Детский новогодний праздник: сценарий и миф

Мир советского ребенка, как известно, тщательно контролировался со стороны взрослых. С одной стороны, жизнь ребенка непосредственно включалась в общественную жизнь советских взрослых: ребенок ходил вместе с родителями на демонстрации, читал со сцены стихи на празднике, посвященном дню Великой Октябрьской социалистической революции, выслушивал политинформации по школьному радио и пр. С другой стороны, моделировался собственно детский микрокосм, во многом дублирующий взрослый, — пионерская организация. Течение детской жизни подчинялось организованному руслу «правил пионерского поведения» и «законов пионерии»[1]. Регламентировались детское время и пространство, повседневность и праздники. О последних и пойдет речь.

Приходится признать, что кажущаяся пестрота и многообразие детских (впрочем, и взрослых) праздников лишь следствие «оптического обмана зрения». И дело даже не в том, что массовый праздник проводится по заранее составленному сценарию, который варьируется весьма незначительно[2], а в особых культурных механизмах, обеспечивающих повторяемость определенных, значимых для общества форм поведения. К таковым и относится праздничный поведенческий комплекс — обязательная составляющая любой традиции. Этот комплекс представляет собой последовательность ритуализованных действий. Но отличительной чертой именно современного, и в частности советского, ритуала является несинкретичность действия и слова. Словесный компонент советского ритуала — сценарий — существует отдельно, в письменном (печатном) виде. При этом особенностью его бытования является типичный для постфольклорной стадии культуры способ трансмиссии: переписывание и перепечатывание. Таким же образом передается, например, распространенный жанр современного фольклора — девичий альбом[3]. В этой связи можно говорить о принадлежности такого типа текстов, как сценарий праздника, к области словесного творчества, а не к сугубо этнографическому явлению. Соответственно и методы его описания должны носить междисциплинарный характер. Предмет исследования — методические разработки внеклассного досуга и отдыха детей — необходимо рассматривать как сложную, внутренне неоднородную систему, нуждающуюся в корректном описании научными методами. Сегодня же по отношению к этому материалу доминирующими оказываются публицистический и педагогический дискурсы. Явственно ощущающийся в настоящее время дефицит не ангажированных аналитических исследований в области изучения «культурно-развлекательной» деятельности образовательных и воспитательных учреждений может быть преодолен за счет применения к указанному материалу культурно-антропологических методов исследования.

Наш исследовательский интерес сосредоточен на одной разновидности советского детского ритуала и его вербальной составляющей — новогоднем празднике.

Он открывает годичный цикл календарных советских праздников: общегосударственных (День международной солидарности трудящихся 1 Мая, годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, День рождения В. И. Ленина, День Конституции и пр.) и специализированных (День лесника, День космонавтики, День милиции, День театра и пр.). Составители советского календаря (календаря нового времени и новой жизни) стремились упорядочить жизнь советского человека, максимально заполнив его календарь «новыми» праздниками. По сути, создавалась календарная сетка, эквивалентная церковной, с чередованием будних и праздничных дней (с преобладанием последних, что было и в церковном календаре). Как замечает адепт «новых советских обычаев», «складывающиеся тысячелетиями народные обычаи заключают в своих формах, а иногда и содержании, много такого, что может быть с успехом наследовано нами и использовано при создании нового»[4]. Детский календарный цикл в основном совпадает с взрослым, разве что с добавлением собственно «детских» праздников: день рождения пионерской организации, «день (сезонного: осеннего, зимнего и т. д.) именинника» и пр.

Одним из самых популярных (в силу разных причин) стал именно новогодний ритуал. Существенно, что в советское время этот праздник становится общественным, хотя сохраняется и собственно традиционный семейный вариант. Но показательно, что семейный вариант — это лишь составная часть общественного ритуала, потому что Новый год советским обществом обязательно встречается публично (детские елки, корпоративные (производственные) вечеринки). Наряду с этим, в настоящее время усиливается тенденция отмечать этот праздник дома, в кругу семьи. Хотя не случайно, что неотъемлемой частью стереотипа «достойной встречи Нового года» является наличие в доме телевизора (этот стереотип растиражирован и массовой культурой, ср. мультфильм «Зима в Простоквашино»). По мнению И.А. Разумовой, «телевизор превратился в ритуальный предмет, прежде всего благодаря празднованию Нового года. Даже если его не смотрят в течение всей праздничной ночи, то время кульминационного момента и ритуальной паузы сверяют по бою курантов «по телевизору”»[5]. Нам важно обратить внимание на то, что телевизор служит посредником и одновременно формой приобщения ко «всему советскому народу» — коллективность встречи Нового года как раз и манифестируется в «сидении у телевизора». Причем передачи, которые показываются по телевизору («Голубой огонек» и т. п.), тоже призваны означить общественный, а вовсе не семейный характер праздника — публичная (пусть и муляжная отчасти) трапеза за общим столом.

Непосредственно же коллективная встреча Нового года осуществляется, как уже отмечалось, на общественных мероприятиях. Причем дата встречи может приходиться как на канун праздника (последние числа декабря) — и это характерно для взрослой аудитории, — так и на январь: даты детской елки свободно располагаются вокруг известной ночи и приходятся на весь период зимних школьных каникул. Тем самым заявляется значимость именно общественной встречи Нового года: участие в коллективном празднике — это акт приобщения к календарному событию, а вовсе не вечер в кругу семьи с шампанским.

Это исследование и посвящено такому общественному мероприятию, предназначенному для детской аудитории, — детской елке. Согласно ранее заявленному раздельному существованию в советской ритуальной традиции акционального и вербального компонентов (ход ритуала как последовательность действий и словесное описание этого хода — сценарий) обратимся к анализу структуры и семантики детского новогоднего ритуала, пользуясь сценариями, бытовавшими «на местах»[6].

Работ, посвященных современной стадии детского новогоднего сценария, практически нет. Исключение составляет статья С. Б. Адоньевой «История современной новогодней традиции», в которой детская елка представлена в историческом аспекте[7]. Так, Адоньева отмечает, что в первые пятнадцать лет советской власти Новый год официально не считался праздником (вплоть до 1935 года). Но в конце 1935 года появляется статья П. Постышева «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку» (Правда, 1935, 28 декабря), которая становится директивой к разработке советского детского новогоднего ритуала.

Действительно, как уже отмечалось, елка вскоре принимает официальный статус как мероприятие образовательных и воспитательных детских учреждений. Тем самым из семейного праздника елка становится праздником общественным. В результате такого санкционирования формирование традиции празднования происходит очень быстро (в считанные месяцы). В периодической печати, предназначенной для воспитателей («Молодежная эстрада», «Затейник», «Клуб и художественная самодеятельность», «Вожатый»[8]), появляются статьи, в которых излагаются рекомендации к проведению елки. Отдельным источником для проведения праздников становятся многочисленные методические разработки[9].

Объем сценария может колебаться от двух-трехстраничного текста до многостраничного «произведения». Столь существенное различие объясняется достаточно просто: сценарий, предназначенный для Кремлевской елки в Москве или для елки во Дворце пионеров им. Жданова в Ленинграде, существенно отличается по величине и сюжетному «размаху» от сценария Дома пионеров провинциального городка или рядового детского садика, пусть и в большом городе. Причем, как это ни покажется удивительным, независимо от объема сценария в нем содержится набор определенных сюжетных ходов и соответствующее клишированное словесное оформление.

Сначала, как правило[10], заявляется особость ситуации: смена одного года другим; расставляются оценки уходящему году и уточняются ожидания от будущего — старый год обычно оценивается как сложный, но в целом положительный:

Ведущий: Минувший год был годом славным.
Но время торопливое не ждет,
Листок последний сорван календарный,
Навстречу нам шагает Новый год![11]

Заметим, что концепт времени оказывается, что закономерно, наиболее актуальным для сюжетообразования сценарного действия: время может остановиться внезапно, его могут украсть вредители, стрелки часов перестают идти и пр. Всеобщее постулируемое ожидание как раз и обуславливает всяческое «оттягивание» наступления момента — тем самым и манифестируется его долгожданность.

Особая нетерпеливость приписывается детям, в силу их желания обрести подарки:

Ведущий:  Любой из нас, конечно, ждет
Веселый праздник Новый год,
Но больше всех на свете
Ждут этот праздник дети.

Воспитатель: Для всех несет он в каждый дом
Веселья пламя яркое,
И елку, скованную льдом,
И щедрые подарки.

Замечательным образом в цитированном отрывке сходятся «лед и пламень» — в мифологии новогоднего чуда совмещаются несовместимые явления и персонажи, в этом «схождении», собственно, и заключена «чудесность».

Но не все дети могут участвовать в празднике, а лишь те, которые соответствуют требованиям и нормативам:

1-й ребенок: Говорят, под Новый год,
Что ни пожелается, —
Все всегда произойдет,
Все всегда сбывается.

2-й ребенок: Могут даже у ребят
Сбыться все желания,
Нужно только, говорят,
Приложить старания.

3-й ребенок: Не лениться, не зевать
И иметь терпение,
И ученье не считать
За свое мучение.

Ребенок, каким он представлен в стихотворениях, — это существо, ведущее весь год образцово-показательный образ жизни:

Пионер: Мне на днях сказала мама:
«Если все отметки “пять”,
Значит, ты имеешь право
Елку весело встречать»[12].

Но веселая встреча Нового года «осложняется»: основное сюжетообразующее значение несет преодоление препятствий, связанных с «порчей» Деда Мороза, Снегурочки, подарков и даже хода времени. Например, Снегурочка обращается к Деду Морозу:

Дедушка! Ты самый большой и добрый волшебник! Всю землю ты убрал в снежный белый наряд! Люди ждут прихода Нового года. Малышам снятся твои подарки. Они с нетерпением ждут в гости тебя и меня. Может, мы поторопимся. Как бы не опоздать.

В роли вредителя чаще всего выступает Баба-яга (девчонка ›жка и т. п.):

Черти: Что нам делать?
Как нам быть?
Как ловчее навредить?

(Все собрались в кружок, шушукаются. Распрямились. Главный черт хлопает одного по плечу):

 А спеши-ка, дорогой,
Ты за Бабою-ягой!

(Убежал. Черти пляшут.)

 Ох, набезобразим!
Ох и напроказим!
Праздник не забудут,
Долго помнить будут!

(Шаркающие шаги с метлой. Появляется Баба-яга):

 Ну, чего вам не спится, рогатые!
Расплясалися тут, бородатые!
Вот я вас помелом, оглашенные,
Учиню вам побои страшенные!

(Черти к ней, обступили и что-то толкуют. Лапами машут, прыгают. Яга, стукнув метлою):

 Веселиться не дадим,
Весь их праздник разгромим!
Я уж знаю в этом толк,
Нам поможет, братцы...

Все хором:

 Волк!!!

Правда, логика новогоднего сюжета (как, впрочем, и любого массового) не предусматривает возможности победы «сил зла». Существенно в этой связи и значение воспитательного момента, столь любимого педагогами, — исправление отрицательного персонажа. Это связано с постулатом советской педагогики: отрицательным героям приписывается внутренняя необходимость быть в коллективе, вместе со всеми детьми радоваться и веселиться, а не занимать отчужденную позицию. Вероятно, в них должно просыпаться чувство доброты от благоприятной праздничной обстановки вокруг, а вообще такая потенциальная возможность заложена в «доброй природе» характера любого существа. Такое понимание персонажа имеет свои параллели в классицистическом понимании человеческой природы. Иногда злодеи просят прощения, а Дед Мороз прощает их, за что они ему очень благодарны.

Но наряду с этим встречаются тексты, где отрицательные персонажи остаются прежними, не способными на чудесное преображение. Но в таком случае антагонисты должны быть отторгнуты от ритуала. Либо они просто разбегаются при появлении Деда Мороза, что эксплицирует его непререкаемый авторитет даже в среде противников, либо при помощи конкурса, который они проигрывают, антагонисты удаляются из ритуала. Так, в сценарии «Новогодний праздник»[13]Сквозняк и Простуда не хотят уходить, тогда Дед Мороз предлагает им сыграть в кошки-мышки, после чего проигравшие покидают праздник. Тем самым игре приписывается статус жребия и в каком-то смысле придается роковое значение, которое властно над всеми участниками действия (хотя поражение положительных персонажей в сценарии естественно не мыслится).

Отрицательные персонажи обладают и особой внешностью, специфическими атрибутами одежды, отличной от других манерой поведения, что придает им некоторое изолированное положение в сценарном коллективе. Помимо «аморальности» поведения, им присущи и физические недостатки, такие как хромота, одноглазость, кривизна и др. Не нужно думать, что внешний облик и репутации Бабы-яги, чертиков, кикимор и т. п. являются не отторжимыми чертами характеров фольклорных образов. Это далеко не так: в фольклорных текстах эти персонажи гораздо сложнее и не обладают «классицистической» программированностью характера. В сценарии же, напротив, они изначально отрицательно маркированы, хоть это не отменяет возможности исправиться[14]. Формирование подобных штампов в голове у ребенка связано именно с влиянием массового праздника, равно как и кинофильмов, мультфильмов, иллюстраций к детским изданиям и прочих явлений массовой культуры, которые, в свою очередь, регулярно закрепляют сложившийся стереотип.

Исходя из этого, можно говорить о некоей культурной субстанции, сохранившейся как в детском сознании, так и во взрослом, продуцирующем эти тексты. При этом если структура ритуала остается неизменной, то состав персонажей все-таки обновляется: на место Тимура и Мальчиша-Кибальчиша приходят домовенок Кузя, детектив Колобок, дядя Федор и пр. С другой стороны, появление в новейшей массовой культуре таких персонажей, как телепузики, покемоны, трансформеры и др., тоже не проходит бесследно, они постепенно вживаются в традиционную структуру ритуала, хотя пока и не могут вытеснить, по крайней мере количественно, Красную Шапочку, Буратино, Метелицу и др.

Собственно каждый год происходит подтверждение не только мифа борьбы старого и нового, но и в очередной раз «утверждается» состав участников этого противостояния. И ведущее место, несмотря на новации, все же принадлежит Деду Морозу и Снегурочке. Положительных персонажей в сценарии количественно больше, очевидно, это связано с преподносимой детям истиной «Добро побеждает Зло». Этому же служит и «раздвоение» персонажей — частый прием построения сюжета новогоднего праздника. Так, например, у положительных героев (Д`Артаньяна, Буратино, Красной Шапочки) в одном из сценариев обнаруживаются двойники. Естественно, что их роль — отрицательна; они — агенты злого волшебника. Детям предлагается ответить на сакраментальный вопрос Петрушки:

С помощью ребят мы выясним, кто есть кто. Так кто же из них — наш друг? Этот? (указывает на Буратино).

Ребята отвечают. Нетрудно догадаться, что дети не ошибутся.

В анализируемом материале, как мы стараемся показать, воспитательный аспект зачастую занимает главенствующее положение, уступая развлекательному, как это ни кажется странным. Именно поэтому важным является вовлечение ребят в этот процесс «правильного расставления оценок героям», выявления «своего» и «чужого». Предполагается, что обнаружение двойничества дает детям возможность лучше «разобраться» в персонажах, уточняет возможную неопределенность интерпретации. В этом видится стремление составителей сценариев к преодолению всякой сложности и неоднозначности характеров.

Новейшей чертой современного новогоднего праздника является полное отсутствие антагониста. Наблюдается тенденция постепенного снятия конфликтности сюжета. Составители сценариев постулируют восприимчивость и чувствительность детской психики, ее неготовность к потрясениям, как это представляется взрослым[15], поэтому отрицательное поведение, как видится организаторам массовых детских праздников, может напугать их, расстроить и даже разочаровать. В результате чего в одном из сценариев Баба-яга попросту становится положительным героем: она проводит конкурсы, дарит ребятам подарки, выполняя функции Снегурочки. Затем появляются Дед Мороз и Снегурочка: они вновь проводят конкурсы, дарят подарки. Столь откровенная цикличность ритуала, его простота и повторяемость не смущают составителей, потому что структурная простота является характернейшей чертой вообще советского ритуала и детского его варианта в частности.

В части сценариев вообще отсутствует отрицательный (исправившийся) персонаж, а сам ритуал строится на повторении одних и тех же действий (чтение стихов, отгадывание загадок, исполнение танцев и др.), так, например, в одном из сценариев все ожидают появления Деда Мороза и Снегурочки, но когда они появляются, то не происходит никакого «казуса порчи» или «чуда». Наличествует лишь приветствие, а далее следуют загадывание загадок, танцы, песни, конкурсы. На первый план выходит сугубо игровая деятельность — происходит разрушение мифологической основы ритуала. Как правило, часть сюжетной линии, связанной с детским участием, выстраивается следующим образом: чтение детьми стихов, которое перемежается исполнением песен, частушек, чаще всего вовлечен весь коллектив, затем проводятся конкурсы — своеобразная соревновательная задача, где одну команду возглавляет положительный персонаж, а другую отрицательный.

В этом контексте можно охарактеризовать способы участия в празднике детей: они выступают как в пассивной роли (зрители), так и в активной. Надо признать, что активное участие детей преобладает, и связано это с осознаваемым воспитательным аспектом (в основе которого имманентно присутствует ритуальная специфика), так как важно не просто созерцать происходящее, но и участвовать в нем. Ведь по своей сути ритуал не предполагает деления присутствующих на зрителей и актеров: все должны участвовать в происходящем. Дети, как мыслят педагоги, не только участвуют в соревнованиях, но и сами «становятся артистами». Таким образом моделируется сопричастие сценарному действу, что имеет в методической педагогической литературе множественные дидактические обоснования. Предполагается, что драматизация помогает детям усвоить материал праздника и активизировать собственное творчество.

В то же время часть сценария может являть зрелище, которое надо «просто смотреть». Как правило, это цирковое или концертное представление, где выступают приглашенные артисты, чаще самодеятельные. Другой реализацией зрелища является детское выступление, состоящее из «номеров» (спортивные танцы, народные танцы и песни, гимнастический номер и др.), которое демонстрируется Деду Морозу в качестве отчета о проделанной за год работе:

Эй, ребята, ну-ка спляшем,
Чтоб нас дедушка узнал!
Мы сейчас все разом
и споем и спляшем!

Наиболее любопытным в отношении метонимической связи со сценарным целым становится «сказка»:

А мы вас тут повеселим
И подарки раздадим.
Споем, поиграем и спляшем,
И новую сказку покажем!

Задан весь спектр «развлечений» на празднике, в их числе и сказка, которую предлагает посмотреть Дед Мороз или его функциональные заместители:

Петрушка: Снегурочка, а моим друзьям больше всего хочется посмотреть хорошую сказку.

Снегурочка: Дедушка Мороз! А ведь можно исполнить это желание ребят?

Дед Мороз: Чего проще. Давай-ка, Снегурочка, расскажем им сказку про…

Заметим, что Петрушка как бы озвучивает желания детей, которые ему заведомо известны. Сценарий не предполагает вариативности детского поведения. Иначе говоря, если какой-нибудь ребенок вдруг возмутится и заявит о своем «нехотении» смотреть сказку, то скорее всего будет подвергнут обструкции со стороны взрослых и принужден присоединиться к зрительской массе. Замечательным образом разрешается парадокс: новогодний праздник — это время исполнения всех желаний, «даже самых невероятных» (нужно только тихо сидеть и не мешать взрослым их исполнять), но желания, оказывается, строго соответствуют сценарию. Вообще сценарий становится неким кропотливым фиксатором поведенческих реакций детей, какими они представляются составителям:

Дети входят в зал под музыку П. И. Чайковского к балету «Лебединое озеро», одну группу ведут снежинки, другую — гномы. Дети рассматривают елку.

Рассматривание елки мыслится как данность. Программирование поведения вовсе не обязательно реализуется в ходе мероприятия, но показательна сама позиция: все предсказуемо и направляемо. Сценарий в этом сродни инструкции, но только латентной и очень в себе уверенной. 

Решающая роль в озвучивании этапов ритуала и реакций участников принадлежит так называемому Ведущему. Независимо от имени, которым он нарекается (тетушка Фея, Наина, Петрушка или собственно Ведущий), у дирижера праздника одна функция: направлять ход действия по сценарному пути. Соответственно, каждое воплощение Ведущего — это своеобразное амплуа. Например, Петрушка в новогоднем сценарии представляет собой проекцию своего балаганного родственника. Он веселит ребят различными присказками и шутками, регулируя их эмоциональный настрой перед появлением Деда Мороза и Снегурочки и по ходу праздника. Так, в одном из сценариев Петрушка приветствует ребят:

Эй, ребята, добрый день!
Мне плясать для вас не лень!
Ну-ка, дайте мне ответ:
Вам со мной не скучно? («Нет!»)
Так шепните мне на ушко,
Как зовут меня? («Петрушка!»)

Частенько Петрушка забывается, увлекается словесным балагурством и потоком собственной речи:

Стоп, Петрушка! Кажется, я увлекся стихами и совсем забыл, что ни один Новый год не приходил к нам без… без кого, ребята? («Без Деда Мороза и Снегурочки!») Верно!

Востребованность балаганного Петрушки в советское время не случайна[16]. Скверный характер куклы передается по наследству и Ведущему — это и придает известное «очарование» персонажу, поэтому же он наиболее частый участник ритуала, наравне с Дедом Морозом и Снегурочкой.

Тщательное «руководство» действием праздника обуславливает невозможность отклонения от заданного сценария, а с ним и отклонения хода времени. И детское долготерпение вознаграждается в финале:

Бьют часы двенадцать раз,
Старый год уйдет сейчас.
Твердым шагом наш народ
Вновь вступает в Новый год!

Как Вы лично отмечали Новый год?

Опросы населения 15–16 марта 1997 г., 13–14 января 2001 г. © Фонд «Общественное мнение», 1997 г., 2001 г.