для удовлетворения потребностей приличной
известному чину и положению жизни»[19]. Например, в конце 1830-х годов откупщик ежегодно платил губернатору Симбирской губернии 10 тысяч рублей ассигнациями, вице-губернатору 20 тысяч, прокурору, «как человеку слабому и безгласному», только три тысячи рублей, каждому советнику по две тысячи
рублей»[20]. Документальным подтверждением существования таких отношений
с местной администрацией служат обнаруженные мною в Отделе письменных
источников Государственного исторического музея ежегодные (за 1804–1852 годы) «ведомости» о выдаче чиновникам денег, хлеба и проч. «для снискания благосклонности по делам» пермских имений кн. С. М. Голицына[21]. Заглавие и содержание этих документов дают основание назвать их сводными годовыми
отчетами о подкупе администрации Пермской губернии. В отдельные годы «пособия» кн. Голицына пермским чиновникам в два-четыре и даже шесть раз превышали казенное жалованье. Например, уездный судья при окладе в 300 рублей
получал из «Главного правления пермских заводов, промыслов и вотчин кн. Голицыных» денежных и натуральных выплат в общей сложности на 600–1600 рублей в год, годовое жалованье земского исправника в 250 рублей весомо дополняли 1000–1800 рублей, поступавшие из того же источника. О широком
распространении системы «кормлений» администрации говорит тот факт, что ее
практиковал, хотя и по другим соображениям, даже очень богатый и безукоризненно честный киевский губернатор (в 1839–1852 годы) И. И. Фундуклей. Он
считал, что если богатые помещики не будут выделять средства на содержание
чиновников полиции, «то средства эти они будут получать от воров»[22]. Это обстоятельство играло далеко не последнюю роль в широком распространении злоупотреблений, вызывало неуважение к закону, способствовало формированию
правового нигилизма и, в конечном итоге, оказывало развращающее влияние
на общество.

Радикальный характер реформ

В русской истории существует определенная закономерность, которую давно заметили современники, жившие в преобразовательные эпохи: проведение реформ
в России неразрывно связано с усилением коррупции. К таким периодам истории относятся годы правления Петра I, когда реформированию подверглись все
сферы жизни российского государства, а казнокрадство и взяточничество достигли невиданных масштабов, поразив все этажи государственного управления.
Злоупотребления канцелярских чиновников, часто не имевших других средств
к существованию, были ничтожными по сравнению с теми, какие допускали
ближайшие соратники царя-реформатора. «Губернаторы радеют токмо о своих
карманах: киевский губернатор высылает в свой московский дом деньги не мешками, но уже возами… — писал Петру I неизвестный русский доноситель из Голландии. — Иностранные купцы высылают серебро и золото из России, что запрещено в чужих землях. Вельможи кладут деньги в чужестранные банки,
Меншиков, Куракин, князь Львов»[23]. Действительно, только у кн. А. Д. Меншикова, после его ссылки в Сибирь в 1727 году, обнаружилось девять миллионов
рублей в банковских билетах Лондонского и Амстердамского банков, не считая
четырех миллионов рублей наличных денег, драгоценностей на сумму свыше
миллиона рублей и 105 фунтов золота в слитках и сосудах.

Безнаказанность

Служебное положение для получения дополнительных доходов с успехом использовали не только российские чиновники, но и их европейские коллеги. Однако,
в отличие от России, в странах Европы взяточничество каралось законом, независимо от служебного положения чиновника. Так, в 1847 году министр общественных работ Франции Ж.-Б. Тэст за получение взятки был приговорен к 10 годам заключения[24]. Невозможность обеспечить чиновников достойным жалованьем
заставляла русское правительство терпимо относиться к подобным злоупотреблениям. Правительство, не соблюдая своих обязательств по отношению к служащим государственного аппарата, не могло требовать бескорыстного исполнения
служащими своих обязанностей. Например, в 1847 году за должностные преступления были судимы восемь процентов всех чиновников IX–XIV классов (4 131 человек из 50 877), но около половины этих служащих возвращались на гражданскую службу. В том же 1847 году среди чиновников IX–XIV классов число бывших
под судом составляло около 3,5 процента (1 754 из 50 877 человек), а чиновников первых восьми классов — 3,7 процента (400 из 10 771 человека). Следует заметить, что в случае недоказанной вины чиновника суд оставлял его «в подозрении»; при такой формулировке пребывание под судом не сказывалось на карьере
чиновника. Например, в 1830-е годы должность председателя 1-го департамента
Московской палаты уголовного суда занимал чиновник, дважды побывавший
под судом.

Итак, условия службы российского чиновника обрекали его на нарушение
присяги и создавали благоприятную почву для широкого распространения взяточничества и казнокрадства. В немалой степени этому способствовали и исторические традиции, и дальнейшая бюрократизация управления, и неравномерный, скачкообразный характер развития российской государственности.

---

[1] Полное собрание законов Российской империи. Издание 1-е (далее ПСЗ-1). Т. 1. № 406.
10 апреля 1667 г.; Оглоблин Н. Н. Происхождение провинциальных подьячих XVII в. // Журнал
Министерства народного просвещения. 1894. № 9. С. 139.

[2] Бакланова Н. А. Обстановка Московских приказов в XVII в. // Труды Государственного
исторического музея. Вып. 3. Разряд общий исторический. М., 1926. С. 53–100.

[3] Гоголь Н. В. Дополнения к первому тому «Мертвых душ» // Полн. собр. соч. /
Изд. «Тов-ва М. О. Вольф». СПб.; М., б. г. С. 578.

[4] Сборник Императорского русского исторического общества (далее: Сб. РИО). Т. 78.
СПб., 1892. С. 331–332.

[5] ПСЗ-1. Т. 1. № 237. 20 октября 1658 г.; № 839. 26 октября 1680 г.; Ключевский В. О. Боярская
дума Древней Руси. Пб., 1919. С. 404, 406.

[6] Воспоминания тайного советника П. В. Хавского о начале службы // Река времен. Кн. 1.
М., 1995. С. 175.

[7] Милюков П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII в. и реформа
Петра Великого. СПб., 1905. С. 445.

[8] Макашин С. А. Салтыков-Щедрин. Середина пути: 1860–1870-е: Биография. М., 1984.
С. 205–206.

[9] Демидова Н. Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании
абсолютизма. М., 1987. С. 120–141; Рогожин Н. М. Посольский приказ: Колыбель российской
дипломатии. М., 2003. С. 145–150.

[10] Мейерберг Г. Путешествие в Московию // Чтения в Обществе истории и древностей
российских. 1874. Т. 1. Разд. 4. С. 174–175.

[11] Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса.
М., 2001. С. 487.

[12] Там же. С. 488.

[13] Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве. М., 1937. С. 221.

[14] Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ). Ф. 569
(Ф. Л. Переверзев). Д. 405. Л. 27.

[15] OПИ ГИМ. Ф. 60. Оп. 3. Д. 2653. Л. 15.

[16] Соловьев С. М. Сочинения. Кн. VII. М., 1991. С. 89.

[17] Демидова Н. Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании
абсолютизма. С. 142–145.

[18] ОР РНБ. Ф. IV (М. П. Веселовский). Д. 861. Л. 86 об.

[19] Корельский А. Горнозаводская служба и общественная жизнь на Урале // Русская
старина. 1905. № 11. С. 319, 322.

[20] Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 377.

[21] Подробно см. мою статью: К истории взяток в России (по материалам «секретной канцелярии»
кн. Голицыных первой половины XIX в.) // Отечественная история. 2002. № 5. С. 33–49.

[22] Лучинский Ф. Я. Провинциальные нравы за последние полвека (воспоминания) // Русская
старина. 1897. № 9. С. 647.

[23] Соловьев С. М. Сочинения. Кн. VIII. М., 1991. С. 575.

[24] ОПИ ГИМ. Ф. 7. Д. 495. Л. 29 об., 48.