Системность в международных отношениях Нового времени

Появление международных отношений в их современном понимании и организация этих отношений в систему стало возможным в первую очередь благодаря произошедшим к началу Нового времени изменениям в характере европейской государственности и в самой картине мира европейцев.

В Средние века монарх понимал свое государство как своего рода большую сеньорию, личное владение, не проводя четкого различия между частным и публичным правом, что делало возможным непредставимые ныне вещи – государство можно было делить, завещать, приумножать браками и т. д. Сами границы между государствами во многом были условными, поскольку феодалы могли владеть землями в разных государствах.

В XV#XVI веках сначала на западе Европы, а затем и в других ее частях в результате процессов централизации и внутренней консолидации появляются так называемые «новые монархии» - государства, основанные на принципах территориальности и суверенитета. Четко обозначив территорию государства как сферу внутренней политики, эти границы сделали возможным и появление внешней в собственном смысле этого слова – в отличие от средневековой неясности границ и раздробленности суверенитетов.

Другой важнейшей предпосылкой к складыванию системы международных отношений стало постепенное разрушение старой политической картины мира. Ее основу в Средние века составлял так называемый универсализм, т. е. идея создания универсальной, иначе говоря, всемирной империи. Идея универсализма представляла собой некое переплетение, некий синтез идейных традиций Древнего Рима и христианства. С одной стороны – это идея Римской империи как империи без границ. С другой – понимание универсализма как христианского единства человечества, объединенного под властью императора – христианского монарха, который должен был выступать в роли защитника и проводника истинной веры.

Рубеж XV и XVI веков принес решительные перемены. Великие географические открытия сделали Европу центром мира, представление о единой христианской Европе были разрушены начавшейся в 1517 году Реформацией и религиозными войнами, а продолжавшееся укрепление новых централизованных государств вступало во все более острый конфликт с принципом универсализма.

В результате средневековый миропорядок рухнул. На смену иерархической структуре, во главе которой стоял император и части которой скреплялись религиозным единством, пришел мир суверенных и формально равных государств. Европа перестала быть единством, окончательно превратившись в множество. И тут возникла совершенно новая проблема. Старый алгоритм взаимодействия рухнул – каким будет новый?

Этот вопрос стоял не так остро, пока отношения были по преимуществу двусторонними, затрагивали главным образом ближайших соседей, а их диапазон ограничивался альтернативой войны или мира. Однако постепенно эти отношения испытывают как количественный, так и качественный рост. Неуклонно росло количество участников международных отношений и, с другой стороны, увеличивалась их связанность, и в результате в XVI веке прежние двусторонние контакты стали превращаться в нечто качественно новое – начала складываться система международных отношений.

Речь не идет о том, что уже в XVI веке возникла некая общеевропейская система международных отношений. О европейской системе говорить не приходится уже потому, что слишком неравномерными темпами шло развитие государственности и слишком разной плотности была ткань международных отношений в разных регионах Европы. Однако, с одной стороны, быстрый рост межгосударственных контактов готовил возникновение системы в общеевропейском масштабе, и, с другой - кое-где в Европе, в местах особенно интенсивных контактов между различными государствами стали возникать локальные системы, во многих своих чертах предвосхитившие будущую общеевропейскую модель. В первую очередь речь идет об Италии.

К концу XV века тут возникла своеобразная система из пяти наиболее сильных государств - Флоренции, Милана, Венеции, Рима и Неаполя. Значение этой системы заключалось в том, что она представляла собой некий прообраз международных отношений будущего, международных отношений Нового времени в полусредневековой Европе. Особенно важны два момента. Во-первых, внешняя политика этих государств носила секуляризованный характер. Она мотивировалась уже не религиозными мотивами, а принципом интересов государства. Во-вторых, эти государства включались в систему на основе принципа равновесия, направленного против установления гегемонии одного из них. Иными словами, в Италии XVI века уже успешно функционировали те структурные принципы, которые в остальной Европе получат распространение лишь столетие спустя. Однако тогда они не были востребованы должным образом, поскольку в остальной Европе политику по-прежнему во многом определяла религия. Более того, под влиянием Реформации ее воздействие еще усилилось, началась эпоха религиозных войн, возникли надгосударственные блоки единоверцев, и на время конфессиональные конфликты скрыли под собой новую внешнюю политику – внешнюю политику «государственного интереса».

Завершение эпохи конфессиональных конфликтов справедливо связывают с ходом и результатами Тридцатилетней войны 1618#1648 годов, главными участниками которой были два больших блока – австрийские и испанские Габсбурги, с одной стороны, и Франция, Нидерланды и Швеция - с другой, а также многочисленные второстепенные союзники каждой из сторон. Это была первая война действительно европейского масштаба, которая складывалась из множества разнородных конфликтов, самым важным из которых было противостояние Франции австро-испанской династии Габсбургов – главный европейский антагонизм, имевший к этому времени полуторавековую историю.

24 октября 1648 года состоялось событие, которое можно назвать днем рождения первой общеевропейской системы международных отношений – в городах Мюнстер и Оснабрюк, находящихся в исторической области Вестфалия в Германии, были подписаны мирные договоры, получившие общее название Вестфальского мира.

С точки зрения истории международных отношений Тридцатилетняя война означала окончательное прощание со Средневековьем. Начавшись во многом как религиозная, она закончилась торжеством рационального «государственного интереса». Бесповоротно ушли в прошлое обе главные надгосударственные, «универсалистские» политические силы – идея единой империи и единой веры. Обеспечив фактический суверенитет входивших в Священную Римскую империю государств, Вестфальский мир увеличил число самостоятельных участников международных отношений – увеличил очень значительно, если учесть пространственную протяженность границ Империи, до 1648 года формально включавшей в себя, например, Швейцарию, Голландию, многие итальянские государства, не говоря уже более чем о двухстах германских. Как принято считать, именно с 1648 года начинается эпоха классической внешней политики – секуляризированной и основанной на принципах территориальности и суверенитета. Заявление этих принципов Вестфальским миром было тем более важно, что на конгрессе были представлены почти все европейские страны, кроме Англии, России и Османской империи[1], а  в качестве так называемых «привлеченных» держав в «закрепительных» параграфах Оснабрюкского и Мюнстерского договоров, призванных сообщить им большую прочность, договаривающиеся стороны назвали Испанию, Англию, Данию, Норвегию, Польшу,  многие итальянские города и государства, Швейцарию, Португалию и Россию. Сам факт их косвенного участия служил заявленной в Оснабрюкском договоре цели «всеобщего мира». Таким образом, Вестфальский мир становился краеугольным камнем международных отношений Нового времени и оставался им – с модификациями – еще полтора века, вплоть до Венского конгресса 1814-1815 годов.

В ходе Тридцатилетней войны окончательно утвердилась секуляризация международных отношений как одна из их самых важных характеристик в Новое время. Если раньше внешняя политика в значительной степени определялась религиозными мотивами, то с началом Нового времени главным мотивом действий отдельного государства становится принцип государственного интереса, согласно которому все решения принимаются не на религиозной, идеологической или иной надгосударственной основе, а исходя исключительно из потребностей самого государства.

Взаимоотношения европейских государств в раннее Новое время достигли совершенно нового качества. Распад христианской Европы на отдельные самостоятельные государства и значительная интенсификация и упорядочение взаимоотношений между ними привели к возникновению первой в истории системы международных отношений. Поскольку отдельные государства, движимые эгоистичным «государственным интересом», вступали в нее на началах конкуренции и часто с трудно согласуемыми целями, возникла потребность в некоем алгоритме, который обеспечил бы функционирование формировавшейся системы. Этим алгоритмом и даже более того – идеологией, «философией» системы международных отношений на следующие два века стало понятие равновесия.

С одной стороны, быстрое и широкое распространение этой идеи в XVII#XVIII веках было связано с ее простотой и наглядностью – уравновешивая друг друга, силы возвращаются в состояние покоя, т. е. мира. С другой стороны, равновесие как политическая практика стало реакцией на попытки Габсбургов и затем Бурбонов установить гегемонию в Европе. Однако при всей своей важности равновесие понималось не как цель, а как средство обеспечить высшую ценность, которой со времен Средневековья по-прежнему объявлялись «мир и согласие».

По мере развития системы международных отношений развивалось и европейское равновесие. В эпоху антагонизма между Габсбургами и Валуа, определявшего международную ситуацию в XVI веке, равновесие выглядело как простой дуализм сил, сила уравновешивала силу. К тому же в систему был вовлечен еще не весь европейский континент. В XVII веке появление на международной арене новых мощных государств привело к усложнению системы равновесия, в качестве модели для которого теоретическая мысль того времени предлагала уже не весы, а механизм, машину, чьи большие и малые части были прочно сцеплены и в равной степени необходимы[2].

В XVIII веке система равновесия вновь была модифицирована в связи со складыванием так называемой «пентархии» (сам термин вошел в дипломатический обиход только после Венского конгресса 1815 года). Дело в том, что, несмотря на формальное равенство, в реальности государства отличались друг от друга по мощи и весу на международной арене. Для обозначения наиболее сильных, главным образом в военном отношении, государств в XVII – XVIII веках начинает использоваться понятие «державы» или даже «великой державы». По сути дела главным критерием великой державы являлась ее мощь и связанные с этим способности оказывать влияние в определенном регионе и в одиночку противостоять нападению любой другой державы мира. Кроме того, определенное значение имело участие той или иной страны в важных европейских конгрессах.

Именно великие державы и определяли, в конечном счете, политическое лицо Европы. Однако если в XVII веке на роль великой или, по меньшей мере, сильной державы претендовало множество государств – помимо Австрии, Англии и Франции к ним могли быть причислены Турция, Венеция, Испания, Нидерланды, Польша и Швеция, – то в XVIII веке статус великой державы становится более определенным и прочно связывается лишь с пятью государствами – Францией, Австрией, Англией, Россией и Пруссией. Таким образом, на место сложной многочленной системы вступает «пентархия», пятерка «великих» держав, по сравнению с которыми «обычные» государства являются величинами настолько малыми, что сами по себе почти ничего не значат на весах европейского равновесия. Отныне европейская политика и европейское равновесие – это проблема взаимоотношений между государствами «пентархии».

В основе механизма равновесия лежал принцип «конвенанса» (от фр. convenir - соглашаться), согласно которому территориальные приращения одного государства должны были происходить с согласия других держав и с компенсациями в их пользу. Поэтому важной предпосылкой равновесия была исчисляемость, измеримость составляющих государственной мощи. Главными критериями являлись именно количественные параметры, в первую очередь размеры территории и численность населения. До тех пор пока европейские государства не знали серьезных качественных различий, будь то отличия материального или духовного свойства, машина европейского равновесия могла работать, основываясь на «законе площадей и цифр».

Практическим выражением равновесия и одной из наиболее характерных черт международных отношений в XVII-XVIII веках была система краткосрочных и быстро менявшихся союзов. Секуляризация, отказ от религиозной солидарности во внешней политике и ориентация исключительно на рациональный «государственный интерес» привели к тому, что практически каждый член системы мог вступать в альянсы с любым другим ее членом и покидать их немедленно после достижения своих целей. В результате система, особенно в XVIII веке, отличалась исключительной подвижностью, и были нередки случаи, когда перемены союзов совершались едва ли не за ночь. В целом международные отношения в XVII#XVIII веках отличались высокой степенью анархии и конфликтности, в результате чего равновесие складывалось из столкновения противоборствующих сил и постоянно балансировало на грани войны. Именно война была главным горючим, на котором работала машина европейского равновесия. При этом война признавалась совершенно нормальным, естественным средством политики. Порог, отделявший мир от войны, был крайне низким, о постоянной готовности его преступить свидетельствует статистика – два мирных года в XVII веке, шестнадцать в XVIII.

Наконец, еще одной характерной чертой Вестфальской системы стал ее сугубо европейский масштаб и характер. Главное и определяющее значение в международных отношениях в раннее Новое время имели именно европейские государства. В первую очередь это было связано с тем, что одной из важнейших сторон Нового времени был всемирно-исторический процесс европейской экспансии и распространения европейской цивилизации на весь мир, начатый еще эпохой Великих географических открытий конца XV века. В начавшуюся «европейскую эпоху», простиравшуюся вплоть до XX века, именно европейские государства выступали в роли главной динамической силы, во все большей степени влияя на политический облик остального мира.

С другой стороны, мир неевропейских государств не знал упорядоченной системы международных связей, подобной европейской. В Азии, исторически лидировавшей перед Европой в развитии государственности, по-прежнему существовали крупные государства – Османская империя, Китай, держава Сефевидов в Персии, империя Великих Моголов в Индии. Однако эти государства были изолированы от остального мира, и связь между ними, как правило, носила сугубо локальный, спорадический и двусторонний характер. На прочих континентах местная государственность была развита крайне слабо либо вовсе отсутствовала.

Вместе с тем колонии никак не включались в возникавшую систему европейского равновесия, они не рассматривались ни как лежащее на европейских весах некое целое с метрополией, ни как отдельная система колониального равновесия. Колониальный мир отделялся от Европы и в международно-правовом отношении: европейские договоры действовали за океаном, только если это специально оговаривалось, война в колониях совсем не обязательно влекла за собой столкновение метрополий в Европе – так, например, в англо-испанском договоре в Уайтхолле 1686 года четко фиксировалось, что даже в случае войны в колониях в Европе между двумя странами сохранится «прочный мир и нейтралитет». Иными словами, система международных отношений была подчеркнуто европоцентрична, не случайно в этом веке судьбы колоний по большому счету решались не столько в столкновениях непосредственно за океаном, сколько в Европе.

Механизм равновесия вступал в действие практически всякий раз, когда одна из держав заявляла претензию на региональную или европейскую гегемонию. Так было, например, в середине XVII века, когда Швеция, великая держава того времени, стала добиваться установления полного контроля над Балтикой. В годы первой Северной войны (1655#1660) против нее с разной степенью участия выступили Польша, Дания, Голландия, Бранденбург – Пруссия, Австрия и Россия. Еще более ярким примером служат четыре войны Людовика XIV во второй половине XVII – начале XVIII веков. Опасное усиление одного из членов системы вновь привело к коалиции против него с участием Англии, Австрии, Голландии, Священной Римской империи, Португалии, Савойи и Бранденбурга – Пруссии.

Однако со временем механизм равновесия стал давать сбои. В первую очередь это было связано с появлением в XVIII веке двух новых острейших антагонизмов между великими державами, оттеснившими на задний план франко-габсбургский антагонизм - главное противоречие прошлых веков. В первую очередь речь идет об англо-французском антагонизме, имевшем под собой главным образом колониальную подоплеку. В связи с этим иногда говорят о «второй Столетней войне» между Англией и Францией, длившейся от войн Людовика XIV до Венского конгресса 1815 года. Вторым стал австро-прусский антагонизм, возникший в результате войны за Австрийское наследство (1740#1748). Дополнительным фактором, усилившим кризисные тенденции прежней системы, стал стремительный рост мощи России, наряду с австро-прусским антагонизмом придавший новую динамику международным отношениям на востоке Европы. Если на протяжении предшествующих веков роль главного возмутителя европейского спокойствия играла Франция, делая именно Западную Европу главным узлом международных противоречий, то наступление России по всему периметру своих западных границ превращало ее в своеобразную «Францию Востока».

По классическим представлениям о равновесии подобная ситуация должна была бы вызвать вмешательство Франции и Англии. Во Франции со времен Ришелье существовала идея так называемого «восточного барьера», согласно которой она культивировала особые отношения с государствами на востоке Европы - Швецией, Польшей и Турцией – и могла использовать эти связи для сдерживания либо России, либо германских государств. Англия же и вовсе выступала в роли главного механика европейского равновесия. Уже в XVI веке английского короля Генриха VIII изображали с весами, чаши которых символизировали Австрию и Испанию, в одной руке и гирькой - в другой. Устремившись за океаны, Англия всегда стремилась иметь спокойный и безопасный тыл в Европе и главным средством к этому видела систему равновесия, предотвращавшую чрезмерное усиление какой-либо державы.

Чего-либо подобного в последние десятилетия XVIII века не произошло. Занятые колониальными противоречиями, Англия и Франция не смогли ничего противопоставить ни успехам России в отношении Швеции и Турции, ни – и это особенно показательно – даже такому экстраординарному, всерьез затрагивавшему европейское равновесие событию, как разделы Польши. В целом события на востоке Европы, связанные с Польшей, Турцией и Швецией, могут рассматриваться как одно из свидетельств кризиса системы международных отношений, кризиса «пентархии» и равновесия. Вместо существовавшей большую часть века свободной игры великих держав, суммой которой было равновесие, возникло две группы с мало пересекающимися интересами - колониальные Англия и Франция и сугубо континентальные Австрия, Россия и Пруссия. Поврежденный механизм европейского равновесия был окончательно сломан Французской революцией[3].

Вестфальскую систему международных отношений от следующей за ней Венской отделил чрезвычайно насыщенный событиями и идеями период революции и Наполеоновских войн 1792#1815 годов. На самих создателей Венской системы наибольшее влияние оказали сами факты революции и осуществившейся европейской гегемонии Наполеона. То и другое было совершенно новым опытом, на который они постарались ответить отрицанием; однако в последующие десятилетия многие провозглашенные революцией идеи не столько отрицались, сколько призывались в союзники.

В более широкой перспективе особенности развития международных отношений в XIX веке главным образом вытекали из того обстоятельства, что в это время происходили принципиальные, фундаментальные изменения в жизни западного общества и государства. Так называемая «двойная революция» конца XVIII века, т. е. начавшийся в Англии промышленный переворот и Французская революция, стали точкой отсчета для проходившего в течение всего следующего столетия процесса модернизации, в ходе которого на смену традиционному сословно поделенному аграрному обществу на историческую сцену вступала современная массовая промышленная цивилизация. Ведя свой отсчет от «дипломатии королей» Старого порядка и пройдя переходную стадию революционных и наполеоновских войн, международные отношения Нового времени отныне развиваются в совершенно иной исторической среде, в изменившемся мире XIX века. В новой среде во многих отношениях изменяются и сами международные отношения – начиная от факторов внешней политики отдельных государств и заканчивая системой международных отношений. Огромное влияние на внешнюю политику стали оказывать три важнейшие тенденции, заявившие о себе в эпоху революции, – демократизация, национализация и идеологизация, а также качественно изменившаяся роль экономических факторов, ставшая следствием Промышленного переворота.

В начинавшуюся эпоху демократизации государство практически полностью теряет свою традиционную многовековую династическую и религиозную подоплеку. Постепенно складывалась новая форма государственности –национальное государство, предполагавшее совпадение ареала «единой и неделимой» нации с границами государства и участие нации в управлении им. Таким образом, по сравнению с XVII#XVIII веками в лице национального государства на международной арене заявляет о себе совершенно новый персонаж – основанное на институтах, деперсонализированное, бюрократическое государство.

Возникшая в 1815 году система международных отношений получила название «Венской» по месту проведения конгресса, завершившего Наполеоновские войны. За время своего существования Венская система претерпела значительную эволюцию, почти до неузнаваемости изменившую ее облик и приведшую в итоге к тяжелому кризису, заключительным аккордом которого стала Первая мировая война. Созданный в 1815 году порядок международных отношений с течением времени непрерывно менялся, модифицировался до тех пор, пока не пришел в прямое противоречие с заявленными в Вене принципами. Основными вехами изменений Венской системы были события середины века – революция 1848 года и Крымская война 1853#1856 годов, а также создание в 1871 году Германской империи и последовавший за этим переход к системе союзов.

В практически точном соответствии задуманному в Вене система просуществовала лишь полтора десятилетия, до 1830 года, в связи с чем некоторые исследователи предлагают подразделять на период собственно «Венской системы» и последовавшие после 1830 года десятилетия «Венского порядка»[4]. Вплоть до событий середины века развитие Венской системы описывается понятием «эволюция», в то время как весь последующий период точнее определяется словом «кризис». С точки зрения эффективности системы показательно, что если до 1848 года не произошло ни одной войны между великими державами, то за следующие 30 лет каждая из них как минимум один раз воевала против какой-либо другой. Для понимания этой эволюции принципиальное значение имеют элементы системы и принципы ее функционирования.

Основу Венской системы, как и Вестфальской до нее, составляли великие державы. С одной стороны, сохранился основной критерий причисления какой-либо страны к клубу «великих» – ее военная мощь. Вместе с тем, в связи с общей тенденцией «экономизации» внешней политики фактически появился и иной критерий отнесения какой-либо страны к разряду «великой державы» - отныне невозможно быть великой державой без «великой» экономики. Великие державы, несмотря на равенство статуса, и раньше различались по фактическому весу на международной арене. Однако в XIX веке под влиянием Промышленной революции, придавшей невиданную динамику экономическому развитию, дифференциация между великими державами с точки зрения потенциала их государственной мощи стала более четкой, но одновременно – менее статичной. В отличие от прошлого, выдвижение какой-либо страны в ряды великих держав первого ранга либо, напротив, ее умаление было связано не столько с изменениями долгосрочных количественных параметров, в частности, территории и населения, сколько с более динамичным фактором приумножения экономической мощи.

С момента признания на Ахенском конгрессе 1822 года равноправия Франции в качестве великой державы европейская система вновь приняла свой привычный облик «пентархии» со следующими подразумевавшимися внутренними подразделениями. Двумя великими державами первого класса были Англия и Россия, превосходившие всех других за счет выгод своего геополитического положения, потенциала государственной мощи и проведения эффективной внешней политики за пределами Европы. После Крымской войны на роль европейского лидера стала вновь претендовать Франция, в то время как находившиеся в уязвимом геополитическом положении Пруссия и Австрия, отягощенные к тому же взаимным соперничеством в германском вопросе, оставались слабейшими элементами пентархии.

Во второй половине XIX века количество участников Венской системы возросло за счет другой основополагающей тенденции развития международных отношений – национализации. В частности, появился целый ряд новых национальных государств на Балканах. Наиболее же важными стали изменения, произошедшие непосредственно в клубе великих держав, а именно создание национальных государств Германии и Италии. С возникновением Италии европейская система впервые стала насчитывать шесть великих держав; объединение же Германии и развитая ею экономическая мощь привели к ее выдвижению на первые роли среди европейских великих держав.

Наконец, абсолютным новшеством стало появление на рубеже XIX и XX веков неевропейских великих держав – США и Японии. Самим фактом своего существования они подрывали представления о том, что великие державы являют собой некую систему, поскольку эта система возникла в европейских реалиях и все алгоритмы ее функционирования были сугубо европейскими.

Таким образом, за считаные десятилетия Венская система изменилась в самой своей основе, с точки зрения состава участников: из «пентархии» она превратилась в «гексархию», вес и статус отдельных держав претерпевал быстрые изменения, появление же в роли великих держав США и Японии самым наглядным образом продемонстрировало, что Венская система не в состоянии выполнить свою главную функцию организации взаимоотношений между великими державами и что глобализация международных отношений привела их на порог нового качества – возникновения мировой системы.

Упомянутое выше отсутствие войны как критерий эффективности системы сразу указывает на ее необычность по сравнению с прошлым – в XVII#XVIII веках война, напротив, была главным регулятором европейского равновесия как основы системы. Поэтому в первую очередь необходимо понять те принципиальные подходы, которыми руководствовались создатели Венской системы. Участники Венского конгресса не ставили перед собой задачи определить развитие международных отношений на много десятилетий вперед. Поэтому, решая конкретную задачу прекращения французской угрозы и послевоенного устройства Европы, дипломаты руководствовались идеями, по большей части вытекавшими из требований конкретной ситуации, но, как оказалось, обладавшими разным радиусом действия – некоторые из них не имели политической перспективы, другие сохранились и обеспечили Венской системе ее жизнеспособность.

Одним из принципиальным подходов была идея реставрации. При этом речь ни в коем случае не шла о полном восстановлении дореволюционного порядка вещей – уже потому, что вместе с ним могла бы вернуться и революция. Прямым ответом на опыт революции были связанные между собой принципы легитимизма и монархической солидарности, призванные укрепить позиции монархов в европейских странах и совместными усилиями не допустить распространения новых революционных движений. Однако заслуга Венского конгресса во многом заключается как раз в том, что он не ограничился прямыми ответами на вызовы революции, а предложил и гораздо более гибкие варианты реакции на опыт революции и Наполеона.

Особенно важным стало новое понимание равновесия. Венский конгресс отказался от прежнего механистического понимания равновесия. Новое равновесие отличалось несколькими чертами. Одной из отличительных особенностей нового понимания равновесия стала связь с внутриполитической ситуацией в европейских странах. Можно сказать, что создававшаяся в Вене система была основана на двойном понимании равновесия, внутреннем и внешнем, когда субъектами системы становились государства, внутреннее развитие которых стабилизировалось посредством применения провозглашенного на конгрессе принципа легитимизма. Другой характерной чертой нового равновесия было усиление субъективного, деятельного момента: отныне система осознанно регулируется.

Регулирование системы равновесия осуществлялось в первую очередь с помощью еще двух нововведений. Во-первых, это практика проведений конференций и конгрессов, фактически созывавшихся с целью периодической профилактики системы. И, во-вторых, это принцип интервенции. Если в XVIII веке право на вмешательство во внутренние дела суверенных государств категорически отрицалось, то на Венском конгрессе и примыкавших к нему конференциях было заявлено право великих держав на интервенцию в интересах собственной безопасности и европейского мира. Можно сказать, что в праве на интервенцию особенно наглядно проявилось отличие нового понимания равновесия, с его осознанным регулированием и связью с внутренней политикой, от старого – механистического и ограниченного внешней ареной.

Наконец, еще одним средством поддержания мира и одной из самых существенных особенностей Венской системы стал принцип «европейского концерта».

В его основе лежало представление о том, что равновесие на международной арене должно проистекать не только из противоборства различных государств, но и из согласия между ними. «Европейский концерт» подразумевал согласие великих держав во имя сохранения единства их рядов и тем самым европейского мира идти на уступки и компромиссы даже в ущерб некоторым собственным интересам, до тех пор пока не возникнет угроза статусу великой державы. При сохранении принципа конкуренции как одной из основ международных отношений впервые столь отчетливо признавалась ценность другого важнейшего принципа – кооперации, сотрудничества, а сама система как никогда до этого воспринималась как относительная цельность, как сообщество, связанное некоторыми общими интересами. Первая половина XIX века отмечена многочисленными примерами такого рода сотрудничества, как в принципиальных и долгосрочных вопросах и, прежде всего, в совместном противостоянии революциям, так и в решении отдельных проблем международных отношений - греческой, бельгийской и т. д.

Так на смену равновесию противостояний и компенсаций XVIII века пришло равновесие сдерживания и компромисса XIX. Впервые европейская система была организована превентивно как стратегическое равновесие, поддерживаемое всеми державами, что исключало возможность чьей-либо гегемонии. С Венского конгресса и на десятилетия вперед «европейский концерт» занял одно из центральных мест в дипломатической переписке и, никогда не существуя как точный механизм, все же сыграл значительную роль в успешном функционировании Венской системы.

В первые десятилетия своего существования Венская система сохранила наиболее характерную черту структуры международных отношений прежних веков - слабый центр и сильные фланги. Более того, обе фланговые державы, Англия и Россия, укрепили свои позиции настолько, что некоторые исследователи говорят в связи с этим о возникновении системы «разделенной гегемонии»[5], не обладавшей, однако, биполярной антагонистичностью благодаря принципу «европейского концерта» и наличию ряда посредничавших институтов.

Вместе с тем одним из самых важных достижений Венской системы стала новая организация европейского центра. Столетиями слабый европейский центр выполнял функцию своеобразного амортизатора взаимоотношений великих держав, допуская широкие возможности компромисса за свой счет, однако одновременно та же военно-политическая слабость провоцировала сильных соседей и была постоянно чревата войной. На Венском конгрессе была создана конструкция, которая сохранила положительные и устранила отрицательные стороны слабого европейского центра, – Германский союз. Его структура была устроена таким образом, что он оказывался слишком слабым для осуществления какой-либо агрессии, но одновременно достаточно сильным, чтобы любой агрессии противостоять. Таким образом, Германский союз не только обеспечивал мир в центре Европы, но и оказывал тормозящее, сдерживающее, стабилизирующее воздействие на систему в целом, выступая в пассивной, но необходимой роли.

Период с 1848/56 по 1878 год стал временем кризиса Венской системы. У его истоков стояли события революции 1848 года и Крымской войны 1853#56 годов. Венская система имела монархическую легитимистскую основу и в первую очередь была направлена против повторения большой европейской войны. Недавний опыт говорил, что такая война могла корениться либо в революции, либо в стремлении одной из держав к гегемонии, либо в самом хаотичном характере прежней системы, построенной на балансе сил. Из общего стремления избежать войны вытекала идея «европейского концерта», идея относительного консенсуса, который был призван преодолеть анархический характер международных отношений.

События 1848 года положили начало быстро развивавшейся в дальнейшем эрозии Венской системы, поскольку они разорвали казавшуюся неразрывной связь между революцией и войной. Новый «крестовый поход за свободу» – общеевропейская революционная война по образцу 1792 года, перспектива которой наводила страх на монархии, – не состоялся, и сам этот факт ставил под сомнение необходимость солидарности держав, лишал ее важнейшей основы. Вместе с тем революция не принесла с собой полное крушение Венской системы, что было продемонстрировано в первую очередь конечным восстановлением территориально-политического статус-кво именно с ссылкой на трактаты 1815 года. Однако главное заключалось в том, что 1848 год показал, что массы гораздо меньше подвержены революционному радикализму, чем предполагалось, что с революцией можно сотрудничать. Это означало, что с антиреволюционной солидарностью исчезла надгосударственная идея, которая могла считаться «европейским интересом». Из опыта революции 1848 года великие державы сделали выводы. На смену «европейскому концерту» пришла так называемая «реальная политика».

Сам термин «реальная политика» вошел в оборот после публикации в 1853 году книги «Принципы реальной политики», автором которой был Л. Рохау, бывший стенографист Франкфуртского национального собрания. «Реальная политика» означала отказ от кооперации в пользу реализации исключительно своих интересов; опору на данности и факты, на трезвую калькуляцию риска; отрицание влияние на политику неполитических ценностей – морали, идеологии, религии. Особое значение приобретала сила и мощь государства, в свете чего присутствовавшее в Венской системе некоторое принуждение к консенсусу воспринималось как помеха свободному развитию силы.

Одновременно новое звучание приобрела идея нации или, выражаясь языком самой эпохи, так называемый «принцип национальностей». Не будучи зафиксированным ни в каких международных документах, «принцип национальности» в международной практике, в дипломатической переписке постепенно – благодаря широкому распространению национальной идеи, смене поколений политиков и т. д. – становится таким же принимаемым всеми аргументом, каким еще недавно был легитимизм. Для международных отношений это, в частности, означало, что менялось само представление о государстве и о его границах. Раньше те или иные границы объяснялись историческим правом, географическим рельефом, реальным соотношением сил. Теперь национализм предлагает новое понимание границы – границы государств должны быть границами отдельных наций, многонациональные государства объявлялись неестественными и – так меняется представление о легитимности – нелегитимными образованиями. Сочетание «принципа национальностей» и «реальной политики» привело к тому, что на практическую повестку дня вновь оказались поставленными те вопросы, которые творцы Венской системы обошли либо ответили на них отрицательно – итальянский, германский, польский, восточный. Способом же разрешения большинства из них стало именно то, во избежание чего была во многом построена Венская система – война великих держав между собой.

Если события 1848 года разрушили антиреволюционную солидарность держав, то Крымская война уничтожила существовавшее все годы после Венского конгресса своеобразное табу на применение силы в их взаимоотношениях между собой. Начался специфический, единственный в своем роде период в истории международных отношений, когда после нескольких десятилетий полного воздержания от войны все без исключения великие державы в течение полутора десятков лет воевали друг с другом. За Крымской войной с участием России, Англии и Франции последовала война Франции и Пьемонта против Австрии 1859 года, затем австро-прусско-итальянская война 1866 года и, наконец, франко-германская война 1870#71 годов. Войны между великими державами отрицали саму суть «европейского концерта», а их политические результаты и в первую очередь образование единых Германии и Италии практически означали крах созданного в Вене «порядка 1815 года».

Великие державы по-разному относились к перспективам сохранения Венской системы. Главным сторонником ее сохранения выступала монархия Габсбургов, поскольку заложенные в основу Венской системы отрицание «принципа национальности» и легитимизм идеально сочетались с внутренней структурой Австрии, многочисленные национальности которой объединялись главным образом фигурой императора. Россия также была одной из главных опор Венской системы, однако ущемление позиций России в Европе в результате Крымской войны, так называемая «Крымская система», заставило ее также требовать ревизии существующего европейского порядка. Взяв на вооружение программу объединения под своей властью германских земель, от максимы сохранения Венской системы отказывается и традиционно верная ей Пруссия. Если от безусловной поддержки созданного в Вене порядка постепенно отходили даже Россия и Пруссия, то Франция с самого начала выступала как главная ревизионистская сила, поскольку считала этот порядок направленным в первую очередь против себя. После того как 1848 год показал несостоятельность страхов перед революцией, а 1856 год привел к долгосрочному ослаблению России, Англия больше не видела смысла в тесных связях с континентом. В ее внешней политике началась эпоха так называемой «блестящей изоляции», наиболее характерной чертой которой был отказ от заключения любых долгосрочных союзов.

Важнейшим событием второй половины XIX века стало возникновение итальянского и германского национальных государств, методы и результаты создания которых по существу означали крах политических и международно-правовых основ Венской системы. Не «европейский концерт» с коллективной ответственностью за мир, а агрессивные изолированные войны меняют облик Европы; результаты этих войн находятся в кричащем противоречии с духом и буквой Венского конгресса, его правовыми основами – и даже не санкционируются конгрессом или конференцией великих держав.

Роль и место новых государств в Европе и, шире, проблема обеспечения стабильности системы в ту эпоху, когда «европейский концерт» практически прекратил свое существование и составлявшие его державы действовали все более и более самостоятельно, – вот что отныне стояло на европейской повестке дня. В качестве решения этих проблем канцлер Германской империи Бисмарк предложил нечто совершенно новое – создание системы долговременных союзов.

Речь шла о смене целых эпох в истории международных отношений: Венская система сменила международные отношения Старого порядка с их верой в естественный автоматизм равновесия, с их анархией и высокой степенью конфликтности; к последним десятилетиям XIX века исчерпала себя и сама Венская система с ее антиреволюционной и антинациональной направленностью, с ее стремлением к консенсусу и коллективному действию. Однако возвращения к анархии конкурирующих между собой государств не произошло, поскольку система получила новую международно-правовую и фактическую основу в виде долгосрочных союзов, созданных Бисмарком.

Бисмарк построил целую систему противоречивых, налагавшихся друг на друга союзов – но сама эта противоречивость должна была сглаживать реальные противоречия между державами. Система допускала конфликты – но не войну, германское лидерство – но не гегемонию. Сам Бисмарк обозначил цель своей системы следующим образом: «чтобы один меч держал в ножнах другой», т. е. безопасность и сохранение статус-кво в Европе, от нарушения которого, по мнению Бисмарка, в первую очередь пострадала бы Германия, ввиду ее географического положения в центре Европы и ее политического положения нарушителя равновесия. И вместе с тем, несмотря на всю виртуозность Бисмарка, его система оказалась явлением временным и была обречена на демонтаж.

Первой мировой войне предшествовала радикальная перестановка сил в Европе, в основе которой лежало полное смещение осей традиционных союзов и долговременных связей в Европе. Окончательно распалась связь между Петербургом и Берлином, с перерывами существовавшая с 1813 года, разрешились англо-французские и англо-русские противоречия, многие десятилетия определявшие лицо Европы, и вместо них появилась Антанта – удивительный союз трех бывших заклятых врагов. На фоне исчезновения традиционных решающее значение имело появление нового антагонизма – англо-германского. Именно противоречия с Германией в конечном счете легли в основу Антанты.

Конкретным выражением всех этих структурных изменений стало противостояние двух союзов. Таков был финал развития международных отношений за два с половиной века: от стихийного баланса сил в раннее Новое время, через «европейский концерт» в течение большей части XIX века, через взаимопроникновение и регулирование системы союзов в эпоху Бисмарка европейская система пришла к простому дуализму сил. Как когда-то во время противостояния Габсбургов и Бурбонов, метафорой европейского равновесия становится не сложная машина, не созвучие «концерта», не жонглирование великими державами Бисмарком, а вновь весы или качели, где сила уравновешивает силу.

Ни один из блоков не был монолитом; участников и Тройственного союза, и Антанты разделяли противоречия, они далеко не всегда безоговорочно поддерживали друг друга, как, например, Англия Россию в балканских вопросах, а Австро-Венгрия Германию – в колониальных. Напротив, достаточно многочисленны примеры сотрудничества стран из противоположных блоков. Однако, безусловно, преобладала другая тенденция – страх потерять союзника. Опасаясь быть брошенными союзниками на произвол судьбы перед лицом враждебной коалиции, европейские державы все чаще выказывали готовность пуститься во все тяжкие ради монолитности собственного блока. В результате союзы теряли гибкость, произошла окончательная редукция сложной европейской системы в простой дуализм сил, взаимоотношения между которыми определялись логикой конфронтации и безусловной поддержки партнера.

Наличие двух блоков сузило возможности для маневрирования, характерные для многополюсных международных отношений; с другой стороны, не возникло и преимущество предсказуемости, характерное для биполярной системы, поскольку союзы внутренне не были достаточно сплоченными, интересы различались и отсутствовала единая политическая воля. Именно некоторая внутренняя неопределенность союзов делала международную ситуацию потенциально опасной, поскольку, с одной стороны, существовала угроза быть вовлеченным союзником в какой-нибудь локальный конфликт и самим фактом своего вмешательства придать ему европейский размах, с другой – никто не мог быть до конца уверенным в своем партнере и, желая удержать, шел в его поддержке до конца.

Принципиально важное значение имел тот факт, что со временем союзы все более утрачивали свой первоначально оборонительный характер. Этот агрессивный поворот был связан с другими характерными чертами развития международных отношений перед Первой мировой войной – гонкой вооружений, специфическим состоянием общественного мнения и почти непрерывной чередой международных кризисов. Напряжение в Европе стало следствием длительных структурных противоречий – англо-германского, франко-германского, австро-русского и т. д., – кризисы же создали спусковой механизм для их разрядки в войне. Выстрел в Сараево привел этот механизм в действие.



[1] Bély L. L’art de la paix en Europe. Naissance de la diplomatie moderne XVI#XVIII siècle.  Paris, 2007. P. 225.

[2] Kleinschmidt H. Geschichte der internationalen Beziehungen. Ein systemgeschichtlicher Abriß. Stuttgart, 1998. S. 135

[3] О воздействии Французской революции на международные отношения см. подробнее: Медяков А. С.  История международных отношений в Новое время. М., 2007. С. 84#100.

[4] Doering-Manteufel A. Die deutsche Frage und das europäische Staatensystem. München, 2001.

[5] Schroeder P. W. The transformation of European politics, 1763#1848. Oxford, 1994.