«Умерли все. Осталась одна Таня»

И стал я гранитным, а был я живым.
Борис Слуцкий

Вообще-то это книга для специалистов. Она результат объединенных усилий историков и медиков, в том числе — военных, а также биологов и архивистов. Но ее невредно прочесть и «рядовому читателю». Не случайно издание вышло под двумя грифами — Академии военно-исторических наук (АВИН) и британской благотворительной организации The Wellcome Trust. Джон Барбер, профессор политических наук из кембриджского Королевского колледжа, научный редактор книги, написал к ней предисловие со ссылками на англоязычные труды.

Голод как медико-биологический, антропологический и социальный феномен существует и сегодня, и не только «где-то в Африке», но и у нас. По данным ВОЗ 1998года, в России недоедал каждый третий ребенок в возрасте до двух лет. Еще и поэтому о голоде и его последствиях — в том числе отдаленных— необходимо знать как можно больше.

Кроме того, выросло уже два поколения, которые «вторую мировую уже немного путают с троянской». Однако же именно историческая память является одной из основ личного самоопределения. А люди, лишенные исторической памяти, не могут обладать гражданским самосознанием. Поэтому ответственные усилия, направленные на понимание того, что с нами случилось, какой ценой мы победили — не в качестве державы, а на уровне человеческих судеб, т. е. жизни и смерти таких же, как каждый из нас, — должны быть отмечены вниманием социума. Этого достаточно, чтобы читатели заметили обсуждаемую книгу, тем более что тираж ее— всего 800 экземпляров.

Оказывается, о ленинградском голоде, да и вообще о блокаде мы знаем далеко не все. Знаете ли вы, сколько людей умерло в блокаду? Знаете ли вы, как спасались безнадежные? Как умирали, казалось бы, благополучные?

Сгоревшие Бадаевские склады — это случайное попадание или стратегия гитлеровцев? Каннибализм в вымершем городе — это продукт воображения, единичные случаи или явление, реально имевшее место, хотя и в ограниченном масштабе?

Что стало с выжившими детьми — выжили ли они только физически? Остались навеки травмированными душевно или вернулись к полноте жизни?

И наконец: блокадный голод — это одно из фатальных следствий общей неразберихи первых месяцев Отечественной войны или же результат стратегических и тактических просчетов?

Оказывается, точных цифр умерших в блокаду у нас нет до сих пор. Нижняя оценка —625 тысяч человек, чья смерть за 11 блокадных месяцев была зарегистрирована только городскими ленинградскими загсами. Но блокадники умирали тысячами, уже выехав за пределы собственно города. Кроме того, на смерть были обречены тысячи беженцев из других мест (Прибалтика, Карелия), которым в Ленинграде было отказано в продовольственных карточках: это были изначально как бы тени, а не полноправные граждане.

Верхняя оценка жертв блокады колеблется около цифры два миллиона человек, но даже после рассекречивания государственной статистики эти данные невозможно уточнить— документы не сохранились. Так что получение более точного ответа — задача для источниковедов, владеющих сложными методиками сопоставления разноречивых косвенных данных.

При всем том очевидно, что подход руководства страны к судьбе «колыбели революции» как бы запрограммировал то, что случилось уже через два месяца после начала Отечественной войны. Даже после изменения внешних границ в результате войны с Финляндией Ленинград оставался огромным городом, расположенным крайне невыгодно в военно-стратегическом отношении, оторванным от ресурсов. К началу Отечественной войны в Ленинграде проживало около трех миллионов человек, из которых около половины составляли дети и неработающие граждане. Значительная доля ленинградских медиков, мобилизованных в свое время на финский фронт, осталась в армии.

Блокада Ленинграда, официально объявленная только 8 сентября, на деле началась уже 27 августа, когда из города нельзя было выехать даже на пригородном поезде. А что происходило в этом промежутке времени, т. е. в течение двух недель?

Прежде всего, не происходило почти ничего из того, что должно было происходить. Не было немедленной ревизии наличных запасов продовольствия; как можно судить, не было даже планов рассредоточения этих запасов по разным складам и базам. Не были загодя уменьшены нормы снабжения населения. А ведь Ленинград всегда питался «с колес»! Более того, в 1941 году город на Неве, во тличие от Москвы, в основном отапливался печами, а на кухнях не было газа. Так что дрова и керосин были действительно нужны как хлеб.

Если о катастрофе с продовольствием руководство города стало догадываться лишь в конце августа, то точные сведения оно и вовсе получило лишь 12 сентября, проведя ревизию после пожара Бадаевских складов.

Широко известный факт пожара Бадаевских складов осмысляется иначе, если знать, что именно на эти склады в два приема врагом было целеустремленно сброшено несколько сот зажигательных бомб. Одновременно противник бомбил и продовольственные магазины. Очевидно, что замысел уморить Ленинград голодом был стратегической альтернативой военному штурму, и соответствующий план был достаточно детально разработан немецким командованием.

К такой перспективе город был совершенно не готов. Тоталитарный режим, как известно, эффективно обеспечивал выполнение любых своих приказов. Но одновременно любая инициатива снизу, включая действия, вызванные очевидной государственной необходимостью, блокировалась. Приходилось ждать, пока Центр — т. е. Москва, а вовсе не ленинградский горком ВКП(б), как можно было бы подумать, издаст соответствующее распоряжение. Трудно поверить, но к 1941 году — т. е. уже после войны с Финляндией — власти Лениграда не имели четкого плана мобилизационных мероприятий.

Еще труднее поверить в то, что 5 июня(!)1941 года Сталин отреагировал на планы частичной эвакуации Москвы резолюцией, адресованной В. П. Пронину (тогдашнему «Лужкову»): «Комиссию по эвакуации прошу ликвидировать. Когда нужно будет и если нужно будет подготовить эвакуацию — ЦК и СНК уведомят Вас». (К этому моменту немцы уже год, как были в Париже.)

Что удивительного, что летом из Ленинграда для нужд Северного фронта вывозились продукты из Госрезерва? Солдат нужно было кормить. Сталина и в дальнейшем мало интересовали судьбы гражданского населения Ленинграда, а в возможности «дороги жизни» через Ладожское озеро он вообще мало верил. Планы воздушной эвакуации из Ленинграда осенью 1941 года предусматривали прежде всего вывоз сотрудников оборонных предприятий — Кировского и Ижорского заводов, чтобы, перебазировавшись на Урал, они могли начать выпускать танки.

Напомним, что только после начала массовой эвакуации в январе 1942 года страна узнала о голоде в Ленинграде.

Ленинградские медики в силу ряда причин, среди которых не последнее место занимает и то, что в городе оставались крупнейшие врачи — интеллигенты старой закалки, были не худшим образом подготовлены к военному положению. Но не к голоду как таковому! В частности, в номенклатуре болезней до декабря 1941 года вообще не фигурировала «алиментарная дистрофия»; выявление симптомов дистрофии и понимание того, что дистрофику нужно не только питание, но и лечение, пришли вместе с трагическим опытом. Вофициальной медицинской статистике «алиментарная дистрофия» как причина смерти появилась лишь в 1943-м.

Малоизвестный факт: «дорога жизни» по льду Ладожского озера стала действовать уже в ноябре 1941-го, но массовая эвакуация по ней началась лишь в январе 1942-го, к тому же — во время сильнейших морозов, а до того трасса использовалась преимущественно для перевозки военных грузов.

Тем временем город вымирал. Свидетельств того, как это происходило, накопилось много; мы знаем, что немало людей выжило благодаря силе духа. И все же глава, написанная Светланой Васильевной Магаевой, доктором биологических наук, которая в блокаду находилась в детском доме, поражает сочетанием научного анализа с личными впечатлениями, ныне представленными уже через призму жизненного и научного опыта.

Так, Магаева описывает смерть двух сестер — благополучных девочек, попавших в детдом как бы «из доброго старого времени»— среди детдомовцев это были единственные дети, не затронутые дистрофией. Детдомовские дети спокойно относились к артобстрелам и воздушным тревогам — их успели приучить к этому родители. Для новеньких первый же артобстрел оказался шоком. Во время второй воздушной тревоги обе девочки внезапно умерли.

Да и девочка Светлана, собственно, также ступила «за порог» — ее дыхание не замутило зеркала, и девочку повезли в покойницкую. Но по дороге туда констатировавшая смерть врач в какой-то момент засомневалась, повернула каталку, затащила ее в свой кабинет, разожгла там керосинку и ввела — не то умирающей, не то умершей — глюкозу. Вот поэтому сегодня мы и можем из беспристрастных уст медика узнать и о том, как умирали, и о том, как выживали.

Как специалист по психосоматической медицине С. В. Магаева анализирует случаи, когда, казалось бы, абсолютно обреченные, высохшие как мощи дети-дистрофики продолжали жить ради выхаживания своих младших братьев и сестер, но умирали сразу после того, как те уходили из жизни.

Немало крупных ученых-медиков и физиологов оставались в Ленинграде по своей воле, хотя им предлагали эвакуироваться. Владимир Георгиевич Гаршин (о нем мы знаем преимущественно в связи с жизнеописанием Ахматовой) был крупнейшим патологоанатомом. «У меня была только воля», — написал он в своих воспоминаниях. Тратя последние силы, чтобы добираться до прозекторской своего института, он получил бесценные данные, необходимые для определения тактики борьбы с дистрофией и ее последствиями. Физиолог с мировым именем, академик А.А.Ухтомский не только отказался эвакуироваться, но до самой смерти (летом 1942-го) продолжал научную работу. Возможность противостоять умиранию, как писал известный ленинградский психиатр Т.Я.Хвиливицкий, во многих случаях «обеспечивалась мобилизацией высших проявлений душевных качеств».

Каннибализм в городе действительно был; по крайней мере, уголовная статистика зафиксировала 26 случаев в декабре 1941-го, 366 — в январе 1942-го и почти 500 — за две февральские недели 1942 года, после чего этот вид преступления идет на спад и исчезает к 1943 году.

А какова судьба выживших ленинградцев, в особенности детей, у кого блокада пришлась на самый уязвимый период формирования организма? Выжившие тогда — сегодня пожилые люди с высоким риском развития атеросклероза, диабета, специфических форм гастрита, нуждающиеся в медицинской и социальной поддержке. Каким образом блокада отзовется в жизни следующих поколений — мы пока не знаем.

По прогнозам экспертов, ХХI век будет эпохой локальных военных конфликтов и разнообразных экстремальных ситуаций, обусловленных не только природными и техногенными катастрофами, но и чудовищными событиями наподобие терактов 11 сентября2001 года. «Зеленая революция» ликвидировала неизбежность стихийного массового голода, но от голода «рукотворного», голода в мире изобилия по-прежнему не застрахован никто.