Непрочитанное послание Леонида Кучмы

На пресс-конференции 24 апреля 2003 года президент Украины Леонид Кучма сообщил, что написал труд философско-исторического жанра, но с изданием не спешит: «Выход книги в настоящее время нежелателен, поскольку она может быть неадекватно воспринята и вызвать политические проблемы». Мало того, добавил он, «название книги пока секрет».

Посыпались догадки. Пропустив определение «философско-исторический» мимо ушей, одни стали говорить, что книга готовит почву для третьего президентского срока (вариант: передачи власти главе президентской администрации), другие ждали объяснений по поводу скандальных «пленок Мельниченко», третьи — обвинений в адрес оппозиции.

Через месяц было рассекречено название: «Украина — не Россия», что слегка сбило прогнозистов с толку. Сайт «Украшсьы Новини» провел опрос «О чем, по-вашему, будет идти речь в книге Кучмы?» Одно из первых мест занял ответ: «О монарших замашках Путина».

Появился и опережающий разбор президентского труда[1]. Рецензент попытался вообразить основные положения книги, после чего подверг их, воображенные, уничтожительному разносу одно за другим. Суровый ясновидец смягчился всего на миг, великодушно признав: «Назвать книгу шелепковатой [?], недалекой или примитивной нельзя». (А если бы она оказалась все же слегка шелепковатой?)

В России также успели ругнуть Леонида Кучму еще до выхода книги в свет. Юморист Шендерович назвал ее заголовок «пошлым». Сергей Маркедонов из «ЛГ» удержался от заочного разбора, но заявил: «...Украинские политики руководствуются прежде всего тем, что нас различает и разделяет. И делают все, чтобы этих различий было как можно больше»[2].

С книгой явно связывались некоторые надежды, не зря Леонид Кучма лично представлял ее на книжной ярмарке в Москве 3 сентября 2003 года. Среди прочего, он сказал: «Русский человек давно создан своей историей, и нет опасности, что он перестанет быть русским. У нас же на повестке дня стоит задача, о которой в этой книге я сказал, перефразируя выражение известного итальянца: создать украинца»[3]. Заодно он пояснил выбор названия: «Ну назвал бы я книгу "Украина и Россия". Кто бы ее открыл? А так сразу начинают листать и искать гадости про Россию. А их все нет и нет. Всю книгу и прочтут».

По поводу того, почему книга создавалась на русском, на украинский переведена в Москве, печаталась на Урале, не названы помощники и т. д., Л. Д. Кучма многозначительно сказал: «Все — не случайно, все продумывалось...»

Внимательное чтение показывает: не случайны не только упомянутые президентом детали (в общем-то, маловажные), в книге не случаен ни один кусок, в ней и впрямь «все продумывалось». Но продумывалось в расчете на внимательных читателей, которые «всю книгу и прочтут». Украинский президент недооценил степень журналистской (поначалу только журналистской) лени и торопливости.

Виктор Бакланов из газеты «Россия», назвавший книгу «фолиантом весом около трех килограммов» (т. е. он ее даже в руках не держал), принял насмешки над «расистами-любителями» (термин Кучмы, с. 520) за изложение авторской позиции и приписал украинскому президенту такие утверждения: «в крови украинцев — благородные европейские корни, они потомки ариев», «появились новые доказательства того, что украинцы произошли от жителей Атлантиды, от этруссков [именно так], от амазонок и даже от шумеров... научили своих туповатых соседей военному искусству и флотоводству».

Дальше — прямое вранье («Всю развороченную глыбищу своих знаний и наблюдений Леонид Данилович посвятил единой и главной цели: доказательству [именно так] всем сомневающимся, что украинский народ не имеет никакого отношения к русскому, украинцы несравненно лучше, способнее, талантливее русских») и выдуманные цитаты («Мы — украинцы, — входит далее в националистический раж президент Незалежной, — лучший народ не только Европы, но и мира»)^[4]. Излишне говорить, что ничего подобного в книге нет и быть не могло.

* * *

Случай В. Бакланова, видимо, предельный. Тем не менее приходится признать: типовой российский медийный автор из числа разбиравших книгу Кучмы пристрастно искал в ней, раззадоренный названием, «гадости про Россию», а не найдя, нашаривал первую же лично ему понятную зацепку и строил свое неодобрение вокруг нее, не идя дальше. Что ж, это жизнь: ребенок, которого родители взяли в кино, из всей психологической драмы запоминает только киску на коленях героини; основоположник марксизма заметил в «Евгении Онегине» одного лишь Адама Смита.

Сходным образом многочисленные украинские противники Кучмы перелопачивали книгу в надежде найти гадости про Украину. И с тем же успехом. Книга для этого слишком тщательно написана и выверена.

Эта тщательность породила вопрос об авторстве. Когда речь идет о сочинениях глав государств, такой вопрос не назовешь праздным. Директор Института СНГ К. Ф. Затулин высказал предположение, что «под псевдонимом Леонид Кучма книгу написал академик Гальчинский». Об этом не может быть и речи. Объясню, почему.

Я всегда покупаю книги по истории денег и денежного обращения, в связи с чем у меня оказалась и работа Гальчинского «Карл Маркс об историзме денежных отношений» (М., 1985). Нынешний украинский академик и председатель Совета нацбанка Украины Анатолий Степанович Гальчинский посвятил Марксу много трудов и вознес много похвал, т. к. десятилетиями преподавал «политэкономию марксизма» — или, по Кучме, «марксистскую утопию» («Маркс излагал ее бесконечно длинно, туманно и уклончиво, и сам его стиль порождал зубную боль» — «Украина — не Россия», с. 109). Одних лишь насмешек над Марксом и Лениным, разбросанных в книге (с. 111, 132—138 и др.), довольно, чтобы не приписывать ее перу марксиста Гальчинского, но забудем об этом доводе, потому что есть более весомый.

Дело в том, что практически все 100% текста книги «Украина — не Россия» написаны одной рукой, для внимательного читателя это очевидно. И это не рука академика Гальчинского. Каждая фраза в книге — не Гальчинского. Вы ведь не поверите, если вам скажут, что за Пелевина иногда пишет Иван Шевцов, автор бессмертной «Тли». Или наоборот.

Стиль — вещь не пустяковая, и тем, кто отвечали за подготовку книги, явно не надо было это объяснять. Именно поэтому, в частности, не было сделано попытки скрыть, что книга писалась по-русски. Выдать ее за перевод было бы невозможно, говорю это, опираясь на собственную многолетнюю переводческую практику. Кстати, А. С. Гальчинский свободно пишет по-украински.

По версии же В. Бакланова, в работе участвовало «более полусотни президентских помощников, референтов, советников, консультантов». Но опять-таки: если бы на подобную толпу было возложено полное авторство, они сразу все сделали бы на украинском. Это показывает опыт предыдущей книги (Кучма Л. Д. Про найголовнппе. Киж, 1999. 352 с.).

Не спеша и с карандашом прочтя книгу «Украина — не Россия», берусь утверждать: автор этой книги тот, под чьим именем она вышла.

Согласен, у государственных деятелей не может быть времени на сочинительство. Да и навыка, как правило, нет, а без навыка это каторга. Так что книги им чаще всего кто-то пишет. Подобные вещи видишь уже при беглом перелистывании: все фразы крайне осмотрительные, синтетические. Именно такой была только что названная первая книга Леонида Кучмы, в русской версии она называлась «О самом главном». Закроешь страницу и не можешь вспомнить, о чем шла речь — какое уж там главное!

Но известно, что бывает и по-другому: государственный деятель может наговаривать, не особо заботясь о последовательности изложения, целые километры пленки, после чего профессиональный литератор приводит все в читаемый вид. Находится дело и для технических помощников — они работают с историческими и литературными источниками, подбирают цитаты — и все равно автор останется автором. «Украина — не Россия» — книга Кучмы, а не его помощников, не зря она так густо пронизана автобиографическими подробностями.

Нет причин не верить следующему объяснению. «Когда страна — неважно, древняя или молодая — начинает привлекать к себе внимание в мире, очень правильно, если ее руководитель напишет о ней книгу... Еще в период своего первого президентского срока я начал большую статью под названием "Украина — не Россия". Это не название-вызов (оно даже не снабжено восклицательным знаком), это название-констатация. Писал я свою статью урывками, надолго забывал о ней, потом вспоминал и дописывал еще страницу-другую, а чаще наговаривал на магнитную ленту. С годами статья незаметно превратилась в книгу. Если говорить о ее жанре, это "книга-разъяснение"... За границей наши граждане не раз сталкивались с тем же, с чем, по наблюдению Маяковского, сталкивались поляки в первые годы после восстановления польского государства. Помните, "На польский [паспорт] глядят, как в афишу коза... Откуда, мол, и что это за географические новости?" Украина — это где-то в России? Кажется, в Сибири?» (с. 10—11).

Книга «Украина — не Россия» охватывает множество тем. Если бы книгу писали суррогатные авторы, каждая тема обсуждалась бы в отведенном месте. Тут не так: вопрос уже решен, поставлена точка, и вдруг через сто страниц — новая попытка его решить, а потом еще одна. Это не от забывчивости. Украинский президент с помощью все новых пришедших на ум доводов что-то объясняет и доказывает не только читателям, но и себе самому. Литератор, готовивший текст, поступил мудро, сохранив эти возвращения.

В книге много обширных авторских примечаний и целых отступлений. Они, к сожалению, даны не подстрочно, а собраны в конце, куда заглянет не всякий читатель. Я не ленился каждый раз это делать и не жалею. Обнаружил, в частности, такое знаменательное место. В юности Леонид прочел книгу чешского писателя Карела Чапека, где тот рассказывает о своем путешествии в Англию в 20-е годы. Чапек решает заодно посетить Ирландию, недавно добившуюся независимости от Англии, и просит совета у английских друзей. Но даже ирландцу Бернарду Шоу его вопрос неприятен. Ото всех он слышит одно: «Наши туда не ездят». «Вот это отчуждение! После стольких веков совместной (никуда не денешься!) истории. И у меня мелькнула тогда мысль: если когда-нибудь Украина станет независимой, Россия тоже обидится и не захочет нас больше знать. Удивительно устроен человек — я искренне верил в то время в коммунистический бесклассовый и безнациональный идеал, но мысль о независимости Украины все равно была где-то рядом» (с. 523).

Самые добрые чувства вызывает в книге то, что у политических писателей зовется «заинтересованным заступничеством». Такие вещи принято порицать, но когда читаешь те пылкие и одновременно небанальные слова, которые автор находит для родной Украины, делать это не хочется. Желаю, чтобы кто-нибудь так же, без фальши и пафоса, написал о России.

По отношению к России и русским книга Леонида Кучмы написана почти с равной любовью. Но бывает, сквозит обида. Поставив себя на место украинца, я как-то ощутил частицу этой обиды. В садике перед Киевским вокзалом в Москве стоял камень с надписью «Здесь будет сооружен памятник в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией» и дата: 1954 год. У российских (и московских) властей было полвека на исполнение взятого обязательства, но памятник воздвигнут не был. Думаю, некоторые приезжие из Киева говорили себе: «Как видно, Москва ценит данное историческое событие меньше, чем мы себе вообразили». Много лет к закладному камню вообще невозможно было подобраться — вокруг шумела неопрятная толкучка. Сейчас там площадь Европы, и сохранился ли камень, не уверен.

* * *

За пределами воспаленного партийно-газетного круга книгу тоже через какое-то время заметили, но больше хвалили почему-то помощников автора, чем его самого^[5]. Они действительно потрудились добросовестно, привлекли множество источников. Впечатление такое, что ни одна из российско-украинских антиномий^[6] не обойдена вниманием, не забыта ни одна важная идея. Но идеи и антиномии, будучи упомянуты, должны получать — и получают — оценки. Критикуя эти оценки, даже вполне рассудительные авторы (например, Марк Шкундин^[7]) словно бы забывают, что перед ними не труд вольного историка, публициста или политтехнолога. Любой президент жестко связан доктринальными установками и политическими реалиями своей страны. Если страна расколота по тому или иному поводу, президент, кроме особых случаев, не вправе встать на позицию всецело одной стороны, каким бы ни было его личное мнение по спорному вопросу. Он обязан осторожно сближать крайние точки зрения.

Один из символов идейного разделения Украины — Иван Степанович Мазепа (ок. 1640—1709). Даже украсив собой купюру в десять гривен, Мазепа не стал приемлем для всех своих земляков. И уж тем более он остался одиозным историческим персонажем для большинства жителей России, хотя бы слышавших это имя. Кучма, не вступая ни с кем в спор, рассказывает историю Мазепы. Он не скрывает, что молодой Мазепа, служа у гетмана Дорошенко, выполнял порой малопочетные поручения, не скрывает, что, став гетманом, слишком быстро сделался сказочно богат.

Целых 20 лет Мазепа был верным сподвижником Петра и его любимцем, участвовал во взятии Азова, осаде Очакова, в Северной войне. «Царь скорее не поверит ангелам, чем Мазепе», — удивлялись казацкие полковники. «За свое усердие и заслуги Мазепа становится в 1700 году вторым в России (после генерал-фельдмаршала Федора Головина) кавалером ордена Святого Андрея Первозванного, позже, в 1707 году, по личному ходатайству Петра, австрийский император жалует Мазепу титулом князя Священной Римской империи» (с. 533).

В октябре 1708 года Мазепа с 4—5 тысячами казаков перешел на сторону врага — к шведам. Послушаем Кучму: «Он что, сделал это из корысти? Он, один из самых богатых людей Европы? Или, может быть, из легкомыслия? Такой многоопытный? Значит, он перешел на сторону Карла XII из карьерных соображений? На семидесятом году жизни и уже сделав максимально возможную для себя карьеру? Но, может быть, он просто решил примкнуть к явно побеждающей стороне? Мазепа, хочу напомнить, перешел с верными людьми через Десну в расположение шведской армии после серьезного поражения шведов у Лесной, когда Карл XII оказался без необходимых боеприпасов и провианта, без надежды на людские подкрепления» (с. 263).

Вопросы законные. Вот версия Кучмы: «Сколько бы мы ни ломали голову, мы не найдем другого объяснения, кроме того, какое дал сам гетман. Боль и страх за судьбу Украины — вот что двигало им... Мазепа был, похоже, убежден, что его переход с несколькими тысячами казаков на сторону Карла XII отведет от Украины кровопролитие, ибо царь не захочет увеличивать в такой миг число своих врагов. Вопреки ожиданиям Мазепы, народ его не поддержал. Для крестьян он был закрепоститель, как ни при ком другом, при Мазепе в Украине развилось крепостное право. Зато поддержали Мазепу запорожцы, которых он всю жизнь не любил, считая за "гультяев". Восемь месяцев спустя шведская армия была разбита под Полтавой. На стороне шведов сражались запорожские казаки Гордиенка, верного Мазепе. На русской стороне — казаки нового гетмана Ивана Скоропадского и среди них, во главе Охочекомонного полка, белоцерковский полковник Семен Палий, легендарный вождь двух народных противошляхетских восстаний в Правобережье, личный враг Мазепы. В некоторых народных сказаниях Полтавская битва — это битва Палия с Мазепой» (с. 264).

И продолжение, для кого-то неожиданное: «Бой где-нибудь в Прикарпатье осенью 1944-го между красноармейцами, освобождающими Украину, и повстанцами УПА^[8] — это продолжение битвы Палия с Мазепой» (там же).

В наши дни, заключает Кучма, упорное отношение к Мазепе как предателю свидетельствует о привычке к одномерному миру. «Отсюда всего шаг до присвоения монополии на любовь к родине. Эти слова я отношу и к тем, кто плохо относятся к Богдану Хмельницкому. Таких меньше, но есть и они» (с. 265).

Поскольку Леонид Кучма не раз возвращается к мысли, что соседние страны должны согласовывать школьные учебники истории («эти главные вместилища национальной мифологии»), дабы они не порождали взаимную неприязнь народов, кусок о Мазепе выглядит, пожалуй, как украинское предложение по соответствующей главе будущего учебника. Кучма настаивает: «Без такого согласования прочное сближение народов, получающих поголовное школьное образование, сильно затрудняется... Эксперты Польши, Белоруссии, Литвы, Украины и России должны выработать более или менее приемлемую для всех сторон оценку сотен событий. Событий, каждое из которых сегодня имеет пять толкований, часто взаимоисключающих. Коммунистическим историкам помогал "классовый подход", воистину универсальная отмычка. Но и сегодня имеется мощное оружие, именуемое политкорректность. Правда, многие факты истории приобретут под ее давлением сглаженный и обтекаемый вид, утратят часть колорита — но, как показывает опыт Европы, это не слишком большая плата за исчезновение вражды, за взаимное дружелюбие и терпимость» (с. 145—146).

Показательно, что эта важнейшая часть послания Леонида Кучмы не отмечена ни в одном из десятков отзывов.

* * *

Еще более трудная тема: Голодомор. И тут Кучма делает все, чтобы старая беда не породила новые. Он подходит к теме, как обычно, через личное восприятие. «Про голодные годы я кое-что слышал от матери, но на ее памяти, начиная с Гражданской войны, их было столько, что она никак не выделяла специально 1932-й (когда родилась Вера) и 1933-й. Впервые подробности про эти страшные годы я прочел не у украинского, а у русского писателя Михаила Алексеева, году в 1981-м. В журнале печатался его роман "Драчуны", там речь шла о голоде в его родном Поволжье. 1932-й и 1933-й были урожайными годами, но "заготовители" выгребли все, включая посевное и фуражное зерно, и зимой люди начали умирать один за другим, а у живых не было сил копать могилы. Из 600 дворов (а "двор" — это могло быть и 10 человек, и даже больше) в 450 не осталось, после двух лет голода, ни одного человека, а в остальных 150 — по одному-два. Так было во всех хлебосеющих районах СССР, но Украине досталось горше других — наши исследователи доказывают это с цифрами в руках» (с. 406—407).

Кучма продолжает: «Уже в 90-е годы я ознакомился с рядом материалов об украинском Голодоморе, от них волосы встают дыбом. Но сильнее документов на меня подействовал очерк писателя Анатолия Стреляного "Без патронов". Мне этот очерк сообщил о человеческой натуре нечто новое... Жертвы и злодеи-активисты (почему-то их называли "ястребки") Голодомора в старости жили почти как образцовые соседи, ходили друг другу в гости... Воистину мы, украинцы, — народ Божий» (с. 407—408).

До читателя без публицистического напора доводится: голод 1932—33 годов прокатился по всем хлебосеющим районам СССР, это была общая трагедия; заготовители, силовое обеспечение и активисты были из местных; главной житницей страны была в то время Украина, поэтому самая чудовищная «жатва скорби» собрана там. Против чего тут можно возразить? России негоже говорить об этой трагедии как о надуманной проблеме, такая позиция выставляет нашу страну адвокатом и наследником красных бесов, без жалости уморивших миллионы людей.

Леонид Кучма почти подсказывает: давайте объявим «Голодомор» нашим общим несчастьем. Не зря он пишет в другом месте: «Советский большевизм был нашим совместным творчеством, совместным наивным и злосчастным порывом к светлому будущему» (с. 124).

Это утверждение — часть очень важной идеи книги: не «красный империализм Москвы» уничтожил Украинскую народную республику, родившуюся в июне 1917 года (если считать от первого «универсала» Центральной рады). Как Российская республика, провозглашенная 1 сентября 1917 года, так и Украинская были не уничтожены, а большевизированы через силовое свержение своих правительств и кровавую гражданскую войну. Большинство украинского народа, «точно так же, как и большинство русского народа, дало себя увлечь красивой сказкой про "землю — крестьянам", про "фабрики — рабочим" и про то, что "владыкой мира будет труд"... Большевики раздали [на Украине] более пяти миллионов десятин земли и этим предрешили гибель УНР и свою конечную победу» (с. 122—123).

Сказанное не выглядело бы большим открытием, если бы не популярная ныне среди украинских историков и проникшая в школьные учебники концепция об удушении в 1917—1920 годах украинской свободы Россией. Леонид Кучма ее отметает: «Исторические факты не позволяют заключить, что мой народ был побежден, сдался и подставил шею под "большевистское московское ярмо"» (там же). Нет, он вошел в капкан «с верой в скорое светлое будущее, с надеждой на правду и справедливость... Украина проявила не покорность и смирение, а доверчивость. Эта доверчивость стоила ей тяжких десятилетий несвободы — как и России» (с. 124).

Не сомневаясь, что многие из положений книги вызовут неприятие со стороны ряда украинских историков, не говоря уже о радикальных публицистах, Кучма старается упредить их критику. «Пусть не говорят, что я "выгораживаю" Россию. То, о чем я веду речь, имеет очень малое значение для России, зато очень большое — для нас самих... [Надо] черпать в нашем прошлом не унижение, а силу» (с. 146).

Украинского президента легко понять: он воюет, причем вполне убедительно, с идеями, порождающими у его земляков ущербность, комплекс жертвы, психологию обиженных. Но заботясь о душевном тонусе украинцев, Леонид Кучма объективно выбивает почву из-под антирусских и антироссийских настроений.

* * *

Я был рад встретить в книге следующее: «Один журналист как-то написал, что если бы управление кадров ЦК КПСС в 70-е годы перевело бы Кучму Л. Д. на один из уральских, сибирских или московских заводов, через двадцать лет он (то есть я) вполне мог бы оказаться на месте Ельцина, т. е. стать президентом России, тогда как Ельцин ни при каких обстоятельствах не мог бы стать президентом Украины.

По отношению конкретно ко мне такое заключение ошибочно, но мысль журналиста понятна. Он явно имел в виду то качество украинцев, которое я назвал здесь высокой валентностью» (с. 511). Журналист, о котором речь, — Александр Горянин, пишущий эти строки. В приведенном отрывке почти дословно приведен абзац из моей статьи^[9]. (Помощники Кучмы и впрямь хорошо прочесали прессу.)

Но гораздо более важным я нахожу присутствие в книге идеи «культурного пакта» между Россией, Украиной и Белоруссией. Не буду настаивать на ее авторстве, хотя я посвятил обоснованию необходимости такого пакта (называя его «культурным конкордатом», что менее удачно) специальный доклад на межгосударственной научной конференции «Национальные интересы Украины и России: совпадения и расхождения» в Киеве в 1996 году^[10]. Не буду, потому что такая идея просто должна была носиться в воздухе и до, и после.

Суть ее в следующем (цитирую, естественно, Леонида Кучму): «В 90-е в печати появлялись предложения: коль скоро общеимперская культура разделению не поддается, исторически справедливым и разумным стал бы заключенный прилюдно и торжественно культурный пакт, в соответствии с которым Украина и Россия (и Белоруссия!) признали бы все духовные ценности, созданные во все века, проведенные под одной государственной крышей, общим и не подлежащим дележу наследием... По-хозяйски ли Украине полностью отказываться от русского литературного языка, в формировании которого так велико украинское участие? ... Раз была единая страна, главные правопреемники этой страны наследуют ее культурное достояние. Раздельный счет пусть идет с 1917года — года, когда начался процесс политического обособления трех народов, завершившийся в 1991 году... Ни одна сторона в результате не становится беднее, зато все три становятся богаче. Такой культурный пакт, никак не связывая нас политически, мог бы стать важнейшей психологической вехой, не исключено даже, что поворотным пунктом в отношениях трех народов-братьев» (с. 322—323).

В украинских публицистических кругах широкое хождение имеет еще один решительно отвергаемый Леонидом Кучмой взгляд, а именно, что Украина, начиная с 1654 года (варианты — с Петра I; с Екатерины II) и вплоть до 1991-го, была колонией России. Этот вопрос разобран в книге почти на уровне профессионального историка, к нему автор возвращается во многих разделах книги. «Украина была частью имперской метрополии, а украинцы — частью имперской нации» (с. 76), настаивает он. При всей очевидности этого утверждения, его приходится упорно отстаивать^[11].

Резоны Леонида Кучмы опять понятны: он не хочет, чтобы молодому поколению его страны внушили, будто украинский народ «вел на своей земле такое унылое и безрадостное существование, каким его, бывает, описывают», что он «только и делал, что страдал» (с. 26). Его довод: «Яне могу признать годы, проведенные Украиной в составе Российской империи, потерянным временем... не могу согласиться с отсечением доброй половины нашей культуры. Если бы историки крайних взглядов взяли верх, Украина превратилась бы в крайне бледное пятно на культурной карте Европы. Дело будет выглядеть так, будто одна из крупнейших стран этой части света не сумела внести в ее сокровищницу вклада, достойного своих размеров» (с. 77). И еще: «Совершенно исключено, чтобы 50-миллионная Украина была настолько слепа или загипнотизирована, чтобы не догадываться о своем колониальном статусе, который сумели распознать лишь несколько публицистов»^[12] (с. 146).

Кучма не утаивает от читателя, что проклинаемые литераторами «Руха» российские и советские правители были главными собирателями нынешних земель Украины (с. 142). И не просто собирателями. Что произошло со Львовом после его присоединения к СССР? «До войны украинцы (с русинами) составляли десятую часть жителей города и почти половина из них были заняты в качестве домашней прислуги; к моменту распада СССР они были большинством... Русифицировать Львов советская власть не смогла, но сделать его украинским ей удалось, хотя это не было, конечно, сознательной целью Кремля» (с. 60).

Итак: народы-братья, культурная общность, не по-хозяйски отказываться от русского языка, не было «большевистского московского ярма», ни о каком колониальном владычестве не может быть и речи, «сборка Украины» на 2/3 произведена Россией, Голодомор был общей бедой... Не правда ли, все это немного отличается от того, что наплели о книге «Украина — не Россия» наши запальчивые халтурщики?

Самыми важными в этом перечне являются соображения Л. Д. Кучмы, связанные с русским языком и культурой. Уделив много места (с. 311—313 и 539—543) русскоязычной части культурного достояния Украины (от творчества Сковороды до дневников и повестей Шевченко и от «Истории русов» до трудов Дмитрия Яворницкого, обильно цитируемого на с. 550—552) и напомнив, какую роль сыграл в петровское время в формировании нового русского языка «целый десант киевских профессоров» Киево-Могилянской академии, он приводит слова Н. С. Трубецкого: «та культура, которая со времен Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры» (с. 155)^[13]. Киевские грамматики и риторы XVIII века, работавшие в Славяно-греко-латинской академии в Москве, были убеждены, что упорядочивают и приводят к школьному образцу диалекты единого языка.

Напоминая об этих фактах, Леонид Данилович, по сути, подсказывает своим крайним языковым националистам (давно уже осознавшим в душе, что русский язык им на Украине не победить), как спасти лицо: объявите, что русский язык — ветвь украинского или что-нибудь в этом роде, и на этом основании прекратите борьбу с ним. Постепенное укоренение этой мысли сняло бы возражения «руховцев» и других радикалов против признания за русским языком прав второго государственного. Сам Кучма считает, что такое признание может произойти, «когда украинский язык преодолеет свое нынешнее ослабленное состояние» (с. 293).

Помня, что читатель не очень внимателен, Л. Д. Кучма возвращается к вопросу о культурной общности не раз. «Украинцы внесли слишком большой вклад в русскую культуру, чтобы она могла быть для украинцев чужой», — пишет он на с. 297.

Взаимопринадлежность наших культур и языков — самая плодотворная, в том числе политически, идея книги. На ней можно построить многое.

* * *

Внимательное чтение книги не оставляет сомнений: вся она — послание российскому руководству, как современному, так и будущему, а не просто «некоторым российским политикам» (с. 11).

Чтобы к этому посланию не было недоверия, Кучма идет еще дальше: он без видимого сожаления жертвует любимыми игрушками слишком «национально озабоченных» историков. Так, он дает понять, что не считает важными вопросы об автохтонности украинцев и об их исключительных правах на «киевское наследие». Он напоминает: «былины Киевского цикла про Владимира Красное Солнышко, про киевских богатырей... уцелели и были записаны главным образом близ Онежского озера, в Архангельской и Владимирской губерниях, но не в Украине, и нам негоже делать вид, будто это не так» (с. 65). То есть население Киевской Руси могло уйти после батыева погрома на север, туда, где впоследствии были записаны былины, ну и что? Так это или нет, не важно. Важно, что «духовное наследие Киевской Руси реально унаследовали три народа... Наследник тот, кто унаследовал — этим духовное наследие отличается от недвижимости» (там же).

Почти как детей успокаивает Кучма ученых земляков, лезущих на стену от выражения «единая колыбель трех восточнославянских народов», напоминая им: это поэтический образ, а не научный термин. За ним — общая для трех наших народов письменность и одновременное крещение киевлян и новгородцев в 988 году, за ним наш общий церковнославянский язык и милая архаика — отстающий церковный календарь, за ним обычай называть людей по имени и отчеству и многое другое (как говорится, читайте учебник этнографии).

Леонид Кучма явно хочет, чтобы необъявленный девиз его книги — «Пусть все будет честно!» — был понят. Он демонстративно не утаивает от читателя (хотя мог бы просто не затрагивать эту тему), что «История русов» — одна из двух, наряду с «Кобзарем» Шевченко, «вечных книг Украины»^[14], — подделка. Как поясняет эмигрантский историк Н. Д. Полонская-Василенко (Кучма цитирует ее на с. 382), это «блестящий политический трактат, в котором выведены десятки вымышленных лиц, вымышленные события, сражения, изречения, дипломатические переговоры и соглашения. Как памфлет, "История русов" не имеет себе равных в литературе. [Неведомый] автор, оперируя подлинными фактами, а чаще — придуманными, утверждает собственную концепцию истории Украины: ее высокую культуру, начиная с Х века, стремление к независимости, конституционализм, отвращение к абсолютизму». Леонид Кучма находит компромиссный подход: он призывает видеть в «Истории русов» литературное произведение, воздействовавшее на читателя средствами художественной прозы. Так ведь и Пушкин называл автора «Истории русов», написанной неподражаемым русским языком, «великим живописцем».

Предъявив еще много доказательств (не буду перечислять далее) того, что он ведет честную игру, Леонид Кучма уже со спокойной душой излагает то, в чем он тверд как кремень. Что украинцы и русские — хоть и родственные, но отдельные народы. Что никакое обратное воссоединение невозможно. Что Украина — это уже навсегда. Что все принципиальные взаимные долги сведены с нулевым балансом — остались текущие и непринципиальные, но подобное есть между живыми, не впавшими в гомеостаз соседями всегда. Что нет старшего брата и младшего, так что про «принцип майората», нередко подразумеваемый, надо забыть. Что ни о каких территориальных претензиях друг к другу не может быть и речи. Что Украина — не Россия.

Нам дают понять, что при полном, без всякой задней мысли, признании этих истин российской стороной между нашими странами возможны сколь угодно дружеские (партнерские, братские, даже «особые» — как между США и Канадой) отношения. Что же до исторических трактовок, сеющих семена вражды, проблема налицо, но компромиссы возможны, а в школьных учебниках — даже неизбежны. Если уж это удалось немцам с поляками, удастся и русским с украинцами.

Российскому руководству, убежден Кучма, все это еще не вполне очевидно, оно нередко имеет искаженное, а то и легковесное представление об Украине. «Принятие государственных решений, касающихся другой страны, требует определенного уровня знаний об этой стране. Иногда закрадывается вопрос: а не проникает ли типичное для многих в России незнание Украины, представление о ней на уровне анекдотов о сале на государственный уровень, на уровень политических решений?» (с. 209). Этот риторический вопрос — самая большая «антироссийская гадость», какую можно с самой большой лупой отыскать в книге.

Примирительный, антиконфронтационный тон украинского президента^[15] не мог быть случаен. Книги авторов такого уровня всегда тщательно выверяются в их политической части, и вряд ли в данном случае было иначе. Книга «Украина — не Россия» — явно не послание одинокого президента Кучмы, это послание украинского правящего класса российскому.

* * *

Было ли понято послание? Докатился ли пробный шар до адресатов? Занимались ли им кремлевские аналитики? Или подобные вещи у нас полностью передоверены расплывчатому «экспертному сообществу»? Один из видных членов этого сообщества К. Ф. Затулин посвятил книге специальную пресс-конференцию. Цитирую по его сайту Материк.Ру: «Директор Института стран СНГ назвал 600-страничный труд украинского президента коллекцией мифов, собранных с одной целью — перечеркнуть, отменить исторический факт многовековой духовной и национально-культурной общности наших народов... Главный лейтмотив произведения Кучмы — "Россия нам за все должна, и лучше бы ей это признать и все отдать"»... И совсем уж авангардный вывод: книгу Леонида Кучмы «можно расценивать как заявку на продление президентских полномочий».

Поясняю тем, кто от неожиданности не понял Затулина: заявка, считает он, адресована Западу, с помощью книги Кучма надеялся получить у Запада согласие на свой третий срок. Вот еще несколько утверждений Затулина из стенограммы пресс-конференции: «Все, что сейчас делает Леонид Данилович, проникнуто одним стремлением — доказать Западу свою дружбу, доказать Западу, что Кучма — это человек для Запада нужный... шантажировать Запад российским козырем и говорить: "если вы так плохо относитесь ко мне, то я буду дружить с Россией"... [Книга написана] для доказательства того, что он не собирается отдавать Украину России...»

Итак, украинский президент своей книгой, написанной по-русски, изданной и представленной в Москве, на самом деле шлет сигнал Западу, что Украину он Москве не отдаст. Запад же (до того, видимо, полагавший, что отдаст), изучив сигнал («заявку»), должен будет решить: альтернативы третьему сроку Кучмы нет. Толково.

Еще несколько дельных фраз: «Кучма всячески пытается доказать, что у него не было, даже во времена "Южмаша", никаких серьезных патриотических общесоветских настроений... [полкниги посвящено описанию именно таких настроений. — А. Г.] Книга Кучмы — это желание украсть нашу историю... она враждебна по отношению к России, к русскому языку, общей истории... Леонид Данилович не постеснялся поставить своих партнеров в дурацкое положение... Он таким образом отблагодарил и своего друга Владимира Владимировича Путина, и всех остальных».

Подозреваю, Кремль счел такое толкование исчерпывающим. Команда Кучмы отчасти виновата сама. Если на Украине книгу читали с продолжением по радио, несколько недель печатали в киевской газете «Факты» и в ряде областных, продавалась сокращенная версия, поощрялось обсуждение, то в России сходные усилия украинской стороной предприняты не были, хотя они ее едва ли разорили бы. Немало PR-агентств в России охотно взялись бы за дело.

Все события следующего года показывают, что послание Кучмы не возымело действия на российское руководство. Скорее всего, вообще не было услышано. Или был хорошо услышан извращенный пересказ.

Кто знает, как пошли бы события, откликнись российская сторона, например, на идею «культурного пакта»? Более того, дойди послание Кучмы до адресатов, возможно, не произошло бы совершенно ненужное противостояние у косы Тузла, сплотившее все антироссийские и антирусские силы Украины — аккурат к «оранжевой революции».

* * *

На примере своей книги Леонид Кучма сам лишний раз убедился в наличии информационной асимметрии, описанной им так: «...В Украине традиционно слышат все, что имеет сказать Россия — так уж устроено наше информационное пространство. Украине же достаточно трудно докричаться до российского общественного мнения» (с. 508). Этот почти не учитываемый у нас фактор работает на отчуждение двух стран. Информационная асимметрия, хорошо видная из Киева, подпитывает антироссийские настроения куда сильнее, чем нам приходит в голову предположить.

Политолог Артем Хачатурян утверждает: «Происходящее сегодня на Украине можно охарактеризовать как процесс зарождения принципиально новой нации — нации русофобов, смысл существования которой заключается во вражде с Россией»^[16].

Это, конечно, сильное сгущение красок. Но сказать, что подобной опасности совсем нет, увы, нельзя. Повторю то, что говорил десять лет назад: «Национализм — печальная необходимость истории многих стран. Не овладей он в определенный момент критической массой людей пассионарного склада, сегодня на карте мира могло не быть Италии, Болгарии, Ирландии, Индии, Польши, Греции. Счастлива страна, где национализм, выполнив поставленную задачу, угасает. Что-то неладно там, где он входит в самую силу после достижения своей цели — независимости. Может быть, на Украине роль сыграло то, что ее независимость не стала кодой исторической "Аппассионаты", а пришла почти буднично, без чьего-либо сопротивления?»^[17]

Опасность торжества украинского национализма исходит от людей, ушибленных прошлым и/или делающих карьеру либо бизнес на конфронтационном толковании истории. Информационная же асимметрия эту опасность ощутимо усиливает.

Эти тенденции тревожат и Леонида Кучму, давшего себе зарок «ни в одной фразе не воевать с прошлым» (с. 464). У него нет иллюзий: «Чуть ли не половина внутриукраинских политических противостояний связана с нашей одержимостью отечественной историей» (с. 463). Он не раз возвращается к мысли, что историки, писатели и журналисты способны из лучших побуждений натворить много бед и довольно ясно обозначает свое отношение к шовинистам из интеллигенции, называя их (с. 208 и др.) «профессиональными украинцами». Это те, кто в печати и эфире «клюют Россию неутомимо и горячо», поскольку «она им нужна как обожаемый предмет нелюбви — той нелюбви, не объясняться в которой невозможно, иначе жизнь теряет смысл» (с. 140), не замечая при этом, что «ставят себя в психологическую зависимость как раз от тех, от кого так страстно мечтают отдалиться» (с. 24). А разве мы не знаем зеркальное отражение таких людей в России? На российском информационном поле они, правда, не столь заметны, как их визави — на украинском, но кто поручится за будущее?

Книга Леонида Кучмы, среди прочего, была и приглашением к разговору о том, что делать с подобными тенденциями. То есть еще одним примирительным приглашением. Впрочем, почему «была»? Кучма ушел из политики, а Украина, самая важная для России страна на свете, осталась. Послание, полное тонких материй, которые не изложишь на обычных встречах и переговорах, стоит на книжной полке, дожидаясь своего часа. Проблемы, затронутые в нем, никуда не делись. Российским политикам, так или иначе связанным с Украиной, совсем не поздно снять синий том с полки.

На нашем книжном рынке нет сопоставимой книги об этой стране. «Труд Леонида Кучмы — настоящая энциклопедия нового украиноведения, чтение чрезвычайно познавательное», — пишет Петр Дейниченко^[18]. Но дело не только в этом. В книге есть то, что редко встретишь в страноведческом труде, человеческое измерение. Не зря, как застенчиво намекает автор, образцом ему служил Джавахарлал Неру с его «Открытием Индии».

Леонид Кучма открывает Украину для себя уже взрослым человеком, открывает шаг за шагом, и взрослому читателю от этого легче соучаствовать в процессе. Книгу интересно читать с любого места. Не зря, переведенная на польский, она стала откровением для режиссера Ежи Гофмана, заставив его взяться за трехсерийный фильм об Украине.