«Для мальчишек я был военным героем»

Во время войны я принял решение, чем я займусь, если выживу. На фронт я попал из кибуца, куда меня определили по приезде в Палестину. Кибуц был мне чужд, и я должен был решить, вернусь ли я в этот или в какой-то другой кибуц, а может быть, буду делать что-то еще, потому что надо учиться. К тому времени у меня уже было право на военную стипендию за то количество месяцев, которые я прослужил на фронте. Я решил отправиться в Иерусалим и учиться социальной работе.

Вообще говоря, этой специальности нужно было учиться два года. Но я начал где-то посередине учебного года. Поскольку я был только что вернувшимся с фронта солдатом, директор заведения, несмотря на мой юный возраст, согласилась меня принять. Директор была дамой аппер-класса, принадлежавшей к образованной элите, истеблишменту. У нее было прекрасное европейское образование. Однажды она меня вызвала, перед ней лежала партийная газета крайних левых сионистов: «Теодор, что это?» Я взглянул, а там на первой странице: «...собрался VI съезд Молодой гвардии Рабочей партии, который открыл товарищ Теодор. Он сказал, что в нашей борьбе против предательской политики правительства, прислужников американского империализма...» — Это ты?! — Да, я. — Как ты мне это объяснишь?! Как это связывается с твоим обучением социальной работе?! — На что я ей ответил: «Социальный работник, который серьезно принимает свои обязанности социального работника и серьезно относится к профессии, не может не быть социалистом». Она взбесилась, мы не орали, я говорил тихо. Она собрала педсовет, чтобы меня исключить как неподходящего.

В ее глазах крайний социализм, которого я придерживался, не связывался с приверженностью принципам социальной работы, которые требовали, конечно, определенных подходов к населению. В моем классе, например, не было никого моих взглядов. Были взгляды социалистические, но не настолько. В общем, она поставила вопрос об исключении меня, и педсовет раскололся: учителя более теоретических дисциплин меня защищали. Им было неважно, каких я взглядов, поскольку я был хорош в теоретических науках. Среди тех, кто был против, оказался великий Шмуэль Айзенштат, который стал позже богом от социологии Израиля. Он обучал нас социологии. Так моя участь была решена: она не смогла меня исключить.

После окончания школы мы должны были три месяца работать бесплатно. Я, конечно, отказался работать бесплатно, считая, что любой труд должен быть оплачен. Директриса рассердилась и сказала, мол, если так, то не получишь диплом и не сможешь работать. И я не работал по специальности. Пошел на стройку. Давалось мне это с трудом, потому что я не умею работать руками. Однажды я встретил в автобусе женщину, которая со мной вместе была на практике во время моего обучения в школе. Она спросила: «Ну как, уже закончил? И где теперь работаешь?» Я ответил, что не работаю по специальности. «Что значит не работаешь?!

Смертельно не хватает социальных работников! Почему ты разрешаешь себе не работать?!» Я объяснил, что я не разрешаю, а хотел бы работать, да вот только школа не отдает мой диплом. «Что такое? Какая глупость! Не хватает социальных работников, а они играются в какие-то игры с тобой. Приходи завтра». Она как раз была одним из социальных работников структуры, которая занималась полукриминальной молодежью в Тель-Авиве.

Так в течение месяца я начал, наконец, работать, поскольку моему начальству было наплевать, есть ли у меня диплом, ведь они знали, что я хорошо учился и все меня хвалили. В конечном итоге диплом тоже выдали. Я стал работать с проблемной молодежью, с мальчишками Тель-Авива.

Это было такое особое поколение в начале 1950-х годов, высокий процент среди них были ориентальные евреи[1], не европейцы. Дети эмигрантов из Ирака и других стран Ближнего Востока. Они попали в страну, в которой доминантной культурой среди евреев была европейская культура. Вожди страны все были европейскими евреями с четкими взглядами и чувством, что они часть страны, они элита. Это, конечно, негативно влияло на позицию тех, кто не был элитой — ориентальных евреев.

В основном мы занимались мальчишками из полуграмотных семей. Стоял вопрос, что с ними делать. Мы предпринимали немалые усилия, чтобы улучшить их образовательный статус.

Среди них были три категории молодежи.

Первая — криминальная, уже осужденные, которые прошли через судебный процесс, виноватые с точки зрения закона. Усилия педагогов были направлены на то, чтобы как-то обустроить их жизнь. Раз этих ребят осудили, то они подпадали под законный контроль специальной организации Probation officers. Это люди, которым давалось законное право контролировать эту молодежь. Другая группа — нормальная молодежь, которая дошла до определенного возраста и пришла в школу. Третья группа — молодежь оставленная. Это были ребята, с которыми что-то было не в порядке, проблемы в отношениях, в семьях. Их еще не осудили, но педагогам было ясно, что их могут осудить. Группа риска. За этих детей надо было бороться, чтобы они не перешли в группу криминальной молодежи.

В то время обязательным было только начальное образование, первые шесть классов. Примерно после двенадцати лет образование уже не было обязательным. Самый сложный возраст. Это и была моя молодежь. Я работал только с мальчишками, стараясь, чтобы они не попали в полицейские и судебные структуры.

Одним из способов защиты таких детей в то время была отправка их в кибуц. По-видимости, это был самый эффективный метод. Кибуцы были открытыми системами и принимали желающих к себе. Обязательным, конечно, было согласие родителей и самих мальчишек. Основная наша трудность состояла в том, как объяснить им всем, что необходимо изменить среду жизни ребенка, чтобы обеспечить ему какое-то приличное будущее и обучение. В этом и заключалась наша главная работа: убеждать, обеспечивать переезд в кибуц, держать с ребятами и воспитателями кибуцев связь. Ребята ведь могли и не прижиться. Необходимо было убедиться, насколько они приживутся там и не сбегут.

Не все дети попадали в кибуц. Некоторые мальчишки оставались в городе в своих семьях, но начинали работать, учиться ремеслу. Мы договаривались с ремесленниками, которые были готовы их взять в ученики и затем в подмастерья. В этом случае психологическая и организационная поддержка с нашей стороны мальчишкам была еще нужнее, чем когда они отправлялись в кибуц. Ребята должны были быть уверены, что есть кто-то, кто будет их защищать, направлять и так далее. И они должны были добровольно согласиться на это, ведь мы не использовали полицейских методов, а только убеждение и доводы. Мы не могли, как Probation officers, им сказать, мол, не сделаешь — пойдешь в тюрьму. Мы их увлекали и договаривались. У нас была целая сеть таких ремесленников, готовых принять одного-двух парней в свои мастерские, чтобы они научились работать. От ремесленников требовалось, чтобы они платили мальчишкам, пусть немного, но платили, поэтому ребята что-то зарабатывали. Таким образом все неплохо работало.

Часть из этих ребят была под влиянием взрослых бандитских вожаков, и шла борьба между нами и бандитскими вожаками за их души. Вопрос был в том, кто контролирует этих детей. Бандиты вводили этих мальчишек в банды, которые занимались кражей и прочими вещами. Для них эти мальчишки были расходным материалом, дешевой рабочей силой. А мы боролись за то, чтобы этого не произошло.

Это был необыкновенно интересный и удачный период моей работы. Меня очень любили дети, что довольно скоро сделало меня любимцем и их руководителей. Я работал в одном из худших районов Тель-Авива. Работа давалась легко. Теперь, спустя время, понятно, что для этих мальчишек я был военным героем. Теодор сказал — это был закон. Так удачно соединились мои социалистические взгляды и моя преданность этим ребятам. Мы нравились друг другу. Мне они нравились своей юношеской мужественностью.

Вокруг вопроса, как воспитывать детей и как добиваться результатов, в то время шла перманентная дискуссия. Одним из лучших способов считалась отправка детей в кибуц. Попадая в кибуц, они оказывались в лучше образованном окружении, чем имели до этого. Они попадали в хорошо развитую систему общественного устройства, интересно действующую.

* * *

Кибуцы — это автономные поселения от пятидесяти до двухсот человек. Были и более крупные, например, кибуц Гат (находился возле Кирьят-Гата). У живущих в таком поселении людей была, как правило, общая идеология. Вообще кибуцы возникли в начале ХХ столетия. Основная идея — создать общину людей, которые живут и работают вместе. В основе подобного общежития лежат социалистические принципы, но не обязательно марксистского свойства. Подчеркивалось обобщение имущества, обобщение всего, с чем работаешь и в чем живешь. Это была интегральная общность людей, которые живут вместе, действуют вместе, работают вместе и защищаются вместе. В условиях Палестины того времени это было особенно ценно, так как довольно трудно было создать самоорганизованное сообщество, его действующую модель, на пустом месте. Подобные поселения решали целую серию вопросов. Вот ты приехал и начинаешь жить там, где ничего нет. Как это сорганизовать? Как действовать? Как создать сообщество, способное длительно существовать?

Управлялись кибуцы общим собранием. Все вопросы решали вместе вечером за общим ужином. Выборы появились уже позже. Позже все больше начали выделяться специфические подгруппы: комитет такой, комитет сякой — чтобы вести и контролировать конкретное дело. Потом начали организовываться ассоциации кибуцев по политическому признаку. Часть были очень крупными, например, по двадцать или сорок кибуцев.

Кибуц — это структура, куда более коммунальная, чем советский колхоз. В то время даже была общественная дискуссия в движении кибуцев — насколько хозяйство должно быть коммунальным. Мера коммунальности там была выше, чем в советских колхозах, но различалась в зависимости от идейных взглядов, которых придерживался кибуц. Большинство, как правило, были членами ассоциаций, которые вырабатывали методы и стандарты образования, правила общежития, общие для всех кибуцев конкретной ассоциации.

В кибуцах нашли применение самые передовые и продвинутые педагогические идеи своего времени. Были задействованы лучшие специалисты, в том числе немецкие евреи, которые создавали теории современного образования на тот момент. Они часто руководили образовательным процессом. В кибуцах люди профессионально занимались образованием. Было разделение труда, конечно. Педагоги много интересного и нового делали в области образования. Были реализованы разные подходы к степени коммунальности быта.

Например, дети в Ашомер-Ацаир должны были воспитываться отдельно, иногда их отделяли с возраста двух лет. Дети жили в отдельных домах с отдельным процессом воспитания-образования. Конечно, они могли бегать домой к родителям по определенным дням. Родители работали, дети учились, вечером они встречались, если хотели. Ведь это совершенно иной метод образования и социализации. После школы они шли в армию вместе: и девочки, и мальчики. Идея, что девочки служат так же, как и мальчики, была само собой разумеющейся. Даже не было возможности предположить что-то другое. Ведь вначале не было национальной службы. Перед созданием Израиля не было общих законов — сколько времени служить. Каждое сионистское движение само решало, сколько надо служить. Ассоциация кибуцев, будучи в связи с движением, стандартизировала жизнь в кибуцах. Например, мальчики и девочки были равны и должны были служить вместе. Ребята, получившие такое воспитание, оказались очень хорошо подготовленными для военной службы. И не потому, что из них «делали» солдат, а потому, что они вместе росли, жили, вместе занимались спортом, таким образом становясь готовым боевым отрядом с высоким командным духом. Напомню, это был период (20-е годы ХХ века), когда надо было организовывать самооборону, которая базировалась на кибуцах. После подобной подготовки довольно много ребят занимали различные военные посты, становились офицерами, командовали отрядами легальных и нелегальных структур. Кибуцы стали структурами, идеально подходившими для подготовки молодежи к военной службе. К этому стоит добавить сильную дозу национализма, патриотизма и образования, любви к стране, приверженность определенным принципам и т. д. Это было очень сильно эмоционально завязанное сообщество.

В начале ХХ века в Палестине была острая необходимость в самообороне. С той самой минуты, когда начали создаваться кибуцы, их надо было защищать. Первые серьезные вооруженные стычки с убитыми и ранеными с обеих сторон начались в то время, когда стали возникать новые поселения евреев на этой земле.

Поскольку на определенном этапе англичане запретили евреям поселяться в Палестине, реакция структур сионистского движения на это была категоричной. В те времена действовал турецкий закон, который кроме всего прочего говорил, что нельзя разрушить дом, например, если он покрыт крышей. И что происходило? Ночью машины со всем необходимым приезжали на заранее выбранное место, и в течение ночи строилось поселение. А когда утром англичане, арабы и прочие власти всех видов спохватывались — перед ними было уже поселение с организованной круговой обороной и готовое драться, если надо. Такой шел самозахват земель. Причем интересно, что у реальных хозяев земли покупались, самозахват шел в смысле нарушения английского закона.

Сионистское движение в то время создало особую структуру (keren kaiemet), которая собирала деньги у евреев по всему миру на постройку подобных поселений. Люди приезжали жить в Палестину с помощью сионистских движений. Вначале они оседали там, где уже жила какая-то община, чтобы приспособиться и научиться работать на земле в определенных условиях. После они могли отделиться и занять другую территорию, чтобы организовывать свое поселение. Это такой был героический период сионистского движения. Конечно, в большей степени перед движением стояла задача пересилить: пересилить англичан, пересилить арабов, которые не хотели этих переселений, — иногда с оружием в руках, иногда без, но всегда с оружием где-то близко.

Где-то в 1930-х англичане издали первую Белую книгу, в которой была определена политика расселения евреев в Палестине. Таких книг потом было несколько, политика менялась и развивалась. Принципиальной позицией, которую выражали эти книги, было то, что будущее Палестины — это будущее арабской страны. Эта идея была увязана со стратегической политикой англичан на этой земле, а именно: создать и организовать эффективное поселение в основном арабского народа. Хотя евреи тоже там всегда жили. Таким образом возникло противодействие. В 1936 году, когда очередная Белая книга запретила оседание евреев в Палестине, сионистское движение стало наращивать организацию массовых переселений и организацию вооруженных сил. Все больше в сионистском движении крепло чувство, что надо брать, брать силой и готовиться к войне. В ноябре 1948 года, в ночь объявления решения о создании еврейского государства, когда был праздник, на котором мне пришлось выступать, я сказал, что война начинается сегодня.

Позже я продумывал, что произошло. Тогда для меня это была борьба нас, евреев, с англичанами, они захватили нашу землю — мы собирались выбить англичан с нашей земли. Мы боролись в англичанами: ведь это наша земля! наша, наша, наша!.. со всем, что из этого следует. Без этой уверенности ничего нельзя было бы сделать, мы бы не добились ничего. А так — добились. В том, чего мы добились, много ужасного, но реально — страна была создана.

Ужасно то, что мы наступили на лицо другого народа... и даже не заметили. Борьба с англичанами — это совершенно другая история. Мы этого не понимали, что делало вещи более трудными. Тот мир, в котором я жил, — это был тот мир, который я создал для себя и таких, как я. В моем мире арабов вообще не было, я их не видел, я смотрел сквозь них, не на них. Иной раз мы живем и не видим устройства реальных вещей. Мы живем в мире, который является комбинацией того, как мы думаем и как это есть на самом деле.

* * *

В самом начале своей профессиональной деятельности я принял решение, что буду менять специализацию социальной работы каждые два года. Мне друзья говорили, что я не сделаю таким образом карьеру. Но я считал это правильным, это была моя личная программа — овладеть несколькими специализациями, чтобы лучше разобраться в профессии. Так, после периода с полукриминальной молодежью я два года был в туберкулезной больнице, потом еще два года в центре реабилитации инвалидов, переболевших туберкулезом. Позже я работал в Probation с криминалистами. В этот период произошла встреча, которая сильно повлияла на дальнейшие события. Когда я начал работать как Probation officer Тель-Авивского региона, меня вызвал секретарь социальных работников: «Мы очень довольны твоей работой, но трудно, когда госчиновник серьезного ранга коммунист». Я сказал: «Я не член компартии». Он ответил: «Извини, ты член лево-социалистической партии. Мы понимаем, что ты не согласишься перейти в партию большинства, но хотя бы в более мягкую партию, тебя тогда можно было бы защитить. Мы хотим, чтобы ты остался на этой работе». Я сказал: «Шлемо, ты изменился, забыл, что есть люди, которых не покупают». Он вспыхнул, говоря, зачем ты так, мы тебя очень ценим и уважаем...

Через две недели я получил письмо, что, к сожалению, из-за изменения бюджетов они не могут продлить мой контракт. Это было очень болезненно, я был лучшим Probation officer страны. Не было закона, который запрещал бы левым быть таким чиновником. Я очень тяжело переживал и, конечно, озлобился. Как ОНИ смеют МНЕ говорить, что я не должен работать в МОЕЙ стране, которую я создавал! Кто они такие?! Формально это была демократическая страна, страна закона. Если закон запрещает людям быть коммунистами, то они не должны быть коммунистами. Но закон ясно говорил, что ничего такого нет.

Когда они меня выбросили, я стал безработным с черной меткой.

В какой-то момент правительство решило создать суперцентр по реабилитации инвалидов. Они пригласили англичанина, специалиста по реабилитации, который работал в Министерстве труда Англии. Англичане одолжили его израильскому правительству. И он стал советником. Объехав всю страну, он решил, что я тот человек, кто должен возглавить этот центр. Я спросил, где они собираются его строить, — они ответили, что возведут здание в центре хронических больных, которые никогда не встанут на ноги. Я сказал, что они с ума сошли, что реабилитация — это не только физический, но и психологический процесс, что больные должны верить, что они могут выздороветь и встать на ноги! Трудно верить, когда вокруг безнадежные больные! Мне ответили, чтобы я не лез не в свое дело. Тогда я собрал заседание национального совета по реабилитации, где меня поддержали. Но мы получили ответ, что такие решения принимают министерства, а не мы. Тогда я поехал в Иерусалим и попросил аудиенции с министром труда. Его помощник сказал, что министр очень занят и, к сожалению, не сможет меня принять. Я ответил, что хоть министра и нет в городе, но есть директор Минтруда Иерусалима, и попросил передать ему, что солдат шестого батальона просит аудиенции и что я его помню, когда он был руководителем штаба Северной бригады Палмера. Он исчез и вернулся, меня приняли. Начал директор с того, что орал на меня как сумасшедший, что я лезу не в свое дело. Я выждал и объяснил ему свою позицию. Он обещал заново собрать комитет, который принял это решение, для возможного пересмотра дела. Я вернулся в Тель-Авив окрыленным и заехал к англичанину сказать, что мы победили. После этого англичанин мне позвонил: «Теодор, что-то не в порядке, они отозвали заседание». Вещи вернулись на круги своя. В этих условиях я отказался работать на министерство труда и оказался безработным. Это было неприятно и очень обидно. Но тогда произошло неожиданное: в свое время после визита в Англию, которая мне очень понравилась, мне предложили стипендию на факультете обществоведения в Бирмингеме. Я ответил, что, к сожалению, не смогу этого принять — я должен возвращаться в свой университет. Но теперь оказалось, что меня не ждут в моем университете, я написал в Бирмингем, что, несомненно, место, которое мне предложили, ушло, но я бы хотел, чтобы меня помнили в следующий раз. К моему великому удивлению, мне ответили телеграммой, что стипендия, которую мне предлагали в свое время, не была востребована, и если отвечу немедленно, возможно, ее мне опять предложат. Так и случилось, что я оказался в начале академического года на отделении социологии Бирмингемского университета.