Наталия Козлова: оптимизм памяти

«…В результате проделанной работы остаешься с ощущением, что находишься только в начале пути, хотя собственная твоя жизнь клонится к закату».

Это фраза из последней книги Наталии Никитичны, которую она успела закончить незадолго до смерти. Никто не предполагал, что конец придет так быстро, так внезапно. До сих пор трудно поверить, что этого столь живого и открытого человека, полного сил и планов, больше нет с нами. Невозможно представить, что больше не будет необычных лекций профессора Козловой, про которые кто-то из нас, ее бывших студентов, сказал: «Это была не просто социальная теория, это была социальная практика…»

Место той работы, которую вела Наталия Никитична Козлова, в отечественном интеллектуальном ландшафте было особенным. Будучи с самого начала привязанной к философии институционально (она долго работала сначала в Институте философии, а затем была профессором философского факультета РГГУ, где читала курсы социальной философии) и не являясь при этом профессиональным историком, Наталия Никитична была совершенно оригинальным и самостоятельным исследователем.

Предметом ее исследовальской работы была социальная реальность со всей совокупностью образующих ее отношений. Наталия Никитична очень много занималась советским обществом, его социальной историей, повседневными практиками, составлявшими ткань его существования. Говоря ее же словами, тем, «как было изобретено советское общество и как оно рухнуло в три дня». Вряд ли этот интерес можно было назвать сугубо историческим, в том общепринятом смысле, когда говорят об интересе антиквара к старинным вещам. Также он не был «познавательным» интересом ученого-историка, скрупулезно изучающего документы эпохи, для того чтобы установить, «как все было на самом деле». Я бы назвал прочтение советского опыта, предложенного Наталией Никитичной, попыткой создания «критической истории», когда интерпретация прошлого используется как средство понимания проблем настоящего. Видимая же завершенность советской истории давала больше возможностей для такой интерпретации.

Интерес исследователя к обществу и его истории (даже если общество это в данный момент уже как бы не существует) изначально возникает как попытка найти новые слова для описания и понимания происходящего сейчас, вот в этом нашем повседневном существовании. Его взгляд выхватывает из массива социально-исторических фактов явления, важные с точки зрения того, что в современной социальной теории принято называть «критическим интересом», когда явления эти, взятые в определенной констелляции, преобразуются в набор теоретических вопросов, имеющих практические, жизненные последствия. Эти последствия и представляют собой объект социальной критики, возможность которой является, в свою очередь, конечной целью и нормативным горизонтом этого интереса.

Часто всю эту совокупность теоретических и жизненных вопросов также принято называть Современностью. Как мы стали тем, что мы есть, и насколько то, что происходит сейчас, предопределено нашим, казалось бы, еще совсем таким недавним прошлым? Возможна ли другая Современность, и было бы возможным наше существование в иных, отличных от нынешних, обстоятельствах? Как мы должны поступать теперь? Наконец, самое главное, что интересует исследователя, как обо всем об этом рассказать? Достаточно ли у нас для этого слов? И если даже они у нас есть, то где гарантия, что это именно те слова, которые нужны нам в данный момент?

Чтобы попытаться ответить на эти вопросы, исследователю необходимо занять определенную дистанцию по отношению к его наличному социальному опыту. Дать же такую дистанцию может именно историческая перспектива. Ведь именно интерпретация и описание того, что было, дает возможность понимания того, что происходит сейчас. Не поняв и не освоив советской истории, невозможно понять российское настоящее. Поэтому интерес Наталии Никитичны к советскому обществу не был случайностью или простым любопытством праздного постороннего наблюдателя.

Наталии Никитичне удалось сделать удивительно много. Самое главное, ей удалось предложить новое вЬдение истории нашего общества. Причем истории, рассказанной не со страниц газет, учебников или экранов ТВ, а поведанной ее непосредственными участниками, теми, кто попадает в официальную историю с большой буквы в лучшем случае в качестве статистических единиц.

Ее главные герои те, у кого, как правило, не было никакой надежды на то, что их рассказ о себе будет услышан другими. Маленькие, незаметные люди — крестьяне и рабочие, новая интеллигенция, «пролетарии умственного труда», одним словом, «щепки истории» с их чувствами, заботами и страстями превращались в ее лекциях и на страницах книг в героев одной грандиозной социально-исторической драмы под названием «Изобретение советского общества». События их забытых жизней становились иллюстрациями и дополнениями теоретических концепций и понятий. Именно это обращение к субъективной, антропологической составляющей советской модернизации позволило поставить ряд вопросов, невозможных ранее.

История, поведанная из перспективы ее непосредственных участников, история их повседневного опыта несколько отличалась от той, что мы привыкли слышать в течение последних десяти лет. Это была история становления современного общества, история превращения бывших крестьян в его субъектов, история массового приобщения к печатному слову, история обретения индивидуальных биографий. Это была история первого, массового участия людей в практиках Модерна…

История эта явно не имела ничего общего с различными теоретически сомнительными концепциями вроде «тоталитаризма», которые в свое время были придуманы как оружие идеологической борьбы, а теперь используются для того, чтобы навязывать соответствующие представления о советском социальном опыте. Наталия Никитична любила повторять слова Платонова: только сверху кажется — внизу масса, а внизу люди живут… Язык, на котором этот опыт проговаривался, язык его непосредственных носителей, был весьма далек от так называемого тоталитарного «новояза». Картина повседневного мира, восстанавливаемого по человеческим документам, разительно отличается от всего, что мы слышим сейчас. Так из лекций и книг Наталии Никитичны мы узнали, что и память о прошлом может быть политическим объектом и ставкой в игре различных общественных сил. 

Интерпретирующее прочтение советской истории, которым занималась Наталия Никитична, было работой по переписыванию советского опыта с целью расшатать и изменить господствующие о нем представления. Спасти общество от культурной и политической амнезии необходимо именно сейчас, когда состояние российского общества весьма далеко от идеальной либеральной модели, а нарратив под названием «от тоталитаризма к либеральному рыночному обществу» явно не справляется с описанием того, что происходит с этим обществом сегодня.

Этот нарратив, доминировавший в течение довольно долгого времени в речи нынешнего российского общества о себе, закончился провалом, поскольку оказался не в состоянии объяснить слишком явные его неудачи. Наше общество уже в течение десяти лет безуспешно стремится заново «изобрести себя», пытаясь из последних сил догнать уходящий поезд Современности. Может быть, именно эти неудачи заставят нас задуматься о том, что язык, на котором мы все это время пытались рассказывать о себе, не совсем про нас, что нужно искать иные средства и возможности понимания себя и своего места в мире. Советская Современность закончилась, Современность новая, которую мы так стремимся обрести, похоже, еще так и не успела начаться, и нет особых оснований надеяться на возможный успех этого предприятия, пока неосвоенная и непонятая советская история продолжает оставаться частью нашего «угнетенного прошлого».

Сегодняшний спектр политического восприятия советского общества варьируется от острой, порой переходящей в тоску ностальгии до полного неприятия. Первая либо оборачивается безоговорочной апологетикой, совершенно ненужной и даже вредной в наших нынешних обстоятельствах, либо приводит к очень странным политическим последствиям, воздействие которых ощущают на себе все, но существование их причины в расчет как бы не принимается (истории с гимном и Дзержинским, пожалуй, самые характерные тому примеры). Второе изо всех сил старается сделать вид, что почти целого века российской истории не существовало. И в том и в другом случае советский опыт оказывается приватизирован в пользу той или иной идеологии, так что говорить о его каком-либо освоении и понимании не представляется возможным, и он вновь и вновь возвращается к нам в виде сновидений и фантомных болей.

Работа Наталии Никитичны Козловой была попыткой (и, я надеюсь, небезуспешной) решить эту постоянно преследующую нас дилемму ностальгии и неприятия. Решение здесь только одно — память. Память, спокойная, неторопливая, вдумчивая память, служащая средством осмысления и понимания того, что с нами произошло в недавно ушедшем столетии. Такая память будет, наверное, самым оптимистичным способом организации нашего сегодняшнего существования. Этот оптимизм памяти возникает из надежды на то, что начало пути все же возможно.