Все дети должны учиться

«Отечественные записки»: Евгений Абрамович, Вы — Уполномоченный по правам ребенка в Москве, один из авторов корпуса законов об образовании. Какова, по-Вашему, ситуация с детьми мигрантов?

Евгений Бунимович: Существует несколько острых проблем. Одна заключается в том, что мы оказались абсолютно не готовыми к притоку детей мигрантов в школы. Это в какой-то степени объяснимо. Вроде бы в Советском Союзе, стране многонациональной, в Москву тоже приезжали отовсюду. Тем не менее благодаря советской унификации, единому государственному языку — русскому, единой школьной системе, общей идеологии серьезных проблем не возникало. Были, конечно, единичные случаи. У меня в классе учился венгр, потом еще парень из Словении, но то была скорее экзотика. Сегодня все проблемы миллионной миграции накрыли мощной волной и российскую школу. На первом этапе и у общества, и у власти возникло естественное стремление отгородиться. Департамент образования не особенно хотел выполнять Конституцию и Закон об образовании как раз в той его части, где сказано, что независимо от прописки, регистрации, статуса родителей все дети должны учиться. Простые и внятные положения Конвенции о правах ребенка плохо укладывались в головах руководства департамента образования, окружных управлений образования, директоров. Борьба шла именно на этом уровне, чтобы просто взяли детей учиться.

ОЗ: То есть они старались этих детей просто не замечать?

Е. Б.: Да, если у родителей не было четкого официального статуса, а таких сегодня огромное множество. Но эти времена прошли. Еще будучи депутатом МГД и председателем Комиссии по образованию, я много этим занимался. Мы добивались, чтобы детей брали. Потом школы уже к этому привыкли. Где-то могут и заартачиться, тогда я говорю родителям: идите в Управление образования, вас обязаны взять. Но ведь надо не просто взять, но еще и учить.

Администрация, учителя и родители московских детей отнюдь не в восторге от того, что в школах растет число детей мигрантов. Директоров и учителей можно понять. Например, никакого опыта обучения детей с неродным русским языком до сих пор просто не было. Русский как иностранный раньше преподавался в университете Патриса Лумумбы, в МГУ, где обучались взрослые мотивированные люди. Сегодня проблему все решают по-разному. Сейчас в Москве существует около десятка (ничтожно мало) так называемых школ русского языка. Это даже не школы, а скорее классы при школах. Некоторые школы занимаются таким обучением самостоятельно, иначе невозможно. Но общей системы нет. Мало-помалу стали появляться методики, пока довольно сырые. В последнее время стали склоняться к тому, что детям младших классов, может быть, вообще не нужны никакие школы русского языка, поскольку они и так быстро осваиваются. На уровне средней и старшей школы предварительно учить русскому действительно надо. Потому что многие комплексы у ребенка возникают от того, что, даже соображая по математике или физике, он просто не может прочесть условия задачи. Другая проблема заключается в том, что семьи приезжают и уезжают в разное время. Они не 1 сентября появляются, а когда угодно, и как в таких условиях строить учебный процесс, не очень понятно.

Отмечу интересную вещь: школа оказалась главным местом, где происходит социализация не только ребенка, но и всей семьи мигранта. Это единственный институт, которому приезжие, в общем-то, доверяют и не боятся, даже если у них не все в порядке с документами. В частности, в мусульманских семьях жены чаще всего вообще не работают. Они живут в своем мире, никуда не выходят, максимум — в соседний магазин. Школа — единственное место, куда в таких семьях мамам разрешают ходить с детьми и даже работать там. Они устраиваются нянечками или в столовую. Более того, именно ребенок приносит в дом бытовую информацию — о привычках, традициях и образе жизни в городе. Он социализируется сам и социализирует родителей.

Таким образом, школа оказывается довольно сильным адаптационным инструментом, но один неверный шаг, и все идет насмарку. Помните случай, когда милиция разослала директорам московских школ письмо с предписанием предоставить списки детей грузинской национальности? Так и было написано — грузинской национальности. Несмотря на то что никто в итоге ничего не предоставил, сам этот эпизод послужил для всех мигрантов (отнюдь не для одних грузин), особенно имевших проблемы со статусом, сигналом к бегству. Они стали забирать детей, потому что поняли: школы можно использовать как инструмент сыска. Чтобы вернуть доверие, пришлось потратить немало усилий.

Это, кстати, был очень интересный тест зрелости для нашего общества, для нашего образования. Ни один государственный чиновник, ни милицейский, ни в мэрии, не выступил в первые дни против письма, когда это было важнее всего. Я сказал все, что думал по этому поводу, и единственным моим союзником (я до сих пор благодарен ей за это) оказалась тогдашний руководитель Департамента образования Москвы Любовь Кезина. Она заявила со свойственной ей большевистской прямотой, что учредителем школ является не милиция, а департамент образования, и всю необходимую милиции информацию надо требовать через учредителя, а не в школы письма рассылать. А что касается интересующих милицию данных, то департамент такого рода информацию не собирает и делать этого не будет никогда.

Сами директора еще до выступления Кезиной отреагировали в целом достойно. Я даже напечатал в «Новой газете» несколько их ответов. Кто-то ответил довольно резко, кто-то — очень вежливо, мол, извините, у нас такой информации нет. Были и смешные ответы: да, у нас есть дети-грузины, но они очень хорошие. В итоге милиции пришлось извиняться.

ОЗ: Как и в каких школах учатся дети мигрантов?

Е. Б.: Надежной статистики нет. Мы планируем провести совместно с UNICEF[1] исследование по детям-мигрантам в Москве. В Питере провели такого рода исследования — Высшая школа экономики получила там интересные данные. Больше всего детей мигрантов учатся в школах, расположенных не в самых лучших районах. Это понятно, там дешевле снять жилье, да и школы послабее — детям легче выдержать конкуренцию. Кстати, мигранты часто становятся там лучшими учениками. Потому что они более мотивированы — школа для них единственный путь включения в общество, возможность дальнейшей реализации. Кроме того, восточные семьи, например, относятся к учителю традиционно с большим почтением. Все, что тот сказал, — закон, для наших детей это уже давно не так. Так что представление, что дети мигрантов ничего не знают или не желают знать, с действительностью не имеет ничего общего. Но проблем хватает. Например, абсолютное большинство наших учителей — женщины, и далеко не все подростки-мигранты воспринимают женщину-учителя всерьез. Разные традиции.

ОЗ: А что можно сказать о конфликтах между детьми разных национальностей?

Е. Б.: Без них, конечно, не обходится. Но они не так часто случаются на национальной почве. Например, на одной из встреч с детьми меня спросил русский мальчик: «Как быть? Я подхожу, а они говорят на своем языке». Мы стали обсуждать эту ситуацию. И пришли к тому, что это вполне нормально и естественно. Люди могут разговаривать на своем языке, но если подходит кто-то, кто не говорит на нем, следует перейти на тот язык, который знают все. И это вовсе не межнациональная проблема, это просто проблема воспитания в целом.

Более того, наше московское исследование показало, что так называемые межнациональные конфликты в школе или классе таковыми, как правило, являются только по форме. По сути же это конфликты социальные — между богатыми и бедными. Когда состоятельная семья мигрантов переезжает в более престижный район и ребенок переходит в другую школу, то там подобные конфликты часто исчезают. Причем взрослые не гасят эти конфликты, а наоборот, привносят их в детскую среду. В начальной школе таких конфликтов меньше, потому что в этом возрасте дети еще не понимают толком, что такое национальность. Московское исследование показало, что особенно в начальной, но и в младших классах средней школы русские дети выбирают себе друзей не по признаку национальности. Если в классе 10 процентов детей мигрантов, то и у них в среднем 10 процентов друзей — это дети мигрантов. Но дальше уже взрослые внушают ребенку: ты не такой, как другие, и этих других надо опасаться, отсюда и конфликты. К сожалению, попадаются и учителя, которые позволяют себе, часто даже без злого умысла, подчеркивать национальные различия.

ОЗ: Как с этим бороться?

Е. Б.: Только формируя общественное сознание. Я занимаюсь разными инклюзиями, то есть включением детей в общий жизненный и образовательный контекст. В частности — инклюзией детей-инвалидов. И за последние 10 лет ситуация с ними изменилась существенно. Было полное неприятие идеи совместного обучения. Как это, больные со здоровыми? Сегодня же люди, во всяком случае, понимают, что высказываться в подобном духе неприлично. В относительно недавней телевизионной дискуссии по поводу инклюзии зрители приняли мою сторону и проголосовали за нее, а в такой же передаче по поводу мигрантов, несмотря на все мое красноречие и гуманистические призывы, большинства я не получил. Школа — это зеркало общественного сознания. Его надо целенаправленно формировать, тогда и мигрантам будет легче адаптироваться.

ОЗ: А не получится ли так, что из школ, где много детей мигрантов, москвичи будут просто уходить и постепенно такие школы превратятся в национальные?

Е. Б.: Такая тенденция наметилась. И в школу, где уже много мигрантов, приходят новые, а коренное население отправляет детей в другую школу. Опасная тенденция. Кстати, в Москве есть и официальные школы с национальным компонентом. Они появились еще в 1990-е годы на волне роста национального самосознания. Сегодня никто уже не утверждает, что они так уж необходимы. Это общая проблема для многих стран. В Москве она даже менее остро стоит, чем в Германии или во Франции, где в крупных городах есть преимущественно турецкие и, соответственно, арабские районы. К тому же в новом законе об образовании у нас появилась территориальная привязка к школе. И поскольку у нас ярко выраженных национальных анклавов как будто бы нет, то вроде бы эта проблема уже не будет столь острой. Посмотрим.

ОЗ: А не ударит ли эта территориальная привязка по детям, чьи родители по каким-то причинам не имеют регистрации?

Е. Б.: В этом году впервые в Москве идет электронная запись в школы. Те, у кого нет регистрации (это совсем не обязательно мигранты), записать своего ребенка электронным образом не могут — там для входа в систему ты обязан сообщить, в каком районе ребенок зарегистрирован. Но летом, перед 1 сентября, уже и дети, не имеющие регистрации, будут записаны в школы. При всех затруднениях и проблемах надо обращаться в окружное Управление образования, и там их обязаны направить в школу. Как это будет осуществляться на практике, будет ли у них какой-то выбор, как при электронной записи (одна школа указывается по месту регистрации и еще две — для тебя предпочтительные, и город, если есть возможность, удовлетворяет эти вторые заявки), не очень пока понятно. Кстати, за тем, чтобы зарегистрированные граждане и неграждане отправляли своих отпрысков в школу, должен строго следить муниципалитет (в СССР это называлось «всеобуч»). Если же регистрации нет, то никто просто не знает о существовании такого ребенка. Кстати, электронная запись в школы сразу же выявила, что несовпадение регистрации и места жительства — явление в Москве массовое, причем отнюдь не только в мигрантской среде. Множество детей живут у дедушек с бабушками, хотя прописаны у родителей. Многие семьи снимают квартиры, почти все без официального договора, а значит — и без регистрации. Система электронной записи введена с целью обеспечить прозрачность, но когда все кругом непрозрачно, достичь ее вряд ли возможно.

ОЗ: Поток мигрантов растет и, по прогнозам, будет расти. Есть ли какая-то стратегия, программа адаптации их и их детей?

Е. Б.: Нет такой стратегии. И это уже абсолютно недопустимая ситуация. Это вопрос не только к Департаменту образования, и даже не только к Министерству образования (а ведь мигранты — не региональный, а государственный вопрос). Здесь необходимо взаимодействие с миграционной службой, со службой регистрации, с той же полицией. Должно быть создано нечто межведомственное, без этого реальную стратегию не выработаешь. Более того, Москве, где эта проблема стоит наиболее остро, придется взять инициативу в свои руки — ждать, что вопрос будет решен на федеральном уровне, уже не приходится. Это как с инклюзивным образованием для детей-инвалидов — мы приняли свой городской закон, а федерального закона и поныне нет. Вопросы мигрантов еще обострятся в связи с расширением города. Начнется строительство, оно потребует множества рабочих рук, и во что это выльется, не знает никто. Нет стратегии по мигрантам, по их обучению, адаптации. Есть только общие фразы и конкретный опыт педагогических коллективов школ, которым приходится практически решать эти вопросы, вне зависимости от того, есть стратегия или нет. Но я думаю, что ситуация в ближайшее время изменится. Не потому, что у нас улучшается качество чиновничества, а потому, что все растущий миграционный поток заставит их принимать необходимые решения.

Беседовала Татьяна Малкина