Маленькие добродетели больших обществ

Фрэнсис Фукуяма. Великий разрыв / Пер.
с англ. под общ. ред. А. В. Александровой.
М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. 474 с.

Френсис Фукуяма хорошо известен в России
новой редакцией идеи «конца истории», согласно которой после краха сперва фашистских, а затем и коммунистических режимов
в мире больше не осталось серьезных альтернатив либеральному политическому и экономическому порядку. Новая работа автора —
«Великий разрыв»[1] — появилась на английском языке в 1999 году и довольно быстро (по
отечественным меркам) выходит в русском переводе.
Хотя о качестве переводов,
публикуемых издательством
АСТ, следовало бы говорить
отдельно, нельзя отказать
ему в умении более или менее оперативно транслировать работы популярных
западных авторов. Таким образом, русскоязычный читатель имеет возможность познакомиться с достаточно
свежим диагнозом социального состояния современных развитых обществ
(к числу которых Фукуяма
наотрез отказывается относить Россию).

Прежде чем мы перейдем к содержанию работы,
обратим внимание на структуру построения книги. Ее можно описать
как ответ на ряд следующих вопросов: 1) что
происходит; 2) в каких масштабах это происходит (количественная оценка); 3) каковы
причины происходящего; 4) лежат ли в основании происходящего какие-то не зависящие
от нас закономерности и какова их природа; 5) что мы можем сделать, чтобы улучшить
ситуацию.

Процессы, наблюдающиеся в современных развитых обществах, имеют две составляющие. В экономической сфере совершается переход от индустриальному
к информационному (постиндустриальному
и т. п.) обществу. Однако такого рода трансформация, оптимистично приветствовавшаяся практически всеми, кто о ней писал,
имеет, согласно Фукуяме, и обратную, негативную по своим социальным последствиям,
сторону. Таков «великий разрыв» (the great
disruption), начавший проявляться примерно
с середины 60-х годов XX века. В чем именно
он состоит? На уровне симптомов: рост преступности и социальной дезинтеграции, упадок родственных связей как социального института, падение рождаемости и сокращение
браков, увеличение числа разводов и внебрачных детей, падение доверия к общественно-политическим институтам, изменение характера участия людей в жизни друг
друга (мимолетность социальных связей, сокращение межличностных обязательств, равно как и числа
охваченных этими связями
людей) (с. 13). В известном
смысле «великий разрыв»
является, если пользоваться
терминологией Ф. Тённиса, современной версией
перехода от сообщества
(Gemeinschaft) к обществу
(Gesellschaft).

Согласно Фукуяме, все
эти изменения негативно
сказываются на современных
развитых либерально-демократических обществах. Как
показывает накопившийся
к настоящему времени опыт,
сам по себе переход к либеральному и демократическому типу общественного устройства (в странах
Латинской Америки, южной Европы, в некоторых бывших социалистических странах) вовсе
не гарантирует удовлетворительного экономического и политического состояния общества.
Для этого необходим еще и набор определенных культурных, социальных и ценностнонормативных характеристик, которыми одни
общества располагают, а другие нет. Так,
Алексис Токвиль подметил в американском
обществе XIX века необычайно развитое и совершенно специфическое «искусство объединяться», т. е. склонность индивидов к созданию
множества добровольных ассоциаций и общин (системы, которая и образует «гражданское
общество»).

Для обозначения существа процессов,
порожденных великим разрывом, Фукуяма
использует довольно давно введенное в социологический оборот понятие «социальный
капитал». Последний определяется им «как
набор неформальных ценностей или норм,
которые разделяются членами группы и которые делают возможным сотрудничество внутри этой группы» (с. 30). Речь идет не о всяких
ценностях (поскольку существуют и ложные
ценности, признаваемые, например, преступной группировкой): нормы, которые
производят социальный капитал, должны
включать в себя «правдивость, выполнение
обязательств, сотрудничество с другими
людьми» (с. 31). Все общества имеют некоторый запас социального капитала, но они различаются тем, что автор называет «радиусом
доверия», — параметром, указывающим на
то, что определенные нормы сотрудничества
распространяются на группы различного объема, а не на общество в целом.

Важнейшим операциональным преимуществом понятия «социальный капитал» является возможность его количественной
оценки (по крайней мере в сравнительном
плане). При этом «адекватное измерение социального капитала требует принимать в расчет природу коллективной деятельности, на
которую данная группа способна, что включает в себя: степень сложности выполняемых
действий; ценность продукта, производимого
группой; возможность производства продукта при неблагоприятных условиях» (с. 37).
Очевидно, что для клуба садоводов и корпуса
морской пехоты эти показатели различны.
Кроме того, хотя любые группы для своего
функционирования нуждаются в социальном
капитале, лишь часть из них благотворно влияет на создание уз доверия за пределами самой группы. Классическим примером этой
«позитивной экстернальности участия в группе» является описанный Вебером пуританизм: он предписывает честность не только
по отношению к членам своей религиозной
общины, но и по отношению ко всем человеческим существам.

Для количественной оценки изменений
социального капитала в развитых странах Фукуяма использует три параметра: 1) данные о
преступности; 2) данные о семейном положении граждан (показатели рождаемости, число
браков, разводов, незаконнорожденных детей)[2]; 3) данные опросов по доверию, ценностям и гражданскому обществу (речь идет об
ассоциациях, занимающих место между семьей и государственными учреждениями). В общем виде динамика изменений социального
капитала негативна: уровень преступности
растет[3], семья приходит в упадок, нарастает
социальная дезорганизация. В то же время
ряд стран (Япония, Корея) демонстрируют
значительно более низкий рост преступности
и относительную прочность семей (впрочем,
при возрастающем дефиците доверия в обществе)[4]. Фукуяма рассматривает существующие в настоящее время (иногда прямо противоположные) объяснения этих процессов:
рост бедности и/или неравенства в доходах;
общее увеличение богатства в обществе; особенности современной системы государственного социального обеспечения; общие
культурные сдвиги: упадок религии и господство индивидуалистических интересов. Тонкий разбор аргументов и стремление увязать
их с эмпирическими показателями делают эту
часть работы чрезвычайно интересной, но
требующей самостоятельного прочтения.
Упомянем здесь лишь некоторые выводы автора. Так, снижение преступности в США
в 90-е годы связано с политикой усиления
уголовных санкций (и, соответственно, с их
предшествующим ослаблением). Распространенный среди либеральных теоретиков тезис
о корреляции между высоким уровнем социального обеспечения семьи и тенденцией
к распаду обычной семейной структуры подтверждается на материале ряда стран, однако
не является общезначимым (например,
в США, где уровень социальных выплат значительно ниже, чем в Германии, уровень внебрачной рождаемости, напротив, существенно выше). К важнейшим причинам великого
разрыва Фукуяма склонен относить изменения в культуре. Будучи сторонником концепции постепенного просачивания абстрактных идей в массы, он называет ряд авторов, определивших современные культурные трансформации: это отец морального релятивизма
Фридрих Ницше; прагматисты и бихевиористы Джон Дьюи, Уильям Джеймс и Джон Уотсон; Франц Боас и Маргарет Мид (последняя
сделала особенно много, чтобы использовать
данные антропологии для критики сексуальных норм); Зигмунд Фрейд и другие психологи, узаконившие погоню «за индивидуальными удовольствиями и выгодами» (вплоть
до возникновения «терапевтического государства», в котором цель правительства —
удовлетворение психологических нужд своих
граждан (с. 109)). Все они так или иначе разрушали «викторианскую мораль», стабилизировавшую социальную систему в XIX столетии. Ключевым в этом процессе Фукуяма
считает распространение морального релятивизма, полагая, что он в конечном счете является ложной доктриной[5].

Вся эта неутешительная картина происходящего дополняется автором развернутой аргументацией в пользу того, что наблюдаемые
тенденции не являются необратимыми, а также анализом возможной целенаправленной
политики в этой сфере. Опираясь на современные концепции биологических наук, он полагает, что человек по своей природе вынужден вести социальный образ жизни, а значит
и вырабатывать соответствующие нормы.
Нельзя сказать, что этот тезис является чем-то
новым по сравнению с тем, что говорил Аристотель, и здесь он лишь подкрепляется данными, полученными из наблюдений за человекообразными обезьянами[6]. Вывод же автора
весьма прост, но в то же время и достаточно радикален с точки зрения классической социальной теории: человека нельзя считать существом, естественным состоянием которого
является «война всех против всех», он изначально существо социальное, вынужденное сочетать свой индивидуальный интерес (здесь
Фукуяма остается индивидуалистом) с правилами и ценностями, необходимыми для жизни
в группе. Автор также приводит доводы в пользу «естественного» характера человеческой семьи, ограждая ее тем самым от релятивизации
(эта естественность, впрочем, имеет место до
тех пор, пока сохраняется старомодный способ
репродукции человеческих особей).

Описывая универсум социальных норм,
Фукуяма вводит простую четырехчастную схему их происхождения. Нормы могут задаваться
иерархически или возникать спонтанно, а по
своему характеру могут быть рациональными
или иррациональными. Сам автор занимает
взвешенную позицию, полагая, что современное общество не движется, как считали, например, Вебер или Зиммель, от иррациональных и
спонтанных норм к рациональным и иерархическим, но всегда связано со всем их универсумом. Для пояснения своей мысли он обращается к популярной ныне теме перехода от
иерархического к спонтанно-сетевому[7] типу
корпоративной организации (в частности, рассматривая любопытную систему отношений,
сложившихся в Силиконовой долине) и приходит к следующему выводу: иерархия остается
неизбежной. Эта неизбежность диктуется рядом ограничений на спонтанный порядок, налагаемых довольно разнородными факторами:
размером группы (спонтанный порядок возможен лишь для малых групп), понятием справедливости (универсальным по своей сущности, а значит и трансцендирующим рамки
небольших сообществ), необходимостью достижения организацией определенных целей,
принятием быстрых решений, а также естественной склонностью людей создавать иерархии. Таким образом, «маленькие добродетели»,
составляющие содержание социального капитала, но имеющие ограниченный социальногрупповой радиус действия, всегда будут сочетаться в человеческом обществе с совсем
другими качествами, которые необходимы для
политики, морального универсализма и других
великих человеческих свершений.

Что касается целенаправленных действий людей по восстановлению социального
капитала, здесь мы упомянем лишь несколько положений Фукуямы, довольно определенно маркирующих его социально-политические предпочтения. Он не считает, что капитализм, как утверждали многие теоретики, включая Шумпетера и Поланьи, неизбежно разрушает социальную ткань общества.
Высокая динамика капиталистического общества, несомненно, ведет к разрушению сообществ, но также «создает порядок и выстраивает новые нормы для замены тех,
которые уничтожаются» (с. 345). Постиндустриальное (информационное) общество вообще отличается устойчивым спросом на социальный капитал, поэтому нельзя считать
последний исключительно «общественным
достоянием», за которое должно отвечать общество в целом (в лице государства). В то же
время Фукуяма указывает на широкие возможности государственной политики, способной сохранять и стимулировать рост социального капитала. Примечательно, что
к негативным чертам современной государственной политики он относит, в частности,
меры в области образования, поощряющие
«мультикультурализм и двуязычие» (с. 353).
Кроме того, считает Фукуяма, следует чрезвычайно осторожно относиться ко многим
социальным программам государства, ведущим к снижению уровня ответственности
и солидарности. Стержнем государственной
политики является все же способность государства обеспечивать общественную безопасность и стабильность прав собственности.
Развивая свою мысль о «великой реконструкции», политике, направленной на преодоление «великого разрыва», автор обращается
к удачным историческим примерам решения
этой задачи. Таковым является «викторианская эра», стабилизировавшая и нормализовавшая социальную жизнь (статистика снижения уровня преступности, потребления
алкоголя и т. д. на протяжении XIX столетия
действительно впечатляет). Но «викторианская мораль» в существенной мере обязана
своим происхождением протестантизму. Современное общество, по мнению Фукуямы,
едва ли вернется к религиозной ортодоксии,
хотя было бы неверно утверждать, что степень религиозности в нем неумолимо сокращается: «Мы не стали настолько современными и светскими, что можем обойтись без
религии. Мы также не настолько лишены
природных моральных ресурсов, чтобы ждать
мессию, который спас бы нас» (с. 380).

В заключение хотелось бы еще раз отметить, что Фукуяма отказывается транспонировать проблемы и анализируемые механизмы
изменений современных развитых обществ на
страны, которые прошли «коммунистический» этап в своем развитии. По некоторым
кратким замечаниям можно заключить, что
структуру обществ последнего типа Фукуяма
рассматривает как существенно иную по причине полного разрушения горизонтальных социальных связей, а также в силу неспособности государства обеспечить минимум гарантий
безопасности и прав частной собственности,
необходимых для сколь-либо осмысленной
социально-благоприятной политики. К этому
мы можем добавить, пожалуй, еще вот что:
плотность неформальных связей с малым радиусом доверия в таких обществах (например,
в российском) чрезвычайно высока. Однако
при этом общество лишено сколько-нибудь
серьезных навыков следования универсальным нормам любого плана: начиная с моральных и заканчивая формально-правовыми.
Весьма примечательно, что по сути оно до сих
пор неспособно отличить, является ли та или
иная акция правосудия партикулярной инициативой или же попыткой «запустить»
универсальную правовую систему. Совершенно неясной остается и перспектива возникновения спонтанных (а не «иерархически» сконструированных) сообществ, обладающих
достаточно высоким «радиусом доверия»
и широкой «позитивной экстернальностью».
И все же книга Фукуямы крайне полезна для
российского читателя: она, самое меньшее,
поможет ему не принимать одни явления за
другие и называть вещи своими именами.

[2] Фукуяма считает этот параметр особенно значимым, поскольку «нормы семьи образуют
социальный капитал и в то же время являются решающим фактором для передачи
социального капитала последующим поколениям и … такие феномены, как быстрый рост
числа семей, возглавляемых одинокими женщинами, — весьма негативный социальный
фактор» (с. 41).

[3] Особенно выделяются США: с 1960-го до начала 1990-х годов преступность возросла здесь
примерно в пять раз, после чего пошла на спад.

[4] Фукуяма, однако, полагает, что восточным странам, в частности Японии, еще предстоит
столкнуться с теми трудностями (особенно в сфере стабильности семейных отношений),
которые пережили западные страны (с. 181–188).

[5] Эта позиция заявляется автором, но не аргументируется в рассматриваемой книге (ср. с. 297).
Любопытно, что в качестве авторитетного источника в этой дискуссии Фукуяма называет
работу Лео Штрауса «Естественное право и история».

[6] Фукуяме здесь не откажешь даже в некоторой смелости: после нацистских концепций прямое
обращение к биологии в социальных науках — вещь довольно рискованная.

[7] Автор дает следующее определение сети: «Сеть — это группа индивидуальных агентов,
которые разделяют неформальные нормы или ценности, помимо тех, которые необходимы
для обычных рыночных операций» (с. 273). Согласно мысли Фукуямы сетевые связи не
являются чем-то новым, и даже совсем наоборот. Например, любой тип протежирования —
сетевая форма организации: «Сети покровительства являются источником проблем
в организациях, так как их структура не ясна тем, что находится вне их, и они часто
нарушают формальные властные отношения» (с. 275).