Призонизация по-российски

Человечество во все времена пыталось воздействовать на носителей
девиантного (отклоняющегося от принятых в данном обществе норм) поведения
(преступников, пьяниц, наркоманов, мошенников, а то и «ведьм») с целью
их наказать, «перевоспитать» или уничтожить. За многие века были перепробованы
все возможные средства «воздействия», включая пытки, одиночное заключение,
каторгу, квалифицированные виды смертной казни — распятие, четвертование,
колесование, сожжение заживо, замуровывание живьем, забивание камнями
насмерть, заливание расплавленного металла в горло и т. п. Но преступность
и иные виды девиантного поведения постоянно воспроизводились, сохранялись,
подчас лишь возрастая в количестве и«зловредности» (достаточно вспомнить
современный терроризм). И это неудивительно, ибо все нефункциональные,
неадаптивные формы человеческой жизнедеятельности давно элиминированы
(прекратили свое существование) в процессе эволюции. А то, что сохранилось,
— адаптивно, функционально, а потому — вспоминая Гегеля — и «разумно»
(т. е. имеет основания, причины существования).

Со второй половины минувшего ХХ века в большинстве цивилизованных
стран наконец-то осознается «кризис наказания», кризис уголовной политики
и уголовной юстиции, кризис полицейского контроля.

«Кризис наказания» проявляется, во-первых, в том, что после Второй
мировой войны во всем мире наблюдается рост зарегистрированной преступности,
несмотря на все усилия полиции и уголовной юстиции. Во-вторых, человечество
перепробовало все возможные виды уголовной репрессии без видимых результатов
(неэффективность общей превенции). В-третьих, как показал в 1974 году
норвежский криминолог Т. Матисен, уровень рецидива относительно стабилен
для каждой конкретной страны и не снижается, что свидетельствует о
неэффективности специальной превенции. Кстати говоря, и в России уровень
рецидива удивительно стабилен: в течение 1875–1883 годов — 15–19 процентов,
1884–1912 годов—16–22 процента, 1988–2001 годов — 22–34 процента.
Рост в два раза более чем за100 лет, с одной стороны, не столь уж
и значителен (за это время успели смениться три социально-экономических
строя!), с другой — свидетельствует лишь о не эффективности предпринимаемых
обществом и уголовной юстицией усилий. В-четвертых, по мнению психологов,
длительное (свыше пяти-шести лет) нахождение в местах лишения свободы
приводит к необратимым изменениям психики человека. Впрочем, о губительном
(а отнюдь не «исправительном» и «перевоспитательном») влиянии лишения
свободы на психику и нравственность заключенных известно давно. Об
этом подробно писал еще в 1930 году профессор уголовного права М.
Н. Гернет в книге «В тюрьме: Очерки тюремной психологии». Тюрьма
служит школой криминальной профессионализации, а не местом исправления.

Осознание неэффективности традиционных средств контроля над преступностью,
более того — негативных последствий такого распространенного вида
наказания, как лишение свободы, приводит к поискам альтернативных
решений как стратегического, так и тактического характера.

Во-первых, при полном отказе от смертной казни в цивилизованном
обществе (по этому критерию США — не очень цивилизованное государство,
да простят меня мои американские друзья и коллеги) лишение свободы
становится «высшей мерой наказания», применять которую надлежит лишь
в крайних случаях, в основном при совершении насильственных
преступлений и только в отношении взрослых (совершеннолетних)
преступников. Так, в Германии в середине90-х годов доля приговоренных
к реальному (безусловному) лишению свободы составила лишь 11,5 процента
от общего числа осужденных, тогда как к штрафу приговорили 83,4 процента.
В Японии в течение 1978–1982 годов к лишению свободы приговаривались
лишь 3,5 процента осужденных, к штрафу же — свыше 95 процентов. Это
вполне продуманная политика, ибо «в результате этого не происходит
стигматизация лиц, совершивших преступные деяния, как преступников.
Смягчаются сложности ресоциализации преступников после их чрезмерной
изоляции от общества и таким образом вносится значительный вклад в
предупреждение рецидива»[1].

Расширяется применение иных — альтернативных лишению свободы — мер
наказания (ограничение свободы, в том числе с применением электронного
слежения; общественные работы и др.).

Во-вторых, в странах Западной Европы, Австралии, Канаде, Японии
преобладает краткосрочное лишение свободы. Во всяком случае
— до двух-трех лет, т.е. до наступления необратимых изменений психики.
Так, в середи-
не 90-х годов в Германии осуждались на срок до шести месяцев 21 процент
всех приговоренных к лишению свободы, на срок от шести до двенадцати
месяцев— еще 26 процентов (т.е. всего на срок до одного года — около
половины всех приговоренных к тюремному заключению). К сроку от одного
года до двух лет были приговорены 38,5 процента осужденных. Таким
образом, вотношении85,5 процента всех приговоренных к лишению свободы
срок наказания не превышал двух лет. На срок от двух до пяти лет были
осуждены13,3 процента, и только 1,2 процента — более чем на пять лет[2]. В Японии в1994 году на срок до одного года
были осуждены 26,5 процента всех лиц, приговоренных к лишению свободы,
от одного года до трех лет — 68,8процента, а свыше пяти лет — 1,3
процента[3].

В России же в 1996 году срок до одного года получили 16,1 процента
всех приговоренных к лишению свободы, от одного года до двух лет —
23,1 процента (т.е.всего до двух лет — 39,2 процента), от двух до
пяти лет — 47,1 процента и свыше пяти лет — 13,7 процента (в 10 раз
больше, чем в вышеназванных государствах)[4].
При этом за тяжкие насильственные преступления (убийство, причинение
тяжкого вреда здоровью, изнасилование) в России приговариваются к
лишению свободы всего 1,3–1,8 процента всех осужденных.

В-третьих, поскольку сохранность или же деградация личности
существенно зависят от условий отбывания наказания в пенитенциарных
учреждениях, постольку в современных цивилизованных государствах поддерживается
по возможности достойный уровень существования заключенных (нормальные
питание, санитарно-гигиенические и «жилищные» условия, медицинское
обслуживание, возможность работать, заниматься спортом, встречаться
с родными и близкими), устанавливается режим, не унижающий их человеческое
достоинство, а также существует система пробаций (испытаний),
позволяющая строго дифференцировать условия отбывания наказания в
зависимости от его срока, поведения заключенного и т. п.

Об ужасных условиях содержания подследственных в российских следственных
изоляторах (СИЗО) и заключенных в колониях и тюрьмах написано более
чем достаточно. От себя хотел бы только заметить, что чем больше людей
мы «сажаем», чем бесчеловечнее условия отбывания наказания, тем больше
озлобленных, с нарушенной психикой, приобретших или повысивших свой
криминальный профессионализм людей получаем «на выходе». В мире поняли,
что именно общество прежде всего заинтересовано в гуманной юстиции
и пенитенциарной системе.

Направляя в тюрьмы все больше и больше людей, мы ведь рано или поздно
получаем их «назад» — с «их» нравами, языком, образом жизни. Но тогда
и собществом, со всеми нами происходит то, что зарубежная криминология
давно окрестила «призонизацией» («отюрьмовлением», от англ. prison
— тюрьма) повседневного быта, культуры, языка. Мы это ежедневно наблюдаем
в транспорте, на улицах, слышим с экранов телевизоров… К сожалению,
это старая российская беда. Тюрьма давно вошла в наш быт, нашу культуру
своей «блатной» частью. Достаточно вспомнить тюремный фольклор (от
Кудеяра-разбойника и «Бродяги» до «Мурки» и «Гоп-со-смыком»), прекрасные
«приблатненные» стихи С. Есенина, В. Высоцкого и А. Галича (не случайно
его «Облака» дали название современной радиопередаче для заключенных).
А уж жаргон наших политиков… Добавим к этому, что пенитенциарные учреждения
наряду с безработицей, бездомностью, незанятостью подростков и молодежи
множат ряды «исключенных» (exclusive) — основной социальный резерв
преступности, пьянства, наркотизма, проституции, самоубийств[5].

Приведем некоторые цифры, доказывающие, как велика численность российского
тюремного контингента. Правда, при этом мы столкнемся с рядом трудностей.
Более или менее упорядоченные официальные статистические данные имеются
по СССР (1936–1991 годы; табл. 1)[6].
Сведения по России нам известны за 1989–2001 годы (табл. 2),
но они взяты из различных источников[7]
ина разные моменты времени (на 1 января, на 31 декабря, а то и на
середину года). Ясно, что эти данные разнятся между собой, а потому
в табл. 2 во многих случаях мы приводим не точный показатель, а диапазон.

Таблица 1

Динамика численности заключенных в СССР (1936–1991)

Данные табл. 1 интересны еще и тем, что показывают, как «отец народов»
отблагодарил победителей фашистской Германии: максимум заключенных
и самый высокий уровень (на 100 тысяч жителей) приходится на1948–1953
годы. Миллионы за миллионами советских и российских граждан проходили
через ад ГУЛАГа и его правопреемника — ГУИНа. И выходили (если удавалось
выжить) оттуда со сломанной психикой, искалеченные духовно и физически,
с тяжелейшей формой туберкулеза, с отбитыми почками, отвыкшие отжизни
на свободе, потерявшие за время «отсидки» семью, родителей, обозленные
на все и вся. В результате, по экспертным данным, до 20 процентов
взрослого мужского населения современной России — бывшие заключенные…
Стоит ли удивляться перенесению нравов «зоны» в нашу обыденную жизнь
и, что самое страшное, активному их восприятию — осознанному или неосознанному
— обществом.

Мы видим также, как нарастают показатели во время «застоя», после
хрущевской «оттепели» (минимальные цифры — в 1965–1966 годы), и лишь
горбачевская «перестройка» несколько снизила численность тюремного
контингента, но ненадолго (1989–1991 годы).

Сравнив численность заключенных (на 100 тысяч жителей) в некоторых
странах, мы увидим, что Россия занимает первое место в мире по этому
прискорбному показателю (табл. 3)[8].
На втором месте — США (что также их не красит и лишает меня возможности
признать США вполне цивилизованной страной). С большим отрывом от
них идут Пуэрто-Рико (370), Южная Африка (327) и ряд бывших республик
СССР.

Есть ли выход из создавшейся ситуации? Теоретически — да.
Во-первых, необходима декриминализация (отмена уголовной ответственности)
многих малозначительных проступков. Ответственность за них может быть
предусмотрена в административном или гражданско-правовом порядке.
Это, кстати, несколько разгрузит уголовную юстицию от избытка дел.
Во-вторых, лишение свободы как мера наказания должно, как правило,
применяться только в отношении лиц, совершивших тяжкие насильственные
преступления, при широком использовании иных мер уголовного наказания,
не связанных с лишением свободы за другие преступления. В-третьих,
сроки лишения свободы, назначаемые судами, должны быть значительно
сокращены. Мы уже ссылались на мнение психологов о необратимости негативных
изменений психики у лиц, находящихся в заключении свыше пяти-шести
лет. Имеются и другие доводы в пользу краткосрочного лишения свободы:
сохранение профессиональных навыков осужденного, его семейных отношений,
места жительства, навыков «свободной» жизни. Кроме того, нельзя не
учитывать резкое увеличение динамичности современной жизни. Сегодня
за один год лишения свободы человек теряет в своей жизни то, на что
пару десятилетий тому назад потребовалось бы несколько лет. Иначе
говоря, резко возрастает «цена» минуты, часа, дня, года… В-четвертых,
бесспорно должны быть «очеловечены» условия отбывания наказания в
пенитенциарных учреждениях.

Таблица 2

Динамика численности заключенных в России (1989–2001)

Таблица 3

Число заключенных (на 100 тысяч жителей)
в некоторых странах в 1999 году

К сожалению, я не вижу реальных условий для этих и других
реформ нашего уголовного законодательства, правосудия, пенитенциарной
системы. Ни правосознание населения, ни менталитет законодателей,
ни «политическая воля» высших эшелонов власти не проявляют тенденций
к гуманизации уголовной политики, к пониманию того, что «жесткая политика»,
«усиление борьбы» с неизбежностью порождают результат, противоположный
желаемому.