Россия — сложное нелинейное общество

Г. А. Гольц. Культура и экономика России
за три века, XVIII–ХХ вв. Т. 1. Менталитет,
транспорт, информация (прошлое, настоящее,
будущее). Новосибирск, 2002. 535 с.

На пути познания общества, эффективного
управления им возникает возрастающее
со временем препятствие — его усложнение,
умножение его частей. Это неизбежно стимулирует стремление тех, кто своей жизнедеятельностью связан с той или частью общества, рассматривать себя как носителей целого.
Это явление получило названия ведомственности, локализма, группового эгоизма. Оно
приводит к смешиванию
целого с частью, вчерашнего целого с завтрашним, что неизбежно
угрожает разрушением.
Избежать этого можно
лишь углубляя знания
о все более сложном целом такими темпами, которые существенно не отстают от его усложнения.
Между тем то обстоятельство, что наша страна
в течение ХХ века пережила две имманентные
(вызванные чисто внутренними причинами) национальные катастрофы,
сопровождавшиеся развалом государства, свидетельствует, что общество
оказалось катастрофически неспособным осмыслять, воспроизводить себя как целое и своими массовыми действиями провоцировало саморазрушение.
Важнейшее условие преодоления этой опасности — поднятие познания усложняющегося
общества на новый уровень.

Читатель получил книгу, которая обещает
прорыв в познании, позволяющий преодолеть
проблемы, возникающие в результате усложнения российского общества. Григорий Гольц
рассматривает сложность как результат нелинейности динамики общественных процессов, что «крайне затрудняет установление не
только количественной, но и качественной
связи факторов» (с. 52). Автор предупреждает,
что «простые решения в социально-технической области… как правило, не дают результатов, адекватных этой непознанной сложности» (с. 34). Недостаток всех проводимых
в России реформ, начиная от Петра I, автор
видит в том, что они «удивительно линейны»
(с. 484), т. е. непозволительным образом упрощают ситуацию. Гольц отвечает на вызов
усложнения разработкой «адекватного нынешней ситуации методического аппарата,
позволяющего решать актуальные вопросы
в условиях нестабильности» (с. 33–34), он
формирует модели нелинейных социокультурных процессов, открывающих принципиально новые возможности. Важнейшая из них
заключается в переходе к изучению трендов,
динамики важнейших процессов происходящих в обществе на основе количественного
анализа влияния на них значимых факторов.
Тем самым автор преодолевает ограниченность рутинного прогнозирования, при котором сложившиеся тренды
экстраполируются на будущее, игнорируя динамику влияния на изучаемый тренд изменений во
времени значимых факторов. Гольц видит выход
из сложившейся ситуации в формировании новой науки — исторической социосинергетики,
под которой он понимает теорию, сочетающую внутреннее самоорганизующееся начало
«с внешним целенаправленным воздействием»
(с. 63, 490–491), например с авторитарным давлением на общество на
протяжении длительных исторических этапов. Общество по Гольцу — результат самоорганизации, подчиненной специфическим
законам, овладеть которыми возможно через
их теоретическую реконструкцию. Самоорганизация несет разнообразие, влекущее за собой различные, подчас негативные последствия. Гольц пишет: «…Даже скромные шаги по
увеличению экономического разнообразия
в обществе и городах, в особенности за последние годы, привели в буквальном смысле
слова к нарастанию социальной напряженности» (с. 40). Эта, как и другие опасности, требует для эффективного противостояния не
только возрастания количества информации,
но и ее высококвалифицированной обработки. И Гольц проводит гигантскую работу, реконструируя долговременные статистические ряды, необходимые для выявления искажений официальной статистики, для создания статистической базы качественно новых
исследований (с. 423). Уже этим исследование
Гольца существенно отличается от большинства других, некритически опирающихся на
не заслуживающие доверия разрозненные
данные, где авторы снимают с себя ответственность за качество исходной информации.
К моменту выхода книги автор накопил 38,5 тысячи библиографических карточек
на русском и 16,5 тысячи на иностранных
языках. Все они содержат статистическую
информацию с 1700-го по 1994 год. Это бесценное сокровище подлежит дальнейшей
обработке, что требует гигантских усилий.

Одним из интереснейших примеров реконструкции информации является восстановление погодовой урбанизации за последние три века. Для этого автору пришлось
разработать особый метод исследования урбанизации, исключающий из расчетов влияние заведомо произвольных административных включений в состав городов явно
неурбанизированных территорий. Автор
отказался от оценки урбанизации на основе
количества городского населения в рамках
административно установленных границ городов. Реальные и административные границы резко разошлись за счет разных условий
социальных коммуникаций в реальной и искусственно присоединенной к городу территориях, где жители остаются по образу жизни
пригородниками. В этом один из аспектов
псевдоурбанизации в нашей стране. Гольц
писал: «…Наша урбанизация, определяемая
в статистических справочниках по доле городского населения в общей его численности, совершенно несопоставима с аналогичными показателями в развитых странах,
поскольку за этими количественными показателями скрываются несоизмеримые различия в качестве разнообразия» (с. 39). В основе
понимания сути урбанизации у Гольца лежит
представление об урбанизированной культуре. Осмысление урбанизации на этой основе
дает совершенно новый материал для переосмысления истории России. Расчеты Гольца
показывают, например, что на рубеже ХIХ и ХХ веков урбанизация составила
два процента по сравнению с официально
принятыми 14 процентами, а в 1917 году —
три процента при официальных 18 процентах. Даже если ограничиться лишь этими данными из трехвекового ряда, то становится
очевидным, что в ХХ век Россия вступила как
крестьянская страна, не готовая ни к капитализму, ни к модернизации, ни к так называемой «руководящей роли рабочего класса».
Большевистский переворот выступает как результат антигосударственного, антилиберального, антимодернизационного, антиурбанистского крестьянского бунта, в лучшем случае
как результат воплощения идеала «не сойдем
с печи» в ответ на действия начальства, которое в соответствии с массовыми представлениями того времени «дурит» и вовсе «не нужно». Можно, конечно, попытаться оспорить
данные Гольца. Однако как специалист я могу высказать предположение, что если рассчитанный им уровень урбанизации и придется корректировать, то в основном
в сторону дальнейшего понижения.

В центре внимания автора сквозные процессы, прежде всего транспортная система
страны в ее динамике, нелинейности. Транспорт пронизывает все общество, от его динамики зависит во многом динамика целого.
Именно изучение транспорта показывает пути формирования нелинейных моделей
общества. Поворот Гольца к ним осложнен
тем, что включает одновременно поиск констант, т. е. устойчивых отношений между значимыми параметрами общества. Большую
часть своей творческой жизни Г. Гольц посвятил отысканию межсистемных констант в динамике общества. Природа этих констант
связана с устойчивостью определенных
биологических параметров человека, выступающих как время сна, работы, отдыха, принявших социокультурную, технико-технологическую форму, — например, связанных
с работой транспорта таких его показателей,
как скорость, интенсивность движения, расстояние между остановками и т. д. На основе
этого подхода Г. Гольц в середине 1960-х годов
выявил константу среднего времени, которое
горожанин может затратить на передвижение.
Оно составляет 30 минут. За этим параметром
в литературе закрепилось название «константа пространственной самоорганизации населения». Уже в середине 1980-х годов Гольц
обнаружил естественные следствия этого феномена в виде временного изоморфизма организации территории. В середине 1990-х годов
им обнаружена константа, в данном случае
устойчивое отношение тарифной платы
к средней дальности перевозки одной тонны
груза за все время существования железных
дорог России.

Важно, что константы существенны при
реконструкции динамических статистических рядов. Например, эффективность железнодорожного строительства определяется
константой, описывающей степень связи построенных железных дорог с окружающими
эти дороги территориями. Если протяженность шоссейных дорог ниже некоторой величины, то это означает, что железные дороги не могут в достаточной степени втягивать окружающие поселения в экономическую,
культурную и т. д. деятельность общества. Это
означает, что железные дороги не в состоянии
исполнять жизненно важную функцию, быть
в должной степени проводниками городской
культуры. В России соотношение между протяженностью автомобильных и железных дорог составляет сейчас 6,3, тогда как в развитых странах оно достигает 28–41. Отсюда
Гольц сделал важный вывод, что огромные
вложения в железные дороги не оказали достаточного влияния на культурную, хозяйственную и т. д. интеграцию общества. Он считает, что большие средства, вложенные
в каналы, шлюзы, плотины и т. д., оказались
омертвленными, их было бы целесообразно
вложить в автомобильные дороги, что было
бы важным фактором обеспечения нормального функционирования аграрного сектора,
интенсификации воспроизводства всей страны. Сегодня Россия на 40–50-м месте по развитию транспорта при крайне низком его техническом состоянии (с. 444). Хотелось бы
добавить, что в советское время господство
примитивного представления о первичности,
об определяющем характере материальных
вещей, их производства приводило к недооценке значения транспорта, его жизненной
важности для обеспечения жизнеспособности и развития общества, что можно рассматривать как несоответствие между экстенсивными решениями и потребностями общества
в интенсивном развитии.

Одна из нелинейных моделей автора дает
представление о последствиях роста разнообразия, который может сначала повысить неустойчивость, напряженность в обществе, но
затем приводит к «устойчивому режиму
функционирования общества, к существенному снижению социальной напряженности»
(с. 40). Без знания такого рода нелинейности
общество попадает во власть дезорганизации.
Методология разработки нелинейных моделей открывает новые горизонты познания
общества. На этой основе Гольц исследует,
например, такие явления, как самоценность
жизни. Он показал, что «субъективное восприятие ценности жизни в каждый момент
прямо пропорционально части национального дохода страны, региона, израсходованного
на социальное воспроизводство и продолжительностью предстоящей жизни, и обратно
пропорционально численности населения
и уровню его смертности во второй степени»
(с. 46, всего формула Гольца объединяет семь
показателей). Эта методология позволяет
формировать достаточно сложные динамичные модели, которые могут просчитываться
и давать сопоставимые результаты за разные
годы по разным странам, что позволяет выявлять связи, о которых раньше даже не подозревали. Например, обнаружилось, что динамика дорожно-транспортных происшествий
зависит не столько от качества дорог, дорожной техники, «сколько от общего уровня
культуры населения, самоценности его жизни» (с. 468).

Важное место в работе занимает анализ
несоответствий между представлениями людей и реальным ходом событий, представленным в форме математико-статистических соотношений на основе обобщения громадного
информационного материала по многим
странам за много лет. В центр внимания Гольца попадают именно процессы, опасные, угрожающие обществу, например отход от константы отношения между протяженностью
железных и автомобильных дорог в России,
что приводит к дезорганизации хозяйства
и других форм деятельности. Общественная
суперсистема оказывает воздействие на человека через «социально-информационную,
экологическую нагрузки и аварийность. Эти
элементы системы как бы пробивают адаптационную устойчивость человека и ведут при
превышении определенного уровня нагрузки
к его деградации»» (с. 35). Эта идея конкретизируется тем, что «социально-культурная динамика России, СССР — ярчайший пример
постоянного отклонения от закономерных
траекторий самоорганизации в результате
авторитарных методов управления, игнорирующих наличие таких закономерностей»
(с. 56). Гольц акцентирует внимание на самой
возможности возникновения расхождения
между деятельностью, реализующей представления субъекта о своих возможностях
(может быть, утопических, фантастических)
управлять обществом и реальными реализуемыми возможностями этого управления.
Именно между этими процессами возникает,
по терминологии Гольца, «запредельное состояние». Это понятие близко к понятию
В. Библера «зазор», под которым тот понимал
состояние, чреватое как логической, так и социокультурной катастрофой, расколом между
предметной и телеологической детерминацией человеком своей собственной деятельности.

Одним из проявлений этого зазора является то обстоятельство, что логика реформ
расходится с массовым поведением. В ответ
на реформы «мощный народный менталитет
заставляет возвратиться в исходное состояние». Перевороты 1917-го и 1929 годов были
«социальными откатами на прежние рубежи»
(с. 488). Вся деятельность Г. Гольца направлена на анализ сложных процессов, приводящих к такого рода явлениям, к созданию научной основы для их преодоления. Появление запредельного состояния, зазора хорошо
видно на территориальном развитии городов.
До конца 1960-х годов в СССР, как и в других
странах, существовало динамическое равновесие между расширением городов и развитием городского транспорта. Однако потом оно
стало нарушаться административным произволом. Вся методология анализа нелинейных
процессов автора направлена на анализ этих
зазоров.

Гольц смещает внимание с условий жизни людей на людей как субъектов своей собственной жизни. Поворот исследования
к субъекту означает одновременно поворот
к исследованию культуры, как на массовом,
так и на элитарном уровне. Это важно, в частности, в связи с тем, что использование самоорганизации для познания общества (идея,
широко распространенная в литературе) часто не сопровождается знанием ее специфики.
Самоорганизация в обществе происходит через культуру, т. е. через накопленный и организованный постоянно интерпретируемый,
умножаемый исторический опыт. Гольц пытается избежать ошибки, акцентируя внимание на анализе специфических форм культуры, на значении каждой из них в динамике
российского общества.

Автор пытается работать с производным
от культуры понятием ментальности, являющимся некоторой застывшей абстракцией.
Российский менталитет, как считает Гольц,
складывался под влиянием климатических
и территориальных условий (с. 482). Эта
мысль безусловно заслуживает внимания.

Автор показал, что представление о ментальности — удобная форма для количественного
анализа культуры через анализ потоков, рядов информации. Важное качественное продвижение в исследовании общества заключается в том, что менталитет, культуру
«предлагается измерить по динамике числа
публикаций по экономической истории
и статистике». Такой показатель объективно
характеризует уровень активности, самодеятельности и, в конечном счете, культурной
самоорганизации людей. Этот метод позволяет изучать значимость культуры, уровень
интеллектуализации общества через скрупулезную фиксацию потоков опубликованной
информации. Тем самым Гольц пытается добраться до скрытых процессов, отношений,
составляющих потенциал интенсификации
развития общества.

Автор пытается выявить на основе публикаций по социально-экономической истории и статистике страны с 1695 года динамику элитной культуры, корреляцию этого
процесса с важнейшими параметрами динамики общества. Разработку такого исследовательского подхода следует рассматривать как
важнейший прорыв в изучении динамики
российского общества, и не только российского. Эта методология позволяет прийти
к важным содержательным выводам. Анализ
публикаций показывает, что динамика элитной культуры, которую можно рассматривать
как форму самосознания общества, самосознания истории страны, подчинялась закономерностям движения маятника. Амплитуда
этих колебаний на порядок уменьшилась
во второй половине ХХ века, что свидетельствовало об ослаблении интенсификации интеллектуальных усилий, об упадке способности культурного освоения опыта истории,
об ослаблении попыток углубить познание.
Крайне интересен вывод, что «максимумы
абсолютного числа публикаций совпадают
исторически с минимумом доли военных расходов и наоборот» (с. 427), что количество
указанных публикаций находится в обратной
зависимости от военных расходов. Эта, казалось бы, странная зависимость явлений, далеко отстоящих друг от друга, глубоко опосредована и говорит о глубокой скрытой
обратной связи между авторитаризмом
и уровнем и масштабами интеллектуализации. Максимум военных расходов имеет место в России тогда, когда авторитаризм овладевал сознанием общества и в результате
минимизировались творческие процессы.
В этой атмосфере могло казаться, что все,
кроме наращивания военного кулака, — непозволительная трата ресурсов. Анализ потоков информации позволяет одновременно
вскрыть упадок элитарных потоков публикаций в зависимости от изменений содержания
политики власти. Например, потенции к интенсивному развитию были в 20-х всего лишь
в 2,3 раза меньше, чем в 50–90-х годах XX столетия, что объясняется «сверхбольшим давлением государства, повлекшим значительное
сокращение фактора самодеятельной подпитки интенсивного развития экономики»
(с. 434). Это показывает, сколь чувствительным оказывается механизм элитарных публикаций как инструмент мониторинга творческого потенциала общества, разумеется при
условии квалифицированного и ответственного исследования, сопоставляющего противоположно действующие факторы.

Гольц изучает влияние культуры разными
методами. Например, современные представления об урбанизации исходят из того, что
либерально-модернистская цивилизация
сложилась на основе развития продвинутых
городов, их культуры, институтов, форм деятельности. Урбанизация рассматривается
Гольцем прежде всего как урбанизированная культура, постепенно охватывающая все
общество, что создает основу для развития
массового творческого потенциала личности,
ценностей достижительности. «Урбанизация
и культура естественно смыкаются» (с. 298).
В этой связи крайне интересен анализ автором сельского хозяйства страны. Один из выводов заключается в том, что «уровень культуры городского населения больше влияет на
интенсификацию сельскохозяйственного
производства, чем уровень культуры сельского населения» (с. 429). Об этом писали еще
географ Г. Иоффе, а до него в конце 1920-х годов репрессированный экономист А. Рыбников. Это обстоятельство со всей определенностью указывает на то, что сельское хозяйство
России, которое специалисты до 1917 года
называли «первобытным», может стать на
путь развития, но не на ведомственной основе (ведомственный подход не даст результата,
даже если вкладывать в село гигантские средства), но на основе общего качественного
сдвига в культуре всего общества, вовлечения
в этот поток всех отраслей, каждого человека.
Общий вывод крайне любопытен: «социально-экономические и социально-культурные
факторы являются преобладающими в сельскохозяйственном производстве, обеспечивая примерно 92,5 процента его роста… они
формируют основную тенденцию» (с. 430).
На долю природных факторов остается 7,5 процента. Разумеется, такой вывод нуждается в проверке другими методами. Тем не
менее он опровергает проповедуемую некоторыми специалистами мысль о фатальной зависимости российского сельского хозяйства
от неблагоприятных природных, климатических условий. Разумеется, эта зависимость
существует, но она проявляется прежде всего
в «поразительных колебаниях абсолютных
показателей сбора зерновых за три века»
(с. 427). Фактор культуры является ведущим,
на чем и должна основываться политика
по отношению к сельскому хозяйству.

Анализ транспортных тарифов в стране
может рассматриваться как исследование
одного из каналов влияния культуры на
общество. Гольц указывает на слабость господствующего в стране «внутриотраслевого
подхода» к тарифам. Необходимо исследовать
сочетание текущих управленческих задач
с анализом глубоко эшелонированных
в исторической перспективе обобщений
(с. 230) исторически сложившейся культуры.
Тарифы практически учитывают не только
сложившееся состояние общества, но и его
потенции; например, в советский период они
воплощали стремление замкнуть производство, передвижение населения в рамках определенных территорий, экономить на перевозках. Сейчас положение изменилось. Например, «снижение транспортных тарифов ведет
к интенсификации производства, активизации занятости и снова, благодаря этому, к росту перевозок на транспорте» (с. 228). Ценность такого подхода далеко выходит
за рамки ведомства, устанавливающего тарифы, носит общесоциальный характер. Тарифы раскрывают скрытые механизмы жизни
общества и одновременно механизмы управления, что необходимо при изживании неистребимого разрушительного утопизма. Тарифы у Гольца по сути культурный механизм,
который подчиняет экономический механизм своим предпочтениям, своим представлениям о значении функционирования
транспорта для целого, представлениям
о транспорте как механизме интенсификации общества, если общество доросло до понимания возможности так мыслить и соответственно действовать.

В приложении к книге дается 16 рядов
важнейших показателей за каждый год
с 1700-го по 2000-й, являющихся плодом гигантского труда автора. Эти ряды бросают новый свет на историю страны. Автор обещает
в последующих томах реконструировать
до 150 показателей. Тем самым открываются
громадные возможности для формирования
все новых корреляций между рядами, новых
нелинейных моделей, которые в свою очередь
открывают пласты новых возможностей анализа российской истории, выявление скрытых внутренних связей многовариантных
прогнозов общества. Тем самым создается новая информационная, методологическая база
для качественных сдвигов в управлении
и планировании развитием общества. Меняется само представление об обществе. Трудно
себе представить, как изменилась бы историческая наука, общественная наука в целом,
если бы она освоила представления о константах или о возможности определять потенциал интеллектуализации, интенсификации
общества, хозяйства по количеству определенного типа публикаций, с одной стороны,
и учитывать влияние на этот потенциал подавления властью процессов написания и опубликования исследований, с другой. Об этом
следует всем подумать.

Григорий Гольц пытается найти выход из
запредельного состояния, в котором находится Россия, опираясь на представления, что
богатство страны следует оценивать «не по
величине пашни, лесов, запасов ископаемых
и т. п., а по реальной возможности интенсификации и ускорения всех социально значимых процессов в обществе» (с. 493). Роль
«пускового механизма» отводится «инфраструктуре, ускоренное и принципиально новое развитие которой создаст прецедент скачка во всех сферах экономической и общественной жизни» (с. 480). Речь идет, прежде
всего, об информационно-коммуникационной инфраструктуре. Автор справедливо считает, что «основополагающие проблемы социально-экономического развития России»
лежат не в экономической сфере, но в области «культуры, демографии и резких региональных различиях во всех сферах деятельности» (с. 482). Гольц разрабатывает проект
«реки разума», т. е. рационализации всей информационно-коммуникационной сферы,
что позволит резко вырваться вперед в самой
важной для прогресса страны области,
т. е. в сфере автоматизированного получения
знаний, которые возникают на пересечении
далеких друг от друга научных направлений.
Это должно произвести переворот в цивилизационных процессах.

Книга, по сути, является важным шагом
в развитии российской общественной науки,
как в сфере методологии, так и в сфере получения конкретных знаний. На качественно
новый уровень поднято использование математических методов, выявлены их новые возможности как средства не только количественного, но и качественного прорыва
познающего разума. Принципиальное значение имеет смещение центра тяжести социокультурных исследований к поиску опасных
тенденций движения мысли, ведущих к катастрофам, что свидетельствует о повороте
общественной науки от фиксации «объективных процессов» к угрозам, возникающим
в результате отставания мысли и действия
от усложнения проблем. Формируя и реализуя этот подход, Г. Гольц выявил свой особый
талант и особое пристрастие в работе с нелинейными процессами, что и позволило ему
достичь качественно нового уровня понимания социокультурных процессов.

Было бы неверно, однако, умолчать о существенных недостатках работы. Не хватает
подчас ясного изложения методологии, сравнения выводов автора с выводами, полученными посредством других методов. Таблицы не
всегда разъясняются должным образом. Выводы по главам требуют большей четкости. Главный недостаток — нет убедительной проработки теоретической части, прежде всего главы
второй, содержащей подчас априорные соображения, не соотносимые с накопленным потенциалом науки, а приводимые определения
важнейших философских категорий не учитывают состояния исследований в этой области.
Не продумана конструкция изложения. Недостаточна проработанность соотношения собственных идей на разных уровнях обобщений,
т. е. на общесоциальном и одновременно
на повседневном, а также на среднем уровне.
Это, однако, не должно помешать оценить эту
книгу как исключительно ценный труд и ожидать с нетерпением последующих томов.