Диалог с извечной мудростью

Меня попросили изложить для русских читателей точку зрения француза на образование. Честность требует отметить, что мои соображения лежат исключительно в политической плоскости и основываются на моей принадлежности к культуре, которая для Франции по ряду причин (на них я не стану останавливаться за недостатком места) является скорее миноритарной: я француз римско-католического вероисповедания и традиционных либеральных политических взглядов. Почему мне близок именно такой подход к теме образования, споры вокруг которого не утихают? На мой взгляд, для нас, европейцев начала XXI века (в это «нас» я безоговорочно включаю Россию и русских), главной политической задачей является поиск путей построения подлинной демократии, в рамках которой этические основы политических решений, важнейших для всех европейских народов, вырабатывались бы в процессе свободного и плодотворного диалога между разумом и верой. Образование призвано сыграть главную роль в достижении данной цели. В этом русле мне и хотелось бы поразмышлять.

Для русского читателя необходимо сделать еще одно пояснение. Все, вероятно, уже поняли, что я мыслю себя в рамках либеральной демократии, сложившейся в результате Великой французской революции 1789 года; но что значит «либеральный католик»? Об этом еще в 1861 году хорошо писал отец Анри-Доминик Лакордер (1802—1861), человек, восстановивший орден братьев-проповедников (доминиканцев), уничтоженный во

Франции во время революции:

Главное в этом вопросе (т. е. в вопросе о политической демократии) — это дух, дух антирелигиозный, всецело эгалитарный, кладущий во главу угла гражданское начало: дух этот исказил черты великой Революции 1789 года и не позволил ей принести плоды, которых мы вправе были от нее ожидать. До тех пор, пока будет жив этот дух, либерализм не сможет восторжествовать над деспотической демократией или ничем не ограниченной автократией; и потому единственно возможное спасение для нашего будущего — это союз свободы и христианства. Только христианство может раскрыть истинную природу свободы, и только свобода может вернуть христианству изначально присущую ему способность воздействовать на людей. Это прекрасно понимал г-н де Токвиль...[1].

Напомним, что Лакордер во Французской академии стал преемником именно Алексиса де Токвиля, автора знаменитой «Демократии в Америке», которому принадлежат, в частности, следующие слова: «Без веры может обходиться деспотизм, но не свобода»[2].

Французам, как и русским, до сих пор не удалось подвести черту под своей революцией, изжить ее «перехлесты». Но сознают ли они это? Быть может, здесь и кроется главная трудность...

Политико-идеологические рамки

Исказившая высокие устремления французской революции вражда между духом свободы и христианством ощущается еще и в наши дни, причем в сфере образования особенно сильно. Преодолеть эту вражду — первоочередная, на мой взгляд, задача.

Французская революция, хоть в начале и не ставила целью искоренить христианство, безусловно, была направлена против католической церкви как одной из ветвей прежней власти. Война с церковью разворачивалась в два этапа: во время самой революции, а затем — в 1880—1914 годах, когда были приняты важнейшие законы республики, в частности, закон о публичных школах и закон о светском характере государства (отделении церкви от государства)[3]. Школа оказалась главным полем битвы, в ходе которой решался вопрос, останется общество христианским или нет. Католическая церковь проиграла эту битву антиклерикальному республиканскому рационализму.

В результате политический консенсус относительно республиканского устройства Франции отмечен глубокой двойственностью, которую не сумел устранить даже генерал де Голль, дважды воссоздававший республику — после освобождения страны (1944—1946) и после 1958 года.

Безусловно светский (laicite) характер государства, понимаемый как принцип политической организации французского общества, больше не подвергает сомнению никто, включая католиков, которые благодаря ему тоже обрели свободу. Свободу, которую не обеспечивал режим Конкордата, заключенного Наполеоном со Святым Престолом в 1801 году и дополненного «органическими статьями» 1802 года, в соответствии с которыми католическая церковь фактически оказалась под опекой государства. Однако никогда не было и нет согласия относительно антиклерикальной, лаицистской (laiciste) идеологической программы французских левых (радикалов, социалистов и коммунистов), наследников революции, получившей распространение благодаря мощной поддержке публичной школы. Дерзнем нарушить наше отечественное табу и признаем: Франция превратилась в страну официально не провозглашенного государственного атеизма, хотя значительная часть граждан страны считают, что религия, верующие и их роль в обществе заслуживают большего уважения.

Проясним различие между отделением церкви от государства (laicite) и лаицизмом (laicisme). Безусловно, гражданско-политическая сфера (то, что можно обозначить как «политическое», в отличие от собственно «политики», то есть политической деятельности) относится к области морали, и нравственные ценности для нее первичны. Поэтому она остается предметом философского и богословского осмысления: если сфера политики независима от сферы религиозной, церковной и конфессиональной (отделение церкви от государства), то «политическое» не может быть независимым от морали, относительно которой все церкви и все верующие должны иметь возможность высказываться абсолютно свободно и так, чтобы их голос был услышан. Следовательно, принцип отделения церкви от государства нельзя понимать как «лаицизм», то есть отнесение религии к сфере частной жизни и низведение религиозных убеждений граждан до уровня частных «мнений», ничем не отличающихся от любых других[4]. Здоровая светскость возможна лишь тогда, когда позитивистская концепция разума не притязает на то, чтобы подчинить себе все пространство публичного дискурса, и только тогда, когда политическое общество признает, что религии несут в себе некое знание о «должном», и не низводит это знание до уровня субъективного суждения[5]. Именно этого катастрофически недостает политической культуре Франции[6].

При всем том «политической теологии» в том смысле, в каком понимал это словосочетание, в частности, Карл Шмитт[7] (которого, на мой взгляд, можно сопоставить с русским мыслителем Иваном Ильиным[8]), не существует: предмет политического сам по себе не может считаться сакральным. Роль религии заключается не в том, чтобы диктовать какие-то нормы, и тем более не в том, чтобы узаконивать тот или иной политический режим или власть. Религия должна помогать сознанию ясно различать добро и зло, просветлять разум при обсуждении и принятии политических решений и играть тем самым «корректирующую роль»[9]. Конечно, в этом пункте западные христиане расходятся с восточными, в частности с русскими православными, за плечами которых нет политического опыта либеральной демократии.

Таков, на мой взгляд, общий контекст, в котором разворачивается кризис образования во Франции — кризис системный, затрагивающий политическую культуру и философию французов, а потому особенно труднопреодолимый...

«Национальное» просвещение

Республиканцы конца XIX века стремились освободить образование от засилья католической церкви, которая вначале активно этому сопротивлялась. Речь шла о формировании будущих граждан новой республики, чей разум не порабощен религиозными суевериями. Граждан, призванных стать борцами за «прогресс человечества», за его неизбежное светлое будущее. под руководством республиканских партий. Здания публичных школ (или даже «мэрия-школ», символически объединяющих в себе свободную коммуну и свободный доступ к бесплатному образованию) воздвигались во многих наших деревнях прямо напротив церкви как истинный «алтарь» республики. Учитель, настоящий «черный гусар[10] Республики», носитель светского знания, призванного составить конкуренцию знанию кюре, сделался орудием республиканского «завоевания» всей страны, осуществления политического проекта (в частности, государственной направленности гражданского и нравственного воспитания детей), в морально-философском плане целиком опиравшегося на идеи Иммануила Канта. Публичная школа, наряду с воинской повинностью перемешавшая молодежь из самых разных социальных слоев, определила облик современной Франции: она сделала публичное образование всеобщим, облегчила подъем по социальной лестнице детям из малообеспеченных слоев общества, получившим доступ к среднему, а затем и университетскому образованию; она во многом способствовала распространению французского языка в сельской местности, где вплоть до середины ХХ века еще говорили на «патуа» или на местных диалектах[11]; кроме того, она стала инструментом гомогенизации французской политической культуры: во всех школах историю преподавали по знаменитому учебнику Альбера Мале и Жюля Исаака, который был написан на основе программ, разработанных в 1902 году, и оставался основным пособием вплоть до 1960-х. Она насаждала крайний национализм, поднявший всю страну на великую патриотическую войну 1914—1918 годов, вылившуюся в массовую бойню. Свидетельство тому — наши памятники погибшим, превратившиеся в настоящие светские алтари, у которых каждое 11 ноября отправляется культ родины. Республика стремилась избавиться от засилья католической церкви в сфере образования и науки, от начальной школы до Сорбонны. Но на деле она лишь подменила, по выражению Филиппа Немо[12], школьный клерикализм католической церкви «школьным клерикализмом государства».

Тем самым образование во Франции было унифицировано, превращено в «национальное» просвещение, которое, прикрываясь лозунгами свободы, нейтралитета и плюрализма, сделали институтом «благомыслия». Как показывает Немо, республика отдала управление образовательной системой на откуп профсоюзам и левым партиям: родители фактически лишены возможности на нее влиять, а правительство и парламент обладают в отношении нее лишь ограниченной властью. Национальное просвещение на всех его уровнях целиком проникнуто духом и даже культом позитивизма и атеизма. Богословское знание было изгнано из пространства образования и как следствие — из национальной культуры. Диалог разума и веры в образовательных учреждениях более невозможен, ибо вера низведена до уровня личного мнения и ограничена сферой частной, семейной жизни. Даже в католических учебных заведениях, находящихся под жестким контролем государственной администрации (который осуществляется в форме «контрактов о взаимодействии» (contrats d'association)[13], лишающих школы подлинной свободы), «наставление в вере», или катехизация, постепенно сходит на нет и становится факультативным. Во всяком случае она уже далеко не всегда является стержнем педагогических программ христианской школы. Тем самым республиканская школа породила целые поколения французов, ничего не знающих о «религиозности» и нетерпимых в конфессиональных вопросах, не способных ни осмыслить свое культурное наследие, ни тем более оценить какое-либо новое явление, например, активное проникновение ислама, наблюдающееся в крупных французских агломерациях на протяжении последних 40 лет.

Короче говоря, национальное просвещение — это институт, в котором наиболее явно проявилась неоднозначность республиканского наследия. В недрах французской либеральной демократии сложилась косная «народная демократия просвещения», обладающая всеми характерными признаками народной демократии:

• она зиждется на почти неприкрытой идеологической установке: изгнание христианской мудрости, а ныне — еще и на пропаганде идеологии либертарианства, наложившей сильный отпечаток на навязанный подросткам курс полового воспитания, теории гендера, недавно введенной в курс «наука о жизни и земле», недифференцированном отношении к сексуальной ориентации под прикрытием борьбы против гомофобии и даже языческом культе «Матушки-Земли» в курсе защиты окружающей среды;
• она управляется номенклатурой, способной провалить любые реформы, ущемляющие ее незыблемые привилегии, то есть система выведена из-под контроля народа и его правительства. Эта номенклатура не желает мириться с необходимостью конкурировать со «свободной» школой (частная — значит контрреволюционная). Полностью подмять под себя последнюю, встроив в систему публичного светского просвещения, она не может, но всячески стремится ее контролировать;
• она затратна и становится все менее эффективной. Около 40 процентов учащихся по окончании начальной школы имеют значительные проблемы с чтением, письмом, счетом, а также пониманием текста. Шестой части детей, ежегодно поступающих в коллежи[14], не удается их окончить. Процент успешно сдавших выпускные экзамены в коллеже устанавливается заранее, и оценки подгоняются под этот показатель. 80 процентов лицеистов[15] получают бакалавриат[16], при этом качество бакалавров неуклонно снижается, и 40 процентов из тех, кто поступает в университет, выходят из него через три года, не имея никакого диплома. Самое парадоксальное, что система, задуманная для достижения равенства (любовь к нему у французов куда сильнее, чем любовь к свободе), приводит к вопиющему неравенству: привилегированные слои (в частности, преподавательский корпус, отлично знающий все слабые места системы) пристраивают своих отпрысков в лучшие учебные заведения, от детских садов до знаменитых «элитных» вузов, таких как Политехническая школа или Высшая нормальная школа;
• в ее идеологию население больше не верит: никто сегодня не строит иллюзий, будто в рамках национального просвещения можно получить образование, сомнению подвергается даже способность такого просвещения давать хорошую подготовку.

Как сделать образование свободным

Чтобы выйти из тупика отжившей системы образования, нужно решить ряд первоочередных задач, вполне четко сформулированных. Они перечислены в посвященном будущему школы обширном докладе 2004 года с весьма показательным названием: «За успешность всех учеников»[17]. Доклад содержит два важнейших пункта: каждый ученик должен овладеть «общими основами знаний, навыков и правил поведения», необходимых для взрослой жизни, и следует расширить самостоятельность и ответственность учебных заведений в том, что касается разработки и реализации образовательной программы.

В оправдание публичной школы следует подчеркнуть, что кризис национального просвещения усугубляется изменениями в области культуры, происходящими в последние четыре десятилетия. В результате урбанизации люди оказались отрезанными от своих традиционных сообществ (рода, деревни). Всеобщая секуляризация жизни на Западе, когда религиозные нормы и заповеди утратили свою роль моральной и культурной опоры, шла параллельно с неуклонным возрастанием влияния внедрявших либертарные модели СМИ (телевидения, кино, которые в наши дни доступны также в Интернете), с распадом родовых связей, кризисом семьи (упадком брака, ростом числа разводов, пересмотром отношения к дифференциации полов и отстаиванием прав гомосексуалистов).

Следует особо подчеркнуть, что кризис национального просвещения развертывается на фоне кризиса семьи как первичной ячейки, где осуществляется воспитание и обучение детей. Известно, что развод родителей является одной из главных причин плохой успеваемости детей. В неполных семьях матери-одиночки, целый день занятые на работе, неделями не имеют возможности общаться с детьми, либо дети живут по очереди с каждым из родителей и тем самым обречены на постоянную перемену обстановки.

Добавим к этому влияние информационного потока, который со всех сторон окружает наших детей, вступая в жесткую конкуренцию с преподавателями. Чем можно заинтересовать ученика в школе, если знание, как ему кажется, гораздо легче и приятнее черпать из Интернета?

Ясно одно: мы не сможем преодолеть народную демократию просвещения, развязав очередную «школьную войну», на которые французы большие мастера.

Пока французская революция продолжает нести ту идеологическую нагрузку, о которой мы говорили выше, ничего не изменится. Поэтому считать, что систему национального просвещения можно радикально изменить в рамках масштабной реформы, нереалистично. Ни одно правительство не осмелится ее предложить, ни один парламент не будет готов за нее проголосовать, ни один учительский профсоюз не даст согласия на эту эвтаназию...

Однако государству приставлен нож к горлу: увязнув в долгах, оно больше не в состоянии поддерживать дорогостоящие и неэффективные социальные программы, такие как народное просвещение, плодящее неудовлетворенных, лишенных стимулов преподавателей, утративших тягу к знаниям и авторитет у детей, все реже готовых их слушаться, а также беспомощных родителей. Меж тем расходы на народное просвещение составляют сегодня более 20 процентов государственного бюджета Франции (не считая затрат на материально-техническое обеспечение, возложенных на территориальные образования). Чтобы средства использовались более эффективно, рано или поздно придется сделать образование свободным. Предоставить семьям право выбора учебного заведения, отвечающего потребностям их детей, а также подлинную независимость самим учебным заведениям, позволяющую заниматься поиском эффективных педагогических программ, а также реализацией культурных и конфессиональных проектов, не отвечающих идеологическому и атеистическому шаблону, навязанному государственной системой.

Следовательно, нужно пересмотреть роль «образовательного сообщества» — властей, ведающих материально-технической базой школ и зарплатой учителей, директоров учебных заведений, несущих полную ответственность за используемые в них программы и за их развитие в заданных и контролируемых государством общих рамках, преподавателей и родителей, обладающих правом контролировать учреждение, — поставив во главу угла детей. К примеру, можно ввести «образовательный ваучер», который родители передавали бы выбранной ими школе, создавая тем самым минимум состязательности, что постепенно привело бы к перераспределению средств в пользу лучших школ. Оказавшись в условиях настоящей конкуренции, публичные школы будут вынуждены перестраиваться, в противном случае они потеряют детей — те уйдут в другие, лучшие публичные или даже частные школы. В рамках этого процесса следует вернуть подлинную свободу частным, католическим и иным, учебным заведениям. Наконец, государство могло бы более эффективно тратить деньги на образование, поддерживая прежде всего наименее защищенные слои населения, а также наиболее бедные округа и районы, вкладывая в них дополнительные средства, в частности вводя надбавку к жалованью преподавателям в зависимости от сложности стоящих перед ними задач.

Есть опасения, что недавно начавшийся пятилетний срок правления социалистов обернется скорее застоем, нежели настоящей реформой в обозначенном выше русле. Но не будем отчаиваться, во Франции все громче звучат «диссидентские» речи о плачевном состоянии школы. Табу рушатся. Школы все чаще, не оглядываясь на государство, ставят новаторские эксперименты. Мы начинаем понимать, что отсутствие движения рано или поздно приводит к смерти. Близится момент истины.

Вклад христианства в образование

Подводя итог своим размышлениям, которые многим французским читателям, наверное, показались бы кощунственными и не отражающими позиции большинства, мне бы хотелось сформулировать несколько простых принципов, которые могут служить ориентирами в сложном мире образования:

• образование в целом должно мыслиться (или быть переосмыслено) под углом зрения интересов ребенка и семьи, ибо школа не может быть здоровой, когда наши семьи больны. Этот принцип предполагает отказ от излишней централизации системы;
• школа не выполнит свою миссию, если будет всего лишь передавать технические знания, натаскивать на «результаты», не прививая, совместно с семьей, умения себя вести, умения учиться, полезных жизненных навыков. Следовательно, культура, а значит, гуманитарные науки должны вновь переместиться в центр образования, а не вытесняться из него, как происходит сегодня, в частности в заведениях естественно-научного направления. Это станет возможным лишь в том случае, если учебные заведения получат подлинную свободу и их результаты будут контролироваться a posteriori;
• свобода школы — обязательное условие эффективности и успешности системы образования; она включает в себя свободный выбор учебного заведения родителями (для этого государство должно обеспечить финансовую возможность такого выбора, особенно для малообеспеченных семей), но также — и это главное — свободный выбор семьями культурной и педагогической программы для своих детей, в том числе программы религиозной. Этого направления обучения, безусловно, более всего не хватает французской системе. Французским епископам следовало бы вести себя по отношению к народной демократии не как «подчиненным», приложить все силы для поддержки особой миссии католических школ;
• бессилие французской системы национального просвещения обусловлено ее неспособностью использовать все ресурсы христианской культуры. Без них антропологические основы нашего общества размываются и легко могут быть подорваны, что откроет нигилистическим идеологиям зеленую улицу. Здесь мои размышления смыкаются с идеей о необходимости диалога между верой и разумом, которая, как уже говорилось в начале, красной нитью проходит через все высказывания папы Бенедикта XVI;
• наконец, в культурном обновлении, которое, особенно в сфере образования, не может произойти без христианства, заинтересована вся Европа, и Западная, и Восточная. Холодный антихристианский рационализм, следствием которого стала значительная примитивизация французского общества, нуждается в том, чтобы вновь увидеть смысл в диалоге с извечной мудростью, мудростью божественного Логоса. Как указывает папа Бенедикт XVI, не будем навязывать нашим современникам веру в этот Логос, но по крайней мере попросим их не отрицать, что он существует и несет в себе некую истину о человеке... Все мы хорошо понимаем, что, если руководствоваться этим важнейшим принципом, будущее Европы видится совсем не таким, как его принято рисовать: восточноевропейские страны, избавляясь от коммунистического прошлого, непременно сравняются с нами во всем, что касается более чем очевидных заблуждений постмодернистского и постхристианского общества: материализме, этическом релятивизме, нигилизме;
• будущее Европы, напротив, в том, чтобы мы, помогая друг другу, осознали наши ошибки и открыли для всех сокровищницу лучшего, что есть в нашем опыте. А лучшее во французской культуре, то, что должно передаваться детям в процессе обучения и что мне хотелось донести до вас, — это мысль Лакордера и Токвиля, которую я приводил выше: надо безбоязненно позволить вере придать всю полноту смысла свободе, сохраняя во всей полноте уважение к взглядам каждого человека.