Легенда о человеке, подарившем елку советским детям

*

Передо мной лежит разворот газеты «Правда» за 28 декабря 1935 года. На нем помещен материал, вполне ординарный для тех лет: левая страница целиком занята докладом С. С. Лобова на Пленуме ЦК ВКП(б) о вопросах лесной промышленности в связи со стахановским движением; на большей части правой — окончание доклада Лобова; внизу слева — статья А. П. Розенгольца «Советский торговый флот растет и крепнет»; в правом нижнем углу — телеграмма делегации американских армян, адресованная товарищу Калинину. Американские армяне сообщают «всероссийскому старосте», что они «покидают территорию СССР с незабываемыми прекрасными воспоминаниями», благодарят за гостеприимство и выражают «глубокое чувство удовлетворения от того, что увидели». В середине, чуть-чуть сбоку, — совсем небольшая заметка, едва занимающая шестнадцатую часть страницы: «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!» И короткая подпись внизу: П. Постышев. Приведу этот текст полностью:

«В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев.

Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые» загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею.

Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец. Комсомольцы, пионер-работники должны под Новый год устроить коллективные елки для детей. В школах, детских домах, в дворцах пионеров, в детских клубах, в детских кино и театрах — везде должна быть детская елка! Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года елку для своих ребятишек. Горсоветы, председатели районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины.

Организации детской новогодней елки наши ребятишки будут только благодарны.

Я уверен, что комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская елка является буржуазным предрассудком.

Итак, давайте организуем веселую встречу Нового года для детей, устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!»

Сейчас трудно себе представить те чувства (радости, недоумения, настороженности, растерянности), которые в конце декабря 1935 года должна была вызвать у читателей эта заметка. За несколько дней до наступления Нового года главная газета страны, орган ЦК ВКП(б), вдруг не только разрешает, но рекомендует устройство елок в детских учреждениях, что на языке тех лет означало повеление, приказ. Свидетельство этому — соответствующая стилистика: в заглавии и в заключительной фразе понуждающее к действию «давайте» («давайте организуем…») и несколько повторяющихся конструкций, выражающих обязательность, необходимость свершения рекомендуемого действия: «следует положить конец…», «должны устроить…», «везде должна быть…», «должны помочь устройству…».

Елка, на которую со второй половины 1920-х годов был наложен запрет как на «дикарский» и «поповский» обычай; елка, с которой яростно боролась пресса, называя ее «религиозным хламом», «религиозным дурманом» и «глупым делом»; елка, про которую писали, что именно с нее «начинается религиозность детей», — вдруг была не только разрешена, но настоятельно рекомендована.

Перечитывая эту заметку, я пытаюсь понять, каким образом и почему она появилась здесь, на странице «Правды»? Была ли «спущена сверху» соответствующая директива или же эта заметка явилась личной инициативой автора? Как было получено одобрение свыше? А без одобрения она, конечно же, не была бы напечатана. Могло ли случиться, что она так бы и не увидела света? В таком случае возможно, что все мы жили бы без елки вплоть до эпохи перестройки и развала Советского Союза, когда началось деятельное возрождение православных и народных обычаев — пасхальных, рождественских, святочных… Подобное течение событий представляется вполне возможным: ведь обходились советские дети без елки на протяжении почти десяти лет. На зимних каникулах устраивались новогодние вечера и карнавалы, организовывались «вылазки» в лес на лыжах, ставились спектакли, проводились военные игры. Об этом всегда сообщалось в прессе. Но елки не было. Так могло продолжаться и дальше.

Не исключено, что «реабилитация» елки была предопределена «политикой популистского традиционализма»[1], которую начал проводить Сталин с середины1930-х годов. Но если возвращение елки было предопределено, то почему все-таки она была напечатана за подписью Постышева? В последние дни декабря1935 года в Москве проходил пленум ЦК ВКП(б), и Постышев как член ЦК ВКП(б), кандидат в члены Политбюро ЦК и 2-й секретарь ЦК КП(б) Украины, конечно же, был в Москве, участвуя в его работе. Сам он на заседаниях пленума не выступал, но его короткие реплики в адрес докладчиков отмечены в печати. Через год с небольшим, в начале 1938-го, переведенный с Украины на пост 1-го секретаря Куйбышевского обкома и горкома партии, он был арестован, а еще через год — расстрелян.

Но в конце 1935 года Постышев еще был в силе, и потому вопрос, не явился ли он инициатором восстановления отвергнутого советской властью обычая, многократно разруганного в печати предшествующих лет, представляется вполне правомерным. Дать достоверный ответ пока не представляется возможным. Однако можно проследить, как в книгах о Постышеве, которые одна за другой начинают выходить после его посмертной реабилитации, создается легенда о человеке, подарившем елку советским детям.

Мемуаристы и биографы описывают Постышева как профессионального революционера и истинного коммуниста, загубленного Сталиным и его приспешниками. Постышев, который во время Гражданской войны проводил военно-полевые суды на Дальнем Востоке и, как одобрительно пишут о нем некоторые авторы, говорил при этом, что «у нас нет уложений о наказании, у нас есть классовая совесть и революционное самосознание»[2], изображается как партийный руководитель, главной заботой которого были люди. Его дела по улучшению жизни населения перечисляются с неизменной тщательностью: занимая пост секретаря ЦК партии Украины, он благоустраивает городской сад в Харькове (бывшая украинская столица), улучшает работу городского транспорта, заботится о санитарном состоянии дворов, сам обедает в заводских столовых, следя за качеством еды, и т. д. и т. п. «Доброе сердце» — так называет свои воспоминания о Постышеве один его сослуживец[3].

Особенную заботу, по словам биографов, Постышев проявлял о детях. «Павел Петрович, — сообщает мемуаристка, — очень любил детей. Он находил время, чтобы побывать в школах, детских домах, пионерских отрядах… в учреждениях, клубах и даже при жактах [жилищно-арендных конторах], где были пионерские форпосты»[4]. Ему же приписывается идея создания «культурного уголка ребенка в доме»[5]. Именно он в 1933 году обратился с призывом к пионерам села собирать колоски во время страды. В 1934 году, когда столица Украины была перенесена в Киев, Постышев передает харьковской пионерской организации здание республиканского ЦК, чтобы создать в нем первый в стране Дворец пионеров, получивший его имя. Газеты сообщали о том, что, когда Постышев покидал Харьков, школьники, не желая его отпускать, устраивали заставы. Два года спустя, рассказывая о его посещении харьковского Дворца пионеров, корреспондент замечает: «Товарищ Постышев известен своею исключительной любовью к детям и исключительной заботой о них»[6]. На второй день после опубликования заметки о елке Постышев, как сообщила «Правда», послал в Харьков срочную телеграмму: «Организуйте детям во Дворце пионеров новогоднюю елку»[7].

Авторы мемуаров о Постышеве и его биографы, характеризуя своего героя, никогда не забывают включить в число его праведных дел возвращение советским детям елки: «Разве забудут старые комсомольцы призыв Постышева сделать красочными новогодние праздники? Какой живой отклик и у родителей, и у самой детворы встретило его предложение устраивать елки!»[8] Поступок Постышева мифологизируется: одна за другой рождаются версии, каждая из которых, с одной стороны, повторяет, а с другой — развивает предшествующую, дополняя ее новыми деталями. Нас убеждают в том, что именно у такого и только у такого человека могла возникнуть мысль о возвращении елки.

Г. А. Марягин, по его признанию «знавший и наблюдавший» Постышева «в течение многих лет», в книге о нем, вышедшей в 1965 году в серии «ЖЗЛ», пишет, что Постышев заговорил о возвращении елки «как-то на одном из заседаний», вспомнив при этом «о елке в Сокольниках, на которую вместе с Владимиром Ильичом приезжала Надежда Константиновна Крупская». Марягин вкладывает в уста своего героя фрагмент из заметки, напечатанной в «Правде», превратив ее в речь, адресованную партийным сослуживцам по Киеву: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку» и т. д. Вскоре после этого заседания, продолжает Марягин, и была напечатана заметка Постышева в «Правде», а в газетах появились шаржи: «Идет высокий сутулый человек с хмурым озабоченным лицом, но лучистыми глазами и несет большую новогоднюю елку с пятиконечной звездой»[9].

Т. П. Брауде, бывшая в 1930-х годах на Украине крупным профсоюзным деятелем и знавшая Постышева и по Харькову, и по Киеву, на теме «Постышев очень любил детей» делает особый упор. Фантазируя на основе все той же заметки, напечатанной в «Правде», она приводит факты, якобы слышанные ею от самого Постышева: «У Павла Петровича было очень тяжелое детство. Он рассказывал, как с завистью засматривался в окна богачей, где на рождество стояли нарядные елки, светившиеся огнями. Стоял и думал: “Неужели никогда мне не придется побывать у такой елочки?”» Советский партийный руководитель предстает в этих воспоминаниях в роли того самого «малютки», который, заглядевшись в окно богатого дома на разукрашенное дерево, думает: «Хоть раз бы мне праздник такой!»[10] Сюжет о ребенке, замерзающем под окном, в котором он видит «чужую елку», в дореволюционной рождественской литературе был одним из самых распространенных. Образ «друга детей», таким образом, мифологизируется в соответствии с известной литературной схемой. Помня о своем тяжелом детстве, Постышев и задумывает «подарить всем детям праздник елки». Далее мемуаристка пишет об отъезде Постышева в Москву на пленум, где поставленный им вопрос о елке был решен положительно. По возвращении в Киев он организует «первую послереволюционную елку на Украине»: распоряжается, чтобы во Дворец пионеров привезли большое, ветвистое дерево, наказывает работникам не жалеть сил и средств, чтобы елка была «по-настоящему праздничной, красивой, нарядной»[11]. Все его наказы, разумеется, были выполнены.

В мемуарах сына Постышева Леонида (впоследствии — старшего научного сотрудника Академии общественных наук при ЦК КПСС) история возвращения елки излагается как семейная легенда. Однажды летом 1935 года, вспоминает он, отец, обращаясь к детям, вдруг произносит странную фразу: «Что-то мы все-таки не додумали…» По словам сына, все насущные проблемы Постышев всегда обсуждал со своими детьми. На этот раз «чем-то недодуманным» оказалось запрещение елки. Леонид приводит речь отца, которая представляет собой вариант все той же заметки из «Правды». Однако здесь эти слова приобретают мемуарный характер: говорится уже не о каких-то абстрактных «детях рабочих, с завистью через окно посматривающих на елку», а о самом Постышеве и его сверстниках: «С какой завистью мы заглядывали в окна богатеев, где вокруг наряженной и обвешанной подарками елки водили хороводы буржуйские дети». Если верить мемуарам, Постышев серьезно обосновывает свое решение вернуть елку: теперь, когда появилась возможность дать детям рабочих радостный праздник, елку запретили как поповский предрассудок; однако при этом хорошего, веселого праздника для детей так и не придумали. Попы были умнее: они, несмотря на то что елка обряд языческий, не стали с ним бороться, а использовали в своих интересах. Постышев «подумал еще и сказал твердо: “Вот будет очередной пленум ЦК, выступлю и поставлю вопрос о том, чтобы вернуть нашим детям этот чудесный праздник”». Перед отъездом отца в Москву Леонид тяжело заболевает двухсторонним воспалением легких. Вернувшись с пленума, Постышев сразу же идет к сыну, ставит на тумбочку возле его постели маленькую елочку, включает вилку в розетку — и «засветилась десятком маленьких стеклянных свечек красивая искусственная елочка»: «Это подарок тебе и всем советским детям. С этого Нового года опять будет праздник елки!» Леонид моментально пошел на поправку: подаренная отцом елочка способствовала его выздоровлению. В семье так и говорили, что вылечили его не врачи, а елка[12].

В посвященном Постышеву романе Валерия Исаева «Соратник Сталина», вышедшем в 1999 году и написанном «по недавно рассекреченным документам архива ФСБ», легенда о человеке, подарившем елку советским детям, получает дальнейшее развитие. Здесь эпизод о елке развернут в пространное повествование и оформлен как самостоятельная новелла. Материалом, кроме все той же заметки в «Правде», послужили воспоминания о Постышеве, но главным стержнем повествования, судя по всему, явились мемуары сына, предоставившие автору почву для безудержной фантазии. Как пишет Исаев, незадолго до наступления1936 года Павел Петрович устраивает с детьми домашний «партактив», на котором ставит «проблему государственной важности» — о возвращении елки советским детям. На вопрос, как они предпочитают встретить Новый год — с елкой или без елки, дети, не задумываясь, дружно высказываются за елку. Тот же вопрос был задан и больному Леониду. Подросток отреагировал на него весьма скептически: «А кто вам ее разрешит, разбежались, она отменена как буржуйская забава, чуждая нам…» Отец молча наблюдает за детьми, но «в душе» он уже знает: «елка в стране будет!»

Выслушав мнение детей, отец делится с ними воспоминаниями о своем тяжелом детстве. В этих воспоминаниях сюжет «чужая елка» приобретает особенный драматизм: оказывается, маленький Павлик вместе со своими сверстниками, с завистью глядя в окна на елки в богатых домах, рисковал жизнью: «В такую же новогоднюю пору, перебравшись через высоченную изгородь господской усадьбы», они, дети рабочих, «подбирались к ярко освещенным окнам, за которыми горела огнями чудо-елка. Она будила воображение, влекла к себе»; «мальчишкам с рабочих прокопченных окраин Иваново-Вознесенска» казалось, что «со всех концов города была видна елка, которая могла стоить им жизни». Надо сказать, что даже в самых трагических рассказах о бедных «малютках», глядящих через окно на «чужую елку», никто и никогда не посягал на их жизнь. В худших случаях они тут же под окном просто замерзали.

Постышев, как стремится показать автор, на себе познал, что значит быть лишенным елки, и через всю свою жизнь пронес память о страстном желании ребенка с окраины пролетарского города иметь елку.

Павел Петрович едет на пленум, где, согласно авторскому тексту, выступает с предложением об организации в стране новогодних детских елок. По возвращении домой он ставит у кровати больного сына, на выздоровление которого, по мнению врачей, уже не было никакой надежды, «крошечную искусственную елку». Леонид перестает кашлять и встает с постели: елочка спасает его, вылечив от тяжелой болезни, как это неоднократно бывало в традиционных рождественских рассказах о елке-спасительнице и исцелительнице: «Всем им казалось, что на всем белом свете рядом с елкой никто никогда болеть не будет, потому что счастьем тоже можно лечиться, оно сильнее профессоров и лекарств»[13].

Так на основе опубликованной в «Правде» заметки была создана легенда о человеке, подарившем елку советским детям. В этой этиологической легенде, объясняющей существующий порядок, Постышеву приписывается роль «творца», «культурного героя», возвратившего людям утраченный ритуальный объект. Текст конструируется на основе определенного набора штампов и довольно ограниченной документальной информации. Процесс создания легенды показывает, каким образом происходит активизация архетипической структуры: вместо восстановления причинно-следственного процесса (почему елка была разрешена) создается повествование о «начале» или «восстановлении» явления (в данном случае — елки) и о герое, который как бы явился его «творцом».

Факт выступления Постышева на декабрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1935 года о «реабилитации» елки никакими документальными свидетельствами не подтверждается. Да и вообще трудно себе вообразить обсуждение на пленуме ЦК вопроса такого уровня. Но, как говорится, нет дыма без огня. Некоторые сведения о том, что происходило в Москве в те декабрьские дни, сохранились. В мемуарах Н. С. Хрущева читаем:

«Не помню года и тем более месяца, но вот однажды позвонил мне Сталин и говорит: “Приезжайте в Кремль. Прибыли украинцы, поедете с ними по Москве, покажете город”. Я тотчас приехал. У Сталина были Косиор, Постышев, Любченко. <…> “Вот они, — говорит Сталин, — хотят посмотреть Москву. Поедемте”. Вышли мы, сели в машину Сталина. Поместились все в одной. Ехали и разговаривали. <…>

Постышев поднял тогда вопрос: “Товарищ Сталин, вот была бы хорошая традиция и народу понравилась, а детям особенно принесла бы радость — рождественская елка. Мы это сейчас осуждаем. А не вернуть ли детям елку?” Сталин поддержал его: “Возьмите на себя инициативу, выступите в печати с предложением вернуть детям елку, а мы поддержим”. Так это и произошло. Постышев выступил в “Правде”, другие газеты подхватили идею»[14].

Описанное здесь событие (если оно и вправду имело место), датировку которого Хрущев запамятовал, могло состояться в декабре 1935 года. Вскоре в «Правде» и появилась заметка Постышева. Другие газеты «подхватили» его идею, и в три дня, оставшиеся до наступления Нового года, «в школах, детских домах, в дворцах пионеров, в детских клубах, в детских кино и театрах», как и «рекомендовалось» в заметке, елки были организованы. В срочном порядке было налажено производство елочных украшений, свечей и электрических лампочек; в окрестностях городов было вырублено много тысяч деревьев, для детей были подготовлены подарки — памятные всем нам новогодние пакеты со сластями. Елка была возвращена. Ее возвращение стало убедительным подтверждением знаменитой фразы Сталина «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». Фраза эта была произнесена на I Всесоюзном совещании стахановцев, состоявшемся незадолго до описываемых нами событий — 17 ноября1935 года. В том же 1935 году была написана и «Песня советских школьников» на слова Виктора Гусева, цитата из которой «За детство счастливое наше / Спасибо, родная страна!» на долгие годы стала лозунгом, внушаемым советским детям[15].

А через год, веселясь вокруг разукрашенного дерева, уже мало кто вспоминал недавний запрет на елку. Мало кто думал и о том, что разрешенная народу елка выступала теперь в новом качестве — не как рождественская, а как новогодняя — и что на ее верхушке теперь горит не вифлеемская звезда, когда-то приведшая волхвов к Младенцу Христу, а символ советской власти — красная пятиконечная звезда. Непременным атрибутом детских новогодних праздников, наряду с елкой, становится портрет Сталина. Ведь именно к нему дети должны были испытывать чувство благодарности за елку, за наступление Нового года и вообще — за счастье жить в Советской стране: «Мы весело пляшем / У елки большой. / На родине нашей / Нам так хорошо! <…> Мы весело пляшем, / Мы звонко поем, / И песенку нашу / Мы Сталину шлем»[16]. Роль Павла Петровича Постышева в деле «реабилитации» елки уже к следующему, 1937 году, была предана забвению. Да и самому ему в это время было уже не до елки. До предъявления ордера на его арест оставалось менее года…

Для Вас лично какой праздник имеет большее значение —
Новый год или православное Рождество?

Опрос населения 13–14 января 2001 г. © Фонд «Общественное мнение», 2001 г.