«Русский жанр» в немецкой прессе

«Russland ist cool», — возвещает сайт института Восточной Европы, вербующий
студентов берлинского Свободного университета на учебную практику в Россию.
Оптимистический слоган, призванный отозваться в молодежных сердцах, звучит,
однако, весьма одиноко на фоне медийного хора, перекрывающего все иные голоса своим мощным припевом в духе «Who lost Russia? Wer hat Russland verloren?».

Что образ России рисуется немецкими СМИ в весьма мрачных тонах, не является ни для кого ни новостью, ни секретом. Тема «негативного имиджа» России в Германии столь занимает публичные умы в обеих странах, что даже на высоком правительственном уровне она была включена в повестку дня
«Петербургского диалога» 2002 года в Веймаре.

Столь же активно она обсуждается участниками и наблюдателями медийного
процесса, как в самой Германии, так и в России. В прессу время от времени просачиваются комментарии медиакритиков, осторожно указывающие на то, что образ России, скроенный по схеме «авторитарное государство — коррупция — удушение свободы слова — бандитский капитализм — обнищание населения —
анархия — высокая духовность — гостеприимство», имеет мало общего с осознанием процессов, происходящих в этой стране. Дело дошло до того, что группа
журналистов, настроенных критически по отношению к основному информационному потоку, создала в 1997 году в Берлине инициативный клуб «Аврора»[1], призванный содействовать созданию позитивного имиджа России. В ответ на критику корреспонденты, вещающие из России, приводят стандартное возражение[2]:
сообщения о России соответствуют действительности, просто действительность
слишком уж негативная. Да к тому же и выбираются новости по журналистским
критериям, т. е. они должны содержать сенсационность, персональную привязку
и негативность.

Не будем обращать внимания на некоторую наивность тезиса об adaequatio rei
в средствах массовой информации, а рассмотрим аргументативные структуры
и строй рассуждений о России, характерные для немецких СМИ[3]. При этом, разумеется, нужно сделать оговорку относительно неполноты охвата эмпирического материала, а также общего несовершенства индуктивных выводов. Здесь речь
идет о выявлении тенденций «русского жанра» и его типологических особенностей, стабильно сохраняющихся в немецких массмедиа и по сей день.

Если изучить состав и характер поступающей в немецкие СМИ информации
о России, то ее и в самом деле можно рассматривать как точную иллюстрацию
классических схем, излагаемых в учебниках по журналистике. Среди журналистов, независимо от политической тенденции публикующих их СМИ, существует
прочный профессиональный консенсус относительно жанра сообщений о России, т. е. того, что в результате отбора новостей может получить статус информационного факта. Этот консенсус индуцирует высокую степень повторяемости
новостных сообщений, селектированных по указанным критериям. В конечном
итоге он приводит к формированию стереотипов восприятия, которые, в свою
очередь, структурируют потребность в информации определенного типа, отклонения от которой вызывают недоверие и ведут к потере популярности издания.
А в сочетании с исторической преемственностью информационных стереотипов[4]
и невозможностью их перепроверки из других каналов информации или личного опыта из этой процедуры отбора новостей формируется «образ» России, оказывающий влияние не только на массовое сознание, но и на деятельность политических институтов.

При этом (или, может быть, именно по причине негативного имиджа) объем
информации о России остается на протяжении десятилетия (1993–2003) весьма
значительным. Во «Франкфуртер альгемайне цайтунг» (далее ФАЦ) — по общему
мнению аналитиков СМИ, центральной газете Германии — общее число публикаций, упоминающих Россию (Russland), с 1993 года по июль 2003 года составляет 41 056 и оказывается соразмерным с упоминанием Европы (86 397)[5], Франции (62 760), Италии (42 842), опережая Китай (24 881), Польшу (22 861)
и Турцию (15 642). Этот результат подтверждает и база данных СМИ (с 1998 года)
Института информатики Лейпцигского университета: в рейтинге частоты употребления слов в СМИ слово «Германия» стоит на 141 месте, «США» — на 241-м,
«Европа» — на 354-м, «Франция» — на 473-м, а «Россия» — на 711-м, превосходя
на одну ступеньку слово «Интернет» (712 место)[6]. От года к году объем сообщений является достаточно стабильным (3 837 публикаций в ФАЦ в 2000 году, 3 256 — в 2002-м).

По позиционированию новостей в рамках изданий (в отделе и на странице) информация о России также занимает центральные места. Если отобразить позицию
сообщения на шкале от 5 (последняя страница отдела) до 1 (первая страница), то
публикации о России занимают, в среднем, переднюю часть отдела (2,94 в отделе
политики)[7]. Это напрямую связано с характером сообщений, в которых преобладает сенсационная информация и имеется отчетливая привязка к известным персонам (Б. Ельцин, В. Путин и т. д.)[8]. «В сравнении с остальной массой сообщений,
они [публикации о России] более заметно позиционируются, написаны более экспрессивно и сильнее привлекают внимание»[9].

Дополнительной особенностью жанра является помещение русских тем
преимущественно в отделе политики. В ФАЦ за 2000 год публикации в отделе
политики — если отвлечься от «естественного» присутствия России в отделе
спорта (1 235 публикаций) — доминируют (1 229 публикаций), тогда как экономический отдел и отдел культуры (фельетон) значительно меньше обращаются к этой тематике (соответственно 543 и 263). А если учесть количество
всех публикаций внутри каждого отдела, то можно сказать, что экономическая и культурная информация является весьма незначительной[10]. В сочетании же с указанной тенденцией к сенсационности и фиксированности
на ведущих лицах политический репортаж и комментарий становятся
центральными каналами, формирующими информационные ожидания читателей.

Наряду с формальными характеристиками структурирования информации
о России — количеством сообщений, позиционированием их внутри издания
и особенностями распределения по отделам — в формировании имиджа существенную роль играют, конечно, и ценностные факторы информации. Исследование материалов ФАЦ и еженедельника «Шпигель», произведенное Венке Крудорфом из института Восточной Европы Свободного университета в Берлине[11],
наглядно показывает, как частота негативных сообщений о России сгущается
в информационном потоке в ценностные факторы, организующие образ страны
в восприятии читателей[12]. Сформулированный в исследовании набор параметров
позволяет классифицировать публикации о России по центральным мессиджам
новостей (и комментариев) и выстроить шкалу оценок, содержащихся в публикуемой информации. Параметром негативной оценки является «угроза» (и ее степени: агрессия, преступность, ущерб), параметром позитивной — «успех»
и «польза»[13] (см. табл. 1).

На основании выстроенной шкалы информационных факторов был произведен анализ публикаций в ФАЦ и «Шпигеле» за 1999 год (отделы политики и экономики). В результате получилась картина однозначного негативного доминирования в публикациях обоих авторитетных изданий на протяжении всего
рассмотренного периода.

В процентном исчислении возникает следующее распределение факторов
(см. табл. 2).

При этом необходимо уточнить, что объем сообщений о России, классифицированных как «агрессия», состоит в исследуемый период в основном из информации о Чечне (ФАЦ — 70 процентов от общего числа сообщений с кодом
«агрессия», Шпигель — 23 процента) и войне в Югославии (ФАЦ — 10 процентов,
Шпигель — 54 процента). За вычетом этих, доминировавших в 1999 году, тем остается неспецифическая информация о прочих факторах «агрессивности» России[14].

Помимо тематического акцента негативной информации, определяющего
образ «типичного сообщения» о России в центральной немецкой печати, следует
иметь в виду и специфическую терминологию сообщений, которая является важным риторическим аспектом при формировании аргументативных матриц «русского жанра» в СМИ. Уже на уровне лексического окружения, в котором встречается слово «Россия» в предложениях, наиболее частыми словами являются
«Чечня», «Москва» и «война», а также «Запад», «НАТО», «МВФ» и «царь»[15]. Типичными вхождениями в сочетаниях со словом «Россия» являются «вся» (весьма
характерная черта жанра — рассуждать о «России в целом»), «царская», «атомная
держава», «захватила», «аннексировала», «матушка», «должна» (в смысле «имеет
долги»).

Еще более выразительно проявляется тенденция негативного коннотирования России на уровне заголовков сообщений. Из 32 заголовков статей в отделе
культуры ФАЦ за 2000 год, специально посвященных России, лишь малую часть
можно охарактеризовать как оценочно нейтральную[16] или положительную[17].
Остальные заголовки так или иначе варьируют основные элементы негативных
стереотипов:

«Лакеи насилия. Россия остается колониальной державой»;

«Гамлет мыслит позитивно. Россия спасается бегством в новый культ личности»;

«Посланцы новых времен в маске и с Калашниковым. В России больше не существует права на информацию»;

«Безумие России. Процесс против Хинштейна прекращен»;

«Распутин. Россия выбирает президента»;

«Глупо получилось. Куда подевалась интеллигенция России?»;

«Снисхождение к России является ошибкой»;

«Власть человека без свойств»;

«Путин — вот кто настоящий Хайдер. Санкции направлены не на того врага»;

«Как хороши были времена при цензуре. Президент Путин создает новую информационную доктрину»;

«Время в России течет вспять»;

«Наследники Достоевского. Раскольников взломал код Майкрософта: молодая элита России».

При этом стоит отметить достаточно жесткую корреляцию заголовка и содержания, означающую, что, в отличие от бульварной прессы, сами заголовки ФАЦ
являются не просто способом привлечь внимание читателей, но и заостренным
раскрытием публикаций.

Проанализированный корпус публикаций отдела культуры ФАЦ позволяет,
вместе с тем, исправить распространенное мнение, что культурная информация
о России выполняет как бы компенсаторную функцию, уравновешивая негативный характер сообщений из области политики. Конечно, в медийной шкале
ценностей репортажи о культуре априорно имеют более нейтральный характер,
нежели сообщения о военных действиях, финансовых скандалах и политических демаршах. Однако по своей аргументативной структуре они не слишком
отличаются от публикаций отдела политики, а в некотором смысле несут в себе
даже больший негативный потенциал, поскольку по жанру они сродни комментарию, а не сообщению и оперируют культурными категориями, значительно
труднее поддающимися событийной локализации. В результате, например, заявление о «культурном провинциализме русских», не проявляющих интереса
к современному искусству[18], пусть даже и привязанное к сообщению об открытии в Москве Музея современного искусства З. Церетели, имеет в силу своей
слабой эмпирической верифицируемости значительно более дискриминирующий потенциал, чем конкретные репортажи о коррупции власти, выдержанные
в негативном тоне.

Подобные обобщения составляют один из основных элементов той объяснительной модели, что задействуется в медийной интерпретации сообщаемых
событий. Такую модель можно назвать принципом цивилизационной недостаточности. Ее сердцевиной является априорный тезис, согласно которому
Россия представляет собой не просто «иное» (каковое может иметь самостоятельный принцип существования) по отношению к Западу, а лишь неразвитую его форму. Причем эта недостаточность рассматривается однозначно как
негативное свойство, которое нуждается в преодолении. В широко распространенной версии, известной как теория «запаздывающей модернизации»,
этот тезис еще допускает некоторую динамику, означающую возможность
преодолеть «недоцивилизованное» состояние. И как раз в таком модусе ожидания выдержаны в большинстве своем речи официальных лиц Германии, посвященные России[19] и содержащие ряд адресованных ей императивов политического, социального и экономического развития. Напротив, в актуальном
освещении прессой, которая к тому же занимает традиционно критическую
позицию по отношению к внешнеполитическому курсу правительства, динамический аспект «запаздывания» неизбежно преобразуется в статику настоящего момента, обусловленную необходимостью информировать в ежедневном или еженедельном режиме. В силу этого обстоятельства в медийном
дискурсе момент «цивилизационной недостаточности» становится объяснительной константой, которая, с одной стороны, гарантирует соответствие сообщений критерию негативной сенсационности, а с другой, позволяет критиковать «слишком иллюзорные надежды» политиков на нормализацию отношений с Россией.

Вместе с тем этот объяснительный принцип обладает универсальной применимостью, позволяя интерпретировать в категориях культурной отсталости весь
спектр новостей, начиная от проявлений «авторитарного режима», «варварского
капитализма» и «православного клерикализма», вплоть до отсутствия посетителей (кроме западных туристов!) в залах абстрактного искусства московских галерей или тягу местного населения к архаическим постановкам классической оперы (при том, что и потребность в абстрактном искусстве и тяга к авангардным
постановкам фигурируют в качестве признака цивилизованности)[20]. А в послеельцинскую эпоху названный принцип стал использоваться в качестве совсем уж
глобального объяснения того, почему на русской почве западные представления
о демократии и либеральном гражданском обществе потерпели поражение. При
этом получалось, что в сущности он объясняет лишь самого себя: цивилизационная недостаточность (т. е. безуспешность применения) объявлялась причиной
очевидного поражения в России идеалов демократии и либерализма (т. е. той же
безуспешности)[21]. Тавтологичность подобного рода объяснений заложена в структуре самого принципа, который представляет собой не обобщение дескриптивно фиксируемых свойств, а скрытый императив, положенный в основу описания.
В силу этого даже простое новостное сообщение, призванное (в отличие от комментария) повествовать, а не судить, организуется как суждение о соответствии
описываемых фактов нормативному идеалу. Поскольку, однако, асимметрия идеала и действительности никогда не может быть преодолена, постольку негативный вывод следует из самой структуры интерпретационной модели, независимо
от ее конкретного содержательного наполнения. В сущности, для точного соответствия «русскому жанру» сообщения и не нуждаются в опоре на достоверную
информацию из России.

Исследования образа России в массовом сознании немцев в целом коррелируют с основными чертами имиджа, формируемого СМИ, с тем лишь отличием, что повседневное восприятие России подвержено меньшей динамике и менее структурировано. В силу этого, например, традиционный стереотип
«бедность, мафия, алкоголь, коррупция плюс гостеприимство, богатый выбор
культурных мероприятий, знаменитые музеи и театры» продолжает господствовать в массовом сознании[22], в то время как фельетоны центральных газет практически отказались от этой компенсаторной схемы в пользу тезиса о «цивилизационной недостаточности». Так же и мнение о принадлежности России
к «европейским державам» разделяется большинством респондентов (53 процента против 34 процентов), в то время как на страницах фельетонов это убеждение резко оспаривается[23]. В остальном представления о России концентрируются на тех же негативных аспектах, что и текущая информация в СМИ
(см. табл. 3)[24]. Исследования профессиональных групп — политиков[25], предпринимателей, туристического сервиса[26] — свидетельствуют о присутствии
у этих групп аналогично негативных черт образа России, что рассматривается
самими участниками двусторонних отношений в качестве препятствия активному инвестиционному бизнесу.

Источник: Опрос Алленсбахского института демоскопии (май 1996 года) «Образ России
в восприятии немцев». Noelle-Neumann E. Kein Kommunismus, keine Demokratie. Das Ru.landbild
der Deutschen (см. сноску 22).

В дискуссиях о содержании и структуре информационных сообщений о России критики господствующего тренда в СМИ нередко указывают на возрождение
в 1990-е годы негативного «образа врага», последовавшее за охватившей общественное мнение «Горбимании» времен перестройки[27]. Об этом свидетельствуют
также исторические исследования по «имагологии», также подтверждающие, что
«антирусский комплекс» из смеси страха и чувства культурного превосходства составлял в Германии с конца XIX века системообразующий момент культурного
и политического сознания. Критика России с давних пор уже стала элементом немецкой внутренней политики, маркирующим позиции в дискуссии о цивилизационной идентичности самой Германии, ее положении между Западом и Востоком. Как левые, так и правые в Германии самоутверждались попеременно то
посредством критики царизма и большевистской диктатуры, то посредством сетований на культурную отсталость русского народа[28]. Преемственность политических оценок и идеологических выводов из «антирусского комплекса» сохранялась
и в послевоенной ФРГ (вспомним «спор историков» о родстве нацизма и советской России), и, конечно же, не могла быть в одночасье преодолена эйфорией объединения Германии. Но в целом исторические реминисценции обладают в данном
случае слабой объяснительной силой, потому что, во-первых, несмотря на историческую преемственность, возникновение или возобновление негативных стереотипов происходит всегда в специфических исторических констелляциях, в которых и нужно искать оснований для негативного восприятия. А во-вторых,
образы России (как и большинство национально-культурных стереотипов) имели
всегда амбивалентный характер. В зависимости от общей установки предикаты
«авторитаризма» и «деспотии» могли прочитываться как восхваление «сильной
власти», как это делали немецкие консерваторы и монархисты после революции 1848 года, а «культурная отсталость» и «варварство» могли представать как
«неисчерпаемое богатство возможностей» и достойной восхищения «изначальностью русской души и натуры» (как у Рильке и Томаса Манна). Поэтому недалек
тот час, когда имидж России при определенных условиях опять качнется подобно
маятнику от страха и неприятия к восторгу и солидарности с «таинственной русской душой». Признаки этого, при постепенном сокращении скандальных новостей из России, в последнее время всё чаще дают о себе знать.

В этой связи особый интерес представляет аргументация тех авторов, которые выступают в СМИ с критикой «искаженного образа» России и уже заслужили кличку «немецкие лоббисты России»[29]. Поскольку все они связаны по
роду своей деятельности с Россией (московские корреспонденты, экономические консультанты по связям с СНГ, политические консультанты, специализирующиеся на восточной политике, университетские эксперты по Восточной
Европе), постольку их личная ангажированность в этом вопросе вполне объяснима, равно как и наличие у них альтернативных источников знания о стране.
При этом характерно, что их стратегия аргументации, там где она не ограничивается лишь обнаружением неточностей и искажений поступающей информации[30], создается не выдвижением контраргументов, а сменой плоскости
рассуждения. В силу этого основные черты господствующего имиджа не подвергаются сомнению.

К таким стратегиям относятся апелляция к личному опыту и собственным
положительным впечатлениям («…Во время моих поездок в Россию я обнаружил несоответствие известного мне из СМИ образа тамошней действительности»)[31]. Такого рода апелляция хотя и вводит в рассуждение новые элементы, присущие индивидуальному взгляду, но по причине своей субъективности и фрагментарности
не может задать существенной альтернативы основной тенденции восприятия
(вспомним, что и записки маркиза де Кюстина обязаны своей известностью не
качествам индивидуального наблюдения, а совпадением с негативным образом
России в общественном мнении Франции того времени[32]). В прямом же столкновении с господствующими аргументами такая стратегия вынуждена оправдываться сугубо индивидуальным характером переживаний. В конечном счете апелляция к личному опыту фигурирует лишь в качестве компенсации
распространенного имиджа по схеме «там хоть и нет правового государства, зато
люди очень гостеприимные».

Сходной стратегией можно считать использование психологической аргументации, выражающейся в императиве «сочувствия русской душе». Так аргументируют не только поклонники русской духовности, но и политические прагматики, не пытающиеся ставить под сомнение господствующий дискурс, а лишь
подчеркивающие необходимость укрепления отношений с Россией из реальнополитических соображений («чтобы не было еще хуже»). Один из наиболее
активных экспертов, занимающихся легитимацией Путина в немецком общественном мнении, Александр Рар прямо замечает в этой связи: «Для критического диалога с Россией требуется сегодня, наряду с усилиями расшифровать политику
Путина, значительная доля психологии»[33], или еще выразительнее: «Я желал бы,
чтобы эксперты интенсивнее вживались в русскую душу»[34]. Тем самым собеседнику предлагается не контраргумент, а пожелание сменить плоскость рассуждения. Если же он продолжает вести дискуссию в цивилизационных категориях
(правовых, политологических, экономических), то адвокату «русской души» ничего не остается, как согласиться с его позицией. Сохранить свое лицо он может,
сославшись на неизбежность добрососедских отношений с Россией во избежание худших сценариев[35].

Лишь очень немногие эксперты (как правило, из университетской среды)
проявляют готовность аргументировать в том категориальном поле, где формируется язык господствующего имиджа России, т. е. создавать противоположное
(позитивное) описание в категориях правовых, экономических и политических
процессов. Для этого, однако, приходится прибегать к медийно непопулярным
мерам — ставить под сомнение набор очевидностей, на основе которых складывается нынешний образ страны, и предлагать альтернативные истолкования языка, который использует большинство медийных актеров.

Между тем только такой тип аргументации в состоянии преодолеть имплицитно (а нередко и эксплицитно) дискриминационный дискурс о России, независимо от того, осуществляется ли он в негативном ключе («цивилизационная недостаточность») или в компенсаторно-позитивном («зато классический
балет»). Ибо уже лишь простая аналитическая констатация, что негативный
потенциал суждений о России может проистекать не из свойств объекта, а из
иллюзорных допущений субъекта суждения, способна подорвать объяснительные принципы огромной массы сообщений и комментариев, появляющихся в
немецких СМИ[36]. Что и говорить о более сложных вопросах, касающихся моделей описания динамики рыночных, правовых и социальных структур, а также конкурентных отношения между ними[37]. Однако именно рассмотрение
этих вопросов ведет к перепроверке наличных языков описания и создает возможности недискриминационного дискурса о России в тех же категориях,
в которых организуется информационное описание процессов, происходящих
в самой Германии.

В заключение заметим, что читатель, пожелай он сравнить тенденции сообщений о России в немецких СМИ с самоописаниями, циркулирующими в российских массмедиа, не может не увидеть их структурных параллелей. К тому же
весьма часто немецкая пресса прибегает к помощи автохтонных комментаторов,
легко встраивающихся в господствующий западный тренд. И это является еще
одной иллюстрацией к давней дискуссии[38] о том, что на всякого маркиза де Кюстина есть свой Чаадаев — их воззрения отличаются не содержанием, а лишь направлением взгляда, и в этом взаимном отражении взглядов и формируется то,
что называется «западным имиджем России». Поэтому демонтаж негативного
образа напрямую связан с тем, насколько в самой России способен сложиться
альтернативный язык понимания и описания происходящего. Деструкция стереотипов начинается с саморефлексии.

[2] См., напр.: Thumann M. [московский корреспондент еженедельника «Ди Цайт»]. Es gilt das
geschriebene Wort // Zeitschrift fur Kultur Austausch [Stuttgart]. 2003. Nr. 1
[http://www.ifa.de/zfk/themen/03_1_russland/dthumann.htm].

[3] Здесь будут рассмотрены материалы центральной прессы. С некоторыми изменениями
результаты анализа могут быть экстраполированы на телевидение и бульварную прессу
(значительно более агрессивно использующую бытовые стереотипы). Анализ региональной
прессы показывает, однако, что там присутствует значительно более дифференцированный
образ России, чем в центральной прессе, в силу интереса региональных газет к освещению
контактов с Россией на земельном и коммунальном уровне. Однако формирование
тенденций общественного мнения осуществляется в большей степени на уровне
надрегиональных СМИ.

[4] Достаточно вспомнить реанимированную в период войны с Югославией риторику
«панславистской угрозы» России или экскурсы в «историю русской жестокости»,
предпринятые еженедельником «Шпигель» в редакционной статье по поводу назначения
В. Путина и. о. президента России (Russland ist gro., der Zar ist weit. Rudolf Augstein uber die
Tradition russischer Grausamkeit // Der Spiegel. 2000. Nr. 2. 10 Januar).

[5] Упоминание США не единообразно и соединяется из USA (15 134), Vereinigte Staaten (3 532),
Amerika (53 482), хотя последнее наименование относится, конечно, не только к государству
США. Во всяком случае, по частоте упоминания США занимают первое место.

[6] [http://wortschatz.informatik.uni-leipzig.de/]. Учитывается частота употребления всех слов
немецкого языка, включая артикли и местоимения.

[7] Исследование берлинских газет: Domnitz Ch. Ru.landberichterstattung in der Tagespresse. (Arbeit
am Osteuropa-Institut der FU Berlin). 2000 [http://amor.rz.hu-berlin.de/~h0444vhn/rusprt.htm].

[8] О тенденции к персонализации сообщений в ФАЦ и «Шпигеле» см.: Ковалева Н. В. Образ
современной России на страницах журнала «Der Spiegel» // Россия и русские глазами
дальнего зарубежья: Сб. ст. / Под ред. Ю. В. Куперта. Томск, 2002. С. 3–9; Корецкая Л. А.
Образ В. В. Путина на страницах «Frankfurter Allgemeine Zeitung» // Там же. С. 16–19
[http://znanie.tomsk.ru/rus.doc].

[9] Domnitz Ch. Ru.landberichterstattung… (см. сноску 7).

[10] Из общего количества статей за 2000 год в отделе политики (24 296) упоминания о России
составляют 5 процентов, в отделе экономики (36 033) — 1,5 процента, в отделе культуры
(11 112) — 2,3 процента.

[11] Crudorf W. Russland-Stereotypen in der deutschen Medienberichterstattung // Arbeitspapiere des
Osteuropa-Instituts der Freien Universitat Berlin. Heft 29 (2002)
[http://userpage.fu-berlin.de/~segbers/wp/AP29.pdf].

[12] Исследование Крудорфа использует так наз. «Agenda-Setting-Approach», позволяющий
на основе корреляции основных информационных факторов и политической повестки
установить основные линии влияния СМИ на политический дискурс, а также линии
рецепции тематических узлов медийного потока.

[13] Ibid., 31.

[14] Ibid., 39.

[15] Поиск «типичного окружения» (signifikante Kollokationen) осуществлен по базе данных
Института информатики Лейпцигского университета (см. сноску 6).

[16] Напр.: «Вторая столица. Россия спорит по поводу выборов мэра Санкт-Петербурга»;
«Хранительница России. Ватикан возвращает иконы Богоматери».

[17] Напр.: «Инженеры с душой» (о создателях программного обеспечения в России).

[18] Holm K. Bildersalat im Salonsaucenbett: Nun hat auch Moskau endlich sein hei. ersehntes Museum
fur Moderne Kunst // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 20.01.2000. Nr. 16. S. 52.

[19] См.: Rede des Bundesministers des Auswartigen Joschka Fischer bei der
Jahresmitgliederversammlung des Deutsch-Russischen Forums am 15. Februar 2000 in Berlin
[http://www.auswaertiges-amt.de/www/de/infoservice/download/pdf/reden/2000/r000215a.pdf].

[20] Holm K. Schwarzes Quadrat. Mit der Poesie des Verfalls ist es in Moskau nicht weit her //
Frankfurter Allgemeine Zeitung. 10. 06. 2003. Nr. 132. S. 41 (О провале нетрадиционной
постановки «Руслана и Людмилы» в Большом театре).

[21] Holm K. Dumm verlaufen. Wo ist Ru.lands Intelligenzia abgeblieben? // FAZ. 12.04.2000. Nr. 87. S. 51.

[22] См.: Noelle-Neumann E. Kein Kommunismus, keine Demokratie. Das Ru.landbild der Deutschen //
FAZ. 12.06.1996. Nr. 134. S. 5.

[23] Ср. дискуссии о европейской идентичности, регулярно организуемые отделом культуры ФАЦ.
Wehler H.-U. La.t Amerika stark sein! Europa bleibt eine Mittelmacht: Eine Antwort auf Jurgen
Habermas // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 27.06.2003. Nr. 146. S. 33: «Белоруссия, Украина,
Молдавия и сама Россия, не говоря уже о Турции, никогда не были частью исторической
Европы. Они не питаются наследием иудейской, греческой и римской Античности, которое до сих пор живо в Европе. Они никогда не отстаивали разделения церкви и государства <...>
Они не пережили Реформацию, и, что еще важнее, Просвещения. У них не было
европейского бюргерства, автономных бюргерских городов европейского типа, европейского
дворянства и европейского крестьянства. Они не принимали участия в великих достижениях
политической культуры Европы, создававшихся с конца XIX века, и в построении
социального государства». Даже если на мгновение допустить бесспорность этого
высказывания, то осуждением оно может стать лишь в том случае, если все перечисленные
явления будут считаться Абсолютным благом (включая религиозные войны как следствие
Реформации, гильотину как реализацию Просвещения и сословно-бюрократическое
государство, лежащее в основе германской социальной политики).

[24] Применительно к соотношению информации в СМИ и результатов опросов общественного
мнения трудно говорить о причинной зависимости, в силу неопределенности самого
понятия «причинности» в социальных процессах. Уместнее говорить в данном случае
о корреляции.

[25] Crudorf W. Russland-Stereotypen in der deutschen Medienberichterstattung. S. 35–37. (см. сноску 11).

[26] Zopf A. Imagerepositionierung von touristischen Destinationen. Dargestellt am Beispiel Russland.
Universitat Innsbruck, 2002.

[27] Ср.: Janssen J. Ursachenforschung fur das negative Russland-Image in Deutschland // GUSBarometer
(Berlin). 08.2002. Nr. 29 [http://www.dgap.org/gusbar/gus29.htm]; Schroder H. Eine
erstaunliche Wandlung. Das Russland-Bild vieler westlicher Eliten speist sich aus alten Ressentiments
// Internationale Politik. 2002. Oktober. Nr. 10 (рус. перевод: http://www.deutschebotschaftmoskau.ru/ru/bibliothek/internationale-politik/2001-10/article15.html).

[28] См.: Epstein F. T. Der Komplex „die russische Gefahr“ und sein Einflu. auf die deutsch-russischen
Beziehungen im 19. Jahrhundert // Gei. I., Wendt B. J. (Hrsg.) Deutschland in der Weltpolitik
des 19. und 20. Jahrhunderts. Dusseldorf, 1973. S. 143–159; Geyer D. Ostpolitik und
Geschichtsbewu.tsein in Deutschland // Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. 1986. Nr. 34. 147–160.

[29] Thumann M. Es gilt das geschriebene Wort (cм. сноску 2).

[30] См.: Krohne-Schmalz G. Ru.lands Image und die Medien // GUS-Report. 8 Marz. 2003.
Internationale Gesellschaft fur Menschenrechte. F/M.
[http://www.igfm.de/GUS/GUS2003/GUS8/krone_schmalz.htm].

[31] Основатели клуба медиакритиков «Аврора» объясняют его создание именно мотивами
личных позитивных впечатлений от России (cм. сноску 1).

[32] Milchina V. «La Russie en 1839» du marquis de Custine et ses sources contemporaines //
Cahiers du Monde russe. 2000. 41/1. P. 151–164.

[33] Rahr A. Der neue Dialog zwischen Russland und Deutschland. Vortrag vor der Deutsch-Atlantischen
Gesellschaft. 2001. 9 Mai [http://www.dgap.org/texte/rede_rahr.html].

[34] Rahr A / Baring A. Was will Putin? // Die Welt. 11.07.2001.

[35] В цитированном диалоге А. Рара с историком и публицистом А. Барингом первый вынужден
под градом стереотипных упреков, подаваемых как «трезвый взгляд на вещи» («нет
гражданского общества», «обнищание и безразличие населения», «возвращение к советской
системе при Путине»), по существу отказаться от аргументации: «Все это приходится терпеть,
чтобы не потерять диалога с тамошней элитой. <...> Я апеллирую к интеллекту людей, там
живущих. Вы правы, в России нет гражданского общества, правовая система не работает так,
как она работает в нашей жизни. Но я поставлю вопрос: “И что дальше?” Есть две
возможности: или еще сильнее изолировать эту страну, или предпринимать усилия по
интеграции России».

[36] Ср. критические наблюдения директора института Восточной Европы Свободного
университета Клауса Зегберса: Segbers K. Wandlungsprozesse — Zukunftsperspektiven //
Burger im Staat Stuttgart. 2001. Heft 2/3. Ru.land unter Putin. S.155–160
[http://www.lpb.bwue.de/aktuell/bis/23_01/russland13.htm].

[37] См. Arbeitspapiere des Osteuropa-Instituts der Freien Universitat Berlin.
Arbeitsbereich Politik und Gesellschaft / Konkurrenzen auf dem Deutungsmarkt: Politische
und wissenschaftliche Zugriffe auf Osteuropa / Segbers K., Mielke K. (Hrsg.). 41/2002
[http://userpage.fu-berlin.de/~segbers/wp/AP41.pdf].

[38] См.: Hansen-Lowe A. Zur Kritik der Vorurteilskraft. Ru.landbilder // Transit. Europaische Revue.
1999. Nr. 16. S. 167–185.