Перспективы политической реформы в современном Китае

Широко распространенное представление, будто Китай, в отличие от Советского Союза, стал сперва реформировать экономику и лишь спустя десятилетия начал подумывать о реформе политического устройства, глубоко ошибочно. О необходимости для Китая политических реформ основоположники нового курса, в первую очередь Дэн Сяопин, стали говорить почти одновременно с началом реформ в экономике, т. е. с 80-х годов прошлого века. И это не удивительно, поскольку без преодоления, хотя бы частичного, наследия «культурной революции» рыночные реформы в экономике были бы невозможны. Другое дело, что экономические преобразования в силу разных причин пошли куда дальше, а с определенного момента и значительно быстрее, чем политические.

Главной целью политических преобразований на ранней стадии реформ было сокращение возможностей изменения этого курса, придание режиму способности проводить его в течение достаточно долгого исторического срока. Поэтому первоначально главный упор делался на преобразованиях в самой Коммунистической партии Китая. Их главным мотивом было стремление предотвратить возврат к тому абсолютному произволу, который в 50-е и 60-е годы привел к общенациональным бедствиям, таким как последовавший за «большим скачком» массовый голод, унесший десятки миллионов человеческих жизней, и «культурная революция», на десятилетие дестабилизировавшая общественную жизнь в стране и нанесшая тяжелый удар по самой правящей партии.

Для достижения этих целей уже в начале 1980-х годов была восстановлена регулярность проведения партийных форумов, запрещена практика пожизненного пребывания на руководящих постах, введено регулярное обновление и омоложение состава руководящих работников. Вместе с тем более радикальные предложения, такие, например, как перемещение центра принятия решений от Политбюро ЦК КПК или его Постоянного комитета к ежегодным съездам партии, поддержки не получили. По существу осталась на бумаге и попытка отделить партийное руководство армией от государственного. По сю пору един в двух лицах — партийном и правительственном — орган, возглавляющий все вооруженные силы страны.

Впрочем, уже в начале 80-х годов реформы вышли за рамки правящей партии. Были введены прямые выборы в собрания народных представителей административных единиц от уезда и ниже и многоступенчатые — в органы законодательной власти более высокого уровня. Активизировалась законодательная деятельность Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП). Провинциальные собрания обрели право принимать региональные законы. Длительность пребывания на высших должностных постах была ограничена двумя сроками. Возобновилась прерванная на долгие годы политической разрухи деятельность восьми «демократических партий». Эти партии и формально, и по существу признают и поддерживают руководящую роль КПК и ее политику, мобилизуя для этой цели ту часть интеллигенции и средних слоев общества, которые по тем или иным причинам в компартии не состоят. Официально КПК проводит линию на осуществление взаимных консультаций и взаимного контроля с этими партиями. Демократические партии представлены на центральном и региональном уровнях в главном совещательном органе — Народном политическом консультативном совете и в ВСНП. Однако идея предоставить этим партиям больше возможностей участвовать в реальном политическом процессе не была поддержана.

Главной проблемой для тех людей в руководстве, которые добивались более глубоких политических преобразований, по-прежнему оставалась неотделен- ность правящей партии от государства, или, как предпочитают говорить в Китае, от правительства. Актуальность этой проблемы была отмгчена Дэн Сяопином еще в период подготовки к 3-му пленуму ЦК КПК 11-го созыва в 1978 году. Выступая с заключительной речью на закрытии рабочего совещания ЦК КПК, он впервые подверг критике многолетнюю практику безграничной власти КПК, ее вмешательства во все и вся[1]. В коммюнике о работе пленума говорилось о необходимости, сохраняя единое руководство партии, положить конец неразделенно- сти функций партии, правительства и предприятий, подмене партией правительства, а правительством — предприятий. В 1987 году на XIII съезде КПК были предложены конкретные проекты функционального и кадрового размежевания партии и государства. Предусматривалось, в частности, полное освобождение партийных инстанций от административных функций с передачей этих функций правительственным органам и постепенным упразднением парткомов в этих органах. Вертикальная подчиненность парткомов должна была постепенно смениться подчиненностью горизонтальной, территориальной. Был взят курс на разделение партийной и хозяйственно-административной власти на предприятиях и в учреждениях.

Эти меры стали проводить в жизнь. Однако условия для их последовательного осуществления резко ухудшились после волнений 1989 года и их подавления. Эти события надолго затормозили политические реформы и стимулировали возврат к прежней слитности партии и государства. В правительственных ведомствах были восстановлены парткомы. Партийные комитеты стали вновь управлять предприятиями и организациями. Многими провинциями и городами по совместительству руководили первые секретари провинциальных и городских парторганизаций. Неотделенность партии от государства фактически стала преградой для роста начатков низовой демократии, сельского самоуправления.

В начале 90-х годов после известной поездки Дэн Сяопина по югу страны, когда он безоговорочно провозгласил курс на рыночную экономику и открытость внешнему миру, началось стремительное ускорение экономических реформ, и отставание реформ политических становилось все более явственным. Осуществление ряда политических преобразований было заторможено или даже заморожено. Еще в 1982 году Xy Яобан, бывший тогда генеральным секретарем КПК, призвал партию осуществлять свою деятельность в рамках конституции и законов. Ho только через 15 лет, на XV съезде КПК, это положение было включено в новый устав партии. Хотя оно и сегодня имеет в основном декларативное значение: на практике именно партийные резолюции определяют политический курс государства и обычно предваряют важнейшие законодательные акты и постановления правительства, включая и внесение важнейших поправок в конституцию. Прямые выборы органов власти ограничены только самым низшим уровнем _ сельскими комитетами. Мало продвигается судебная реформа, хотя принятие судебных решений стало более гласным, а кадры правоохранительной системы — более квалифицированными.

Стремясь максимально использовать ресурсы прежнего тоталитарного государства для достижения новых целей, инициаторы реформистского курса старались, насколько возможно, ограничить эрозию идейного наследия. Это обстоятельство не только способствует эклектичности теоретической основы реформ, образованию в ней многих нестыковок и противоречий, но потенциально создает и политическую угрозу для самого реформистского курса.

Когда обнажаются и обостряются социальные противоречия у групп, мало выигравших или даже пострадавших от реформ, неизбежно возникает ностальгия по временам всеобщей уравнительности. И вполне естественно, что на этом фоне оживляются силы, в том числе и в первую очередь в правящей партии, которые призывают вернуться к старым порядкам. При этом они особенно активизируются в момент, когда руководство Китая стремится выправить недостатки односторонней рыночной ориентации, придать экономической политике большую социальную ориентацию. Именно с целью оказать давление на власть, побудить ее пойти как можно дальше влево и предпринимаются самые ожесточенные атаки на реформы. В таких атаках действительные и весьма серьезные недостатки и просчеты реформ возводятся в абсолют с целью скомпрометировать и опровергнуть весь курс в целом. Накануне XVII съезда КПК, состоявшегося осенью 2007 года, ряд бывших видных партийных функционеров направили в ЦК КПК письма, в которых особенно болезненные для общества проблемы: коррупция, глубокий разрыв доходов между богатыми и бедными, обезземеливание части крестьян, отставание социальной сферы — связывали с рыночной экономической политикой. Тем не менее, влияние идеологических ограничителей не следует переоценивать, с течением времени оно неизбежно убывает. Этому во многом способствуют взятый на вооружение тем же Дэн Сяопином и его соратниками девиз «практика — единственный критерий истины» и соответствующая этому девизу прагматическая концепция «черной и белой кошки» (неважно, какого цвета кошка, лишь бы ловила мышей). Такой подход позволил преодолеть немало идейных барьеров при проведении рыночных экономических реформ. Многие наблюдатели надеются на то, что, в конечном счете, он же позволит провести и структурную политическую реформу, которая от мер частичных, в основном направленных; на обслуживание экономических реформ, может перейти к выполнению более фундаментальной, провозглашенной еще на XIII съезде КПК (1987 года) задачи модернизации политической системы страны.

Модернизация и традиция

В настоящее время в Китае обсуждаются различные сценарии будущего политического развития страны, как укладывающиеся в рамки существующих идеологических ограничений, так и более или менее далеко выходящие за их рамки. Одни из них исходят из того, что существующее государственное устройство страны в основном соответствует экономической, социально-политической и культурно-исторической реальности и если нуждается в совершенствовании, то не в главных своих параметрах. Другие же предлагают конструкции, существенно отличающиеся от нынешней. Среди последних условно можно выделить тех, кто ориентируется преимущественно на институты китайской традиционной культуры, и тех, кто отдает приоритет развитию различных форм демократии по тем или иным западным образцам.

Сторонники традиционализма полагают, что политика — это, прежде всего, сфера деятельности элит, тогда как сколько-нибудь широкое участие в политике масс в значительной мере иллюзорно, поскольку массами легко манипулировать. Свои соображения они часто основывают не только на китайской древности, но и на современном опыте Сянгана и Сингапура, где устойчивая и эффективная власть во многом базируется на конфуцианских представлениях о наиболее надежных и достойных принципах управления обществом. Эти представления применительно к сегодняшнему дню сводятся к деполитизации управления. Власть удовлетворяет запросы элит, а те, в свою очередь, отказываются от политических амбиций. Политика замещается администрированием.

Китайские традиционалисты не находятся в абсолютной и непримиримой оппозиции к западной демократии. Так, выдающийся китайский социолог, ректор Китайского университета в Сянгане профессор Цзинь Яоцзи, идеи которого служат отправной точкой для ряда других сторонников этого направления, полагает, что конфуцианская культура вполне совместима с такими институтами западной демократии, как всеобщие выборы и политическое участие, поскольку для традиционного конфуцианства форма правления безразлична. Значительно важнее его морально-этическая сущность. Совершенно же неприемлемыми считаются либерализм и индивидуализм, не всегда правомерно отождествляемые вообще с западной демократией.

Конфуцианское предпочтение общности, отмечает Цзинь Яоцзи, не уникально. Оно находится в оппозиции лишь по отношению к англо-американским демократиям, прокламирующим политическое противоборство, но вполне корреспондирует с политической действительностью многих государств континентальной Европы. Конфуцианская модель имеет свои аналоги в западной политологии, например в развиваемой А. Лейпхартом концепции демократии консенсуса (ее также называют консоциональной или со-общественной демократией в противовес демократии большинства, или мажоритарной демократии)[2].

Китайский искусствовед и культуролог Хэ Цин в своей работе «Утопии демократии» настаивает на том, что так называемая глобальная волна демократизации — не более чем миф, что своими успехами западные общества обязаны технологии управления, которая практически не зависит от политики[3]. Всеобщие выборы не превращают народ в суверена. Следовательно, подлинная демократия — не более чем утопия. Главное же преимущество западных политических систем составляют свободы и законный порядок либо же только законный порядок (фа чжи). Отсюда делается вывод, что рациональному подходу к реальности отвечает лишь политическая философия конфуцианства. Она, с одной стороны, признает ведущую роль государства и приоритетное значение порядка в обществе, а с другой — требует, чтобы власть исходила из умонастроений и устремлений народа, брала на себя обязанности по его защите, образованию и т. п.

Традиционалисты видят наличие серьезных проблем в обществе, но считают, что в ближайшее десятилетие их решение нужно искать в рамках авторитаризма. Главное, по их мнению, состоит не в борьбе за смену власти, а в том, чтобы сократить грабительские аппетиты элит и повысить долю народа в распределении общественного продукта. Нереально мечтать о добропорядочности элит, говорит один из ведущих китайских политологов Кан Сяогуан, но можно надеяться на то, что они обнаружат минимальную рассудительность[4]. Ho для этого признается необходимым оказание протестного давления на власть со стороны народных масс, что, кстати говоря, также вполне укладывается в представления политической философии конфуцианства.

Нельзя не признать, что опора существующих и будущих политических институтов на привычные ценностные ориентации и этические нормы имеет для судеб политического режима первостепенное значение. Необходимо считаться с тем, что традиционная политическая культура, свойственная и до сего времени огромному большинству китайского общества, связывает свои идеальные представления об оптимальном управлении отнюдь не с распространенными на Западе идеями «баланса властей», «сдержек и противовесов» и прочими политическими и политтехнологическими механизмами, но преимущественно с моралью и нравственностью правителя. Источником легитимности авторитарной власти издревле считались ее честность, неподкупность и способность заботиться о народе. Собственно «политика» в западном понимании этого слова в принципе чужда китайской культуре. Государство в Китае всегда было институтом скорее этическим, чем политическим. Политика же понималась почти исключительно как администрирование. В принципе мало чем отличаются в этом отношении и другие страны Азии с конфуцианской культурой. Здесь граждане пользуются большими или меньшими индивидуальными свободами, но поле политики как особой сферы общественной жизни, как пространства для конкуренции различных политических сил весьма ограничено.

Поэтому политическая реформа, которая ставила бы своей задачей одни лишь институциональные перемены, не затрагивая мораль и нравственность правящей элиты, вряд ли имеет в Китае шансы на успех. И можно утверждать, что тенденция обращения к традиции будет усиливаться, особенно в связи с введением в современный политический оборот таких понятий, как «общество сяо- кан», «гармоничное общество», которые, несомненно, являются продуктами традиционной китайской общественной мысли и культуры.

Возможность полной реализации «конфуцианского» пути развития современной власти в Китае далеко не очевидна. Многие современные исследователи, следуя за Гегелем и Максом Вебером, даже убеждены в принципиальной несовместимости основополагающих ценностей традиционной китайской культуры с идеями модернизации. К их числу относится, например, профессор китайского университета в Сянгане Ши Юанькан, известный своими исследованиями западного либерализма и традиционной общественной мысли в Китае. Выделяя три главные, с его точки зрения, характерные черты современности: деполитизи- рованную экономику, лишенную этической ориентированности политику и освобожденную от религиозности мораль, он настаивает на чужеродности всех этих черт фундаментальным установкам конфуцианской культуры[5].

Однако невозможно отрицать принципиальную возможность сочетания некоторых важных принципов традиционной культуры с легитимным современным политическим устройством и рыночной экономикой. Подобный симбиоз мог бы создать модель развития, не только наиболее эффективную в национальных рамках, но и способную перешагнуть эти рамки и бросить вызов иным цивилизационным моделям. В этом случае главный конкурентный вызов для западного мира исходил бы уже не от коммунизма, потерпевшего поражение в экономике, но от тех азиатских обществ, которые сумеют соединить свободную экономику с трансформированным авторитаризмом. Недаром Фрэнсис Фукуяма, провозгласивший либеральный конец истории, пишет: «Если конфуцианские традиции в Азии помогут ей найти точный и стабильный баланс между свободой и коллективизмом, то Азия поистине станет политическим раем на Земле»[6]. Именно поэтому Фукуяма видит в патерналистском азиатском авторитаризме единственного серьезного соперника, способного бросить вызов демократии даже на ее родной почве. Азиатский опыт создания вполне конкурентоспособных социально-политических моделей побудил, по его словам, людей на Западе осознать недостатки собственного общества.

Демократизация и опыт Запада

Среди сторонников идей демократической трансформации авторитаризма наиболее радикальные позиции занимают китайские либералы. Они настаивают на том, что либеральная демократия была, есть и всегда будет наилучшим политическим строем на всей планете, а потому целью политической реформы должно быть воплощение этого строя в китайской реальности. При этом в понятии «либеральная демократия» акцент делается на первом слове. Свобода ставится выше демократических механизмов. Общественные интересы предстают лишь как сумма интересов индивидуальных. Основой политических свобод считаются свободы экономические и право собственности. На политическом рынке экономический человек осуществляет свой выбор путем голосования за того, кто представляет его личные интересы. Граждане добиваются своих интересов путем обмена принадлежащих им прав[7].

Главный мотив деятельности индивида усматривается в рациональном эгоизме. Либералы решительно выступают против альтруизма, против свойственного многовековой китайской традиции самоограничения «Я». С их точки зрения, самоотречение превращает человека в жертвенное животное, питает коллективизм и этатизм, подчиняет человека обществу, нации, роду, массе, партии, позволяет распоряжаться личностью во имя «общих интересов», превращает индивида в винтик государственной машины.

Вместе с тем, как ни парадоксально, китайские либералы, отторгая едва ли не главные традиционные установки, стремятся заручиться поддержкой и благословением традиции, конкурируя тем самым с апологетами авторитаризма. Понимая, что постулаты свободы личности, пропагандируемые их западными коллегами, своими истоками восходят к иудеохристианской культуре и освящены, можно сказать, трансцендентно, китайские либералы стремятся доказать общечеловеческий характер этих ценностей, отыскивая параллели в конфуцианстве или, по меньшей мере, пытаясь найти возможности синтеза конфуцианства и либерализма.

Как полагает один из видных представителей новой генерации китайских либералов, сотрудник научно-исследовательского института при Министерстве культуры Лю Цзюньнин, модернизация по восточноазиатской модели предполагает процесс непрерывной ассимиляции западных либеральных идей и политических институтов, замещающих собой политизированное и институциализиро- ванное конфуцианство. «Иными словами, конфуцианские традиции уже слились в Восточной Азии с либерализмом, что проявляется как в экономике, так и в политике»[8].

Это сказывается в стремлении к порядку, неприятии крайностей. Либерализм добавляет к конфуцианским политическим традициям систему представительства, конституционно-правовое правление, многопартийность. Рыночная экономика соединяется с конфуцианской трудовой этикой усердия и взаимопомощи. Правительство, следуя конфуцианским канонам заботы о пропитании и обогащении народа, оказывает активное регулирующее воздействие на экономическую жизнь. В области морали конфуцианский либерализм, импортируя либеральное предпочтение прав индивида, самостоятельности и духа конкуренции, одновременно сохраняет конфуцианские нравственные заповеди, взывающие к верности и почтительности, уважению к старшим, любви к образованию, уважению к интересам коллектива.

Таким образом, хотя восточноазиатская модель развития представляется выходом конфуцианского общества на столбовую дорогу всего человечества, тем не менее, она не воспринимается как простое воспроизведение англо-американского опыта. Предполагается, что влияние конфуцианской культурной традиции со временем станет убывать и отступать, но полностью не исчезнет.

В целом делается вывод, что восточноазиатская модель представляет собой не особый, полностью отличный от западного путь модернизации, но является лишь вариацией магистрального движения общечеловеческой цивилизации. Такая модель не уходит от магистрали, но и не поглощается ее западной компонентой. Впоследствии в ходе естественного чередования наступлений и отступлений содержание либерализма в ней будет непрерывно возрастать.

Если исключить тезис о непременном конечном торжестве идеального либерализма, лишенного историко-культурной, цивилизационной и национальной специфики, то окажется, что различия между китайскими сторонниками авторитаризма и современными китайскими либералами, по крайней мере по поводу среднесрочной стратегии развития, не столь уж велики. Это обстоятельство признают и сами либералы. Тот же Лю Цзюньнин, прокламируя неизбежное в будущем столкновение этих двух различных идейно-политических течений, констатирует вместе с тем, что в настоящее время они стоят значительно ближе друг к другу, чем каждое из них к экстремистам или ортодоксам. У сторонников авторитаризма и либерализма как представителей правящей и оппозиционной партий есть немало очевидных расхождений. Тем не менее, их объединяет стремление осуществить социальные преобразования мирным, эволюционным путем, противодействие возвращению к власти крайних ортодоксов и противостояние намерениям экстремистов добиваться перемен в обществе немирными, нетолерантными, нерациональными средствами. «Поэтому при отсутствии мощного “среднего класса”, на который мог бы опереться континентальный Китай, стабильность и даже внутренний мир в немалой степени зависит от сильного “усредненного сознания”, которое должны выработать совместно авторитаризм и либерализм. Социально-политические функции такого “усредненного сознания” не следует переоценивать, но, тем не менее, ими не нужно и пренебрегать»[9].

При всем этом первостепенной политической целью либеральной демократии остается обеспечение неприкосновенности личных прав индивида, прежде всего путем ограничения власти правительства, в т. ч. и избранного демократическим большинством, но также и путем ограничения публичных прав граждан. Участие в реализации последних считается делом второстепенным. Либералы, с точки зрения Лю Цзюньнина, отличаются от демократов тем, что, по их представлениям, участие всех в принятии решений вынуждает индивида подчиняться авторитету коллектива и чревато утратой свободы индивида[10].

Такая позиция служит одной из главных мишеней для критиков либерализма. Многие оппоненты настаивают на том, что только широкое участие народа в политике способно обеспечить права граждан и публичный характер государства, по-настоящему ограничить диктатуру меньшинства. Когда каждый человек «рационально» ставит на первое место индивидуальные интересы, не учитыъая общих, публичных интересов, пишет известный китайский социолог Ли Цян, то в конечном счете не только минимизируются общие интересы, но не достигается и максимизация интересов индивидуальных[11].

Один из наиболее бескомпромиссных противников современных отечественных либералов, профессор Пекинского университета Хань Юйхай отмечает, что политику они трактуют исключительно как сферу ответственности правительства, которая, в свою очередь, сводится лишь к защите так называемой «либеральной» экономики. Тем самым игнорируется одна из главных заповедей классического либерализма, состоящая в том, что только всемерное расширение рамок участия членов общества в политике может эффективно ограничивать и контролировать власть, воспрепятствовать зарождению диктатуры в любой форме[12].

Индивидуалистичность либерализма некоторые сторонники демократического пути развития стремятся компенсировать, предоставив гражданам более активную роль в политике. В связи с этим они обращаются к иным идейным истокам, в частности к идеям республиканизма, восходящим к Руссо. Если для либерализма исходным понятием является экономический человек, то для республиканизма таким понятием служит гражданин, т. е. человек политический, как его определял еще Аристотель. Согласно такой трактовке, гражданин, в отличие от либерального «налогоплательщика», преследуя свои цели, в публичной сфере не может не исходить также и из общих интересов. Из этого источника современные китайские демократы черпают некоторые важные представления о желательном для страны конституционном строе и правовом государстве.

Особенно большой интерес проявляют сегодня в Китае к распространенным на Западе, больше всего в кругах левых интеллектуалов, концепциям совещательной демократии (deliberative democracy^[13]. В будущем демократическом устройстве Китая, убеждены адепты этого направления, власть закона не может быть установлена лишь путем введения либеральной конституционной системы, как это представляется либералам. Ho точно так же к демократическому строю нельзя прийти, только предоставив право широким массам народа «прямо» избирать административное руководство, как предлагают «новые левые». И те и другие, с этой точки зрения, игнорируют важность формирования общего мнения путем диалога, консультаций, полемики в публичной сфере. Сторонники совещательной демократии верят, что посредством согласования и консультаций можно выразить, сблизить и реализовать интересы множества социальных субъектов. Тем самым совещательная демократия может заменить собой демократию конкурентную и вместе с тем вобрать в себя такие основные элементы либеральной демократии и республиканизма, как правление на основе конституции и законов.

При всех расхождениях в рассмотренных выше подходах в них можно найти и нечто общее, их объединяющее. Это, во-первых, признание важнейшим содержанием политической реформы построение правового государства, во-вторых, стремление обеспечить плавный и безболезненный переход от старой политической системы к новой и, в-третьих, предельно осторожный подход к введению представительной демократии и всеобщих выборов.

Разумеется, как в континентальном Китае, так и за его пределами имеется некоторое число интеллектуалов, призывающих к немедленной демократизации, введению всеобщих выборов и многопартийности. Ho менее радикально настроенные профессионалы, как правило, отвергают такую возможность, ссылаясь как на негативный опыт слишком поспешных политических преобразований в конце XX века в Советском Союзе и странах Восточной Европы, так и на собственный китайский опыт реформ столетием раньше. Они полагают, что резкий уход КПК с командных высот в различных сферах общественной жизни, которые она занимает многие десятилетия, создал бы такой колоссальный вакуум власти, заполнение которого не только потребовало бы очень много времени и усилий, но и вообще чревато непредсказуемыми последствиями. Кроме того, далеко не очевидно, что в результате всех этих потрясений мог бы установиться режим, отличающийся от существующего в лучшую сторону.

Таким образом, в большинстве случаев китайские политические теоретики ведут речь о поступательном процессе, ведущем в идеале к формированию гражданского общества, которое будет способно в обозримой перспективе стать партнером и оппонентом авторитарной власти. Важной составной частью этого процесса служит постепенное перераспределение властных ресурсов между элитой и обществом, в пользу последнего[14].

При этом сохраняются главные принципы, обеспечивающие поступательность становления демократии в Китае:

•   экономическому развитию отдается приоритет перед политическим,

•        поддержание политической стабильности имеет преимущество по сравнению с расширением политического участия,

•        внедрение демократической системы выборов должно предшествовать расширению гражданских и индивидуальных свобод,

•        демократию для народа должно предварять развитие внутрипартийной демократии,

•        укрепление государственного могущества ставится на первый план по сравнению с построением гражданского общества.

Давление экономики

Путь к всесторонней модернизации общества и государства прокладывает развитие экономики. Причем решающее значение здесь имеет не столько количественное наращивание объемов ВВП, хотя и оно, безусловно, очень важно, и не столько заимствование новых технологий, сколько постоянное накопление институциональных изменений. В этом же направлении действует на социальнополитический прогресс и растущая открытость Китая внешнему миру.

Главным содержанием экономических реформ и главной движущей силой экономического роста за последние десятилетия стало поступательное расширение экономической свободы. Предоставление крестьянам подворного подряда, рост индивидуального и частного предпринимательства, акционирование предприятий положили начало освобождению индивида от беспредельного господства государства в хозяйственной жизни. Именно это обстоятельство и служит залогом возможной трансформации политического режима. 

Поступательный переход ведущей роли в распределении ресурсов от государства к рынку, провозглашенный в ноябре 1993 года 3-м пленумом ЦК КПК 14-го созыва, означает постепенное устранение ряда собственно директивных способов отправления властных полномочий и сокращение сферы их применения, что, в конечном счете, прокладывает путь к сущностному преобразованию авторитаризма. Этот эволюционный процесс, начавшись с экономики, постепенно включает в себя и другие сферы общественной жизги. Тем самым демонстрируется переходный характер авторитаризма как политической системы. 

Поскольку рынок нуждается в законодательном установлении правил игры, постольку на повестку дня поставлена задача создания правового государства, призванного сокращать пространство для принятия произвольных решений, повышать и укреплять реальную самостоятельность и независимость субъектов рынка, субъектов гражданского права, корпоративных и индивидуальных, юридических и физических. Все это составляет необходимые, хотя, разумеется, пока и недостаточные, предпосылки для возможной последующей демократизации политических отношений.

В дореформенном Китае, как и в Советском Союзе и иных государствах с тем же строем, экономика не менее, чем политика и идеология, была опорой тоталитарной власти. Государство служило не только основным источником материального благосостояния людей, но и подчас единственным обладателем и распорядителем жизненных средств. Становление рыночных отношений и негосударственного сектора экономики разрывают эту связь. Государство перестает непосредственно ведать всей экономической деятельностью общества, что и кладет начало переходу от тоталитаризма к авторитаризму.

Следующий естественный шаг — кодификация отношений собственности — затрагивает уже не только экономику, но и социальную сферу. Утверждение прав негосударственной собственности способствует становлению социальной инфраструктуры демократии. Хотя в Китае формально табуировано понятие приватизации государственной собственности, тем не менее на деле этот процесс, хотя и отложенный во времени по сравнению с Советским Союзом, уже идет. Разумеется, разгосударствление собственности, как и многие иные реформы, проводимые административными методами при отсутствии демократических механизмов и процедур, не может не служить интересам осуществляющей ее бюрократии. Ho одновременно этот процесс способствует и эволюции общественных отношений и общественного строя.

Последовательно проводимое в Китае с 90-х годов прошлого века уравнение в правах различных форм собственности способствует тому, что ранее дискриминировавшиеся представители частного капитала начинают принимать участие не только в экономической, но и в политической власти. Правящая коммунистическая партия, по-прежнему формально считающая себя партией рабочего класса, своими руками создает для себя новую социальную базу в лице среднего класса.

Элиты и социум

Описанный выше эволюционный процесс в определенном смысле представляет собой, однако, лишь некий идеальный тип (в веберовском понимании этого термина). На деле, конечно, все обстоит куда сложнее. Рыночные реформы в экономике не только способствуют созданию предпосылок для политической демократизации, но и могут привести к укреплению сил, ей противостоящих.

Представление о том, что развитие Китая полностью подчинено единой воле авторитарной власти, каковой служит правящая партия или, по меньшей мере, ее высшее руководство, является упрощенным. Наделе принятие решений по многим ключевым вопросам развития страны и особенно их реализация наталкиваются сегодня на различные препятствия, среди которых не последнее место занимают корыстные интересы приближенных к власти бизнес-элит. Эту ситуацию бывший заместитель министра образования Чжан Баоцин незадолго до своей отставки охарактеризовал следующим образом: «Самая главная проблема для Китая сегодня в том, что указания не исполняются. То, что определяют в Чжуннань- хае (резиденция ЦК КПК в Пекине. — Я. Б.), часто за пределы Чжуннаньхая не выходит»[15]. Здесь нетрудно обнаружить аналогию с тем, что происходило в России в 1990-х годах, несмотря на совершенно различную судьбу правящих партий.

По мере становления рыночной экономики, примерно с середины 90-х годов прошлого века и особенно в начале нынешнего века, политическая и хозяйственная элиты вступили в сложное взаимодействие, в результате которого первая обретала необходимую легитимность и страховала себя от конкурентной борьбы за власть, а вторая — получала растущие материальные выгоды. Такое взаимодействие увеличивало совокупную мощь элит и способствовало все большему подчинению интересов государства и общества корпоративным интересам. Соединенная элита в возрастающей степени воздействует на конкретные действия правительства, добиваясь выгодных для себя решений. Группы лоббистов сложились вокруг ряда государственных монополий в таких отраслях, как нефтедобыча и нефтепереработка, связь, электроэнергетика.

В своем крайнем воплощении эти тенденции могут привести, как предостерегают некоторые китайские исследователи, даже к возможному перерождению общественно-экономического и политического строя Китая в так называемый «капитализм связей», или «капитализм для своего круга» (crony capitalism). Этот строй будет основываться уже не на законах рынка, а на смычке властной и хозяйственной элит, скрепляемой родственными, брачными, приятельскими и иными узами. Коррумпированные режимы такого рода существовали в целом ряде стран Азии (на Филиппинах, в Индонезии).

Отсюда следует, что развитие рыночных отношений, создающее объективные предпосылки для демократизации политического режима, при засилии бюрократического монополизма, характерного для переходной экономики, само по себе не способно обеспечить демократизацию режима. Более того, элиты могут, манипулируя рыночными нормами и институтами, сдерживать не только демократизацию, но и здоровое развитие самой экономики. Чтобы не замкнуться в этом порочном круге, требуется внеэкономическое принуждение к политической реформе со стороны немонополированного бизнеса, преобладающей части социума, страдающей от этой ситуации, и тех сегментов политической и интеллектуальной элиты, которые не поглощены стагнацией.

Для выхода из порочного круга следует максимально использовать потенции внутреннего рынка и участия в глобальной экономике. В интересах всестороннего развития власть в Китае должна быть предрасположена к собственной трансформации, в том числе и к распространению реформ на те области, которые искони считались ее исключительным доменом.

Это движение стимулируется и необходимостью реагировать на сдвиги, происходящие в социальных отношениях. За последние годы неизбежная и, до определенной степени, продуктивная социальная дифференциация стала все больше перерастать в поляризацию общества. Возникли беспрецедентные не только в истории Китая, но и в мире разрывы между социальными стратами, социальными группами, между городом и деревней, между богатыми и бедными, между приморскими и внутренними регионами. Чем дальше продвигается экономический рост, тем глубже становятся эти противоречия, угрожая стабильности общества и страны.

Появление в обществе социальных групп с существенно расходящимися интересами оказывает на перспективы развития Китая двоякое влияние. С одной стороны, в случае их серьезного противостояния, не находящего разрешения узаконенным способом, оно может подорвать общественную устойчивость. С другой стороны, оно не только благоприятствует вызреванию объективных условий для демократии, но и создает ее реальных субъектов, способных осознавать свои интересы и добиваться их реализации политическими средствами. Тем самым все более настоятельной становится потребность в создании демократических институтов, прежде всего правовых, удовлетворяющих потребностям рынка и различных социальных групп и реализующих их интересы. Раньше, в условиях гомогенного в экономическом, социальном и политическом отношении общества, нужды в такого рода демократических механизмах, по большому счету, и не было.

Усложнение социальных структур, появление и усиление новых социальных противоречий все более обнаруживают недостаточность существующих средств для увязки конфликтующих интересов, делают все более актуальными расширение арсенала таких средств и выработку новых, балансирующих подходов в социальной политике. Долговременное запаздывание с их выработкой могло бы стать существенным препятствием на пути устойчивого развития китайского общества и даже вовсе остановить его. Понимание этого обстоятельства в растущей степени демонстрируют документы высших форумов партийного руководства страны.

За последние годы в официальном лексиконе правящей партии появился ряд важных, прежде отсутствовавших, политико-правовых понятий. Так в документах XV съезда КПК (1997 год) впервые было заявлено о «строительстве социалистического правового государства» и о необходимости «уважать и гарантировать права человека». Разумеется, между словом и делом лежит «дистанция огромного размера», но все же и значение слов и деклараций тоже не следует недооценивать.

Демократизация правящей партии

Поскольку поступательная демократизация политической системы Китая может происходить лишь по инициативе, под руководством и в значительной степени по примеру правящей партии, постольку едва ли не все китайские исследователи очень большое значение придают демократическим изменениям в самой КПК. Исключение составляют лишь либералы, которые полагают, что начинать демократизацию страны с введения внутрипартийной демократии бесперспективно, поскольку реформы надо начинать не с самых прочных, а с самых слабых звеньев системы. По мнению Лю Цзюньнина, внедрение внутрипартийной демократии может происходить только как результат усиливающегося извне давления и ослабевающего контроля сверху[16]. Он ссылается на то, что мир не знает ни одного примера, когда бы демократизация правящей партии происходила в недемократическом обществе. С его точки зрения, опыт правившей долгие годы на Тайване партии Гоминьдан убеждает в том, что даже после демократизации общества демократизировать правящую партию бывает крайне трудно[17].

Te, кто отстаивают приоритетность демократизации компартии, обсуждают разные возможности и варианты. Существуют как сторонники, так и противники идеи превращения партийных конференций различных уровней в постоянно действующие органы. Многие настаивают на необходимости совершенствовать процедуры принятия решений и выборов партийного руководства. Немалые надежды возлагают на порядок, при котором число кандидатов, номинируемых в состав того или иного руководящего органа, превышает конечное число его членов. Однако сомневающиеся в эффективности этого метода указывают на то, что и в этом случае существует много способов предопределять исход выборов. Встречаются и рассуждения о необходимости, прежде всего, обеспечить свободу выражения различных мнений внутри партии в соответствии с наличием групп интересов в обществе. Ho такого рода проекты торпедируются обычно указаниями на необходимость обеспечения партийной дисциплины и недопустимость образования внутрипартийных фракций, раскалывающих партию. Вместо этого предлагают использовать и внутри партии методы консультативной демократии[18].

Обращаясь к XVI съезду КПК (2002 год), один из ветеранов партии, бывший в свое время секретарем Мао Цзэдуна, а затем заместителем заведующего организационным отделом ЦК КПК и членом Центральной комиссии советников, Ли Жуй заявил, что демократизацию партии нужно начинать сверху, с Центрального комитета. Он предложил избирать членов Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК не более чем на два пятилетних срока и покончить с практикой перемещения номенклатуры с одних руководящих постов на другие в разных партийных, правительственных, законодательных и совещательных органах. Ли Жуй призвал изменить систему выдвижения руководящих работников, постепенно переходя к их избранию на конкурентной основе. Эту систему после XVII съезда КПК (2007 год) предлагалось распространить и на избрание делегатами съездов Постоянного комитета, Политбюро и Генерального секретаря ЦК КПК. Чтобы повысить роль съездов в определении политики партии, он рекомендовал проводить их ежегодно. Большое значение придавалось обеспечению свободы слова для членов партии, предоставлению им возможности критиковать своих товарищей вплоть до высших руководителей. Настоятельно необходимо, по мнению Ли Жуя, устранить противоречие между конституционным принципом независимости судов и реально существующим контролем за правоохранительными институтами со стороны таких внутрипартийных органов, как Комиссия по политическим и правовым вопросам. Партия сегодня все еще стоит выше закона, а личное правление — выше правового[19].

Многие предложения, высказанные Ли Жуем, находят поддержку в печати. Так, редактор одного из провинциальных партийных журналов Лу Гаофэн отмечает, что содержащийся в партийном уставе запрет на пожизненное занятие руководящих должностей не детализирует порядок реализации этого запрета. В результате некоторые функционеры, отбыв положенные по Конституции два пятилетних срока на разных высших правительственных постах, затем переходят в собрание народных представителей, далее — в политико-консультативный совет, оставаясь тем самым в руководящей обойме в течение трех десятилетий, т. е. фактически пожизненно. Такая «ротация» способствует формированию прочных номенклатурных кланов, нередко открывающих дорогу коллективной коррупции[20].

О том, в каком направлении и какими темпами на деле продвигается демократизация в правящей партии, можно судить по тому, как меняются рамки дозволенного свободомыслия ее членов и порядок формирования высших партийных форумов. В 2004 году были внесены изменения в регламентацию прав членов КПК. Важнейшим из них стало новое определение требований к идейно-политической унификации. Прежние правила от 1995 года определяли, что при обсуждении политики партии и теоретических проблем член партии «должен твердо придерживаться основного курса партии и сохранять идейное и политическое единство с Центральным Комитетом партии». Новая установка требует в этих случаях «осознанно сохранять высокую степень единства с Центральным Комитетом партии и не допускать открытой публикации мнений и точек зрения, противоречащих основной теории, основному курсу, основной программе и основному опыту партии».

Один из ведущих поборников внутрипартийных реформ, профессор Центральной партшколы при ЦК КПК Ван Гуйсю считает эту новацию весьма глубокой. Прежнее требование «идейного единства» было фактически невыполнимо, поскольку невозможно установить его рамки. Кроме того, оно означало, что член партии не может иметь своих идей, обречен дублировать партийные документы и слова руководителей. По мнению Ван Гуйсю, новая формулировка приближена к требованиям Устава КПК, принятого на VIII съезде[21] (этот съезд, проходивший в 1956 году, испытал немалое влияние XX съезда КПСС).

Правила избрания делегатов на XVII съезд КПК (2007 год) предусматривали, что число кандидатов в избирательном списке от той или иной организации или партконференции должно на 15% превышать положенное им количественное представительство на съезде. По сравнению с предыдущим XVI съездом эта норма возросла на 5%. На 100 человек была увеличена численность самих делегатов (2 200 против 2 100). Кроме того, впервые рекомендовалось провинциальным, районным и городским организациям при отборе кандидатур обсуждать их с демократическими партиями, ассоциациями промышленников и торговцев и беспартийной общественностью.

Неоавторитарная модернизация

Осуществление глубокой политической реформы в современном Китае — объективная необходимость. Она диктуется изменениями, происходящими в других важнейших сферах жизни общества.

Некоторые известные китайские политологи (например, Сяо Гунцинь) определяют современный политический режим в КНР как «посттоталитарный, технократический неоавторитаризм». В этой формулировке каждое понятие несет свой особый акцент. Первое — подчеркивает, что нынешняя власть, выросшая из тоталитарного прошлого, утратила некоторые его черты, но все же унаследовала ряд прежних рычагов, которые используются в мобилизационных целях: для стимулирования экономического роста, наращивания национальной мощи, сохранения политического контроля над обществом. Второй термин в определении означает, что былая идеологическая мотивация деятельности режима отходит на второй план, а приоритет получают технократические способы принятия решений и их исполнения. Наконец, понятие «неоавторитаризм», в трактовке авторов этого концепта, означает, что власть имущие нацелены не только и не столько на удовлетворение собственных корпоративных интересов, сколько на решение общенациональных задач построения рыночной экономики и правового государства, что в конечном счете должно привести к демократизации политических отношений.

Неоавторитарный режим, как показала практика последних десятилетий, доказал свою дееспособность в продвижении страны по пути модернизации, обеспечивая при этом необходимую политическую и социальную стабильность.

За три десятилетия реформ произошли гигантские и необратимые изменения не только в экономике, но и в структуре социума, и в образе жизни населения. Страна стала неизмеримо более открытой внешнему миру. Эти перемены, в свою очередь, делают необходимой функциональную и структурную эволюцию самой власти. Политическая эволюция стимулируется, таким образом, как собственно запросами экономики, так и сдвигами, которые происходят в социальных отношениях, в общественном сознании под воздействием рынка и все большей интеграции Китая в глобальную экономику, политику и культуру.

Серьезные политические преобразования необходимы, прежде всего, чтобы гарантировать продолжительный, устойчивый рост экономики. Существующая политическая система, особенно на региональном уровне, тесно связана с той моделью, которая обеспечила высокие темпы экономического развития на ранних стадиях реформ. Эта модель нацелена на максимизацию экспорта, используя в его интересах дешевую рабочую силу, нещадно эксплуатируя природные ресурсы, не останавливаясь перед серьезным загрязнением природной среды, наращивая инвестиции в основные фонды за счет внутреннего потребления и вложений в социальную сферу. Потенциал этих средств близок к исчерпанию. На повестку дня все более настоятельно ставится задача перехода от экстенсивного экономического роста к росту интенсивному, основывающемуся на повышении производительности труда, на научно-техническом прогрессе, на инновациях, на постепенном повороте от внешнего рынка к рынку внутреннему, ориентирующемуся на отечественного производителя и на отечественного потребителя. Все это требует не только изменений экономического курса, но и основательной институциональной трансформации власти с тем, чтобы она могла соответствовать задачам и требованиям времени.

Новый этап социально-экономического развития, вхождение Китая в группу среднеразвитых стран связан с урбанизацией, с абсолютным и относительным увеличением городского населения, с повышением его образовательного и культурного уровня. В связи с этим усиливается способность общества к самоорганизации и самоуправлению. Все более настоятельно звучат требования новых социальных групп ограничить роль элит и расширить их собственное участие в принятии политических решений. Необходимы модификация и укрепление регулирующих механизмов для разрешения растущих трудовых и иных социальных конфликтов. Одновременно растет общественный спрос на правительственные услуги, прежде всего в области социального обеспечения, образования, здравоохранения. Все более настойчиво звучат голоса, настаивающие на эволюции роли государства именно в данном направлении.

Поступательному развитию китайских реформ — не только в экономике, но и в других областях — в очень большой мере способствует активное включение страны в процессы глобализации. Китайское руководство с самого начала провозгласило неразрывную связь рыночных реформ с открытостью. Стремление повысить конкурентоспособность страны в мировой экономике и тем самым утвердить Китай в качестве одной из ведущих держав в мире становится важным аргументом для преодоления консервативного сопротивления реформистскому курсу внутри страны, в том числе и политической сфере. Необходимость постоянно совершенствовать инвестиционную среду для привлечения иностранного капитала и обеспечивать наибольшее благоприятствование для экспансии собственных товаров и капиталов за рубежом служит важным стимулом для приведения многих внутренних норм и институтов в соответствие с международными стандартами. Наиболее очевидным образом этот стимул стал проявляться в связи со вступлением Китая в ВТО. Нет сомнения в том, что ликвидация таможен ных и нетарифных барьеров между китайской и мировой экономикой в таких областях, как финансы и страхование, туризм и образование, транспорт и коммуникации, окажет огромное воздействие на процессы модернизации китайского общества, далеко выходящие за собственно экономические рамки.

В самом общем виде основные задачи политической реформы сводятся к следующему:

•        реформа должна обеспечить политические условия для перехода, по возможности безболезненного и бескризисного, от начального этапа модернизации и развития к следующему, более высокому и сложному, при сохранении социальной стабильности и преемственности власти;

•        не расшатывая принципиальные руководящие позиции правящей партии, реформа должна стремиться к расширению социальной базы власти, к ее диверсификации и укреплению легитимности, к повышению участия различных социальных групп в политическом процессе;

•        используя позитивный мировой опыт, политическая реформа не может и не должна игнорировать культурно-историческую специфику Китая, реорганизация институтов не может происходить в отрыве от упрочения морально-нравственных норм.

Китай вряд ли пойдет путем прямого копирования тех или иных конкретных форм западного государственного и политического устройства, например парламентской демократии и многопартийного плюрализма. Практика ряда развивающихся стран в Южной Америке, Южной и Юго-Восточной Азии, Африке показала, что демократизация, копирующая западные образцы, не избавляет их от социального неравенства, политической нестабильности и коррупции. В Китае же преимущественная установка на противоборство политических сил как основной принцип демократизации могла бы привести к еще более пагубным результатам. Поэтому и в политике Китай будет стремиться искать и находить свои специфические пути политических преобразований, соответствующих грандиозным целям его развития и учитывающих его культурно-исторические традиции, гигантские масштабы населения и огромные внутренние различия.