Исторический флогистон

В последние годы у нашей читающей публики приобретают все большую популярность всевозможные версии «альтернативной истории». Талантливые и не лишенные воображения авторы соревнуются в попытках дать на вопросы «если бы да кабы» менее тривиальные ответы, нежели: «был бы целый огород». Читатели с удовольствием подобную литературу потребляют, и нередко по поводу новых способов трактовки исторических событий и персонажей случается большой шум. Значительно меньше — если не сказать никакого — внимания уделяется тем версиям истории, которые вышли из употребления, не принимаются всерьез никем или почти никем. Между тем в отличие отестественно-научных гипотез, вроде представлений о существовании особого начала горючести флогистона, исторические версии не умирают, принеся посильную пользу. Их судьба совершенно иная.

В рассматриваемой нами книге, не снискавшей, кажется, особой известности ни у советского, ни у мирового читателя, содержится убийственная концентрация исторического «флогистона», поставленная на службу идеологическим целям. Перед нами мир, в котором на знаменитых сталинских «Московских процессах» выяснилась вся правда про троцкистско-бухаринских заговорщиков против Советской России, а три увесистых тома судебных отчетов с их показаниями являются авторитетным источником, на основе которого можно развернуть не один десяток страниц «прагматического» исторического повествования.

В 1947 году прошло всего десять лет с тех пор, как на драматическом судебном действе в Колонном зале Дома союзов были обнародованы все захватывающие подробности этого конспирологического детектива. Пройдет еще девять лет, и после ХХ съезда ссылки на материалы сталинских процессов как метод выяснения истины и источник исторической информации станут попросту неприличны, а в умах тех, кто будет интересоваться этим периодом, навсегда закрепится «антисталинская» версия происшедшего (авторы рассматриваемой книги несомненно назвали бы ее «троцкистской»). Пройдет еще тридцать лет, и на волне перестройки, в каноническом изложении «Огонька», антисталинская версия приобретет характер незыблемой и неоспоримой истины. С «флогистоном» в этой области исторического знания будет навсегда покончено. Точнее, не навсегда, а еще лет на десять. Со второй половины 1990-х, в качестве сперва робкой, а затем все более и более мощной реакции на санкционированную авторитетом А.Н.Яковлева ясную картину мира, возрождается сталинистская реакция, в виде «ревизионистских» версий истории, в которых задаются крамольные вопросы: «А может быть, Бухарин и впрямь был вредитель и шпион?», «А не кажется ли вам, что Тухачевский и впрямь хотел стать красным Бонапартом?..» Из маргинальной печати эти версии просачиваются в «мейнстрим». И вот уже объемистый, но исторически беспомощный панегирик Владимира Карпова «Генералиссимус» вслед за прохановским «Господином Гексогеном» занимает первые строчки в топ-листе продаж крупнейших книжных магазинов. Новая правда об Отце и Учителе возвращается к нам в качестве разоблачения разоблачений…

На этом фоне книгу американских прогрессивных журналистов Майкла Сейерса и Альберта Кана, будь она сегодня переиздана, ожидал бы несомненный успех у читателей, несмотря на то что альтернативной во все стороны литературы ныне в избытке. Во-первых, книга написана живым репортерским языком, сочетающим умение рисовать запоминающиеся портреты и яркую картину событий со всяким отсутствием рефлексии. Несомненная классика того, что принято считать «американской журналистикой». Во-вторых, основная идея книги как нельзя более популярна у современного нашего читателя: «Всюду заговоры. Всё — пропаганда». Английский оригинал книги имеет и по сей день труднопереводимое название: “The Great Conspiracy” (буквально «Большой заговор», а на свой вкус я бы перевел как «Большая возня»). Наконец, в-третьих, книга на удивление политкорректна и выдержана в духе последних требований внутренней и внешней политики. В ней есть хорошее, мудрое и миролюбивое советское государство. В ней есть плохие, коварные и ведущие против него борьбу политэмигранты всех мастей во главе с коварным ловчилой-комбинатором Троцким. Вней есть злая, фанатически-антибольшевистская Европа, для которой ее капиталистическая идеология важнее всего. В ней представлена, наконец, великая, прагматично-конструктивная, миролюбивая, справедливая и дружественная ко всему прогрессивному Америка, в лице президентов Вудро Вильсона и ранклина Рузвельта всегда готовая пойти навстречу справедливым социалистическим чаяниям русского народа и здравому смыслу большевиков. Становится понятно — в каком образе готовы видеть себя американцы в отношениях с Россией и русскими, если они отказываются от маски враждебности времен «холодной войны», явно позаимствованной из гардероба туманного Альбиона.

Сюжет книги предельно прост, при всех ее авантюристических перипетиях.

В первой части, «Революция и контрреволюция», на сцене появляется американский майор Реймонд Робинс, прибывающий в Россию летом 1917 года с миссией Красного Креста, для того чтобы содействовать продолжению участия России в мировой войне. Робинс, в отличие от зашоренных дипломатических чиновников, пытается честно разобраться в происходящем в России и приходит к выводу, что в стране есть одна сила — большевики. И пытается наладить контакты с ними, уговорив их продолжать войну. В этом благородном деле к нему присоединяется и британский агент Брюс Локкарт. Большевики вместе с Лениным не против воевать, но требуют западной помощи и гарантий. Однако недальновидные правительства стран Антанты ненавидят большевиков и пытаются их свергнуть, для чего в Россию отправляется великий супершпион, гений разведки Сидней Рейли.

Описывается появление этого господина весьма эффектно, так что сложно отказать себе в удовольствии пространно прицитировать, дабы дать читателю представление о стиле книги:

«В ту весну в Петрограде появился некий господин Массино. Он называл себя “турецким коммерсантом”. Это был бледный, длиннолицый, хмурый человек лет сорока с лишним, с высоким покатым лбом, беспокойным взглядом и чувственными губами. Держался он очень прямо, по-военному, отличался быстрой, почти бесшумной походкой. По всем признакам он был богат; он нравился женщинам. В напряженной атмосфере советской столицы господин Массино с невозмутимым апломбом занимался своими делами. По вечерам он часто заглядывал в ресторан Палкина — излюбленное убежище антисоветских элементов. Хозяин ресторана Сергей Палкин почтительно приветствовал его. В маленькой душной комнате позади зала господин Массино встречался с таинственными мужчинами и женщинами и хитро беседовал с ними. Одни говорили с ним по-русски, другие по-французски или по-английски. Господин Массино владел многими языками…

Когда весной 1918 года советское правительство, опасаясь немецкого наступления, переехало в Москву, господин Массино двинулся за ним следом. Но в Москве томный богатый восточный купец преобразился. Теперь он ходил в кепке и кожаной куртке. Он бывал в Кремле. Когда у ворот его останавливал комсомолец-латыш из охраны правительства, господин Массино предъявлял ему советский документ на имя Сиднея Георгиевича Релинского, агента уголовного отдела петроградской ЧК.

“Проходите, товарищ Релинский!” — говорил латыш часовой.

В другом районе Москвы в роскошно обставленной квартире известной балерины Дагамары К. господин Массино, он же товарищ Релинский из ЧК, фигурировал как мосье Константин, агент английской разведки. Кто он был — о том знал сотрудник английского посольства Брюс Локкарт: “Сидней Рейли — таинственная фигура английской агентурной разведки, заслуживший репутацию лучшего в Англии шпиона”» (с. 37–38)

Походя и почти что шутя «обер-шпион» устраивает множество заговоров, включая знаменитый левоэсеровский мятеж 6 июля. Но все эти заговоры так же шутя проваливаются, и Рейли приходится скитаться, непрестанно меняя облик, по раздираемой гражданской войной стране, а странам Антанты — делать ставку на прямую интервенцию в Россию. Неудачный, если не сказать более, ход этой интервенции описывается авторами с патетической иронией и естественным стремлением обелить свою страну. Главным героем на соответствующих страницах становится генерал Гревс, посланный командовать оккупационными войсками во Владивостоке и щепетильно соблюдающий политическую корректность даже ценой конфликтов с другими союзниками-оккупантами и русскими белогвардейцами. Другой герой — благородный президент Вудро Вильсон, пытающийся на конференции в Версале решить русский вопрос справедливо и с уважением к голосу народа России. Вильсону за свою идеалистическую справедливость едва не случается поплатиться жизнью. Коварные британо-французские союзники планируют дать слишком уж демократичному президенту мороженое, зараженное инфлюэнцей. Причем, как утверждает достоверный американский свидетель, находившийся при Вильсоне, «первые признаки болезни появились у президента Вильсона именно в Париже, и вскоре затем он стал чахнуть, снедаемый смертельной болезнью» (с. 75). Но все усилия Вильсона разбиваются о политических интриганов — Черчилля, Клемансо, маршала Фоша, за которыми стоят могущественные финансовые интересы, о которых авторы книги говорят вполне откровенными цитатами из документов и прессы того времени вроде такой: «Сибирь — самый большой приз для всего цивилизованного мира со времен открытия обеих Америк» (с. 115).

Часть вторая, «Тайны “санитарного кордона”», посвящена антисоветскому заговорщическому шуму в Европе в межвоенное затишье. Здесь в центре повествования вновь Сидней Рейли, оказавшийся внутри большого белоэмигрантского заговора, возглавляемого объединением бывших русских промышленников — Торгпромом. Рейли плетет интригу за интригой, возлагая большие надежды на известного эсера-террориста Бориса Савинкова. Но вновь у него все срывается — столь незадачлив, видимо, был супершпион. Сперва нелегально проникший в Россию, чтобы стать в ней диктатором, Савинков был арестован и сразу же по аресте перековывается в друга большевиков, а потом гибнет втюрьме. Затем сам Рейли отправляется на короткую встречу с могущественными заговорщиками внутри Советской России инаобратном пути гибнет якобы случайно от пули советского пограничного патруля. Столь же печальная участь постигает и торгпромовский заговор. Едва ему удается установить контакты с могущественной подпольной Промпартией во главе с инженером Рамзиным, как Промпартия оказывается на скамье подсудимых, Рамзин во всем сознается, быстро выходит после приговора к расстрелу на свободу, а потом и получает орден Ленина и Сталинскую премию за свои изобретения. От всей этой ошеломительной истории остается только изумление — что это за заговорщики, которые только и делают, что проваливаются. Приходится выходить из того «возможного мира», который создают Сейерс и Кан, и вспоминать о самом могущественном кукловоде, в значительной мере стоявшем за всеми этими заговорами — ОГПУ с его бесподобным «Трестом», «заговором-симулякром», к которому было стянуто большинство заговорщических нитей, сплетенных «гениальным разведчиком», и который в итоге и оказался единственным сколько-нибудь успешным «антисоветским заговором» 1920-х годов.

Часть третья, «”Пятая колонна” в России», самая объемистая и долженствующая содержать квинтэссенцию того самого исторического флогистона, о котором говорилось выше, оказывается неожиданно скучной. Абсолютное большинство фактов, изложенных в повествовании, как признают сами авторы, «приводится по материалам процессов, проходивших в Военной коллегии Верховного Суда СССР в Москве в августе 1936 г., в январе 1937 г. и в марте 1938 г. Диалоги и события, связанные непосредственно с Троцким и его сыном Седовым, в случаях, не оговоренных в тексте, заимствованы из показаний обвиняемых по этим процессам» (с. 222). Однако пересказывать драматургическое произведение — «Московские процессы» — в прозе не проще, чем превратить шекспировские «хроники» обратно в историю, и со своей задачей авторы явно не справились. Показывая «путь измены» Троцкого в тщеславной погоне за властью, они не слишком старались логически увязать свое повествование с предыдущими главами, и перекинутые мостики, соединяющие международный антисоветский «крестовый поход» и троцкистскую «пятую колонну», оказываются слишком уж надуманными, заговоры большие и малые никак не выстраиваются в систему, и на что рассчитывают заговорщики в своей деятельности, остается решительно непонятно.

Однако явные недоработки на уровне архитектоники повествования Сейерс и Кин стараются вслед за сталинскими драматургами дополнить яркостью пикантных деталей. Особенно им удался наглый бесстыдный заговорщик Генрих Ягода, у которого в жизни была только одна цель — захватить власть. «УЯгоды была собственная концепция государственного строя, который должен быть установлен после свержения Сталина. Новое государство будет создано по образцу нацистской Германии, говорил он Буланову. Сам Ягода станет во главе его. Рыков займет место Сталина в качестве секретаря реорганизованной партии; Томский будет секретарем профсоюзов, которые должны находиться под строгим военным контролем, наподобие нацистских рабочих батальонов; “философ” Бухарин, как называл его Ягода, “будет у него не хуже доктора Геббельса”. Что касается Троцкого, Ягода не был уверен, что разрешит ему вернуться в Россию; это будет зависеть от обстоятельств» (с. 288). Ягода хочет разработки методов «убийства с гарантией». Сперва он исследует яды, затем находит другой путь— медицинского убийства. История «врачей-убийц», соблазненного Ягодой угрозами и посулами доктора Левина и запуганного Левиным шарлатана-изобретателя доктора Казакова — наверное, самое жуткое и трагическое место во всей книге. Убивают астматика Менжинского, затем сердечника Куйбышева, а потом предпринимается самое страшное и циничное убийство Максима Горького, под которое Ягода в речи перед врачами подводит основательную теоретическую базу: «Алексей Максимович — человек, очень близкий к партийному руководству, человек, очень преданный той политике, которая ведется сейчас в стране, преданный лично Сталину, человек, который никогда не изменит, никогда не пойдет с нами по одному пути. А вы знаете, с другой стороны, каким авторитетом пользуется слово Горького у нас в стране и далеко за ее пределами, каким влиянием он пользуется и как много вреда он может сделать своим словом нашему движению. Нужно вам решиться на это, и вы пожнете плоды при приходе новой власти… Это неизбежно, это — момент исторический, это — историческая необходимость, это — этап революции, через который мы должны будем пройти…» (с. 300). «В отношении Алексея Максимовича — если верить признаниям Ягоды — установка была такая: применять ряд средств, которые были вобщем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились камфара, кофеин, кардизол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он получал до сорока шприцев камфары… в сутки. Для него эта доза была велика… плюс две инъекции дигалена… плюс четыре инъекции кофеина… плюс две инъекции стрихнина» (с. 302). То, что после подобной химической атаки, если внее верить, «18 июня 1936 г. великий советский писатель скончался», удивления, право же, не вызывает.

Столь же драматично изложены авторами история троцкистского вредительства, история эмигрантских интриг Троцкого и его ставки на фашистов, на поражение СССР; история заговора Тухачевского; наконец, описаны сами «Московские процессы», берущиеся ниоткуда, точно козырной туз Сталина из рукава, и сразу же бьющие все замыслы заговорщиков. Внимание привлекает характеристика Вышинского, данная присутствовавшим на процессах и вполне поверившим в их подлинность послом США Джозефом Дэвисом: «он очень похож на Гомера Каммингса — такой же спокойный, бесстрастный, рассудительный, искусный и мудрый. Как юрист я был глубоко удовлетворен и восхищен тем, как он вел это дело» (с. 340). Не случайно, видимо, потом Вышинского перебросили из прокурорского в дипломатическое ведомство… Венчает главу история убийства Троцкого при помощи ледоруба Фрэнком Джексоном, сообщившим арестовавшей его мексиканской полиции: «Троцкий погубил мою душу, мое будущее, осквернил мои чувства. Он меня превратил в человека без имени, без родины, в инструмент Троцкого. Я зашел в безвыходный тупик… Троцкий смял мою жизнь, как мнут в руках клочок бумаги…» (с. 362). В этой исповедально-разоблачительной патетике многое становится понятнее, если вспомнить, что принадлежит она выдающемуся разведчику, Герою Советского Союза, Рамону Меркадеру…

Не будем останавливаться на содержании заключительной четвертой книги, «От Мюнхена к Сан-Франциско». Она обращена прежде всего к американскому читателю и посвящена дискредитации тех сил в Америке, которые в годы Второй мировой войны выступали против союза с СССР. Пройдет весьма немного времени, и именно представители этого направления создадут знаменитую комиссию по расследованию антиамериканской деятельности во главе с сенатором Маккарти, произведут масштабную зачистку американского политического и журналистского класса от просоветских элементов, подобных авторам книги — Сейерсу и Кану. Книги, аналогичные “The Great Conspiracy”, окажутся в США решительно невозможными, а Троцкий возьмет над Сталиным посмертный реванш в идеологии 1960-х…

Битву за умы Америки Сталин в итоге проиграл. Зато, похоже, он выигрывает битву за умы современной России. Это не случайно— несмотря на всю свою ходульность, конспирологические теории более популярны и интересны ныне, нежели не конспирологические и антиконспирологические. Заговор — это система, в которой все просто, все ясно и понятно, кто в чем виноват и куда надо бить. Заговор — это, наверное, одна из самых удобных форм логического упорядочивания политической действительности. В хаотической борьбе политических сил составить заговор — означает создать хоть какую-то политическую иерархию, а разоблачение заговора позволяет придать политической борьбе известный смысл, каким-то образом организовать действительность, но, в то же время, выкинуть оппонентов за поле этой борьбы. Поэтому не случайно, что в описываемых Сейерсом и Каном больших и малых заговорах против Советской России и ее всесильного диктатора центральное место занимают их фальсификации — провокации, «игра втемную», да и прямые постановочные действа. Именно эти заговоры и позволяли сталинской системе власти столь успешно существовать долгое время. Создание, а потом разоблачение заговоров было для сталинской власти исключительно важным источником легитимности…

Не исключено, впрочем, что и развеяние исторического флогистона «Московских процесов» понадобилось нынешним заговорщикам исключительно для того, чтобы на «обратном ходе» легитимизировать сталинский вариант истории. Оправдать его уже на века через очередное возвращение конспирологической версии событий.