Неизвестная Чувашия

[1]

Наше путешествие

Мы путешествовали по Чувашии целую — или, к сожалению, одну лишь — неделю. Жили в Чебоксарах, побывали в местном университете (бывшем энергетическом институте), посетили музеи, ходили по городу, переправлялись через Волгу. Мы провели день в Заволжье, на лесистом левобережье, совсем не похожем на остальную Чувашию. Прошли кусочек Марий Эл, видели на шоссе внушительную границу обеих республик. После пребывания в Чебоксарах заезжали на ГЭС, в Новочебоксарск, в Мариинский Посад, в село Шоршелы — на родину и в музей космонавта Андрияна Григорьевича Николаева. Потом пересекли все Чувашское полесье до Алатыря, заехали в поселок лесозаготовителей Киря. Мы внимательно и вдумчиво вживались в город Алатырь, гуляя по его улицам, посещая монастырь (даже побывали в новом скиту), филиал Чувашского университета и окрестности города с прекрасными видами на глубокие долины рек Бездна и Алатырь (притоков Суры); прошлись по берегу самой Суры. Пересекли «остаток» республики до границы с Мордовией и дальше — за один длинный день проехали до Потьмы, где нас застигла темнота; мельком видели Красный Узел (Ромоданово), Саранск, Рузаевку.

Наше главное впечатление — резкое несоответствие Чувашии ее привычному образу. Чувашия совсем иная; она богаче своего образа. Из-за разнообразия ландшафтов территория Чувашии кажется сложнее, насыщеннее, больше. Республика состоит из явных и четко отграниченных природных частей. Из-за обилия лесов Чувашия показалась нам не распаханной сплошь лесостепью, как принято думать, — а пространством с правильным, ритмичным чередованием обширных ополий и полесий. Современная Чувашия — не дремлющее, бедное, скучное и скудное захолустье, а бодрствующий, местами богатый, интересный и яркий край.

Мы не собирали материал по какой-то программе и не искали подтверждения готовым гипотезам, а путешествовали как географы-теоретики, готовые к неожиданностям, жаждущие повсюду увидеть тенденции и закономерности.

Заслоненный регион

Далеко не все регионы представлены в собирательном образе страны России, сформированном в СМИ. Большинство российских регионов в Москве практически неизвестны и не вошли в картину страны у политиков и журналистов, ведь на слуху и на виду в СМИ лишь два десятка субъектов федерации. Причины такой неизвестности разные, но многие регионы чем-то заслонены — своими мощными соседями, своими столицами, даже своими губернаторами и президентами; постепенно регионы подавляются и федеральными округами. Чувашия заслонена своими крупными, более важными соседями — Татарстаном и Нижегородской областью, да и Ульяновская область привлекала к себе внимание больше как заповедник социализма.

Заслоненный регион Чувашия — внутренне разнообразный, сложный и контрастный край на обоих берегах Волги, хозяин Чебоксарской ГЭС, зона затопления которой захватила важные земли нескольких регионов. Это единственный тюркский и одновременно православный регион в России; впрочем, язычество и ислам здесь тоже имеют сторонников, и число их растет.

В Чувашии происходит немало нового и интересного, а сама она при рассмотрении изнутри оказывается гораздо богаче своего привычного образа. Чувашия похожа на Россиюв целом (конечно, в первом приближении). Главная река России и Чувашии — Волга, главная особенность природно-культурного ландшафта Европейской России и Чувашии — чередование ополий и полесий, основной этнический и топонимический субстрат — финноугорский и тюркский.

Полесья и ополья Чувашии

Аборигены Восточно-Европейской равнины сформировали два противоположных типа культурного ландшафта — полесья ополья. Первоначально здесь росли сосновые леса на песках и дубравы на серых лесных почвах. Дубравы вырубали на дрова и строительно-поделочный материал и выжигали под пашню; так местность превратилась в лесостепь. Широколиственные леса уцелели на неудобных для распашки местах (крутых склонах) или специально оставлялись как засечные черты — оборонительные полосы от кавалерии кочевников. Хвойные леса сохранялись как охотничьи угодья и постепенно стали главным источником древесины.

Парные ландшафты «полесья-ополья» возникали по сторонам ландшафтных осей-границ и вокруг стоящих на них центров-городов. Таковы река Клязьма и город Владимир, Москва-река и город Москва. В Чувашии эти оси — Волга и Сура, а самый характерный ландшафтообразующий город — Алатырь, но о нем речь впереди.

По нашим наблюдениям Чувашия — прежде всего контрастное чередование из двух полесий и трех ополий, благодаря которым вся Чувашия состоит из пяти непохожих кусков: 1) Лесное Заволжье, фрагмент и продолжение Вятско-Марийской тайги; 2) Чувашское ополье во главе с Чебоксарами — почти половина республики; 3) Чувашское, или Алатырское полесье, не низменное и не болотистое, редконаселенное (коренные жители — мордва), занимает одну треть площади республики; 4) Бульское ополье (вдоль реки Булы, притока Свияги) с заметным татарским элементом в сельском расселении; 5) Алатырское ополье на левобережье Суры.

В Чувашии достойно представлены основные ландшафты средней полосы России, в том числе и речные поймы, сохраняющиеся на Суре. От чувашской земли веетздоровой аграрностью. Садовые участки бедняков и коттеджи нуворишей еще не испортили пейзажа так, как в Подмосковье, зато живет и работает натуральная деревня. Земля в Чувашии, как это ни странно москвичу, ценится для земледелия. 

Живой чувашский язык и этнос

Из почти полуторамиллионного населения Чувашии этнические чуваши составляют более половины, и это — половина всех чувашей, имеющихся в Российской Федерации. На примере Чувашии видно, как статус республики способствует сохранению и развитию этноса и самостоятельной языковой политике. Хотя чуваши и тюркоязычный народ, значительная часть их предков говорила на финноугорских языках. Ислам здесь не пустил глубоких корней, и после завоевания русскими Казанского ханства началась насильственная христианизация, но, хотя вскоре почти все чуваши оказались формально крещенными, язычество лишь в начале XIX века уступило (как тогда казалось, окончательно) место православию. Сейчас в Чувашии религиозно-национальные поиски ведут к возрождению язычества как исконной, собственной, не навязанной веры.

В Чебоксарах чувашский язык всюду слышен в общественных местах — на улице, в транспорте, в магазинах. Особенно поразило, что и троллейбусные остановки объявляются на двух языках — чувашском и русском. Расписание междугородных автобусов составлено по-русски и по-чувашски.

Нанесенные на наши карты[2] экзотические, и без того весьма нерусские названия, такие как Ибреси и Тойси-Паразуси, оказываются лишь русскими вариантами чувашских топонимов: Алатырь — Алатар, Чебоксары — Шупашкар, река Цивиль – Савал, Волга — Атал и т. д. На магистральных автодорогах Чувашии названия пишутся на трех языках: вверху на чувашском, в середине на русском, внизу на английском: Хусан — Казань — Kazan. Такие надписи практического значения не имеют, но политическое — несомненно. Это официальное, демонстративное двуязычие нас удивило хотя бы потому, что в соседней Мордовии, да и во многих других республиках, мы подобного не встретили.

Цветущая столица

Столица Чувашии Чебоксары насчитывает сегодня около полумиллиона жителей. Это город полицентричный, лишенный единого функционального, активного городского центра. Тому виной водохранилище Чебоксарской ГЭС: низменную часть исторического центра оно затопило, а возвышенные участки разрознило. Там, где вначале прошлого века была базарная площадь, ныне плещется вода. Современный центр Чебоксар топографичен, поскольку к нему веером сходятся подтопленные овраги и идущие между ними по гребням улицы, но не функционален — жизнь здесь не бьет ключом, а застыла в виде нескольких картинно обступивших залив хорошо оштукатуренных и выкрашенных зданий. Тут и театр, и храмы, а позади, резко нарушая панораму, высится башня-пенал администрации президента Чувашии.

В чистоте и ухоженности центра Чебоксар наблюдается нечто советское, так как отсутствует главный загрязнитель — бойкая уличная торговля, что в свою очередь связано с отсутствием транспортного узла и постоянных пешеходных потоков. И даже спускающийся к воде пологими ступенями чебоксарский мини-Арбат (как везде, тиражированное подражание московскому) лишен торговли, там отсутствуют скамейки, не толпятся художники.

Чтобы понять, чем живут Чебоксары, надо покинуть предъявляемый туристам декоративный центр и подняться на окружающие холмы-отроги.

Конечно, в любом даже самом бедном регионе есть свои цветущие места, но в Чебоксарах их много — пожалуй, выше среднероссийского уровня. В Чувашской республике, очевидно, водятся деньги. О том свидетельствуют прекрасные новые дома, претенциозные башни местной администрации, отреставрированные кварталы, ремонтируемые стадионы и дороги и, конечно же, новенькие вывески, магазины, кафе, рестораны (вот только казино мы не видели). Молодежь в городе одета модно и разнообразно. Что это за деньги, откуда они и чьи и почему столь велик круг их обладателей, хотя все твердят о безработице, о замерших заводах и строителях-отходниках? Ответов мы не получили…

Много помещений занимает в самом центре города Национальный (бывший краеведческий) музей. Но куда более сильное впечатление производит новый, небольшой и бесплатный, Геологический музей с его полной коллекцией всех основных групп минералов и горных пород Земли, с особой экспозицией минералов Чувашии и их использования в хозяйстве, с комфортабельным учебным залом, где демонстрируются фильмы о природе и часто занимаются студенты. В Чебоксарах существует единственный в России музей пива (республика — основной производитель российского хмеля) — скорее смесь бара с трактиром в псевдорусском стиле, правда, с платным входом.

В хорошем состоянии театры и Национальная библиотека. Центральные части города приведены в порядок, а их малоэтажная застройка сносится и заменяется новыми многоэтажными домами и целыми кварталами, не лишенными архитектурных достоинств. Однако, в отличие от иных городов-нуворишей, Чебоксары не поражают роскошью своих клубов, ювелирных магазинов и банков, обилием дорогих иномарок — это все же не Тюмень и не Норильск; кстати, совсем мало здесь и пунктов обмена валюты[3].

Пустая Волга

Великая река, по которой тянутся караваны барж и идут пароходы, салютуя гудками большому городу... Картина, знакомая с детства… Не такова теперь Волга, далеко не такова. Впервые шок от опустевшей Волги мы испытали в начале 90-х годов на нижегородском Откосе, а здесь, в Чебоксарах, уже ничему не удивлялись, но грусть и сожаление не исчезли.

Да, на Волге теперь почти нет судоходства — и это столь непривычно для тех, кто еще 15–20 лет назад наблюдал вереницы судов типа «река — море», самоходных барж с нефтепродуктами и зерном, перевозимые горы стройматериалов, копошение местных припортовых буксиров и кранов. А кто еще постарше, помнит запах рыбы, просмоленных канатов, горы арбузов на баржах, вереницы грузчиков, согнутых под мешками. Нет больше этой кормилицы и труженицы матушки-Волги, автомобиль ее прикончил, жизнь с рек ушла на автомагистрали.

В Чебоксарах работает только паром для перевозки автомобилей на левый берег да курсирует речной трамвай туда же — на нем добираются до санатория «Чувашия», а горожане, особенно молодежь, ездят на шашлычные пикники в сосняки. Транспортный поток в левобережную часть республики идет в объезд через плотину Чебоксарской ГЭС. Проезд по суше в семь раз длиннее водного, нов век автомобиля такое предпочтение не кажется противоестественным.

Сначала судоходства лишились по теперешним понятиям малые, а вообще-то средние реки вроде Мокши и Суры, притоки Оки и Волги, а теперь и до Волги дошла очередь умирания. Неизбежный ли это объективный процесс, лишь ускоренный экономическим кризисом (ведь и относительное значение каботажа по морям тоже уменьшается, а по океанам — растет), или неповоротливое и чувствовавшее себя незаменимым речное хозяйство не выдержало новой экономической эры быстрой доставки, динамичности и конкуренции? В советское время речное судоходство искусственно субсидировалось ради перевозки военных грузов, негабаритных для железных дорог. Пустая Волга — и без того искусственная даже по своему внешнему виду цепь водохранилищ — теперь просто ошарашивает; такое пространство без привычного заполнения выглядит унылым и тревожным. Впрочем, отечественное речное судостроение было почти сплошь военным, а все эти небольшие теплоходы типа «Заря» с их малой осадкой, способностью пристать где угодно и выброситься на берег были лишь гражданскими вариантами легких десантных судов. Но где же рыночная экономика на водном транспорте? Где многочисленные частные катера и паромы, речные такси? Гидросамолеты, которых много было в СССР в середине XX века? Ведь Россия и сегодня занимает первое место в мире по изобретениям и опытным образцам летающих лодок. Где же новый рекреационный транспорт, парусники, яхты? Мы видели Волгу возле Чебоксар в будни, но видели и в выходные дни возле Ярославля, Нижнего Новгорода, Плёса, Саратова — там она везде такая же пустая. Пространство освободилось, а новые функции не спешат (или не могут?) его освоить. Это дополнительный аргумент за то, что Волге пора опять становиться рекой. Страна имеет гигантский избыток энергоресурсов (взять только один экспорт нефти и газа) — имеют ли экономическое и моральное основание гидроэлектростанции, сопутствующие им гигантские водохранилища, затопление земель?

Может быть, стоит подумать о возрождении Волги и восстановлении ценнейших пойменных земель? Однако власти Чувашии, напротив, ратуют сегодня за подъем уровня водохранилища Чебоксарской ГЭС (одного из важнейших и самых доходных предприятий республики, работающего, однако, на одну треть своей проектной мощности), что повлечет за собой дальнейшее подтопление Нижнего Новгорода и потерю огромных низменных левобережных земель республики Марий Эл. Раньше реки связывали регионы России, а теперь конфликты вокруг их уровня разделяют; особенно это касается Волги. Объективно напрашивается одно-единственное справедливое, никому не обидное решение: восстановить уровень реки в естественном состоянии, т. е. спустить все водохранилища. Однако и это трудно сделать сразу — проблема очень уж сложна.

Заволжская тайга

У Чувашии, так же как и у Нижегородской области, есть свое левобережное низменное Лесное Заволжье с теми же основными хозяйственными функциями в недавнем прошлом (лесоразработки, добыча торфа), которые сегодня решительно уступили место пригородной рекреации. Чувашское Заволжье занимает только два процента площади республики, однако значение его важно втройне: 1) такой тайги в Чувашии больше нигде нет; 2) заволжский лес весь расположен напротив Чебоксар, обогащает город своим видом и очищает воздух; 3) Заволжье — важный плацдарм Чувашии, позволяющий ей закрепиться на левобережье, что при конфликтах и проблемах всех волжских регионов — немаловажный фактор. Поэтому Чувашское Заволжье не образует даже особого административного района: оно целиком подчинено Чебоксарскому горсовету. Торф в болотах выработан, узкоколейки, еще изображенные на картах, разобраны. Теперь все Чувашское Заволжье — один национальный парк, гордящийся своей фауной.

На левом берегу нас встречают дюны не ниже, чем на Рижском взморье, но они варварски вытоптаны и оголены. К счастью, недалеко в глубь леса — отдыхающие не отходят от воды дальше чем на триста метров. На дрова вырублены все нижние ветки, а также целые деревья, погибающие постоянно от того, что их корни оголяются размывшей песок водой или развеявшим его ветром. Такая картина наблюдается во всех сосновых лесах близ воды и свидетельствует о полном отсутствии действенной охраны природы. Асфальтовая дорога от причала ведет на самый высокий холм; на нем в одиночестве высится белый многоэтажный корпус санатория «Чувашия», не изуродованный и не облепленный какими-нибудь дополнительными постройками. Автомобилей на стоянке очень мало. С площадки у входа открывается вид на окружающее «море лесов», «зеленые легкие Чебоксар».

Работники санатория были настолько любезны, что позволили нам отобедать в их спецбуфете за символически низкую цену: селедка, рассольник, семга с картофельным пюре и компот обошлись меньше чем в половину доллара с едока[4]. Понятно, с каким хорошим настроением мы прошагали после этого по просеке до Дерева Любви. Подобные объекты (аллеи, деревья, озера, скамейки, камни, скалы, источники) — необходимый стандарт для российских (советских) домов отдыха и санаториев. У отдыхающих должен быть повод, конечная точка для прогулки. Здесь поход к дереву значился в официальном списке экскурсий, наряду с другими культурными мероприятиями.

Само Дерево Любви стояло за многими дюнами, увешанное лентами и клочьями нижнего белья. Подобная сакрализация природных объектов пришла к нам и из нашего языческого прошлого и из Центральной Азии (Монголия, Алтай). «Святыми источниками» в постсоветском десятилетии монопольно завладела православная церковь, а священные камни и деревья отошли в сферу неоязыческого менталитета (полунаигранных бытовых суеверий и шуточных ритуалов).

Чувашское Лесное Заволжье нашпиговано санаториями, домами отдыха, правительственными дачами и охотничьими базами, но все это скромно по размерам, упрятано в леса и с Волги не бросается в глаза. Кружной асфальтированный путь через плотину появился недавно, а раньше надеялись только на паром. Полезная для природы и столь необходимая национальному парку умеренная изоляция от Чебоксар сохранилась.

Мощный рубеж

В конце маршрута по Лесному Заволжью нас стал занимать новый сюжет — граница между Чувашской и Марийской республиками. В первый раз мы пересекли ее в лесу, ничем не отмеченную, вычислили ее по просекам, а выйдя из леса, обнаружили на территории Марий Эл дачный поселок Чебоксар. Чувашия создала себе на левобережье около плотины небольшой плацдарм за счет Марий Эл и интенсивно его осваивает. Марийская республика здесь фактически оттеснена, отодвинута от Волги; она, очевидно, находится под мощным давлением Чувашии. Второй раз мы увидели границу республик на шоссе Йошкар-Ола — Чебоксары и ужаснулись.

Административный рубеж к северу от плотины похож на границу двух больших враждебных государств. Стоят мощные щиты с гербами и названиями республик, флагштоки, увешанные многими флагами (не только государственными, но и разных организаций). Шоссе здесь резко расширяется, его в любую минуту готовы перекрыть две линии шлагбаумов. Проезжие полосы разделены надолбами. Работают несколько разных контрольно-пропускных служб с мощными бетонными сооружениями и чуть ли не с бойницами. Многочисленные милиционеры вооружены автоматами с примкнутыми магазинами, т. е. готовы открыть огонь в любую секунду. Неторопливыми, но твердыми жестами выуживаются и отгоняются в сторону в основном «чужие», не чувашские машины; из них выскакивают водители с виновато-испуганными лицами. Граница сильнее оборудована со стороны Чувашии. Оно и понятно: жители Чебоксар постоянно ездят через Марий Эл на свою заволжскую территорию. И «наступает», и «обороняется» здесь именно Чувашия, она инициатор и активная сторона пограничной возни, а Марий Эл — пассивный партнер.

Таких пересечений шоссе с границами регионов — субъектов Российской Федерации насчитывается несколько сотен, но подобные барьеры часты и на въездах в города — тут уже счет идет на многие тысячи. Россия — сплошь пограничная страна, где наличие любой границы важнее ее смысла. И везде фактически работают внутренние таможни — в форме поборов с проезжающих.

Между Волгой и Сурой

Молодой город-спутник Новочебоксарск озадачил нас советской произвольностью застройки; подковообразным простиранием троллейбусной линии, изолированной от недалекого (четыре километра) чебоксарского городского транспорта; маятниковыми миграциями горожан с тележками и мешками из двенадцатиэтажных домов через вытоптанное совхозное поле на садовые участки в овраге; заброшенными цехами завода химического оружия, но более всего — совсем новым гигантским церковно-монастырским комплексом в самом центре города, при автовокзале.

Небольшой городок Мариинский Посад (фактически, не только в разговоре, но и в официальных текстах — Марпосад), бывшее древнее село Сундырь, в 1856 году названное в честь жены императора Александра II, нас просто умилил и тронул. Здесь когда-то ходил паром через Волгу, важнейший для связи Центральной России с Марийским Заволжьем. Но нынче транзитный поток идет по плотине мимо Новочебоксарска, а длиннющее ответвление от шоссе Москва— Казань заканчивается в Марпосаде тупиком. Но этот тупик красиво оформлен: упираясь в Волгу, главная улица города в конце вымощена плитами и объявлена пешеходной; справа — краеведческий музей, библиотека, детская площадка, эстрада; слева — трактир (у распахнутых дверей стоят приветливо улыбающиеся работники). На Волге короткая набережная, бульвар с беседкой; здесь могут останавливаться экскурсионные суда, а Волга (самое верховье Куйбышевского водохранилища) похожа на реку больше, чем в других местах Чувашии. И этот крохотный город (около 11 тысяч жителей), через который никуда не едут, но почему-то в него заезжают, хотя и имеет вид типичного российского райцентра с обычными ухабами и кучами угля и шлака возле котельных, все-таки довольно чист. Травянистые улицы подметают и мусор из травы вычесывают. Почему Чебоксары и Марпосад так чисты, а некоторые другие города Чувашии, особенно Алатырь, грязны?

Что потянуло нас в Алатырь? Мы интуитивно чувствовали, что это по географическому положению и судьбе второй город Чувашии, ее другой полюс, но не равноправный, а в чем-то ущемленный, оппозиционный, таящий в себе некоторые загадки.

Лесник-крестьянин

В Алатырь мы ехали вдоль железнодорожной линии Канаш — Красный Узел. Автодорога была проведена здесь сравнительно недавно и от железной дороги далеко не отходила, ибо обслуживала те же прижелезнодорожные поселки. По обе стороны двойной транспортной линии простиралась почти необитаемая лесная глушь, сплошной массив площадью около шести тысяч квадратных километров, разделенный просеками на тысячу кварталов (приблизительно). И у обеих дорог, рельсовой и шоссейной, имеется местная функция — вывоз леса.

В отличие от настоящей деревни, поселки лесхозов не окружены полями и пашней; пески и сосны — их уличный пейзаж, а главный не древесный ресурс лесных земель для местных жителей, помимо грибов и ягод, — сенокосы. Как и железнодорожники низшего звена, работники лесной отрасли широко пользуются казенным инвентарем, постройками и машинами для своего личного хозяйства; все это оборудование им полагается, так сказать, по штату. Поэтому служба путевого сторожа, дорожного мастера, лесника, егеря и т. п. — это самая привилегированная и надежная форма единоличного крестьянствования и почти фермерства, совсем не такая кабальная, как при колхозе или совхозе. Те из работников лесхозов, которые не имеют своих изб, живут так же по-крестьянски в стандартных двухквартирных бревенчатых домах с приусадебными участками.

У одного из таких лесников мы из любопытства остановились на час в поселке Киря на пути по пустынной лесистой дороге через полесье в Алатырь. Железная дорога и станция не нарушили здесь природной идиллии; движение редкое, и пока мы там были, ни один поезд не прошел мимо. Хозяин наш, как ни странно, был настоящий чуваш. Странно потому, что чуваши в этом лесном районе Чувашии редки, преобладают русские или обрусевшая мордва, коренной этнос лесных краев.

Подворье, обустроенное задолго до Великой Отечественной войны, насчитывало не менее двух десятков различных специализированных частей: жилые помещения, разные дворики, садики, огородики, хлева, загончики, сарайчики, курятнички, летние кухни, клети-подклети, с полами на разном уровне — всего не поймешь, не будучи этнографом. На многие части двора, находящиеся под открытым небом, попасть можно только через внутренние помещения. За высокими главными, уличными воротами скрывался крохотный квадратный дворик, совершенно пустой. А из дворика, как из сеней, двери вели во все помещения, также между собой соединенные разными проходами. Несмотря на всю миниатюрность, компактность и одноэтажность, это подворье не проще, чем гигантские северные избы на Мезени, Печоре, в Карелии. И лишь гараж для автомобиля, не поместившийся во дворах и не вписавшийся в традицию, располагается через улицу.

Осмотрев дом и выразив восторг, мы прошли в летнюю кухню пить молоко и есть яичницу. Разговор зашел на тему, для крестьянина самую актуальную. Вы думаете, о предстоящем сенокосе или о грабительски низких закупочных ценах на молоко? Нет! Об ученых степенях и званиях! Это занимало нашего хозяина больше всего. На стене висели фотографии его взрослых детей. Один их них, кажется, уже стал аспирантом. И так получилось, что тема высшего образования и его повсеместной филиализации стала лейтмотивом нашей поездки в Алатырь.

Былой богатый Алатырь, или несостоявшаяся столица

Алатырь известен как русская крепость с 1552 года (год завоевания Казани), и по этой условной дате он на несколько десятилетий моложе ряда латиноамериканских столиц. Алатырь служил оплотом и трамплином для колонизации, христианизации, русификации Поволжья, отчего коренные народы — мордва, чуваши и другие — вытеснялись, переселялись на восток, вплоть до Западной Сибири. Городской статус Алатырь получил при Екатерине II. Он был и остается русским городом среди земель не очень русских. В сегодняшнем Алатыре почти нет чувашей. Немногие чувашские надписи на официальных вывесках редки. Правда, некоторые русские, особенно пожилые, как-то невзначай признаются, что они вообще-то мордвины и родной мордовский язык, оказывается, не забыли.

В начале XX века Алатырь был самым крупным в окр\'уге и рассматривался как кандидат в столицы одновременно и Мордовии, и Чувашии, будучи намного крупнее и значительнее, чем Саранск и Чебоксары. Алатырь стоял на пересечении важной тогда железной дороги и судоходной реки, в богатой аграрной местности, изобилующей лесами. И перед Октябрьской революцией, и во времена НЭПа город вел оживленную торговлю хлебом, скотом, лесом, поташом. Но это «гнездо купцов и попов» не могло, по тогдашним понятиям, стать ядром кристаллизации для национальных автономий; столицами их неслучайно были сделаны менее значительные поселения, где новую политику можно было вести «на чистом месте».

Большевики потакали «государственности» малых народов, но и боялись их национализма и сепаратизма. Чтобы Чувашия не оказалась «слишком чувашской», в нее включили русско-мордовскую часть Алатырского уезда. Алатырь стал одним из многих райцентров, что для бывшего уездного города с немалым экономическим и культурным потенциалом было явным понижением статуса. Алатырь пал жертвой противоречивого национально-территориального размежевания, и это стремительное падение, выразившееся в неуклонном отставании, продолжалось до конца XX века. В 1926 году в Алатыре было 20 тысяч жителей, в Саранске — менее 15, в Чебоксарах — 9 тысяч. Железная дорога пришла в Чебоксары только в 1937 году. Сегодня в Чебоксарах проживает полмиллиона — вдесятеро больше жителей, чем в Алатыре.

Географическое положение Алатыря за годы советской власти резко ухудшилось, не только из-за упадка судоходства на Суре. Алатырь отделен от Центральной России Мордовией, а от лесостепной Чувашии — дремучими лесами. Дорога сюда из чувашской столицы существует в постоянном неспешном ремонте — ведь это не магистраль, связывающая республиканское начальство с федеральным центром.

Когда в начале 90-х годов XX века национальное движение в Чувашии достигло апогея, возникло встречное стремление к отделению Алатыря от Чувашской республики и включению его в Ульяновскую область, но в ней он оказался бы в еще худшем географическом положении, на краю полуанклава, удушенный окружающими административными границами. У регионов — субъектов Российской Федерации границы настолько окостенели, что их изменение кажется возможным только вследствие чрезвычайных потрясений.

Хотя Алатырь не состоялся как столица, у него есть признаки второго города Чувашии. Новочебоксарск — второй город по формальному признаку — людности, но это слишком близкий спутник Чебоксар, обреченный на скорое с ними слияние. Имеет черты второго города Канаш, но в силу центрального положения в республике его влияние ограничено Чебоксарами. Потенциальная сфера влияния Алатыря из-за его приграничного размещения может выйти за пределы Чувашии и включить сопредельные части Мордовии и Ульяновской области, а Чебоксары этим процессом никак не задеваются. Местные географы подсчитали, что в сфере возможного влияния Алатыря проживает около полумиллиона человек.

В отличие от более сельских (по происхождению) Чебоксар город Алатырь унаследовал от царских времен ясную прямоугольную планировку: все улицы параллельны и перпендикулярны главной реке и ее притоку. Здесь, как и в Чебоксарах, центр города пострадал от затей советской власти и тоже был затоплен, но не водой, а революционной стихией. Большевики разорили центр, лишили его прежних градообразующих функций. На месте монастырей и базаров поставили фабрики и заводы, которые нынче не работают и разрушаются. За исключением полудюжины особняков нуворишей и пары многоквартирных домов для «элиты», а также девяти восстанавливаемых храмов и монастырей, все остальные объекты Алатыря находятся в аварийном состоянии. Особенно ужасны тротуары — и их разрушением, и полным отсутствием. Надеяться на какое-то благоустройство не приходится, ведь это не столица республики, а местные хозяева пешком вдоль улиц не ходят.

В целом Алатырь — город одноэтажных домов, как большинство малых городов России, а на окраинах есть и пятиэтажные микрорайоны без улиц, среди ям, карьеров, оврагов, гаражей, сараев, пустырей, свалок, огородов. Нет, все-таки приятнее пройтись по ухабистым и заросшим дореволюционным улицам.

Филиал Чувашского государственного университета занимает два здания. Главное, двухэтажное, деревянное, с резьбой на фасаде, построено купцом-меценатом для училища в 1912 году и делу просвещения служило многие десятилетия. Другое, одноэтажное, — стандартный детсад, освободившийся по демографическим причинам. Если эти здания выглядят с улицы более или менее прилично, то это скорее чудо, нежели норма. Заботясь о своем загробном благополучии больше, чем дореволюционные российские купцы, нынешние спонсоры предпочитают финансировать церковь, а не университет.

Современный город Алатырь брезгливо отвернулся от своих рек: и от прежней кормилицы Суры, все еще числящейся в справочниках судоходной, и от ее притока, некогда сплавной Алатыри, давшей городу название. И реки эти не служат горожанам, и город их больше не украшает. Никакого теперь нет приречного бульвара или набережной на Суре; ведущие к ней переулки круты и грязны. Железнодорожную ветку, выходившую к реке и превращавшую город в речной порт, недавно разобрали, а оборудование порта растащили. При нас туземцы выдирали из грунта последние шпалы. Самое канцерогенное топливо!

Не краса, но гордость Алатыря — затопляемый мост. Такому мосту не страшны ледоходы и паводки, так как весь лед и самые бурные воды проходят поверху. Грубые железобетонные плиты лишены перил, но ездить можно, и мы по этому мосту въезжали в Алатырь из Канаша. А за мостом налево — подлинная краса и гордость, уникальный дендрарий, но его мы не успели посетить. Вокруг простирается обычное поприще российских горожан — садово-огородные участки. Нормальный же автодорожный мост, единственный на Суре во всем Алатырском районе, проходит на шоссе Чебоксары — Саранск в шести километрах к северу от города.

Советское административно-территориальное деление оторвало Алатырь от Москвы, оплотом которой он был в Предволжье, и город ушел в глухую оппозицию Чувашии, стал ее вторым, скрытым полюсом, ущемленным соперником и завистником Чебоксар, но все это проявляется главным образом на ментальном уровне. В реальных делах Алатырь не бунтует против Чувашии, а ищет свое устойчивое место и, кажется, находит его на неожиданных направлениях. Средствами возрождения Алатыря в наши дни стали те козыри, которыми он располагал до революции 1917 года — образование и церковь.

Всеобщая филиализация

В стране растет число высших учебных заведений, особенно частных; еще быстрее увеличивается число их филиалов. В Чувашии — настоящий образовательный бум, сеть филиалов сгустилась до того, что в сельских райцентрах между собой конкурируют филиалы нескольких вузов. Вывески филиалов никому не известных московских университетов со звучными именами мы постоянно видели в Чебоксарах. В значительной мере все это — фикция. Но в Алатырском филиале Чувашского государственного университета семьсот студентов, часть которых проходит полный цикл обучения (от подготовительного отделения до подготовки дипломной работы), основные преподаватели работают постоянно, а профессура «окормляет» филиалы вахтенным методом. Как критерий качества постоянно фигурирует число защищенных кандидатских диссертаций.

Образование как общественное благо становится все более доступным. В силу конкуренции на рынке образовательных услуг место их оказания стремительно приближается к населению-потребителю. Еще одна интерпретация: когда настает пора децентрализации всех ресурсов, то филиализация неизбежна; если ездить за чем-то далеко, дорого и трудно, то это «что-то» должно быть доставлено в каждое место, где обнаруживается спрос; так появляется множество мест эмиссии образовательных статусов вплоть до сильной инфляции.

Польза для населения очевидна — студенты не отрываются от родных мест, да и образование всем обходится дешевле. По рассказам, в окрестностях Алатыря увеличиваются товарные посадки картофеля, чтобы продажей его урожая покрыть расходы на образование детей: большая часть студентов в филиалах учатся за плату, хотя и очень скромную, очное обучение стоит девять тысяч рублей (почти 300 долларов) в год, заочное вдвое меньше. Как образовательный центр, Алатырь оживает.

Впрочем (и это не редкость), повысили свой общественный статус бывшие до революции и ставшие сейчас еще более крупными учебными центрами (также с широкой сферой влияния) Бузулук в Оренбургской области, Бирск в Башкирии («уфимские Афины» в масштабе губернии), Тобольск в Тюменской области. Образование становится фактором районообразования, это естественнее и более осмысленно, нежели тяжелая для всех промышленность. Каждый регион определенного размера, ранга и типа должен иметь свой стандартный набор образовательных учреждений, без чего нельзя предполагать полноценности его среды, зрелости культурного ландшафта. Однако образовательная услуга — продукт особый. Нас не покидает восхищение активностью вузов Чувашии, ноне оставляет и сомнение: может ли уникальный объект, каким обязан быть в регионе университет, иметь филиал как свою полноценную часть, выполняющую все функции целого? Способен ли филиал обеспечить достаточно большую и разнообразную среду общения, постоянный доступ к сотрудникам (необязательно преподавателям) университета? библиотеку? экспериментальную базу? (Кстати, в подготовке местных географов отсутствуют полевые практики даже по Чувашии.) Наконец, возможен ли экспорт самого духа университета? Тем временем тень всеобщего высшего образования надвигается на страну. Всеобщего — значит, повсеместного...

Стихия филиализации охватила не только образование. Филиал возникает потому, что некоторая структура находится слишком далеко от территории и должна ее охватить, оставаясь сама собой; ведь возникают филиалы университета, а не университеты в городах-райцентрах. Даже семь федеральных округов — это, по замыслу, филиалы президентской власти, а не ее части.

Филиализация — особенность современного российского ландшафта, филиалы вольно или невольно приобретают все учреждения и организации.

Сегодня в храмах Русской православной церкви все чаще видишь изящные пеналы с частицами мощей и иных чудесных священных предметов (раньше про молекулы такого рода мы слыхали лишь применительно к католическим храмам); такое мы видели именно в Алатыре. Это ли не филиализация? И в чем же тогда смысл паломничества или трудной долгой дороги в университет? Стоит ли сокращать «дорогу к храму» до нескольких шагов? стремиться преодолеть неравенство мест? Возможно ли и нужно ли это?

Клерикализация ландшафта

Все больше территорий становятся недоступными для обычного человека без благословения соответствующих церковных властей — таковы Соловки, Коневец, Валаам; дорогостоящий туризм по соглашению с церковными властями — дело особое. В Алатыре возрождающийся женский монастырь в первую очередь восстановил свою ограду; внутрь ограды попал целый небольшой квартал одноэтажных жилых домов с участком улицы — дома были куплены и выселены, а улица перестала быть улицей; сложившееся за десятки лет право прохода и проезда было просто ликвидировано.

Клерикализацияландшафта — усиление в культурном ландшафте роли церковных комплексов, превращение их в новые центры и полюса организации ландшафта с особым режимом посещения, осмотра, пересечения. Культурный ландшафт все больше оказывается в тени соборов, мечетей и дацанов. Все чаще культурный ландшафт и понимается как сеть «оазисов духовности», каковыми считаются церковные места (и места жизни великих персон). Мы же полагаем, что культурный ландшафт непрерывен, лишен пустот и в нем нет универсально доминирующих мест и компонентов... Клерикализация (как и сакрализация) чего-либо сама по себе не плоха и не хороша, — но вот ее универсальность и нормативность сомнительны. Тем более что, строго говоря, моноэтничных моноконфессиональных территорий в составе Российской Федерации сейчас практически нет; в некотором масштабе все ландшафты полиэтничны и поликонфессиональны. Клерикализация ландшафта при поликонфессиональности может превратить его в поле борьбы символов и компонентов среды, разорвать и фрагментировать ландшафт, признаки чего мы и наблюдали в Чувашии. Кроме того, и это важнее, доминирование в ландшафте одного-единственного компонента, будь то даже храмы в моноконфессиональной стране, — профанация и дискриминация самого культурного ландшафта, который чудом сохранился и с таким трудом и муками помаленьку оживает...

В сравнительно небольшом и сейчас довольно бедном на вид, разоренном еще в двадцатые годы и так не оправившемся Алатыре насчитывается девять православных храмов и монастырей — главный визуальный знак новой эпохи. Они резко выделяются на буквально сером фоне жилой, быстро ветшающей застройки. Церковную роскошь окружают трущобы, отчего возникает впечатление чрезвычайной (чрезмерной?) концентрации воли, энергии, средств, сил, стройматериалов. Наверное, в Алатыре это выглядит ярче, поскольку городок в основном малоэтажный, а разваливающиеся промышленные здания лишь усиливают впечатление.

Монастыри в Алатыре изумительны своими интерьерами. В одном из монастырских храмов вся внутренняя облицовка и иконостас — из резного дуба, а в другом все сверкает полированным мрамором — красиво, хотя и непривычно. Мрамор широко использован и во внешней облицовке и внутренней отделке нового храма в скиту (говорят, что мрамор подарил Э. Россель). Интерьеры же местного «храма знаний» — Алатырского филиала университета — поддерживаются в хорошем состоянии, но и только.

Если одна конфессия целенаправленно наделяется статусом символа русской национальной идентичности, то многие иноэтничные регионы в поисках своей идентичности ищут нечто иное… Так, в Чебоксарах возводится монумент «Матери-покровительнице» высотой 52 метра над чебоксарским заливом. Внешне монумент будет напоминать христианский крест, но наряду с символами православной церкви в мемориал будет привнесен элемент язычества.

Церковный совхоз

При алатырском Свято-Троицком мужском монастыре имеется загородное подсобное хозяйство — скит Рождества Христова. К скиту ведет узкая асфальтированная тупиковая дорога длиной четыре километра. Никто случайно сюда не заедет и уж тем более не проедет мимо.

По своим хозяйственным направлениям этот скит напоминает совхоз, а по размерам и внешнему виду — крупную сельскохозяйственную ферму. Ее площадь 300 гектаров, а все постройки собраны в одном месте на площади не более трех гектаров; вокруг них — только поля без всяких сооружений. На самом возвышенном месте — храм, изнутри отделанный все тем же белым мрамором; иконостас деревянный, сверкает позолотой.

Храм мог украсить местность, но его заслонили соседние сооружения, а поодаль, со стороны автомагистрали и железной дороги, закрыли лесополосы; его задавили рядом стоящая водокачка, квадратная в плане и не сужающаяся кверху, увенчанная флюгером в виде двуглавого российского орла. И так же близко к храму лежат полуцилиндры складов-ангаров, а рядом с ними строится трехэтажный спальный корпус на 36 келий. Кирпичные стены несущие, ноочень тонкие, кирпич уложен грубо; предусмотрено центральное отопление и санузлы в коридорах. Кельи почти квадратные, маленькие, с одним окошком.

Перед входом в храм — одноэтажный административный корпус, а в сотне шагов от него — скотные дворы и курятники. Монахи все в длинных черных одеяниях, но в резиновых сапогах. Некоторые хлопочут вокруг тракторов и комбайнов. На огородах, согнувшись, трудятся с десяток женщин без возраста и внешности, по причине полной укутанности лиц и фигур.

Нам было интересно посмотреть, как россияне работают без пьянки, мата и перекуров. Оказывается, есть проблемы. Коровы, привыкшие к грубости и побоям, не понимают нежного обращения. Один тщедушный послушник тихо уговаривал и гладил корову, но она стояла как вкопанная. Тогда он привязал к ее рогу веревку и начал тянуть плавно, как лодку, не прекращая словесных увещеваний. Корова упиралась. Другой работник неуверенно размахивал над коровой символической хворостиной, но буренка только кружила по загону, не желая его покинуть.

Монахи любезно предложили нам разделить с ними их скромную трапезу. Питались мы вместе со всеми рабочими, но без женщин, в нижней трапезной, куда входили не разуваясь, лишь слегка омыв руки под водопроводным краном. Зайдя за скамейки, все выстроились вдоль одного длинного стола, покрытого клеенкой. Во время молитвы большинство рабочих ничего не бормотали и не крестились, а стояли молча, как на панихиде. Потом все как по команде принялись за еду одновременно и съели все очень быстро: хлеб белый и черный, зеленый лук с солью, салат из редьки с зеленым луком и сметаной, вареное яйцо, кусочек сельди, кружок сливочного масла, суп-лапшу молочную сладкую, картофельное пюре, творог с изюмом, кекс без изюма, компот яблочный процеженный. Во время трапезы монах за отдельным столом читал жития святых. Описывались мучения одного святого, терзаемого язычниками. Картины жутких истязаний никому не испортили аппетита. Несъеденные хлеб и яйца рабочие прихватили с собой. Потом они отдыхали на бревнах, но курения мы не заметили.

Согласно господствующему в России убеждению, монахи работают лучше мирян, а церковь — самый рачительный хозяин. Так почему бы не передать ей не только землю? Монахи в скиту Рождества Христова выращивают и продают коров на мясо, которого сами не едят. С таким же успехом они могли бы производить и продавать табачные изделия… Если монах, не снимая рясы, сидит за рулем трактора, то почему бы ему не быть и пилотом в гражданской авиации? Наверняка аварий было бы меньше. А сколько еще монахов «в миру», без бороды и в штатском костюме, могут нести свое послушание среди нас, непутевых?

Пересечение Мордовии

«Кому-то наш город покажется очаровательным, кому-то отвратительным» — так простодушно написано об Алатыре в одном местном буклете. Впрочем, не стоит делить посетителей на сторонников и противников. Приятным и отвратительным одновременно, достойным и гордости, и жалости нередко кажется один и тот же уголок России. Мы благодарны приютившим нас алатырцам, мы помним Алатырь, мы к нему неравнодушны…

В Саранске и вообще в Мордовии мы прежде не раз бывали, но сожалеем, что в данном путешествии не успели заметить, какие изменения там произошли. Однако кое-что, для чего длительного пребывания не требуется, мы уловили. В Мордовии мы не видели надписей на мордовском языке (мордовских языках); ни разу не слышали мордовской речи в публичной ситуации. Не было объявлений по-мордовски в троллейбусе в Саранске и на вокзале в Рузаевке. Не было и двуязычных расписаний на автостанциях. А ведь все подобное было в Чувашии! Мордовскую речь мы слышали один раз — обмен репликами между подростками. В Саранске и Рузаевке мы не смогли заметить, что находимся в республике Мордовии.

Наше путешествие закончилось в Потьме. Поездка в Москву продолжалась впотьмах. Путешествие и поездка — не одно и то же. Путешествие — активная работа глаз и ума, а ехать можно и в спящем состоянии. Лишь очень внимательный и подготовленный к наблюдениям пассажир заметит на здешних станциях (Зубова Поляна, Умет, Пичкиряево, Кустаревка) промелькнувшие за секунду четыре параллельных пути, огороженных колючей проволокой, а от них, круто изгибаясь, уходят в глубь лесов еще не заржавевшие железнодорожные ветки. Классический ГУЛАГ умер, но краем исправительно-трудовых лагерей всероссийского значения юго-западная Мордовия остается и сегодня.

А Потьма, былая лагерная столица, — теперь лишь большая стоянка поездов, где люди разного пола, возраста, типа и внешности торгуют разнообразной снедью и выпивкой. И только вот раков, становящихся привычными благодаря упадку промышленности, что-то нет. А шампанское есть.

[3] Когда в 1993 году один из авторов (Владимир Каганский) посетил Чувашию, то Чебоксары — чистенький и бедный город — предстал словно застывшим в ожидании непонятного будущего, пребывал почти в обмороке. Правда, он тогда не толкался в талонных очередях, как Ульяновск, но и не торопился активно зарабатывать и тратить, как Нижний Новгород. Изменения в облике Чебоксар за последнее неполное десятилетие разительны!