Тьюторство как культура индивидуализации

«Отечественные записки»: Расскажите, пожалуйста, о профессии тьютора.

Татьяна Ковалева: Исторически название «тьютор» возникло в Оксфорде и Кембридже, в системе частных университетов Англии. Эти университеты и являются собственно родоначальниками тьюторской модели. Именно там появилась в педагогике такая странная на первый взгляд фигура. Были профессора, которые читали лекции, были ассистенты профессоров, которые проводили занятия. И были такие люди, которые каждому студенту помогали выстраивать его образовательную программу. С чем это было связано? В средневековых университетах не было никакого разделения на курсы, факультеты и так далее. Человек приходил и попадал — это очень важно для понимания тьюторства — в неструктурированное избыточное пространство. Это был такой средневековый аналог Интернета. Ты пришел, 20 профессоров читают лекции, у каждого из них свой стиль — и ты можешь ходить куда захочешь. Понятно, что все лекции ты посетить не можешь, значит, ты куда-то идешь, куда-то не идешь и у кого-то должен спрашивать: «А что они читают?». Люди уходили в университет — это был аналог средневековому монастырю. Кстати, до XVIII века в Оксфорде и Кембридже могли преподавать исключительно профессора, имевшие богословскую степень.

Можно было сколько угодно и куда угодно ходить, перебирать лекции, менять курсы... И наступал момент, когда надо было принять решение: ты вошел в этот университет, а кем ты хочешь выйти из него? Потому что, выходя из университета, ты фактически должен был для себя из всего, что там было, создать какой-то продукт. Ты мог выйти из университета магистром медицины, богословия или математики. То есть у тебя должна была появиться индивидуальная сборка этой избыточности. И вот появилась такая фигура — тьютор. К сожалению, мы не знаем, кто и когда его впервые так назвал. В переводе с английского тьютор означает «наставник».

Вначале это были так называемые вечные студенты. Это были люди либо зажиточные, либо имевшие родственников, которые могли платить за них. Они долгое время не уходили из университета, меняли курсы и так далее. И однажды им предложили: если вы хотите подработать, то можете помогать ребятам, которые только что пришли, выстраивая программу для них. Вот тогда впервые и возникла тьюторская педагогика, появились тьюторы, назначением которых было сопровождать индивидуальную образовательную программу. Потом это перешло в систему общего образования, и во многих странах тьюторы постепенно стали и там работать.

В отличие от учителя, который работает с одновозрастным или с разновозрастным коллективом и всех куда-то двигает, всех учит чему-то, тьютор — это специфический педагог, который не занимается фронтально. Мы искали долго слово. Тьютор — новое слово для России, раздражающее... Еще когда министром был Эдуард Днепров, мы обсуждали, что это за деятельность, как ее определить. И мы нашли вот такое слово — сопровождение. Тогда мы впервые подумали о том, что есть педагогика формирующая: приходит учитель и формирует, у тебя этого не было — а мы сделаем. А есть педагогика сопровождающая — ты попал в это пространство и ты так или иначе в нем будешь как-то двигаться. Я могу сопровождать твое движение в том смысле, чтобы оно становилось более осознанным и менее хаотичным. Вот такие педагоги и называются тьюторами.

ОЗ: Проводники?

Т. К.: Проводники, сопровождающие, метафор можно много найти. Но для меня очень важно то, что сопровождать нельзя стоящего. Почему мы выбрали слово «сопровождение»? Ведь ты можешь быть вдохновителем. Или формирующим. Ты можешь идти впереди или что-то толкать, подталкивать. А между тем сопровождение — все-таки момент как бы сбоку: ты что-то делаешь, а я тебя сопровождаю... Один известный ученый сказал мне: «А что Вы скажете про сопровождение под конвоем?». Я сначала удивилась, а потом подумала и говорю: «Даже если речь идет о таком строгом типе сопровождения, все равно надо чтобы человек, которого сопровождают, шел. Если он стоит или упал — его сопровождать нельзя». Я надеюсь, что в тьюторстве таких форм сопровождения все же не будет, но важно, чтобы человек сам проявлял какую-то активность, и тогда ее — эту активность — можно как-то оформлять.

ОЗ: Получается, что Вы целиком опираетесь на английский опыт. А что Вы скажете об американском?

Т. К.: Американский опыт в данном случае вторичный. Одна деятельница в области образования, когда мы как-то заговорили о том, что в Америке повторяется много английского, поджала губы и сказала: «Not best people go to America from England». Мне это запомнилось, конечно, Америка многое брала. Но в данном случае речь идет о действительно европейском, а именно английском опыте XI—XII веков.

В тот момент, когда мы начали заниматься тьюторством, в России практически никто ничего об этом не знал. Я тогда работала директором школы в Томском академгородке и вела спецкурс на философском факультете в университете. Перестройкой еще даже не пахло, но собралась очень интересная группа ребят. И я сказала им однажды (начав осуществлять в отношении них тьюторскую деятельность): «Ребята, какие у вас есть перспективы? Вы все хотите остаться в Томске, а вас разошлют на кафедры марксистко-ленинской философии по Сибири и Дальнему Востоку. Но если вам действительно интересно заниматься образованием, то я могу вам кое-что предложить». Мы тогда организовывали частную школу, при которой было решено создать философскую группу. И у нас началась безумно интересная работа.

ОЗ: Скажите, пожалуйста, кто впервые привнес в отечественную педагогику понятие тьюторства?

Т. К.: Впервые в российской педагогике заговорили о тьюторстве с подачи Петра Щедровицкого. Однако у нас были прецеденты тьюторства и до революции. Например, у нас был Московский лицей цесаревича Николая, он именно так и назывался — «туторский». Он просуществовал до 1917 года. А вот уже после революции все было забыто, и впервые после большого перерыва слово «тьютор» вновь произнес Петр Щедровицкий. Они с Евгением Велиховым организовали международный лагерь. Велихов собрал математически ориентированных ребят и высказал необычное пожелание. Ему были нужны учителя не учителя, вожатые не вожатые, но что-то в этом роде. И вот тогда вспомнили слово «тьютор».

Что такое «тьютор» в школе? Что он делает, чтобы не мешать психологу и не путаться под ногами у классного руководителя? И вот тогда, 20 лет назад, мы начали разработку методики. Школа «Эврика-развитие» в Томске, которая первой начала тогда заниматься тьюторством, отметила в прошлом году свое 20-летие.

ОЗ: Это Вам пришла в голову идея создать такую школу?

Т. К.: Понимаете, я училась у Щедровицкого в Школе культурной политики. Он читал нам лекции, на которых сидело 10 человек. Я думаю, что эта идея пришла в голову многим, а дальше... кто-то вышел замуж, у кого-то не сложилось, а я поехала в Томск и стала делать школу, поэтому у меня эта идея укоренилась, скажем так. На «круг» Щедровицкого я вышла, когда училась на математическом факультете педагогического университета. А он учился в том же университете на психолого-педагогическом факультете, кроме того у меня еще был приятель, который на математическом факультете учился и ходил в кружок Георгия Петровича, и в какой-то момент мы просто пересеклись на образовательных проектах.

ОЗ: А с Никитой Глебовичем Алексеевым Вы пересекались?

Т. К.: Конечно, это все один круг. И Глазычев, и Никита Алексеев, и Зуев, и Волков... Но это отдельная история.

ОЗ: В каком состоянии тьюторство в России и какие у него перспективы?

Т. К.: Когда 20 лет назад оформилась наша группа, которая начала этим заниматься, произошел качественный сдвиг в образовании. Дело в том, что вся педагогика, пусть даже самая хорошая, заточена на фронтальное обучение. Нужно всех обучить, найти к каждому подход. Разницу между индивидуализацией и индивидуальным подходом до сих пор не видят даже многие профессионалы. Индивидуальный подход как принцип («учет возрастных и иных особенностей») — это принцип еще Яна Коменского. Вот вы разные, я произношу некий текст, смотрю, как один реагирует, как другой. Где-то приведу пример, где-то поднимаю планку, высказываю какое-то теоретическое суждение. Я работаю как нормальный профессиональный педагог, учитывая, что у всех людей разный опыт. К примеру, Борис Хасан, исследователь из Красноярска, предлагает учитывать, что мужчины и женщины по-разному информацию воспринимают. Учитывать можно все что угодно. Это к индивидуализации не имеет отношения. А вот смотрите, в чем заключается качественный переход: если мы понимаем, что все мы разные, по психотипу, по образованию, по всему, то возникает такой небанальный вопрос: а почему мы всю педагогику тогда создаем под один результат?

Все разные, но стандарт держат до сих пор. А как только мы задаем стандарт и в сознании человека проверяем этот стандарт, мы что сразу делаем? Можно сколько угодно говорить, что все разные, все понимают по-разному. Все должны написать ЕГЭ, значит, мы репетируем, все 10 лет уходят на то, чтобы все написали ЕГЭ. И мы стали думать, что это вообще такая несправедливость по жизни. И тогда возникает культурный прецедент тьюторства. Это просто удивительно, что в мире, в культуре педагогической, была придумана профессия, которая абсолютно не держала стандарт. Вся красота тьюторства в том, что это принципиально ситуативная профессия. Вот ты пришел откуда-то, у тебя такая семья неповторимая, почему тебя занесло в Оксфорд? Оказался ты на этом факультете, чего ты хочешь? И тогда происходит следующее. Появляется взрослый, который понимает ресурс этого места, про тебя он не очень понимает, потому что ты сам про себя еще не понимаешь. И он работает с тобой с помощью разных вопросов, используя сократовский диалог, платоновские беседы — всю эту древнюю традицию, во многом древнегреческую. С помощью вопросов-ответов происходит совместное действие, когда мы вместе что-то делаем, а потом анализируем. Душа поет — не поет, нравится — не нравится, удалось — не удалось, почему не удалось? Это очень интересно. В любом общем действии есть место индивидуальному взгляду.

Когда работа только началась, надо мной многие смеялись. Я все время слышала: «какая индивидуализация?», «ментальность российского народа», «это очень дорогая модель, поскольку тьюторство сколь привлекательно, столь и дорого»...

ОЗ: Кстати, кто-то финансирует Ваши проекты?

Т. К.: Да, в разное время выделялись разные гранты. А в 2008 году Госдума приняла профессию тьютора, теперь она является официальной. Теперь каждый человек в стране, если захочет, может учиться на тьютора, получить трудовую книжку, где будет запись о том, что он является тьютором в сфере образования, получать за это деньги, пенсию, выслугу лет. Сейчас все это решено. И теперь я действительно точно могу на своем примере утверждать, что если 20лет с настойчивостью бить в одно и то же место, то даже в России что-то может сдвигаться.

До нас никто в стране не знал, как слово пишется — тьютор или тьютер. Мы говорили: «Компьютер, но тьютор». И за эти 20 лет, конечно, много чего было. Сначала мы увлеклись этим в школе, и, конечно, здорово, что Петр Щедровицкий нас поддерживал, причем на всех уровнях, даже стипендию нам Школа культурной политики платила для вот такого индивидуально, что ли, понимающего про себя ребенка. Не для того, кто лучше учится, а для того, кто может выстроить и осмысленно сказать, как бы он хотел учиться, какие бы он хотел иметь ресурсы. То есть для учащегося. Учащийся и обучающийся — это совсем не одно и то же.

Часто приходится встречать людей, которые говорят: «Я бы сделал, но нет времени, нет денег, нет людей». На это можно теперь совершенно точно отвечать: «Ты начни делать». Удивительным образом появляются люди, деньги. Энергетика дела притягивает...

В общем, мы начали это где-то в 1988 году, а в 1991 году наша школа официально получила статус частной. В 2006 году мы провели первую Всероссийскую конференцию по тьюторству. Эти конференции до сих пор у нас проходят. Сейчас они стали «плавающими» и проходят в разных городах, потому что у нас появилось много последователей.

ОЗ: Скажите, пожалуйста, есть ли какая-то статистика, сколько людей в настоящее время работают тьюторами?

Т. К.: Такая статистика существует. Есть официальный список членов Тьюторской ассоциации — это люди, которые официально платят взносы. У нас есть действительные члены ассоциации (они имеют практику), а есть люди, которым просто нравится идея тьюторства — это ассоциативные члены.

ОЗ: Но массовый характер это пока не приобрело?

Т. К.: Есть профессия кинорежиссера. Не ставится же задача, чтобы она была массовой. Есть ВГИК, который выпускает кинорежиссеров. Их 20 человек — и то достаточно в год. Этого достаточно, чтобы кинематограф жил и развивался. Существует какой-то уровень элитных профессий. Если вы делаете их массовыми — то вы так или иначе этот уровень снижаете. Я считаю, что профессия в культуре всегда представлена дважды. Есть профессия во всей полноте объема — как отдельная профессия, а есть профессия, которая свернута до новых компетенций. И эти компетенции могут осваиваться другими профессиями. Приведу в качестве примера профессию психолога. Психологов не может быть 90 на 100 человек. Есть места, где можно хорошо учиться психологии, эти места хорошо известны. А есть понимание того, что современный учитель должен глубже знать психологию, поэтому есть курсы по психологии. Но не нужно путать психологическую компетентность учителя и компетентность психолога, это разные вещи. Аналогичная ситуация и с тьюторством. У нас есть магистратура, куда можно прийти и два года обучаться тьюторству. Там учатся очень интересные ребята, в настоящее время они проходят в «Китеже», в Калужской области, практику. «Китеж» — это уникальное сообщество приемных детей. Там живут молодые ребята (30—35 лет), у которых растут вместе и свои, и приемные дети. Они выстроили дома и живут такой вот коммуной, общиной.

А мои ребята туда едут в качестве тьюторов на практику. Я посылаю их в такие «живые» места, чтобы они увидели, где вообще позиция тьютора прорастает, как она держится. Потому что приемных детей надо отогреть, у каждого из них своя проблема за спиной. Потом надо думать, как сделать так, чтобы они в глубинке Калужской области не были оторваны от мира. Ведь они до 18 лет там живут, растут, у них семейная школа, а потом они выйдут в этот мир...

Получается, что тьютор — это отдельная профессия. Тьютор может работать в детском саду, в школе, в вузе. Совсем другое дело, когда мы говорим о массовой практике. Есть учителя, есть федеральный государственный образовательный стандарт. В федеральном государственном стандарте линия индивидуализации становится базовой. Стандарт — это обязательный документ. Там написано, что каждый ребенок имеет право на индивидуальный учебный план, а учитель должен создать ему условия. Представляете, каждый родитель в стране может прийти и сказать: «Я прочитал главный закон. И мы — в нашей семье — хотим, чтобы наш ребенок вышел на индивидуальный учебный план». А у учителя 25 детей в классе. И как это сделать?

Есть разные технологии, есть разные способы работы, и мы много чего изобрели. Я езжу на международные форумы: мне важно «нос по ветру держать». Раз в три года проходит престижный международный форум, куда приезжают профессора лучших университетов мира: Гарварда, Оксфорда, Кембриджа, Сорбонны... Они устраивают мастер-классы. И я тоже провожу там свою линию — показываю, как можно строить сопровождение индивидуальных учебных планов. Это можно называть тьюторством или как угодно, в разных странах по-разному. Ко мне на мастер-классы приходят люди, смотрят, слушают. Казалось бы, если там, в Англии, традиция существует с XII века, что они хотят узнать? А им интересно, потому что есть какие-то новые схемы работы, которые мы придумываем и которых они не знают.

При этом разница между нами колоссальная. Там, куда бы ты ни пришел, — везде уже создана образовательная среда. А у нас если тьютор куда-то приходит, то, как правило, сталкивается с отсутствием выбора. А если нет выбора, то ты не можешь разворачивать тьюторское действие. Поэтому у нас, например, тьютор, чтобы ему начать работать в этом качестве, еще должен создавать образовательную среду. И отдельная задача в том, чтобы, создавая эту избыточную образовательную среду, выстраивать ресурсные карты взаимодействия с другими структурами. Поэтому нам в тьюторской деятельности приходится делать то, о чем Запад даже и не думает.

ОЗ: То есть мы находимся в начале какого-то процесса?

Т. К.: Вы понимаете, культура же не линейна... Я недавно провела полдня в Царскосельском лицее в Пушкине. Замечательно! Как они работали! Пушкинский лицей — это очень интересное место. Я посмотрела, как работали пушкинские преподаватели. Они вместе с лицеистами обсуждали темы, потом читали лекции, ребята формулировали какие-то тезисы, а они эти тезисы оспаривали. Абсолютно тьюторское действие происходило.

ОЗ: Похоже, что у нас есть некоторый отдаленный аналог в нашем высшем образовании — это научное руководство.

Т. К.: Это очень интересная тема. У нас есть не то чтобы аналог, у нас есть удивительный институт — Московский физико-технологический (МФТИ). Все всегда знали, что у нас есть чудесные МАИ, МЭИ, Бауманский — и есть какое-то особое заведение — МФТИ. Они еще в советское время держали планку и говорили: «Все готовят инженеров, а мы готовим ученых». Они знали способ. Выпускники МФТИ рассказывали мне, как у них строилось обучение. У них, например, на втором курсе реальные ученые, ведущие большие государственные и международные проекты, устраивали презентацию этих проектов, а второкурсники могли выбрать, внутрь какого проекта они, грубо говоря, пойдут «мыть пробирки». Они присутствовали на заседаниях исследовательской группы. Они не могли задавать вопросов, но к ним приставляли молодого ученого, какого-нибудь аспиранта/ докторанта, с которым они могли потом обсуждать услышанное. Что это было? Это было абсолютное вхождение в тьюторскую деятельность.

Попробуем разобраться, а кто у нас стоял у истоков МФТИ? И тут мы выходим на то, что это были Йоффе и Ландау, которые в Англии, в Кембридже, проходили практику. А Кембридж и Оксфорд — это главные университеты мира, которые реализуют полную тьюторскую модель. В советское время никто не произносил вслух слово тьютор, и вообще про индивидуализацию не принято было говорить: какая индивидуализация, мы все коммунизм строим. А они на уровне своего университета реализовали ровно этот способ обучения.

Вроде бы официально тьюторства у нас не было, но в каких-то прецедентах оно воспроизводилось. Другое дело, что это никогда не было массовым явлением. Вот некому было историю читать царскому наследнику, и искали по всей империи Василия Жуковского. Потому что важно было не просто про историю рассказать, а важно было масштаб задать. Нужно было показать ресурсы страны, ее историю, ее предназначение, ее связи с другими государствами, научить фактически эту ресурсную карту держать. А для этого нужен был Жуковский, и никто другой.

Что мы сделали за 20 лет? Сначала нам надо было наработать тьюторское содержание. Я ездила в Оксфорд, чтобы посмотреть там на живых тьюторов, увидеть все своими глазами.

Потом мы стали переводить книги. Ирина Проскуровская — член нашей философской группы (она сейчас в Америке живет) — была первопроходцем, написав первую статью о тьюторах в Оксфорде и Кембридже. Я ей сказала: «Ира, ты останешься в истории отечественного тьюторства». А месяц назад в Москве защитилась Екатерина Андреева, замечательная девушка из Саратова. Это первая историко-педагогическая работа, и называется она «Сравнительный анализ моделей тьюторства (на примере Англии, Германии, Объединенных Арабских Эмиратов и России)». Замечательность этой девушки заключается еще и в том, что она одинаково хорошо говорит на четырех языках: на английском, немецком, русском и арабском. Поэтому она перевела книги, которые еще никто у нас не переводил, и сравнила разные модели, показав, как в Арабских Эмиратах и в России университеты осваивают тьюторскую модель. У нас при нашей Тьюторской магистратуре появилась сейчас библиотека тьютора. Потихонечку обрастаем, но что такое 20 лет для становления педагогической культуры?

ОЗ: Скажите, пожалуйста, насколько Вы сами чувствуете сопротивление традиционной среды, в которой эти модели могут рассматриваться как конкурентные?

Т. К.: Есть люди, которые очень сопротивляются тьюторской технологии. Вроде она и не навязывается: не хочешь — не используй ее, ну... не замечай. Но есть люди, которых она раздражает. Суть конфликта действительно глубинная.

Идея тьюторства — это по сути идея протестантизма. Ты приходишь в этот мир один, ты со всеми в каких-то отношениях, у тебя есть мама, много близких людей. Но все-таки ты берешь ответственность за свою судьбу сам, и ты несешь сам за нее ответ. Ситуация же православия как такового по сути — это коллективное спасение. Поэтому мы вместе, поэтому мы церковь, поэтому мы — коллектив. Но на самом глубинном уровне на что вообще развернуто подсознание народа? На коллективное спасение или на культуру этой индивидуализации?

ОЗ: То есть, грубо говоря, Вы хотите сказать, что вы в каком-то смысле на глубоком уровне работаете против матрицы?

Т. К.: Нет, мне кажется, педагогика так далеко не заходит. Как философ я бы сказала: да — это очень серьезный конфликт, неразрешимый. Но я скажу нечто более мягкое. Я всю жизнь работаю в педагогике, не говоря о том, что мой дедушка был профессором, а бабушка — учительницей начальной школы. То есть у меня это в роду. И я Вам скажу: никогда педагогика как социальная практика так глубоко не идет. Правда всегда посередине. Как китайцы говорят, «на лезвии ножа». В отечественной педагогике был раздут фокус коллективизма. Макаренко молодец, конечно. Но этот фокус коллективизма был раздут так, что для человека вообще культура индивидуализации была утеряна, а общественные интересы всегда были выше личных. Но если, например, у меня мама сейчас болеет, то почему и в этот момент общественные интересы должны быть выше личных?

Культура индивидуализации у нас отсутствует с самого начала. Вот тебе три года. Тебя вся группа ждет, а ты все не можешь завязать шнурки. И возглас воспитательницы: «Тебя вся группа ждет. Ты что, особенный?» В этот момент особенность входит в жизнь трехлетнего ребенка как что-то негативное. Все одинаковые, а он особенный. Да замечательно, что он особенный! Но как переучить педагогов, чтобы это начало цениться? Вроде бы это и несложно. Ведь можно вывести всех детей, которых воспитательница одела, на улицу и пусть они уже там строят снеговика, а он (особенный) имеет свое право завязывать со своей скоростью свои шнурки. Может быть, у него родовая травма была или это психосоматика, да мало ли еще что. Но это чувство у педагогов потеряно, это надо вернуть в педагогическую культуру России. Поэтому речь здесь вовсе не о протестантизме.

ОЗ: В православной традиции есть свои «тьюторы». Это духовничество, о котором писал профессор Смирнов в книге «Древнерусский духовник». Человек, работающий над своим духовным развитием, нуждается в руководителе, который занимается ровно тем, чем занимается тьютор.

Т. К.: Да. Когда мы начали этим заниматься, на нас сразу же вышли ученики Александра Меня. А братья Карамазовы? Наш Достоевский — это же абсолютно линия духовного наставничества.

ОЗ: Скажите, а были ли люди, которые двигались с Вами параллельным курсом?

Т. К.: Таких людей было много. Кстати, мы за слово «тьютор» в какой-то момент перестали держаться. Мы считаем, что если есть культурная деятельность по сопровождению культурной программы, то как она называется — неважно. В Набережных Челнах есть частная школа, ее возглавлял, к сожалению, уже ушедший Александр Либерман. У них там были гувернеры. Когда мы впервые встретились с этими гувернерами, то мы поняли, что их гувернеры и наши тьюторы делают абсолютно одно и то же. Сейчас я работаю в архивах, читаю про дядек лицейских. Что делал дядька? Вот у Пушкина дядька был художник, он жил у него за стенкой. Отношения, которые выстраивали молодой Пушкин и его дядька, были абсолютно тьюторскими. Для меня тьюторство — это по сути культурная форма разговора про твое индивидуальное становление. Стоит потрудиться, чтобы эта культура не терялась. У нас ведь как всегда бывает? Куда ты пойдешь, чем будешь заниматься? Куда родители скажут, куда друг пошел. Люди себе вопросы не задают. Поэтому для нас тьюторская практика всегда выглядит очень гуманитарно. Никто не говорит, что коллективно не надо ничего делать, но, даже идя на коллективную работу, ты должен понимать, зачем ты туда идешь, в чем вообще для тебя прирост будет, когда ты уйдешь оттуда.

ОЗ: Можно ли сказать, что тьюторство — это в большей степени логистика, нежели собственно материал?

Т. К.: Интересный вопрос. Все-таки, наверное, здесь важен и материал, и способы работы. Полнота же тьюторского действия для нас обеспечивается тремя фокусами. Первое — это создание избыточной образовательной среды, и это момент материала. Второе — это навигация. Мы взяли у Генисаретского этот термин. У меня сейчас ученица защитила потрясающую магистерскую — «Сравнительный анализ образовательной и морской навигации». То есть взяли морскую навигацию как науку со всеми терминами и перенесли ее в образование. Мы сейчас хотим из ее магистерской сделать книжку о том, как можно в образовательной навигации работать. Это о маршрутах прохождения. Но есть еще и третий момент, это момент масштабирования. Это очень тонкий момент, который профориентация совершенно не учитывает. Речь идет не о том, что ты на бабочку смотришь, значит, тебе надо на биологический факультет поступать. А речь идет о том, что если, например, способы работы человека с реальностью на разных материалах, на разных примерах как-то связаны с определенными способами работы, то эти способы могут отражаться и в его профессиональной деятельности. Например, если ребенок из Lego очень любит что-то конструировать, то, может быть, ему понравится какая-то деятельность, связанная с логистикой, когда нужно составлять что-то целое из разного. Это может ловиться где угодно, понимаете? В разных профессиях.

Мы можем с проектной ориентацией человека работать, с исследовательской, со спонтанно-творческой. Есть люди, которые всегда будут фонтанировать, но как только ты им скажешь: «А вот теперь напиши методическое пособие, как ты придумал этот новогодний вечер» — все, эти люди «сдуваются», они не могут этого сделать. Вот такие тонкие вещи.

Из нашей магистратуры выходит 20 человек в год, и они держат планку тьюторской профессии. Мы стали победителями «Сколково», там 12 лауреатов, в том числе наша Тьюторская ассоциация. Нас повезли всех в Англию показывать раскрученную школу, где работает модель индивидуализации. Когда я им рассказала, что такое для нас полное тьюторское действо, они опять засмеялись: «О, если вы такие умные — чего же вы такие бедные тогда? У нас тьюторы с масштабированием вообще не работают».

У них все заканчивается академической успешностью. Они раскручивают, они создают среду, ну а отчего бы им ее не создавать... Они хорошо занимаются навигацией, но вот у них заканчивается тема, гордость их состоит в том, что какие-то дети, которые академически были неуспешными, в результате всего этого как-то выруливают.

Если же теперь вернуться к нашей реальности, то для меня очень локальная задача в том, чтобы учителя научились создавать неструктурированную избыточную среду. Чтобы для ребенка какой-то минимальный выбор был где угодно. Вот он пришел на урок: должен быть выбор по темпу, по способу. Он хочет большими частями материал сдавать или маленькими, даже вот при подготовке к ЕГЭ. Дальше это можно раскручивать: очно или заочно? Он может здесь сидеть, а может — в библиотеке. А почему он должен именно здесь сидеть читать книжку? Отпустите его в библиотеку, создайте библиотечное пространство, ну хотя бы вот это, XXI век все-таки на дворе.

ОЗ: Не могли бы Вы рассказать еще что-то о семейных школах? Вы сказали как-то, что Россия в этом плане чуть ли не самая свободная страна.

Т. К.: Да, в большинстве стран семейное образование придерживают, чтобы оно не слишком соперничало с государственным. Там вкладывают деньги в учителей и в их подготовку. А у нас в подготовку учителей стратегически пока не вкладывают, а что делать с семейным образованием — чиновники пока что не поняли. Поэтому у нас получился парадокс: семейное образование стремительно развивается благодаря тому, что никаких жестких мер против него не предпринимается, а современные родители становятся все более продвинутыми.

А если вернуться к тьюторству, я, подводя итог, могу сказать, кто нас сегодня видит как ресурс. Нас видят политики. Понятно — это тренд. Есть очень глубинный интерес к тьюторству со стороны университетов, которые хотят получить международную аккредитацию. Потому что, если вуз хочет получить международную аккредитацию, то должен знать, что весь мир работает с кредитно-модульной системой и сопровождением индивидуальных образовательных программ студентов.

Школа пока еще побаивается тьюторов, отчуждается от них, а нужно бы начинать работать вместе, чтобы наше образование действительно становилось значимым для современных школьников.

Беседовала Лада Муравьева