Социальные функции образования

Система общего образования в представлении подавляющего числа своих функционеров и части идеологов является чуть ли не единственной формой, обеспечивающей трансляцию знаний из поколения в поколение. Кроме этого она считается основным институтом социализации, дающим ученикам социальные навыки и знания об общественном устройстве, о социальном пространстве, социальном времени и о ролях, которые ученикам предстоит играть в социальной системе.

Обучение социальным ролям

Базовыми социальными ролями, к которым так или иначе готовила и готовит детей школа, я считаю роли обывателей и профессионалов. Побочная социальная роль, возникающая сама по себе, — роль интеллигента.

Обыватель — человек, жизнь которого определяется бытовыми и политическими стереотипами, в первую очередь стереотипами потребления. Это человек, который правильно потребляет, следуя писаным и неписаным инструкциям. Для того чтобы стать обывателем, необходимо прежде всего научиться читать инструкции к разного рода машинам и «товарам народного потребления», понимать эти инструкции и следовать им. В России явный дефицит квалифицированных обывателей. Это видно из того, что даже инструкции к бытовой технике люди начинают читать только тогда, когда техника отказывает из-за неправильного ее использования. Сегодняшняя школа слабо готовит детей к роли обывателя, обучение в ней оторвано от обыденности и в значительной мере противопоставлено ей.

Профессионал — человек, который пишет инструкции и знает, как устроены разного рода машины и социальные институты. Профессионалами становятся в ходе узкоспециального обучения. Области профессионального знания достаточно четко ограничены, и быть одновременно профессионалом во многих областях сложно, если не невозможно. Школа должна давать начальные знания, необходимые для последующей профессионализации, однако сегодня если она это и делает, то как-то криво. Кривизна возникает потому, что сам социальный институт профессии ныне совсем не тот, каким был во времена индустриализации. Сегодня социализированный человек меняет множество профессий в течение жизни и, начав карьеру психологом, может, например, к середине жизни стать журналистом.

Интеллигент — человек, являющийся профессионалом в какой-то фиксированной области, но применяющий свои профессиональные знания там, где он некомпетентен: к быту и политике, например. Интеллигент уверен, что все знает и умеет и без чтения и понимания инструкций (в широком смысле этого слова). Интеллигент точно знает, как устроена окружающая его реальность и что надо делать для того, чтобы эта реальность стала ближе к идеалу, представления о котором он извлекает из своего профессионального и потребительского опыта. Современная школа, даже в ее лучших вариантах, дает ученику некий объем знаний, не нужных ни профессионалу, ни обывателю. Тем самым она подготавливает своих учеников к роли интеллигента.

Каждый человек по жизни играет эти три роли: он и обыватель, и профессионал, и — в той мере, в которой он «знает, как надо», — интеллигентный человек.

Советская система образования, как общего, так и высшего, была в минимальной степени ориентирована на подготовку обывателей. Более того, системой образования и политического просвещения транслировалось негативное отношение к потреблению. Потребительство, само бытовое поведение, ориентированное на потребление, неявно считалось нарушением социальных норм социалистического строительства. Пропагандировалось стремление к минимизации потребления, к его упрощению, к романтике: «Мы поедем, мы поедем за туманом, за туманом и за запахом тайги».

Часть программ средней школы, программы ПТУ и техникумов были рассчитаны на подготовку профессионалов низшей и средней квалификации. Содержание программ и количество необходимых профессионалов определялись планами развития народного хозяйства, ориентированными прежде всего на ценности индустриализации.

В то же время существенная часть программ средней школы и техникумов была направлена на подготовку «всесторонне развитого человека», активного участника процессов социалистического строительства. Считалось, что такой «советский человек» должен иметь качественные знания по истории, географии, математике, физике, химии, а также быть знакомым с языком «потенциального противника» строительства светлого будущего в отдельно взятой стране. Программы всех дисциплин были насыщены истматовскими и диаматовскими догмами, так что выпускник школы, по идее, должен был иметь представление о том, как устроены мир и социальная реальность и уметь противостоять идеологическому давлению агентов «потенциального противника».

Тем не менее влияние «заграницы», прямое и косвенное (прежде всего в области идеалов и стандартов потребления), было очень велико. А противоречие между нормативными представлениями и реальностью социалистического строительства было таковым, что учащиеся и студенты вынуждены были искать ему объяснение. И система образования давала им видимость того, что такие инструменты у них уже есть. Так, советские диссиденты в своем неприятии реальности опирались на классиков марксизма-ленинизма, перечитывали их и доказывали самим себе, что современные им государственные деятели в своей практике неверно интерпретируют классиков марксизма-ленинизма. Именно в школьных и вузовских курсах философии, истории, естественных наук люди черпали знания о том, как должна быть устроена идеальная, она же настоящая, жизнь. Они применяли знания, полученные из образовательных программ, для объяснения, почему же они потребляют не то и не так, как могли бы потреблять, — если бы руководители государства правильно реализовали идеи Маркса — Энгельса — Ленина.

Советская школа давала начальный объем знаний, необходимый для формирования российского интеллигента. Заботой ученика и его родителей было, сможет ли он получить высшее образование и стать по-настоящему интеллигентным человеком.

Таким образом, советская система образования формировала интеллигентов, которые приняли активное участие в перестройке. Более того, именно интеллигенты задали идеологию разрушения советской государственности. Последовавший за перестройкой крах социальной системы привел в конечном счете к практическому исчезновению социальной базы интеллигенции и к превращению большей части интеллигентов в обывателей, занятых проблемами выживания, и в профессионалов, в том числе профессионалов-предпринимателей.

Советский социализм исчез, но система воспроизводства интеллигентов («образованцев», по выражению Солженицына) сохранилась. Называется она государственным институтом образования, который и сейчас по большей части готовит обывателей, считающих себя профессионалами, то есть интеллигентов.

Образование как воспроизводство социальной структуры

Среди множества функций института образования есть одна, внимание к которой политиков, теоретиков и идеологов исчезающе мало. Эта функция, с моей точки зрения, и есть главная. Это воспроизводство социальной структуры. Содержание обучения и его формы, в том числе и организационные, производны от этой базовой функции.

В Российской империи воспроизводство социальной структуры и вертикальная социальная мобильность обеспечивались системой церковно-приходских школ, реальных училищ, гимназий, кадетских училищ и прочих заведений, учеба в которых задавала социальные траектории их учеников. Сословная социальная структура империи воспроизводилась в первую очередь через систему учреждений и организаций начального и общего образования, выпускники которых пополняли сословия дворян, мещан, священнослужителей и пр.

В Советском Союзе сословия-классы рабочих, крестьян и служащих воспроизводились через начальную, среднюю и вечернюю школы, профессионально-технические училища и техникумы, вузы, в том числе специализированные под задачи, ставившиеся государством для определенных сословий[1]. Так, физматшколы готовили людей для поступления в элитные технические вузы, которые, в свою очередь, «ковали кадры» для министерств оборонной «девятки», а суворовские и нахимовские училища готовили своих учеников для военной службы в Советской армии и последующего обучения в военных академиях.

Эта система готовила «всесторонне развитых» людей и разнообразных творцов, начиная с советских ученых и кончая рационализаторами и изобретателями, стараниями которых разного рода изделия ездили, летали, плавали и стреляли, хотя это казалось невозможным.

Обыватели, ориентированные на советский вариант престижного потребления, не были прямым продуктом функционирования системы образования.

Советская система воспроизводства социальной структуры во многом сохранилась и после того, как последняя растворилась в хаосе, воцарившемся после исчезновения КПСС. Рабочие, крестьяне и служащие как-то незаметно перестали существовать, однако советские институты образования и сейчас еще готовят своих выпускников к тому, чтобы они становились функционерами исчезнувшего социального порядка.

Социальные роли в социальной структуре

Новая социальная структура с ее новыми сословиями служивых и обслуживающих[2] сейчас активно создается Российским государством. Параллельно возникают новые формы образования, готовящие своих выпускников к карьере в этом общественном устройстве. Практически каждое служивое сословие постсоветской России имеет высшее учебное заведение, которое кует кадры для конкретного вида службы. Таковы военные академии, академии МВД, ФСБ, таможни, МЧС, академии и институты при Правительстве России. Примерно такие же социальные функции выполняют некоторые технические вузы, такие, например, как «Керосинка»[3]. Постепенно возникают учреждения и организации общего образования, учащиеся которых целенаправленно готовятся для профессионального обучения в соответствующих академиях и вузах. В каждом регионе России, в городском округе и муниципальном районе есть свои «элитные учебные заведения», гимназии, в которых дети местной элиты готовятся к поступлению в профильные вузы и последующему — после окончания вуза — «замещению должностей государственной службы» или занятию места в том бизнесе, который сумели создать их родители. Постепенно складывается новая система сословной социализации, включающая в себя и обучение. В этой системе, видимо, нет особых проблем, во всяком случае они не становятся предметом открытой дискуссии. Государственный спрос на такого рода образование ограничен емкостью различных государственных и государственно-частных контор и достаточно жестко регулируется.

Система государственных служений предполагает, что профессия и сословный статус неразличимы. Так, государственная служба является профессией и одновременно определяет социальный (сословный) статус человека, в ней служащего. Институт профессии тем самым сливается с принадлежностью к сословиям и со статусом в сословии. Человек, получающий юридическое образование в ведомственной академии, приобретает в конечном счете не столько профессию юриста, но социальный статус служивого человека и возможность социального и карьерного роста. Такая концепция профессионализации предполагает отсутствие горизонтальной социальной динамики в том смысле, что таможенник или полицейский до выхода на пенсию останется таможенником или полицейским, получая по мере выслуги лет и в ходе «повышения квалификации» новые звания, ранги и должности. Смены профессии такая концепция не предусматривает.

Социальная и экономическая жизнь страны расслоилась за последнее десятилетие на значимые для государства области и не особенно значимые. К последним относится все, что не касается добычи и транспортировки ресурсов и государственных служений разного рода. Кадры для значимых областей готовят, как уже говорилось, ведомственные академии и вузы, а оставшаяся в наследство от СССР система учреждений и организаций общего и высшего образования продолжает во многом функционировать так, как будто бы есть государственный спрос на рабочих, крестьян и якобы служащих — менеджеров и юристов с экономистами.

Но государственного спроса в том виде, который был при Советской власти, нет и не будет. Структура технического и естественнонаучного образования, сформированная под задачи индустриализации и борьбы за мировое господство, практически не изменилась с советских времен, хотя эти задачи исчезли вместе с СССР. Новых задач государство сформулировать не может, и поэтому технические и естественнонаучные вузы уже два десятилетия готовят специалистов для ушедшей эпохи индустриализации, «в никуда». В постиндустриальной экономике такие специалисты не функциональны.

Часть выпускников, получивших образование в «хороших» вузах и адаптированных к требованиям постиндустриального общества, эмигрирует и работает за границей по специальности. А другая часть, гораздо большая, начинает заниматься тем, что именуется в нашей стране бизнесом. А если сильно повезет, то устраивается на государственную службу, где знания, полученные в ходе обучения, совершенно не нужны.

Немного по-другому складывается ситуация в гуманитарном (не техническом) образовании. Кафедры советских общественных наук и школьные курсы сменили названия на, как кажется авторам новаций, более современные: преподаватели диамата ныне преподают онтологию и теорию познания, а историки КПСС мутировали в социологов. Вместо трудов Ленина и Маркса они — так же догматически, как при КПСС, — излагают выпускникам школ содержание трудов Шмидта, Дюркгейма или Парсонса.

Как показывает опыт ЕГЭ, школьные обществоведческие знания во многом не соответствуют импортированным вузовским стандартам, а дипломы гуманитариев — экономистов, юристов, социологов, — полученные в обычных (не ведомственных) учебных заведениях, редко дают возможность занять должности в системе государственных служений, так же как не дают никаких гарантий возможности заниматься бизнесом. Подавляющая часть знаний, полученных в ходе обучения в таких учреждениях образования, оказывается не востребованной отечественными работодателями, лишней. Некоторые гуманитарные вузы создают совместные с иностранными вузами магистратуры, выдают своим выпускникам двойные дипломы и тем самым дают им шанс на трудоустройство за границей.

Складывающейся на наших глазах государственности совсем не нужны творцы. По мнению идеологов реформы образования, все идеи можно заимствовать из-за границы, в том числе идеи реформирования системы образования.

Государству нужны прежде всего, как говорил неоднократно Андрей Фурсенко, квалифицированные потребители, то есть люди, могущие прочитать инструкции и точно им следовать. Граждане государства фактически уже разделены на те группы, которые в той или иной форме служат государству, и на те, которые обслуживают первых. Причем от обслуживающих требуются совсем не те знания и навыки, которые формирует наследованная от СССР система общего образования.

Интернет и новые СМИ, а не школа, дают доступ к огромному объему практических знаний, транслируя стандарты потребления и тиражируя обывателей. Проблема в том, что эти стандарты потребления импортированы и в существенной части слабо соотносятся с отечественной обыденностью. Так, наши граждане приобретают и демонстративно (то есть демонстрируя престижное потребление) используют слабо функциональные в наших условиях приборы, машины и оборудование[4].

Новая школа, по первоначальной задумке ее реформаторов, должна заниматься именно подготовкой обывателей и давать знания, необходимые для поступления в вузы, где готовят профессионалов. Для этого программы обучения должны быть изменены так, чтобы уменьшить «количество часов» гуманитарных и естественнонаучных дисциплин или дать ученикам возможность выбирать для обучения те предметы, которые они считают необходимыми для дальнейшей профессионализации[5].

Однако стремления реформаторов школы ограничиваются инерцией огромного механизма системы общего образования, большая часть элементов которой — учителя и управленцы — просто стары, инертны и могут делать только то, что привыкли делать в советской школе. В то же время относительно молодые и рефлексивные учителя и теоретики образования также настроены негативно по отношению к реформаторским усилиям руководителей отрасли, так как идеология реформ совсем не интеллигентна, а сугубо прагматична. В ней просматривается стремление приспособить то, что есть, к формирующемуся государственному устройству и уменьшить бюджетные расходы на образование.

Система общего образования в силу своей инерционности не готова принять новые формы государственного запроса как основы своего функционирования, то есть во многом самоуничтожиться. Она активно сопротивляется стремлению государства к «наведению порядка» в системе образования — прежде всего в содержании обучения и в оценке его роли в социальной системе.

Воспроизводство интеллигенции в системе образования

Общее образование и связанная с ним система высшего образования (за исключением ведомственной части) практически не готовят профессионалов в силу отсутствия спроса, как не формируют и стандарты потребления. Однако они дают ученикам и студентам огромный объем знаний, которые некуда приложить, они бесполезны для получения сословного статуса и в бизнесе.

Тем не менее эти знания используются, в частности, для объяснения всего и вся в окружающем мире. Тем самым выпускники школ и вузов становятся интеллигентами, но несколько иными, чем те, которых волей-неволей готовила советская система образования. Курсы марксистского обществоведения в сегодняшней системе образования замещены курсами импортированных знаний о том, как устроены социальная система и экономика. Ученики, усилиями своих преподавателей вооруженные знаниями о том, что такое «настоящий рынок и демократия» за границами России, оценивают окружающую их реальность с определенных позиций. Они не могут — в силу описанных выше особенностей социальной системы — стать профессионалами, кроме того, их не устраивают стандарты и формы отечественного потребления. Они уверены в том, что все «настоящее» в потреблении, политике, бизнесе, экономике, науке находится за пределами страны. Как и в том, что они получили знание о том, как должно быть все устроено, и что они могут оценивать несоответствие реальности идеалу. В результате многие молодые и не очень люди становятся интеллигентными экспертами, обменивающимися мнениями и оценками в социальных сетях и, если повезло, в СМИ или в созданных государством для своих текущих нужд экспертных группах, где получают за это иногда вполне приличные деньги. Тем самым интеллигентность становится своего рода профессией. Интеллигенты объединяются в ситуативные корпорации и иногда выходят на уличные марши протеста против такого порядка вещей, который, по их мнению, ограничивает их потребительскую (экономическую и политическую) свободу.

Система образования как способ социальной изоляции

Дети и молодые люди вне системы образования, как принято считать, подвержены известным «рискам улицы» в гораздо большей степени, чем те, которые находятся в стенах школы или вуза. Подмеченное А. Видновым[6] внешнее сходство современных школ с местами лишения свободы отражает новую социальную функцию учебных заведений, становящихся организациями, которые наряду с обучением и социализацией якобы защищают молодых людей от опасностей алкоголизации, наркотизации и прочих феноменов современного общественного устройства. Школы и вузы постепенно становятся закрытыми — в прямом смысле этого слова — организациями, где на входе стоят охранники, на окнах первых этажей — решетки. Созданы системы учета и оперативного наблюдения за теми, кто отнесен к группам риска, а учителя — по требованию руководителей органов управления образованием — документально фиксируют особенности поведения детей, их отношения с родителями и многое другое[7]. Охрана устроена так, что детей в перерывах между занятиями не выпускают поиграть на улице — только во внутренний дворик, если он есть. А если нет, то и сиди в школе.

Постепенно функция социальной изоляции начинает доминировать над образовательной и социализационной функциями. Важным в системе образования становится то, что ребенок или молодой человек находится в школе или вузе, а не то, чему и как он учится. Учреждения системы образования постепенно становятся похожими на тюрьмы.

И действительно, государству и бизнесу нужны в основном квалифицированные потребители, умеющие следовать инструкциям. Ему — по меньшей мере сейчас — не нужны такие профессионалы, которых готовят существующие учреждения общего (не ведомственного) образования. И уж совсем не нужны интеллигенты, рассуждающие о том, что в стране все не так, как должно быть.

Государству — по большому счету — не нужны люди с таким образованием, которое может дать существующая система. Но отказаться от нее государство тоже не может, так как в этом случае «на свободу», не связанную принятыми институциональными формами, вероятно, выйдут десятки миллионов людей, которые могут только учить и учиться. Поэтому государство, может быть, и само не осознавая этого, вынуждено сохранять систему общего образования, но скорее не ради прямых ее функций, а ради косвенных — как институт относительной социальной изоляции тех людей, которые не нужны в сегодняшней социально-экономической системе, но могут при определенных условиях стать угрозой складывающемуся социальному порядку. И эта косвенная функция постепенно делается явной, а некоторые учреждения и организации образования уже становятся даже внешне похожими на пенитенциарные конторы.

Постиндустриальные люди

Население страны расслоилось на тех, кто тем или иным образом занят в государстве, в том числе в системе образования, и на тех, кто, пройдя через эту систему или находясь в ней, оказался не востребованным государством, лишним. В этом слое идут процессы формирования новых общественных отношений, которые весьма похожи на то, что в мире называется постиндустриальным обществом. Возникли не учитываемые государством социальные группы, такие как отходники, разного рода религиозные объединения, люди, разрывающие формальные связи с городами и селящиеся в тех местах, которые они считают сакральными. Есть довольно много самозанятых людей, живущих за счет мелкого фермерства, старательства, собирательства. Некоторые из них весьма образованны и интеллигентны и в полной мере используют возможности информационной среды. Они приняли на веру разного рода учения зарубежного или отечественного происхождения (какими бы нелепыми они ни казались статусным интеллигентам[8]) и теперь пытаются реализовать их в своей жизни. Общая численность таких людей в нашей стране уже составляет миллионы[9]. Часть из них озабочена образованием своих детей и предпринимает какие-то действия для того, чтобы создать такие организационные формы общественного существования, в рамках которых было бы возможно воспроизводство этих сообществ без принудительной социализации и трансляции нефункциональных знаний. И здесь, вероятно, когда-нибудь могут пересечься интересы новаторов от образования, которых достаточно много, и интересы сегодняшних дауншифтеров.

Социальная реальность на наших глазах расслаивается:

• на государственный слой (потребности которого в образованных людях удовлетворяются ведомственными формами образования);
• советский по своей природе слой, где архаичные (как бы они ни стремились стать похожими на импортные образцы) институты образования производят архаичных людей;
• и совершенно новый для нашей страны постиндустриальный слой, где институты образования только начинают складываться.

И если в стране не будет очередной революции, о возможности которой рассуждают интеллигенты, то через какое-то время сформируется новая, адекватная постиндустриальному обществу система образования, которая будет ни на что не похожа.