The Drama of Russian History: System against individuality. By Alexander
V. Obolonsky / Foreword by Vincent Ostrom. Texas A&M University
Press, 2003. 271 p.
Концепция книги — наибольшая удача автора. Он смело делает главной
фигурой истории личность. Не человека, а то лучшее в человеке, что мы
называем божественной искрой в нем. Главная идея книги позволяет синтезировать
достижения и методы сопредельных наук — философии, права, социальных
учений, политологии, политэкономии. Такая концептуальная широта отвечает
нашим представлениям о должном.
Во-первых, этот комплекс делает концепцию универсальной, она применима
к любой стране. Во-вторых, с ее помощью мы исследуем не историю государства,
что чаще всего нам навязывают, а историю человека, жившего в нем. История
становится наукой о становлении свободного человека, о развитии его
самосознания. Как жили, во что верили, как строили свою жизнь люди,
чего достигли, как тому способствовало и способствовало ли государство?
Это интересно каждому. И в-третьих, открывается более глубокий смысл,
позволяющий нам понимать, а что же двигает историю, да и есть ли оно,
это развитие, о котором нам всегда толкуют?
Да, есть, говорит автор. Прошлое России, как и других стран, заряжено
мощным противоречием между двумя главными системами ценностей. Одну
он называет персоноцентрической, главный принцип которой — «признание
неповторимости духовной сущности, автономности и самоценности каждого
человека. Значение человека не сводится к его месту, функции в социальных,
природных или других системах» (с. 12). Вторая — системоцентрическая,
суть которой — «в растворении человеческого “Я” в интересах Империи,
Царственной Особы, Культа, Обычая, Идеологии… Индивид в этих построениях
всегда есть средство и никогда — цель» (с. 12).
Персоноцентризм стремится осуществить неотъемлемые и данные каждому
без исключения человеку не с высоты престола, а от Бога или от природы
(как кто считал) права. Системоцентризм же основан на господстве и подчинении,
на создании иерархии, на привилегиях и насилии. Нетрудно видеть, что
явная или неявная борьба за человека и есть двигатель развития, человеческого
прогресса. Из этого следует: уровень общественного развития страны есть
уровень свободы личности, достигнутый в ней на данный момент.
В первой главе автор предлагает методологически новую схему отечественной
истории. Ясно, что на протяжении большей ее части в стране царила идеология,
создавшая мощнейший, как он называет, «системоцентрический генотип»,
или социально-психологический стереотип поведения человека. Это была
непробиваемая стена, веками укреплявшая власть князей и царей, причем
подданные — от крестьян идо вельмож — если даже и восставали против
верхов, то не с целью освободить человека, а во имя какой-либо нивелирующей
общности или надеясь, что «последние станут первыми». С точки зрения
персоноцентризма отечественный пейзаж до «бунташного» XVII века пустынен.
Этот нулевой уровень свободы и дает возможность А.В.Оболонскому на конкретных
примерах описать сущность системоцентризма, который в допетровской Руси
предстает в не прикрытой налетом цивилизации форме.
Оправдывая название книги, автор сосредоточивает наше внимание на перекрестках
прошлого, т. е. на узловых моментах, когда история могла сойти с наезженной
колеи системоцентризма. Таким перекрестком в XVII веке автор считает
правление образованного и терпимого Лжедмитрия I. Однако новый стиль
поведения властителя не был понят даже его окружением. Таким же трагическим
одиночкой предстает князь В. В. Голицын в правление Софьи, пытавшийся
облегчить участь крестьян, развивать торговлю и ремесла, образование,
городскую жизнь.
Наметившееся было укрепление персоноцентризма было прервано петровским
переворотом. В нашей официальной историографии ему всегда присваивался
большой знак «плюс», но в книге А. В. Оболонского знак меняется, поскольку
петровская модернизация сопровождалась безудержным ограблением населения
и жестоким насилием над ним. Военный в основном прогресс, насаждение
промышленности и образования обесценивались нравственным регрессом,
попросту вымиранием народа. Понятие о праве не возникало, законом по-прежнему
считался указ государя.
Так существенно меняются оценки, совсем иным становится привычный исторический
пейзаж, когда его рассматривают с общечеловеческой точки зрения, вернее,
когда найдена ее творчески плодотворная формула: борьба системоцентризма
против персоноцентризма. Великие фигуры вроде Петра, успешные и энергичные,
теряют весь свой хрестоматийный глянец и стушевываются, а героями видятся
люди, которые укрепляли совсем другие устои, не государственные. Существенно
иным видится и народ, священная корова нашей историографии, который
историки всегда считали правым и справедливым до такой степени, что
договаривались до оправдания и возвеличения восстаний Разина и Пугачева,
разбойничьей казацкой вольницы.
В книге А. В. Оболонского — правоведа и государствоведа — истинным
субъектом истории становятся не массы, не абстрактные силы или «неумолимые
законы», а конкретные люди. Такие как упоминавшийся уже князь В.В. Голицын,
как «верховники»1730года во главе с князем Д. М. Голицыным, пытавшиеся
связать царскую особу договором наподобие английской Великой хартии,
ограничить произвол властителя хотя бы в отношении элиты, что было бы
уже великим делом. Но помешала сама эта элита, испугавшаяся новизны
замысла и не мыслившая жизнь без подчинения. Точно так же почти ничем
кончилась попытка молодой европейски воспитанной принцессы, захватившей
русский престол, ввести понятие общественного договора. Идеи екатерининского
«Наказа» Уложенной комиссии встретили полное непонимание дворянских
депутатов, озабоченных укреплением своих привилегий, а не фиксацией
прав.
Давление на личность одинаково системоцентрического сознания верха-власти
и низа-народа, живших в вечной любви-ненависти, есть всегдашняя доминанта
русской истории. И она вызывала все более жгучую, растущую вместе с
просвещением трагедию одиночек и групп, пытавшихся разорвать или хотя
бы ослабить эту мертвую хватку. Все развитие последующих веков, каким
оно предстает в книге, есть развитие срединного пути (или среднего класса)
— есть развитие законности, борьба за достоинство человека и изменение
гнетущей личность атмосферы жизни. Автор в полном согласии с исторической
истиной утверждает, что постепенное внедрение образования, создание
свободного класса дворян (начиная с указа Петра III, вызванного курьезными
мотивами, но имевшего громадные практические следствия) постепенно меняли
характер общества. Уже к началу XIX века ростки персоноцентризма пробиваются,
а к концу его становятся доминирующими. С этой точки зрения рассмотрены
взгляды декабристов, Чаадаева, Герцена, либералов 60–70 годов, особенно
много сделавших для самосознания нации.
Правда, в этой части книги больше анализируется развитие идей, чем
практики, что, как мне кажется, следствие определенной недооценки роли
дворянства, которое создало высокую русскую культуру, выдвинуло множество
великих людей, достижения которых стали торжеством личного строительства
своей судьбы. Конечно, автор прав, дворяне поддерживали власть и строй,
но не все — эгоистично и слепо, доказательством чего служат земства,
созданные в «недрах самодержавного строя начатки строя конституционного»
(слова С. Ю. Витте из конфиденциальной записки царю 1899 года).
К сожалению, автор мало места уделил этим учреждениям, задуманным в
период реформ для улучшения местных дел, но переросшим в местное самоуправление
и вовсе не потому, что были приняты какие-то новые законы, а потому,
что в них пришли неравнодушные, очень образованные и просвещенные носители
«персоноцентрического мировоззрения». А конфликт между администрацией
и земствами привел к перекрестку, которого в книге нет. Я имею в виду
2-й Общероссийский съезд земцев-конституционалистов 6–9 ноября 1904
года, принявший открытую резолюцию с требованиями к власти провозглашения
и защиты прав человека (совершенно в сегодняшних формулировках этих
понятий) и законодательного представительства. С этих трех дней в России
начался переход от неограниченной монархии к ограниченной. Трагедия
заключалась в том, что эти люди пришли к власти не тогда же, когда осуществились
их требования, а через 12 лет, и они не смогли уже сдержать отвращение
народа к модернизации и к личной, не общинной, ответственности.
Но, впрочем, это не столько критика, сколько солидарное чтение, когда,
согласившись с концепцией автора, начинаешь применять ее сам.
И недаром она прекрасно работает при анализе советского строя, показывает
самое его системоцентрическое существо. У нас в общественном мнении
все никак не могут решить, чем была революция? В книге дана взрослая
научная оценка: радикалы ленинского типа отнюдь не прокладывали путь
к свободе, а напротив, осуществляя «народные чаяния», возвращали и вернули,
в конце концов, весьма понятный народу примитивно организованный строй.
Верный признак добротности концепции— возможность ее применения к современности.
В книге исследуется наш сегодняшний перекресток, рассмотрены альтернативы
последних десяти лет после падения советского строя и показаны реальные
опасности многих тенденций. Они исходят как от «экономизма» демократов,
хорошо описанного в книге, так и от попыток «укрепления вертикалей»,
государственного контроля и поглощения инициативы. Мы узнаем в последних
все те же системоцентрические государственнические поползновения.
Удивительно, что негативно изображенная наша история, после каждого
перекрестка упорно сползавшая в проторенную системоцентрическую колею,
для чего не требовалось ни ума, ни нравственных усилий, не вызывает
у меня и, думаю, не вызовет у читателя разочарований. История тяжелая,
удручающая, но не безнадежная. Дело в том, что научный подход, научная
истина, как бы эмоционально горька она ни была, никогда не рождает пессимизма.
Как правильная хирургическая операция, она вызывает только положительные
чувства и даже вдохновение, поскольку обращает нас к подлинному познанию
и к смыслу нашей истории. Целому народу или хотя бы его рефлексирующей
части, по привычке называемой нами интеллигенцией, как и отдельному
человеку, необходимо знать о себе горькие истины. И даже не ради покаяния,
но ради будущего.
Вот почему книга будет полезна не только для ученых, коих интересует
сухой остаток принципов и фактов, но и любому читателю. Тем более что
в ней очень хорошо сочетается научный стиль изложения с живописными
примерами из литературы, она даже изобильно украшена множеством поэтических
строк.
Следует добавить еще, что к англоязычной версии книги, написанной автором
и изданной теперь в Техасском университете, предисловие написано известным
правоведом Винсентом Остромом, чья книга «Смысл американского федерализма»
вышла у нас несколько лет назад.
