Нерусское сельское хозяйство

Все знают, что в городах России много гастарбайтеров — «иностранных рабочих
гостей». Целые сферы городской экономики без них уже невозможно себе представить. В то же время с ними связаны проблемы, вокруг которых разгораются
все более жаркие споры.

Применительно к сельской местности эта тема, и без того крайне сложная,
к тому же обросла мифологией. Образ русского крестьянина, хранителя-возродителя всего Отечества и его сельского хозяйства, закрепился в массовом сознании, да и вбивается в него многими усердными политиками. Однако гастарбайтеры есть и на селе. Речь пойдет в основном о том сельском хозяйстве, которое
ведут они, а также иноэтнические, т. е. нерусские, переселенцы в «русских» регионах страны.

О мигрантах говорят и пишут немало, но даже оценки их численности расходятся порой на порядки. Кое-что известно об их жизни и занятиях в городе (торговля, строительство и ремонт, уборка улиц, вождение общественного транспорта, криминал). Совсем мало — об их аграрных «нишах». Статистики на этот счет
вообще нет, данные социологических опросов отрывочны. Автору остается лишь
опираться на свой полевой опыт (из него, к сожалению, совсем выпадает восток
России) и разрозненные факты, добытые из научной литературы и СМИ.

«Корейские» арбузы и «месхетинские» помидоры

Южная часть саратовского Заволжья — это северная окраина российской «арбузной земли». Арбузы выращивают там только частники, чаще всего корейцы, приезжающие из Средней Азии (куда их, как известно, депортировали при Сталине).
Обычно они формируют бригаду и арендуют землю и технику у крупных предприятий или фермеров. Семена, труд, сбыт урожая — забота бригады. Расплачивается она либо заранее указанным в договоре твердым объемом продукции, либо ее долей. В любом случае это риск, связанный с погодой, ценами и т. п. Можно
за сезон неплохо заработать, а можно и прогореть. Изредка в эти бригады входят
русские, но бригадиры — почти всегда корейцы. Помимо бахчевых (арбузов,
тыкв) они выращивают знаменитый корейский лук, капусту и другие овощи.

Летом корейцы живут тут же в поле, в землянках. Внутри землянок все выложено досками, фанерой и удивительно чисто. Рядом балаганчик с душем. Преимущества такого временного и, на первый взгляд, допотопного жилья в здешних
условиях очевидны: летом при жаре до 30–37 градусов в землянке прохладно,
в холода тепло. Когда начинаются суховеи, воздух темнеет от пыли, и кроме такой землянки укрыться негде.

Местные жители подрабатывают в этих бригадах на прополке. Жалуются,
что корейцы платят скудно, но мало кто сам берется сколотить бригаду. Хотя те
немногие, кто все же рискнул арендовать земли у колхозов под арбузы, живут
лучше других. Поощряя их активность, районные администрации отменили плату за арендуемую землю, если ее меньше одного гектара. Но и при большей
площади годовая аренда невелика. Колхозы выделяют землю охотно: заброшенных полей хоть отбавляй. Однако большинство местных жителей боится выйти
за пределы приусадебной экономики (кстати говоря, имеющей там скотоводческое направление).

Корейцев-бахчеводов и овощеводов можно встретить на всем юге России.
Арендаторов видно сразу по аккуратной делянке среди заросшего бурьяном поля.
Своим трудом они частично восполняют потери производства овощей и арбузов,
произошедшие из-за кризиса крупных предприятий. Кроме того, они дают временную работу местным жителям.

Среди арендаторов часто встречаются турки-месхетинцы. Совхоз «Красная
звезда» в Новоалександровском районе Ставропольского края раньше был мощным овощеводческим хозяйством. Теперь орошаемые земли полузаброшены.
Едешь по такой новой степи, и вдруг объявление: в 100 метрах вправо предлагают купить помидоры и перец. Проселок упирается в убогую халупу из подручного материала, стоящую на крошечном пятачке среди полей. Тут же пасутся три
коровы и уйма птицы: утки, гуси, куры, индюки. Здесь круглый год живут несколько семей турок-месхетинцев, так и не получивших официальной регистрации в России[1]. Они арендуют у совхоза 13 гектаров орошаемой земли по восемь
тысяч рублей за гектар (цены на 2003 год), половину этой суммы платят весной,
а остальное — после уборки. Пашет землю тот же совхоз, он же дает воду для полива. Семена помидоров, огурцов и перца сами выращивают в теплицах у дома.
Собирают урожай рабочие, в основном местные жители, которые получают
по 80 рублей в день и ведро помидоров в придачу. Помидоры сбывают по четырепять рублей (для справки: в Москве в это время ставропольские помидоры шли
по 20–30 рублей за килограмм). Но даже при таком перепаде цен и при том, что
главную прибыль получают перекупщики, помидоры оказываются выгодными.

Еще больше таких бригад в восточных засушливых районах Ставрополья. Если видишь орошаемое поле, значит не обошлось без арендаторов. Как и в Поволжье, кроме овощей они выращивают арбузы, спасая хотя бы часть колхозных полей от зарастания бурьяном. В основном это корейцы, турки, вьетнамцы,
дагестанские народы, даже цыгане. Русских же здесь, как и в Саратовской области, среди арендаторов крайне мало. В Ставропольском крае только молокане с их
протестантской верой и мировоззрением оказались психологически готовы к такого рода аграрному предпринимательству.

Трудовая помощь или конкуренция?

О дефиците рабочей силы в российском селе в связи с его депопуляцией говорят
давно. С 1959 по 1990 год сельское население страны уменьшилось почти
на 30 процентов, а в 13 регионах Центра и Северо-Запада России — более чем наполовину. На периферии многих регионов Нечерноземья его стало меньше в дватри раза, а в пригородах и на юге страны оно почти не убывало или даже росло.
Но при тогдашней организации колхозно-совхозного производства и низкой
производительности труда работников не хватало всюду. Горожанин «на картошке» — одна из ярких примет позднесоветской эпохи.

Уже тогда в наших селах работали выходцы с южных окраин Союза. Так, многие
специалисты (агрономы, ветеринары) были кавказцами, получившими образование
дома и нашедшими применение в России. Существовали специальные программы
заселения российской глубинки. Например, в Псковской области, где к 1980 году население с начала века сократилось более чем на три четверти, было создано бюро
трудоустройства, которому «сверху» спускали планы вторичного заселения сел. Его
сотрудники сами ездили проводить вербовку в трудоизбыточные районы бывшего
СССР, хотя, по их собственному признанию, толку от этих поездок было мало. В то
же время аграрии приезжали из таких районов сами и жили годами без прописки.

Кризисы 1990-х годов все резко изменили. Сельское население в Европейской России начало расти в основном благодаря миграциям — межрайонным,
с Севера и Востока страны, и международным, в основном из стран СНГ. Приток
из бывших союзных республик значительно превышал увеличение доли нерусского населения: 60–70 процентов прибывших составляли русские.

По статистике «вклад» мигрантов в население России за период с 1991 по 2000 год
составил 3,3 миллиона человек, что в 1,7 раза больше, чем за предыдущее десятилетие[2]. Нелегальных мигрантов в несколько раз больше, ведь границы стран СНГ
(протяженностью более 6 800 километров только с Казахстаном) пока еще легко проницаемы. Официальная статистика показывает единовременное присутствие в России 300 тысяч трудовых мигрантов, а по оценкам Федеральной миграционной службы
МВД России их реальное число в 10–15 раз больше[3]. Однако любые оценки масштабов такой миграции недостоверны. Даже перепись населения вряд ли покажет реальную картину. Участие в переписи — дело добровольное, а нелегальные мигранты избегают любых контактов с официальными структурами.

Около 40 процентов людей, легально прибывающих в регионы, миграционные службы направляли в село. Казалось бы, вот и решение проблемы сельских
трудовых ресурсов. Однако большинство приезжих — выходцы из городов. В начале 1990-х годов на селе было легче получить жилье, и впоследствии оказалось,
что для многих село было лишь ступенькой на пути в город. К тому же бoльшая
часть мигрантов стремилась не в обезлюдевшие районы Нечерноземья, а в благодатные южные края, где трудовых ресурсов и без того было достаточно.

Тем временем экономический кризис 1990-х годов снизил потребности агропредприятий в работниках и обнаружил количественный избыток трудовых ресурсов во многих сельских районах. В 1990 году российские агропредприятия обеспечивали работой 48 процентов трудоспособного сельского населения России,
а в 2000-м — только 39 процентов[4]. Полная оценка российской сельской безработицы, получаемая на основе опросов по методике Международной организации труда, в конце 1990-х годов превышала городскую и составила 18 процентов[5]. Существенные проблемы села связаны с тем, что многие его жители, помимо своего индивидуального хозяйства, не имеют поблизости иных занятий, которые могли бы
стать для них материальным и моральным жизненным стимулом. Отходничество
и вахтовая работа селян в городах становятся весьма распространенным явлением.

В этой ситуации существенное значение приобретает вопрос: составляют ли
трудовые мигранты конкуренцию местному населению? Многочисленные исследования не обнаруживают прямой связи между уровнем безработицы и притоком мигрантов[6]. И все же конкуренция есть. Хотя бы потому, что в обветшавшие, отдавшие городам своих активных уроженцев и, что греха таить, нередко
опустившиеся русские села приезжают молодые (трудоспособные составляют более 60 процентов общей численности мигрантов), нацеленные на заработки и малопьющие люди.

Рассмотрим трудовые миграции в сельскую местность европейской части
России. Это миграции двух типов, хотя деление условно (первый тип со временем
может превращаться во второй): временные, в том числе сезонные, миграции для
выполнения сельскохозяйственных работ и переселения в поисках постоянной
занятости и заработка в аграрном секторе.

Вообще-то жить и работать в Россию едут из 100 с лишним стран мира. Большинство мигрантов — представители городских профессий, хотя во многом это
зависит от страны выезда. Например, армяне и азербайджанцы почти всегда
предпочитали город. А вот мигранты из Средней Азии и Казахстана охотно едут
в деревню. Белорусские трудовые мигранты делятся между городом и деревней
почти поровну: по некоторым оценкам, в сельском хозяйстве России работают 45 процентов от их общего числа[7].

Временные трудовые мигранты

Приведенный выше пример аренды поливных земель корейцами из Средней
Азии относится именно к этой группе. Значительная часть арендаторов приезжает весной на сельскохозяйственные работы, с тем чтобы осенью уехать в места
постоянного проживания. Такими мигрантами могут быть не только иностранцы, но и представители российских меньшинств. Например, заработки в Ставрополье все чаще привлекают дагестанцев (даргинцев, аварцев и др.). Левокумский
район на северо-востоке края принимает ежегодно более тысячи трудовых мигрантов из Дагестана, причем только часть из них арендуют землю для выращивания овощей и арбузов. Остальные нанимаются в колхозы для обрезки и подвязки
винограда, уборки урожая. Руководители хозяйств отмечают высокую ответственность дагестанских рабочих. Считается, что один такой рабочий «заменяет»
пятерых студентов[8].

Большой поток временных мигрантов с юго-востока идет через Нижнее Поволжье, особенно через Астраханскую область. Это связано с тем, что из всех железнодорожных веток, связывающих Россию со Средней Азией, сейчас действует лишь астраханская (прежде поезда шли до Москвы). По данным миграционного
контроля Астраханской области, в Россию в теплый сезон четырежды в неделю на
поезде Душанбе — Астрахань, рассчитанном примерно на 500 мест, прибывает
до 800 человек. Плюс еще два поезда в неделю из Средней Азии и поезд из Казахстана. Ежедневно прибывает до 1 300 человек, выезжает в два раза меньше. С появлением миграционных карт наладился учет временно прибывающих. Максимальный поток (37–38 тысяч человек ежемесячно) прибывает в Астраханскую область
с апреля по август, к сентябрю-октябрю он спадает до 24 тысяч. Чуть менее половины прибывающих — граждане Таджикистана, подавляющее большинство которых приезжает в поисках временной работы. От четверти до трети — из Узбекистана. Для них в большей степени характерен челночный бизнес; работу, судя по их
собственным записям в миграционных картах, ищут лишь 13–15 процентов. Жителей Казахстана среди приезжих по железной дороге — 14–16 процентов, большая
их часть едет к родственникам, многие занимаются куплей-продажей. Но с Казахстаном интенсивны связи и по автодорогам. Доля остальных стран в миграционном потоке невелика: один-два процента из Киргизии, столько же из Украины.

Проследить, кто из этого потока остается в Астраханской и соседних областях,
практически невозможно. В течение трех дней приезжие должны зарегистрироваться, а через 90 суток покинуть страну. По оценкам сотрудников УВД, половина
прибывающих не регистрируется и живет в России дольше положенного срока.
Также невозможно определить, где тот или иной человек находит работу. Известно лишь, что в пограничных сельских районах Астраханской области до 40 процентов работников в весенне-летний период составляют иностранцы. Сезонные
мигранты в сельской местности оказываются востребованными. Местных жителей временные работы в колхозах не слишком привлекают из-за низкой оплаты
труда. Им бывает выгоднее подработать у корейских или дагестанских арендаторов, которые платят побольше, или уйти из сельского хозяйства в рыбные промыслы или на нефте- и газодобычу. Вот тут в сельском хозяйстве и оказываются
нужными таджики, готовые чуть ли не рабски трудиться за сущие гроши[9]. Пользуются спросом определенные профессиональные навыки. Например, узбеки
в Астраханской области выращивают хлопок и табак. Прежде они работали и на
рисовых плантациях, но сейчас, с упадком рисоводства в колхозах, их вытесняют
корейцы-арендаторы.

В черноземные и западные регионы России приезжают белорусы и украинцы
на высаживание рассады, прополку и уборку урожая. Эта работа в течение трехчетырех недель ведется практически нелегально, обычно безо всяких договоров.

Основная причина социального напряжения заключается в том, что иностранные рабочие понижают местные расценки на труд, что вызывает ропот местного населения, особенно в регионах, не испытавших сильной депопуляции.
С другой стороны, мигранты спасают наше нищее сельское хозяйство, которое
не может платить работникам больших денег и опираться на местные трудовые
ресурсы. Руководители крупных предприятий и фермеры предпочитают нанимать приезжих рабочих не только из-за того, что им можно меньше платить.
Важны и настрой мигрантов на заработки, позволяющий им более интенсивно
работать, и гораздо меньшая их алкоголизация.

Показательно и такое относительно недавнее явление, как приезд иностранных рабочих со своей техникой. Это особенно актуально, так как в период уборки техники остро не хватает. О турках-механизаторах уже не раз писала наша пресса[10]. Они уже несколько лет приезжают на уборку хлебов в Краснодарский
и Ставропольский края, а теперь расширяют географию своей деятельности, осваивая центральные регионы. Работают они не только в России, но и на Украине, в странах Восточной Европы. Их работа выгодна хозяйствам, так как ее оплата не требует живых денег. У нас они получают либо определенную долю
собранного урожая, либо его фиксированный объем (например, шесть-семь
центнеров с гектара). Некоторые авторы[11] считают такую плату непомерной. Но
это зависит от зоны. Для юга России — это 15–20 процентов сборов, а для Нечерноземья — половина, а то и больше. Тем не менее эта плата не покажется такой
высокой, если учесть, что турки-комбайнеры — превосходные работники и с ними не возникает проблем воровства. Техника у них вдвое-втрое производительнее
нашей и почти не допускает потерь зерна. Наши разбитые комбайны теряют несколько центнеров на каждом гектаре.

Переселенцы-аграрии

Многие арендаторы после нескольких сезонных приездов стараются осесть
в России навсегда. Мы встречали множество уже ставших россиянами корейцев,
некоторые из которых женаты на русских женщинах. То же самое относится к казахам, немцам, другим выходцам из Средней Азии, с российского Кавказа и из
Закавказья.

Не все регионы охотно принимают иноплеменных мигрантов. В многонациональных переселенческих районах (таких, например, как Саратовское Заволжье) возникла сравнительно открытая сельская среда, в которой пришлый люд
чувствует себя свободнее. Совсем иное дело — соседняя Пензенская область. Даже при наличии жилья и родни (при смешанных браках) нерусские мигранты,
как правило, не очень охотно едут в среднерусскую глубинку, в частности черноземную, подвергшуюся меньшей депопуляции, где им трудно ужиться с традиционным сельским сообществом.

Переселенцы не только пытаются устроиться на работу в колхозы или наладить свое частное хозяйство. Они способны поднять почти рухнувшие агропредприятия. Например, в Ленинградской области на развалинах совхоза «Молодежный» под г. Кириши корейцы из Средней Азии решили создать показательное
хозяйство, своего рода корейские кибуцы[12]. Арендовав совхозные земли, 25 корейских застрельщиков из Узбекистана привлекли местное население, сплотив
коллектив в 150 человек, и начали восстанавливать заброшенные теплицы для
выращивания овощей. Корейскую общину заметили и даже пригласили в соседнюю Новгородскую область для выращивания… льна.

В целом мигрантов все же больше в районах, пограничных со странами СНГ.
Например, дюжина областей, граничащих с Казахстаном и концентрирующих
в себе 17 процентов населения России, приняли во второй половине 1990-х годов 46 процентов всех прибывших сюда мигрантов из Казахстана, 28 процентов
приезжих из Киргизии, по 25 процентов — из Таджикистана и Узбекистана[13].

Правда, по статистике из всего притока в эти регионы 58 процентов составили
русские, 12 процентов — украинцы, а титульные народы Средней Азии — всего 11 процентов, казахи — 10 процентов[14]. Но в реальности пропорции несколько иные, так как неконтролируемая миграция более характерна для неславянских
этносов. Так, по оценкам силовых структур Волгоградской области, численность
проживающих там казахов в полтора раза больше, чем показывает статистика, чеченцев — в два-четыре раза больше, и т. д.[15]

Представители соседних народов СНГ расселяются в сельских приграничных районах чаще, чем приезжие русские, которые едут «транзитом» в центральные районы России или выбирают большие города. Отсюда пугающий
многих эффект прямо-таки фронтального инородческого наступления на пограничье.

Так что же делает ситуацию столь напряженной? Попробуем разобраться
в этом на примере конкретного района Северного Кавказа.

Дагестанцы и дерусификация юга России

Восток и юг Ставрополья, т. е. фронтирная зона, окаймляющая край со стороны
горских республик, активно заселяются выходцами из Дагестана и Чечни. Все
они — жители России, но их пример наглядно показывает, какие экономические
проблемы возникают при контактах разных этносов в сельском хозяйстве. Приток этих мигрантов в Ставрополье вызван относительным аграрным перенаселением соседних республик, недостатком земли в них (особенно в горных районах),
безработицей и низким уровнем жизни.

Выезд из Дагестана на заработки часто с последующим оседанием продолжается не одно десятилетие. Животноводами (овцеводами) в сухостепных колхозах
Ставрополья традиционно работали даргинцы и чеченцы. За 1970–1989 годы численность этих этносов соответственно в Дагестане и Чечне возросла в 1,4 раза,
в равнинных регионах Северного Кавказа — в пять-шесть раз, в Поволжье —
в три-пять раз[16]. В некоторых селах соседних с Дагестаном районов Ставрополья,
например в центре и на севере Левокумского района, даргинцы составляют более 30 процентов сельского населения, а еще есть аварцы, чеченцы, кумыки и т. д.

В 1990-х годах, согласно официальной статистике, из-за локальных этнических конфликтов из Дагестана стали уезжать русские, а коренные этносы, наоборот, возвращаться[17]. Однако большинство даргинцев, с которыми мы говорили в разных районах Ставропольского края, приехали туда с семьями именно
в 1990-х годах. Многие живут у родственников и зачастую не прописаны. По
оценкам силовиков, их действительная численность в соседних с Дагестаном
районах превышает официально зарегистрированную втрое[18]. А где теневые миграции, там и теневая экономика.

В 1990-х годах общественное поголовье овец сократилось в крае, по официальной статистике, в шесть раз, во многих районах колхозные кошары формально пустуют. А фактически количество скота уменьшилось не так уж сильно. Если
прежде чабан держал на кошаре в среднем 500 голов общественного скота и около 100 голов своего (разделить общественное и частное хозяйство и в советское
время было практически невозможно), то теперь колхозного скота может не быть
совсем, но те же чабаны держат 200–500 и более голов частных овец, десятки
коров и быков. При этом местные власти всячески препятствуют приватизации
кошар, которые все еще числятся за колхозами, и чабаны по существу живут там
незаконно, а все их мощное частное хозяйство считается личным подсобным.

Могут спросить: а что в этом плохого? Частники сохраняют поголовье и, более того, сохраняют кошары (останься они пустующими, их давно бы растащили). Но дело в том, что все это порождает экономические, административные
и бытовые конфликты, а в результате создает напряженность в национальных отношениях. Частники используют колхозные пастбища, никак не регулируя нагрузку на них, часто без договора с колхозом, чтобы не платить за аренду. Поскольку пастбищ в засушливых зонах не хватает, частники занимаются
и потравами полей. Специфика, например, Левокумского района Ставрополья
заключается в том, что там поливное растениеводство возможно лишь на участках с легким грунтом (чтобы не было засоления). Поэтому поля находятся далеко от сел, которые, в свою очередь, отстоят друг от друга на 20–50 километров.
В таких условиях охранять поля от потрав абсолютно невозможно, и многие колхозы вынуждены отказываться от удаленных полей, так как они уничтожаются
частным скотом.

И все-таки наибольшую конкуренцию дагестанское частное скотоводство составляет не колхозам, а индивидуальным хозяйствам в пунктах, которые они активно заселяют. Живя в русских селах, даргинцы, лакцы, аварцы, агулы тоже держат крупные, по местным меркам, стада (до 70 голов крупного рогатого скота,
до 100 овец). По существу они, конечно, фермеры, но, как многие сельские хозяева в России, официально ими не значатся, налогов не платят. Их скот уничтожает всю растительность вокруг сел, так что прочим жителям с одной-двумя коровами уже некуда податься. Происходит экономическое вытеснение одного
животноводческого уклада другим, более напористым. Местные администрации
пытаются с этим бороться, вводя предельные нормы скота в личном хозяйстве
(до пяти голов). Но эта противозаконная и бессмысленная акция кончается как
всегда — ростом мзды, взимаемой с нарушителя, т. е. чиновного рэкета.

Сильные общественные хозяйства вкупе со своими сельскими администрациями, как правило, просто препятствуют наплыву мусульманских народов.
В том же Левокумском районе, где самые жизнеспособные предприятия сосредоточены на юге вдоль реки Кумы, оказывается негласное противодействие переселенцам из Дагестана и других республик. На большей же части района, где коллективное хозяйство почти развалилось, их число быстро растет. То же
происходит и в предгорной зоне, например, Андроповского района. Не только во
фронтирной зоне, но даже, к примеру, в тех селах Георгиевского района (центр
Ставрополья), где земли похуже и колхозы — банкроты, доля дагестанских народов заметно увеличивается.

Особые проблемы связаны с хозяйственным учетом, и без того неполным.
В сельских администрациях нам жаловались, что приходится показывать в отчетах то количество скота, какое назовут хозяева. Заходить с проверками в дома
мигрантов, а тем более ездить на кошары страшно. В районном статуправлении Левокумского района дагестанские скотоводы-частники вообще не хотят отчитываться. Таким образом, реальная численность скота в таких районах очень далека от статистической.

Проблемы обостряются при определенной «русско-исламской» пропорции.
Когда приезжих из Дагестана мало, конфликтов нет. Во всяком случае, все говорят,
что живут дружно. Наши наблюдения свидетельствуют, что по заполнении села
примерно на треть мусульманскими этносами, более активными демографически
и экономически, возникает напряжение, а когда их доля превышает половину, русские село покидают. Правда, их положение всегда устойчивее, если мусульманских
народностей несколько и у них противоречивые интересы. Например, проблемы
с русскими во многих селах Нефтекумского района менее остры, чем в соседнем Левокумском, так как в первом живет много ногайцев, не ладящих с даргинцами.

В результате по окраинам Ставрополья и на ослабленной периферии многих
центральных районов налицо сегрегация населения по национальному признаку.
Русские не могут жить и даже боятся появляться на территориях, где доминируют мусульманские народы. Но они упорно держатся за районы земледелия (например, долину Кумы, пригороды, примагистральные зоны, запад Ставрополья).
На эти территории русские стараются не пускать «инородцев» и культивируют
в себе ксенофобию[19], которая в какой-то мере порождена неумением с ними конкурировать. Результаты опросов 1998 года показали, что недоброжелательно
к даргинцам относятся 32 процента русских жителей Ставрополья, к мусульманам как таковым — 41 процент[20]. Особенно агрессивно настроено казачество,
требующее немедленного выселения иноверцев и иногородних. В станицах очень
сильны позиции РНЕ.

Несмотря на очевидный и даже показной национализм, апеллирующий к культурным различиям и геополитическим угрозам, межэтнические отношения на этой
фронтирной территории имеют экономическую и демографическую подоплеку.

В южном Поволжье, которое тоже испытывает «демографическое давление»
северокавказских народов, национальные проблемы в сельской местности не так
остры. Здесь издавна сложились многонациональные общности. Например,
в Красноярском и Наримановском районах Астраханской области еще в 1989 году
русских было около 40 процентов и более половины составляли казахи, ногайцы
и татары. На юго-западе к ним добавляются калмыки. В этом мозаичном сельском
сообществе увеличение численности дагестанских народов и чеченцев воспринимается не столь болезненно. Да и позиции местного казачества здесь слабее.

Есть в национальной мозаике сельского юга России и другие, иначе окрашенные вкрапления. Это народы, которые давно живут в отдельных селах и районах,
не вызывая особого напряжения у других этносов. Примером могут служить греки. Значительная их часть некогда перебралась сюда из Турции; в селе Дубовая
Балка на Ставрополье за содействие своему переселению они поставили памятник Александру II. Однако греки, вновь прибывающие из Средней Азии, с трудом
получают регистрацию. Большинство (67 процентов) российских греков живут
в сельской местности[21]. Помимо сельского хозяйства в последние годы у них появился новый и немалый источник доходов — поездки на заработки в Грецию.
Поэтому в греческих селах чаще появляются новенькие каменные дома, строятся
православные церкви, посещаемые и русскими. Греческий капитал направляется
и в общественное сельское хозяйство. Владельцы известной в Ставрополье фирмы-инвестора МИГ — греки по национальности.

Нерусское российское село

Выше речь шла о мигрантах. Но Россия — страна многонациональная. Почти
всюду сельская местность с преобладанием нерусского населения выглядит несколько иначе, чем «русская». В сельском хозяйстве — как одной из самых традиционных областей человеческой деятельности — это различие проявляется очень
ярко, причем и колхозное хозяйство, казалось бы устроенное по единой схеме, не
является здесь исключением. Если искать для сравнения ареалы с достаточно
большим этническим разнообразием при сходных природных условиях, то найти
их будет легче всего в Среднем Поволжье.

В Чувашии доля титульной нации максимальна среди республик средней части России: 68 процентов. Русских сел много на юго-западе — у границы республики с Пензенской областью. По восточной границе с Татарстаном сосредоточены татарские поселения, на юге есть мордовские села. Рассмотрим лишь три
района Чувашской республики. Все они окраинные, находятся на значительном
отдалении от столицы. Природные различия в теплообеспеченности и увлажнении между этими районами невелики. Главное их различие — в национальном составе населения. А общая закономерность такова: благополучие сельской местности и сельского хозяйства в среднем падает при росте доли русских сел, а с увеличением доли татарских — повышается.

Красночетайский район на западной окраине республики — один из типичных чувашских. Тут живо традиционное село, целы колхозы, хотя каждый второй
убыточен. Личные хозяйства добротные, много скота, дома небогатые, но аккуратные. Алатырский район на юго-западе — типичная российская глубинка.
Плотность сельского населения здесь почти в три раза ниже, чем в чувашских
районах. Население убывает как вследствие высокой смертности и низкой рождаемости, так и в результате оттока в другие регионы. Деревни в полном упадке,
избы черные, жалкие. Большинство колхозов убыточны, денег работникам не
платят. Да и индивидуальные хозяйства чаще всего убоги, скота гораздо меньше,
что отчасти связано с возрастным составом населения. При этом Алатырский
район — самый южный, с лучшими в республике природными условиями сельского хозяйства и с большими массивами лесов, дающими возможность дополнительного заработка.

Полная противоположность — Комсомольский район на юго-востоке,
чувашско-татарский. Татарских сел немного, но они — самые крупные, по несколько тысяч жителей, все с новенькими мечетями. Русское население постепенно «вымывается» из района, его нишу занимают чуваши. Наплыв мигрантов
велик. Население района неуклонно растет. Его плотность выше, чем в чувашских районах, и сопоставима с югом России. Ну а татарская специфика видна
сразу по богатым и изукрашенным каменным домам, активным стройкам, количеству скота, причем бросаются в глаза табуны лошадей. В каждом доме — легковая машина, а нередко и грузовик. В колхозах чаще заняты чуваши и женщины-татарки. А мужское татарское население — на отходе: стройки в Татарстане,
нефтяные вахты, сбыт леса, купля-продажа сельхозпродукции (для того и грузовики). Все это прекрасно уживается с крепкими колхозами. В Комсомольском
районе из 27 предприятий убыточны два-три. Примерно такие же различия мы
наблюдали между русскими и татарско-башкирскими селами Саратовской
и Пермской областей. При этом роль национального фактора в кризисный период возросла[22].

Подобная картина характерна и для Башкортостана: «В Башкирии жива натуральная сельская местность: настоящая деревня… В сельской Башкирии много
работают, много строят и мало пьянствуют — уже только это делает сельскую башкирскую глубинку диковинкой»[23]. Конечно, есть и русская вполне жизнеспособная сельская местность, особенно в южных районах. Но севернее, в глубинке,
классическую жизнестойкую деревню, не забитую городскими дачниками, теперь
с большей вероятностью можно найти в местностях с нерусским населением.
В чем секрет их успеха, мне судить трудно. В сочетании демографического
здоровья с разнообразием занятий? В крепких родственных связях, перерастающих в экономические отношения? В ответственности мужчин за семью, в четком
разделении мужских и женских ролей, меньшей приверженности алкоголю? Не
следует забывать, что хозяйственная активность многих этнических групп проявилась еще в советское время, что сильно облегчило их адаптацию к новым
условиям. По мнению одного из местных чиновников Комсомольского района Чувашии, успехи сельского хозяйства чувашских и татарских районов коренятся
и в сохранившемся сельском менталитете. Но почему уцелел он? Ответ — благодаря национальной специфике — как будто напрашивается. Однако сравнение
современных сельских обществ некоторых нерусских народов на территории
России с русскими начала ХХ века, демографически столь же полноценными
и тоже активно прибегавшими к отходничеству, не исключает гипотезы об одинаковых, но хронологически не совпадающих фазах жизненного цикла сельских
сообществ. Быть может, «некоренные» сообщества просто еще не разрушены
в такой же мере, как в русских обезлюдевших селах?

Западные фермеры в России

В заключение нашего обзора упомянем о совсем необычных иностранцах, которых так любят журналисты, — об аграриях, приехавших «поднимать» наше сельское хозяйство из западных стран. Конечно, таких энтузиастов-романтиков —
единицы, численно они не сравнимы с трудовыми мигрантами из стран СНГ, Китая или из российских республик Северного Кавказа. Иногда это даже не совсем
иностранцы, а скорее «экономические репатрианты», совершившие примерно ту
же эволюцию, что российский капитал, вернувшийся домой с Кипра и других
теплых островов в виде иностранных инвестиций, когда и здесь деловой климат
немного потеплел. Как бы то ни было, эти люди и их предприятия несут с собой
западный подход к делу, западную технику и организацию.

О ферме Андрея Даниленко, выросшего в России, но американца по паспорту, не раз сообщалось в прессе[24]. Создав в Подмосковье фонд «Русские фермы», он
пытался помогать местным агропредприятиям морально и материально. Когда же
ему, по отечественному обычаю, не вернули кредиты, Андрей взялся сам поднимать племенную ферму обанкротившегося колхоза и выращивать овощи. Выписав
американского скотника-профессионала, он создал образцовую ферму без дорогих утепленных помещений, но с полным контролем рациона питания, состава
молока и высочайшими удоями, справедливо полагая, что при хорошем питании
и постоянном движении российские морозы коровам в общем-то и не страшны.

Подобных примеров не так уж мало. Голландцы выращивают в ряде регионов картофель, в Белгородской области французы создали свиноферму, по чистоте и опрятности скорее напоминающую французскую деревушку[25]. Рядовые
работники этих ферм, как правило, российские, только руководящий состав
иностранный.

Агроменеджеры и инвесторы с Запада не заменят в сельском хозяйстве России «дешевых» работников из стран СНГ. У них другая роль, и немаловажная.
Правда, запрет на продажу земель иностранцам ограничил приток их денег непосредственно в сельское хозяйство. С нашими агропредприятиями они обычно связаны через сеть построенных в России пищевых фирм: молочных
(«Данон», «Эрманн», «Кампина»), пивоваренных и т. п. Для укрепления сырьевой базы они либо приобретают соответствующие агропредприятия (тем самым
вынуждая местное население, работающее на этом предприятии, сдавать им
в аренду земельные паи), либо вкладывают средства в оснащение их новым
оборудованием.

Спасут ли мигранты сельское хозяйство?

Российской деревне без дополнительной рабочей силы по-прежнему не обойтись, хотя причины и способы привлечения «сторонних» работников со временем меняются. Если в советское время горожан и аграриев из других республик
приглашали для восполнения недостающих трудовых ресурсов в сельском хозяйстве России, то теперь потребность в иноэтнических работниках определяется,
скорее, их большей конкурентоспособностью, т. е. высоким качеством труда
и лучшей адаптацией к рыночным условиям. Увеличился и поток неконтролируемой миграции. Несмотря на то что потребность в работниках выше в Нечерноземье, большая часть сельских мигрантов едет все же в южные районы. В связи
с нарастанием этого стихийного потока многие исследователи констатируют повышение уровня конфликтности в некоторых сельских районах, особенно на
равнинном Северном Кавказе.

Необходимым, хотя и не достаточным условием мирного сосуществования
разных этнических сообществ является разделение труда. Когда каждое сообщество занимает свою профессиональную нишу, претендуя на разные ресурсы, этнические конфликты возникают гораздо реже. Во многих районах так
и происходит: в сельском хозяйстве, как и в городах, нерусские мигранты чаще
всего занимают именно те экономические ниши, на которые не претендует
коренное население. Это либо низкооплачиваемый неквалифицированный
труд, часто сезонный, либо разные виды предпринимательской деятельности
на арендуемой земле. Пока можно утверждать, что мигранты не только ничем
не угрожают сельскому хозяйству России, но, скорее, спасают некоторые его
отрасли, стоящие на грани гибели; в наибольшей степени это относится к европейской части России.

Но это — в общем и целом. В определенных местах мигранты-аграрии создают острую конкуренцию местному населению. Так, в районах узкой специализации не только коллективных, но и личных подсобных хозяйств сама возможность
разделения труда на этнокультурной основе уменьшается. Сходные экономические интересы создают классические условия для возникновения межэтнических
конфликтов[26]. Отсюда вытеснение одного сообщества, местного, другим — пришлым, экономически более активным. Все это осложняется демографическим
давлением мигрантов (у них больше детей, молодежи и меньше стариков). Пример — фронтальный наплыв в Ставрополье соседних народов с иным типом хозяйствования, приводящий к вытеснению русских и к нарастанию истерии не
только вокруг новых мигрантов, но и всех «кавказских национальностей», «инородцев» и т. п.

Не только в традиционно закрытых, но и в еще недавно открытых для притока мигрантов областях намечается явная тенденция к ужесточению миграционной политики. Все чаще предлагается введение региональных квот приема мигрантов. Власти Краснодарского края даже ввели норму — в крае должно быть не
менее 85 процентов русских[27]. Принятый недавно федеральный закон «О правовом положении иностранных граждан в Российской Федерации» сильно усложняет процедуру оформления законного пребывания в России.

Однако, как показывает практика, запретительные меры не срабатывают.
Любое ограничение официальных миграций при проницаемых границах вызывает только рост доли нелегалов. К тому же эти меры весьма сомнительны с экономической точки зрения: как мы пытались показать, современное сельское хозяйство России без мигрантов существовать не может.

В то же время необходима продуманная миграционная политика. Прежде
всего она должна учитывать экономические реалии и, по возможности, направлять мигрантов в такие сферы деятельности (с учетом их навыков и культурных
традиций), которые не создавали бы явной конкуренции местному населению. Нежелательно компактное расселение мигрантов одной этнической группы
на больших площадях, которые впоследствии могут стать очагами конфликтов. При недостатке русского населения разумной представляется мысль
Ж. А. Зайончковской об организации перемежающегося расселения разных народностей (например, китайцев с корейцами и вьетнамцами на Дальнем Востоке, дагестанских народов с ногайцами, туркменами и турками на Ставрополье).
Все это, думается, позволило бы избежать «демонизации» этих народов в глазах
русского населения. Еще более радикальным решением проблемы могло бы
стать культивирование не национальной, а региональной идентичности, например
ставропольской[28].

Проблемы трудовых мигрантов и занятости местного населения обострились с приходом в деревню рыночных отношений. В сельском хозяйстве южных
житниц России осуществляется передел собственности и переход на более рентабельное растениеводство. Когда на предприятие приходит инвестор, он, как
правило, избавляется от убыточного животноводства, и множество людей оказываются не у дел. Те предприятия, что не вписались в рынок и не способны
оплачивать труд постоянных работников, также стремятся избавиться от них, предпочитая нанимать за гроши временных мигрантов. Все это ведет к дальнейшему повышению уровня реальной безработицы местного населения в огромных южных селах.

Этническое напряжение в южных районах может усилиться с превращением
земли в объект посягательства[29]. Достаточно вспомнить борьбу ставропольских
казаков с «иногородними»[30] в ХIХ — начале ХХ века, которая подчас принимала
весьма ожесточенный характер. А ведь и сейчас в равнинных плодородных регионах Северного Кавказа, как и в Подмосковье и вообще в пригородах крупных
центров, земля в умах людей имеет большую ценность, возросшую после принятия в 2002 году федерального закона о купле-продаже земли. Однако угроза «этнической приватизации», связанная с этим законом, внушает на местах слишком
много тревог, что ведет к попыткам замораживания землеоборота законодательными органами южных регионов.

В глубинных нечерноземных районах, где местные трудовые ресурсы истощены оттоком в города, а оставшиеся не удовлетворяют работодателей (алкоголизм, отсутствие трудовой мотивации и т. п.), привлечение мигрантов на временную и постоянную работу может стать спасением для немногих жизнеспособных
агропредприятий. Заброшенных угодий здесь гораздо больше, и они не представляют для населения такой ценности, как на юге. Но северные наши условия, низкопродуктивные земли, суровый быт не слишком влекут мигрантов с юга. Для тех
же, кто приезжает, главной проблемой является не трудовая и земельная конкуренция, а убогая и разложившаяся сельская среда, заставляющая их группироваться
в замкнутые сообщества, противостоящие своему окружению. Более перспективным в Нечерноземье может оказаться заселение мигрантами опустевших сел,
не облюбованных по тем или иным причинам городскими дачниками, причем не
в самой глубинке, а скорее на полупериферии, немного ближе к городам[31]. Те села Нечерноземья, которым удастся выжить, будут, по всей вероятности, представлять собой мозаичные образования — либо аграрно-дачные, либо, как в современном Среднем Поволжье, многонациональные.

---

[1] Напомним, что их выслали в 1944 году из Грузии в Узбекистан, Казахстан, Киргизию.
Реабилитированные, но не получившие (как и корейцы, крымские татары, немцы) права на
возвращение в родные края, они постепенно стали переселяться в Россию по приглашению
региональных властей, восполняя дефицит рабочих рук в сельской местности (на Северном
Кавказе их часто занимали в табаководстве). После ферганских погромов
в 1990 году 26 регионов РСФСР приняли 90 тысяч человек, около трети всех турокмесхетинцев (Большие тяготы маленького народа // Независимая газета. 12.09.1998).
Но этим изгоям не рады нигде, а особенно в южных казачьих краях России: их не
прописывают, отказывают в праве на образование, медицинскую помощь и т. п.

[2] Население России 2001 / Под ред. А. Г. Вишневского. М.: Институт народно-хозяйственного
прогнозирования РАН; Центр демографии и экологии человека, 2002.

[3] Там же. С. 134.

[4] Труд и занятость в России. М.: Госкомстат России, 2001. С. 61.

[5] Состояние социально-трудовой сферы села и предложения по ее регулированию: Ежегодный
доклад по результатам мониторинга. М.: Министерство сельского хозяйства и продовольствия
РФ; ВНИИ экономики сельского хозяйства, 2000. С. 9–11.

[6] Региональный рынок труда в условиях трансформации российской экономики (на материалах
Южного федерального округа). Ставрополь: Ставропольский гос. университет; Департамент
Федеральной гос. службы занятости по Ставропольскому краю, 2002. С. 221.

[7] Тихонова Л. Е. Различные виды трудовой миграции в Беларуси: масштабы, направления
и пути регулирования // Трудовая миграция в СНГ: социальные и экономические эффекты.
М.: Центр изучения проблем вынужденной миграции в СНГ, 2003.

[8] Региональный рынок труда в условиях трансформации российской экономики
(на материалах Южного федерального округа). С. 267.

[9] Гости с юга // Независимая газета. 24.11.1999.

[10] Ария турецкого гостя // Известия. 13.08.2001; Что посеешь, то и пожнут //
Известия. 1.08.2002.

[11] Ремчуков К. В. Россия и ВТО: Правда и вымыслы. М.: Международные отношения, 2002. С. 216.

[12] Выживание в тепличных условиях // Независимая газета. 24.07.2001.

[13] Мкртчан Н. В. Этническая структура миграционных потоков из Центральной Азии
в Российское приграничье // Фронтьерские миграции / Под ред. Ж. Зайончковской
и М. Сдыкова. М.; Уральск: Центр изучения проблем вынужденных миграций в СНГ, 2002.

[14] Мкртчан Н. В. Указ. соч.

[15] Голунов С. В. Этнокультурное измерение миграционных процессов в западной части
Российско-Казахстанского пограничья // Фронтьерские миграции.

[16] Белозеров В. С. Региональные факторы миграции и этническая структура миграционного
потока на Северном Кавказе // Проблемы населения и рынков труда России и Кавказского
региона. М.; Ставрополь: Институт географии РАН; Ставропольский гос. университет, 1998.

[17] Мудуев Ш. С. Миграция и рынок труда в Дагестане // Трудовая миграция в СНГ: социальные
и экономические эффекты.

[18] Колосов В. А. Межнациональные отношения и ситуация в восточных районах
Ставропольского края // Проблемы населения и рынков труда России и Кавказского региона.

[19] По данным социологов, этнические фобии быстро нарастают в коллективном сознании
«титульной нации» России. Все популярнее становится лозунг «Россия для русских»;
лишь 20 процентов опрошенных заявляют, что не видят в нерусских людях, живущих
в России, угрозу ее безопасности. На неидеологическом, личностно-бытовом уровне эти
страхи куда слабее: почти 60 процентов русских (и 74 процента представителей меньшинств)
не испытывают на себе враждебности со стороны других народов России
(Паин Э. А. Этнополитические маятники в постсоветской России // Куда пришла Россия?
Итоги социетальной трансформации. М.: Московская высшая школа социальных
и экономических наук; Интерцентер, 2003).

[20] Колосов В. А. Указ. соч.

[21] Белозеров В. С. Указ. соч.

[22] Нефедова Т. Н. Сельская Россия на перепутье (географические очерки).
М.: Новое издательство, 2003.

[23] Каганский В. Внутренний Урал // Отечественные записки. 2003. № 3. С. 433.

[24] См., например: На морозе шерсть гуще // Аргументы и факты. 2003. № 42.

[25] Свинский бизнес: Каково французам осваивать российское животноводство? // Аргументы
и факты. 2003. № 41.

[26] Колосов В. А. Указ. соч.

[27] Кульбачевская О. Многоэтничный край во время переписи // Этнография переписи-2002.
М.: ОАО «Авиаиздат», 2003.

[28] Колосов В. А. Указ. соч.

[29] Авксентьев В. А. Феномен этнопрофессионализма и этнические процессы на Северном
Кавказе // Проблемы населения и рынков труда России и Кавказского региона.

[30] После раздела земли первыми поселенцами все вновь прибывающие сталкивались
с враждебным отношением, хотя по специальному согласию «общества» и им могли выделить
землю. Из них вырос огромный контингент, названный потом «иногородним»,
т. е. не имеющим прав на землю. Иногородние работали у владельцев земли, так как летом
рук не хватало, многие занялись торговлей и ремеслами. К 1904 году в Ставропольской
губернии их было столько же, сколько казаков, то есть 1,2 миллиона человек
(Памятная книжка Ставропольской губернии на 1919 г. Ставрополь:
Издание Ставропольского губ. статистического комитета, 1919. С. 38).

[31] Нефедова Т. Н. Указ. соч.