Массмедиа: чистота и опасность

Джанни Ваттимо. Прозрачное общество /
Пер. с итал. Дм. Новикова. М.: Логос, 2003.
124 с. (Серия «Ecce homo»)

Джанни Ваттимо родился в 1936 году в Турине,
окончил Гейдельбергский и Туринский университеты. Ученик Луиджи Парейсона. С 1964 года — профессор философии в Турине. В настоящее время — депутат Европарламента.
Лауреат премии Ханны Арендт за 2002 год
в области политической философии.

Книга «Прозрачное общество» издана
в 1989 году. С самого начала автор задает рамки употребления понятия «постмодерн», которое, по его мнению, имеет смысл потому,
что «…общество, в котором мы живем,
является обществом всеобщей коммуникации, обществом массмедиа» (с. 7). Современность как эпоха, когда сам факт — быть
современным — становится ценностью, завершена, поскольку история перестала быть
единой. Главным фактором размывания идеи
истории, наряду с критикой историцизма
и деколонизацией, явилось пришествие
общества массмедиа. Это общество сворачивает с царской дороги прогресса в развитии
прозрачности, рефлексии и просвещенности
в сторону неупорядоченной сложности.
Автор полагает, что «…именно в этом относительном “хаосе” коренятся наши надежды
на эмансипацию» (с. 11). Эффект массмедиа,
состоящий в деконструкции «центральных
точек зрения» («метанарративов»), противоречит тому образу средств массовой информации, который сложился в работах Теодора Адорно и до сих пор является общим
местом в досужих рассуждениях о СМИ. Это
образ демонического агента всеобщей гомологизации, стереотипизации и тотального контроля. На деле же мы видим «головокружительное умножение коммуникаций» и «заявления
о себе» все возрастающего числа субкультур.
Адорно и подобные ему теоретики, в сущности, мыслят в рамках гегелевской модели совершенного самосознания, объявляя ее адекватную реализацию невозможной в мире,
управляемом законами рынка и тотальной
манипуляции. Согласно Ваттимо, «высвобождение» множества культур и мировоззрений
в новом обществе лишает легитимирующей
силы сам идеал прозрачности, точного воспроизведения реальности и безукоризненной
объективности: «реальность» превращается
в контаминацию образов, игру интерпретаций и реконструкций. Свобода перестает
быть знанием, водруженным наконец на абсолютно надежное основание: в новом обществе «…эмансипация состоит скорее в потерянности, отрыве от почвы, которые в наше
время являются высвобождением различий,
локальных элементов, всего того, что мы можем обобщенно назвать “диалектом”» (с. 16).
Эмансипация — это обретение голоса и формы, но не в смысле достижения «аутентичности» и обнаружения «подлинной природы»
(например, гомосексуальности), а в смысле
колебания, динамического отношения между
«потерянностью» и «причастностью», обретения себя в горизонте множественности форм
жизни.

Общество всеобщей коммуникации, как
показывает Ваттимо, сущностным образом
связано с появлением в современную эпоху так называемых «гуманитарных наук». С другой
стороны, автор отождествляет понятия «модернизация» и «развитие коммуникации». Казалось бы, это развитие обеспечивается в первую
очередь точными науками. Но на деле направлением и смыслом «…развития техники является не столько машинное господство над природой, сколько… конструирование мира как
“образа”» (с. 23). Гуманитарные науки в свое
время образовали ядро программы радикальной трансформации общества в сторону самопрозрачности, реализуемой в «публичной сфере», чистой от догм и предрассудков. Это
моральный идеал «логического социализма»
(Ч. Пирс), «идеального коммуникативного сообщества» (К.-О. Апель) и «коммуникативной
рациональности» (Ю. Хабермас). Однако
«…самопрозрачность общества открыта наблюдению только для зрения центрального субъекта, и это наблюдение становится все менее осуществимо по мере того, как в техническом
плане оказывается все более возможным его реально осуществить… внутри самой системы
коммуникации развиваются механизмы (“возникают новые центры истории”), которые делают в принципе невозможной реализацию самопрозрачности» (с. 31–32). В осознании этой
невозможности формируется новый, герменевтический взгляд на «самопрозрачность», «универсальную историю» и «аподиктическую
очевидность cogito» как на исторически и идеологически ограниченные конструкты.

Сегодня «…фундаментальные характеристики экзистенции… наиболее полно раскрываются именно в эстетическом опыте» (с. 53).
Специфика эстетического опыта эпохи массмедиа находит свое выражение в понятиях
shock (В. Беньямин) и Stoss (М. Хайдеггер),
ухваченных в их общей черте — указании
на «потерянность», которая в обоих случаях
«…не есть нечто временное — она конститутивна» (с. 60). Традиционно эстетический
опыт «…описывался в понятиях Geborgenheit —
безопасности, “обретения дома” или “возвращения домой”» (с. 61). Для М. Хайдеггера же,
полагает Д. Ваттимо, наиболее существенным
является не «обоснование» поэзией какого-то
определенного мира, но само событие «лишения основания», которое, в понимании Беньямина, случается при просмотре быстро сменяющих друг друга кадров кинофильма или
при перемещении по улицам современного
мегаполиса. Точно так же все, что распространяется посредством массмедиа, несет на себе
особый налет непостоянства и неосновательности, требующих от современного горожанина подвижности и сверхобостренности
восприятия и сознания. «Этой легкой возбудимости… психики соответствует искусство, ориентированное не на произведение,
а на опыт, осознаваемый в микроскопических, но непрерывных вариациях (как в… кино)» (с. 67). И далее: «…эфемерность и зыбкость эстетического опыта, характерные для
общества поздней современности, совсем не
обязательно должны рассматриваться как
признаки отчуждения, связанные с антигуманными сторонами общества массовой коммуникации <…> …Массовое уравнивание,
манипуляции общественным мнением, тоталитаризм не являются неизбежными следствиями безраздельного господства средств
коммуникации, пришествия массмедиа, феномена воспроизводимости. И избежать движения в эту сторону можно только политическим путем» (с. 68–69).

Адекватной и точной интерпретацией
такой формы эстетического опыта является,
по Ваттимо, герменевтическая онтология
Гадамера, а именно кантианская по происхождению идея сообщества (ценителей прекрасного). «В том обществе, в котором писал
и мыслил Кант, консенсус сообщества в отношении прекрасного объекта мог восприниматься, по крайней мере в тенденции, как
консенсус всего человечества. Массовая
культура… взрывоподобно продемонстрировала многообразие “прекрасного”, …“прекрасное” — это опыт сообщества; но именно
в тот момент, когда сообщество действительно становится “универсальным”, в нем возникает необратимый процесс умножения
обществ, плюрализации» (с. 76–78).

Темы последней главы — «медийный оптимизм» и «границы дереализации». Мрачные прогнозы Франкфуртской школы исходили из той предпосылки, что массмедиа —
это машина, периферийные детали которой
приводятся в движение механическим двигателем. Однако «…переход от ситуации, характеризуемой господством или ориентированностью на центр, к стадии электронной
технологии приводит к замещению модели,
которая основана на аналогии с системой передач, приводимых в движение из единого
центра, моделью “сети”» (с. 87). Ваттимо
усматривает связь такого рода «сетевого»
оптимизма с популярностью герменевтики,
которая «…не подчинена идеалу прозрачности, поскольку она более не считает, что возможно и необходимо “объективное” знание и,
в отличие от Хабермаса, не рассматривает его
как необходимое условие эмансипации»
(с. 88). Впрочем, отказ от «объективности», дереализация и эстетизация опыта сегодня не
проводится с достаточной последовательностью: «…эстетика массового, словно гигантская розовая вуаль, окутывающая мир товаров,
укрощенных новостей, “реклама существующего”, как говорил Адорно, все еще ориентируется на модель завершенной гармонии, которая в эстетике Гегеля есть свойство классического прекрасного» (с. 95). Мир массмедиа
до сих пор слишком «классичен», «прекрасен» и «бесконфликтен», и виною этому «потребности рынка», который является «…совершенно реальной инстанцией» (с. 96),
отчего дереализация и не осуществляется
свободно. Этот своеобразный «рыночный
фундаментализм», ограничивающий свободу
«естественными» рамками экономического
закона, принимает форму призывов к объективности, аутентичности и прозрачности.
В таком случае эмансипация означает «…радикальную эстетизацию существования,
которой противостоят остаточное сопротивление, ностальгия по реальности, невротические потребности в успокаивающих и упорядочивающих горизонтах» (с. 100).

---

Общественная экспертиза.
Анатомия свободы слова:
Аналитический отчет. М., 2000. 825 с.

Проект «Общественная экспертиза»
стартовал в мае 1999 года. Цель проекта —
«…измерить уровень реализации прав человека в 89 субъектах РФ» (с. 7). Руководитель
проекта — Генеральный секретарь Союза
журналистов России Игорь Яковенко. Организаторами первого исследования, «Измерение свободы слова в России», результаты которого представлены в данном томе, стали
Союз журналистов России, Фонд защиты
гласности, Национальный институт социально-психологических исследований,
Центр права средств массовой информации,
Комиссия по доступу к информации, Союз
распространителей печатной продукции,
Национальная ассоциация телевещателей
и автономная некоммерческая организация
«Интерньюс».

Основная гипотеза исследования: «В России создано 89 разных политических режимов,
в каждом из которых — своя мера свободы слова и своя роль СМИ в системе общественных
отношений. Причем эти “правила игры” зачастую имеют очень мало общего с федеральным
законодательством. Таким образом, роль, отведенная СМИ в том или ином регионе, часто
совсем не совпадает с той нишей, которую
определяет и автономность которой защищает
федеральное законодательство» (с. 8).

Инструментами исследования стали: анализ региональных законодательств, регулирующих деятельность СМИ; анализ действующих в регионах правил аккредитации
журналистов; полевые исследования региональных медийных рынков (количества, тиражи, формы собственности, мощности, ареалы
вещания, формы и условия предоставления
государственной поддержки, формат распространения печатной продукции и др.); тестовые информационные запросы от редакций
различных СМИ чиновникам различных рангов с целью выявить степень выполнения ими
Закона РФ «О СМИ», обязывающего их отвечать по существу и в срок.

Полученная информация представлена в
форме трех индексов: индекса свободы доступа к информации, индекса свободы производства информации и индекса свободы распространения информации в данном регионе. Их
среднее арифметическое и есть искомый
индекс свободы массовой информации в регионе
по состоянию на 1999-й и на 2000 год.

На основе полученных данных были построены цветные информационные карты России — по каждому индексу в отдельности и по
всем трем сразу. «Итоговая карта и стала сенсацией. Выяснилось, что на сегодня в России нет
ни одного региона, в котором существовал бы
благоприятный режим для осуществления всех
стадий создания информационного продукта.
В то время как в двух регионах России существуют благоприятные для медиа условия доступа к информации (Ярославская и Мурманская
области), а в одном субъекте федерации — благоприятные условия производства, а также распространения информационного продукта
(г. Москва), ни в одном из них положительные
факторы не сходятся воедино» (с. 13).

Приведем некоторые результаты. Например, самой «закрытой» темой, по которой получено наименьшее количество ответов на журналистские запросы (и, соответственно,
совершено наибольшее количество правонарушений со стороны чиновников), оказалось положение дел в следственных изоляторах. Установлено, что в трех регионах России действует
законодательство, существенно ухудшающее
положение СМИ по сравнению с законодательством федеральным. Это республики Адыгея, Башкортостан и Кабардино-Балкария.
Еще в двух субъектах федерации региональное
законодательство незначительно ухудшает положение СМИ. Это Пензенская область и Ханты-Мансийский автономный округ. Подсчитано количество инстанций, разрешение которых
необходимо в разных регионах для открытия
торговой точки. В Омске таковых оказалось 34.
Это рекорд. В Москве — 29, но зато здесь беспрецедентное количество льгот для распространителей. На с. 82 делается «еще один сенсационный вывод»: «В числе неблагополучных
районов вдруг оказались те, которые до этого
подчас производили впечатление бесконфликтных зон. И — наоборот. Как выяснилось,
политическая ориентация местной власти не всегда напрямую отражается на ее информационной
политике!» Далее установлена отрицательная
корреляция между индексом свободы СМИ
и уровнем подписки (с. 89). Выявлена очень
тесная положительная связь между уровнем
конфликтности и объемом рекламы (с. 105).

Предлагается классификация из семи типов региональных медийных моделей: 1) депрессивная (Ненецкий, Таймырский, Эвенкийский АО и т. д.); 2) авторитарный вариант
советской модели (Калмыкия, Хакасия,
Марий Эл, Мордовия, некоторые республики
Северного Кавказа); 3) патерналистский вариант советской модели (Башкортостан,
Оренбургская, Волгоградская, Орловская
области и т. д.); 4) модернизированная советская модель (Татарстан, Саха, Краснодарский
край и т. д.); 5) переходная к рыночной (33 региона); 6) конфронтационная модель на базе
рыночной (Приморский, Красноярский
края, Омская, Тульская, Ростовская области и
т. д.); 7) рыночная модель (Свердловская, Кемеровская, Иркутская, Томская, Новосибирская, Пермская, Ярославская, Владимирская,
Нижегородская области, города Москва и
Санкт-Петербург).

Основной объем тома составили «индивидуальные портреты» регионов. Вот, например, общая схема «портрета» Санкт-Петербурга (с. 676–683).

Индекс свободы массовой информации — 50,2 процента. Рыночная медийная модель. Высокий уровень медийной насыщенности. 28 местных телепрограмм, из них 25 — негосударственные. 31 местная радиопрограмма,
из них 1 — государственная. На 1 000 человек приходится 122 экземпляра подписных
изданий (на с. 88 другая цифра — 89), что значительно ниже среднего российского показателя (на с. 88 средний показатель равен 122). В структуре медийного бюджета государственные дотации составляют 22 процента, рекламный бюджет — 78 процентов.
За 1999–2000 годы поступили сведения
о 205 медийных конфликтах. Индекс свободы
доступа к информации — 60 процентов. Ответов по запросам 41 процент. В Правилах
аккредитации при Администрации города содержится 7 нарушений (оценка — 79 процентов). Индекс свободы производства информации — 56,5 процента. В местных законах
о СМИ нет отклонений от Федерального законодательства (100 процентов), но не определен
порядок предоставления государственной поддержки СМИ (0 процентов). По составу региональной комиссии по выдаче лицензий на теле- и радиовещание информации нет. Доля
частных телепередатчиков 66 процентов,
радиопередатчиков — 25 процентов. Доля частных газет и журналов — 90,6 процента.
Индекс свободы распространения информации — 34 процента. Налог с продаж — 0 процентов (оценка — 100 процентов). Для того
чтобы установить газетный киоск, необходимо
получить разрешение в 10 инстанциях (оценка — 72,7 процента).

---

Российская пресса в поликультурном
обществе: толерантность
и мультикультурализм как ориентиры
профессионального поведения: Сб. статей.
М.: Независимый институт
коммуникативистики, 2002. 360 с.

Читая прекрасные статьи Владимира Малахова, посвященные феномену «мультикультурализма», иной раз задумаешься: а где же он,
этот самый мультикультурализм? Все ответы
содержатся в этой книге. Тут собраны материалы итоговой конференции «Пресса, государство, культура: мультикультурализм как новая
философия взаимодействия» и выступления
на региональных семинарах-тренингах в рамках проекта «Российская пресса: учимся освещать проблемы мультикультурализма»,
который Независимый институт коммуникативистики осуществил при финансовой поддержке Института «Открытое общество»
(Фонд Сороса) в 2001–2002 годах. Предисловие и заключение написал Иосиф Дзялошинский. Там, например, сказано, что акцент на
понятии «мультикультурализм» был сделан
потому, что сегодня много внимания уделяется проблеме толерантности. Толерантность
суть «…уважение, принятие и правильное понимание богатого многообразия культур нашего мира, форм самовыражения и проявления человеческой индивидуальности… отказ
от догматизма, от абсолютизации истины и
утверждение норм, установленных в международно-правовых актах в области прав человека» (с. 8). А мультикультурализм — это
«…комплекс идей и действий различных социальных субъектов… направленных на равноправное развитие различных культур, содействие сосуществованию различных
культур в одной стране», и, как таковой,
в России он «…известен плохо» (с. 9). Сборник призван восполнить этот пробел.

Так, в статье профессора СПбГУ Светланы Виноградовой «Культурное разнообразие
в современном мире» в качестве позитивного
примера внедрения толерантности и мультикультурализма в ежедневную журналистскую
практику приводится «…рассказ петербургской журналистки Э. Беленковой о том, как
в восстановлении Кафедрального собора
в Калининграде принимали участие представители разных национальностей и вероисповеданий. Невольно вспоминается кантовский
категорический императив, базирующийся
на библейской мудрости и постулирующий
нравственную необходимость поступать
с ближними так, как ты хочешь, чтобы они
поступали с тобой» (с. 29).

В статье Иосифа Дзялошинского «О некоторых причинах интолерантного поведения»
постулируется нравственная необходимость
существования, наряду с «журналистикой
управления» и «журналистикой информации»,
так называемой «журналистики соучастия».
Это журналистика «…сотрудничества, соратничества… которая ставит перед собой задачу
помогать реальным людям. Здесь главное не
тираж, не влияние, а взаимопонимание журналиста со своим народом, своими читателями» (с. 46). Идею подхватывает доцент факультета журналистики МГУ Галина Лазутина
в статье «Толерантность как условие оптимального общественного саморегулирования»: «Журналистика — не просто деятельность по производству текстов… Журналистика выступает как организатор
сотрудничества, сотворчества разных общественных сил и отдельных граждан в целях создания массовых информационных потоков…
она — “цех сборки” продуктов такого сотрудничества» (с. 73).

В статье руководителя Лаборатории медиакультуры и коммуникаций факультета журналистики МГУ, заместителя генерального директора интернет-холдинга «Рамблер» Ивана
Засурского «Почему культура становится политикой?» констатируется, что политика перестала существовать. Жизнь перешла из политики в культуру. «Культура в данном случае
понимается очень широко как пространство,
из которого люди черпают какие-то штрихи
к собственной идентичности, к собственным
образам, к собственному пониманию. Понятно, что в этом пространстве есть разногласия.
Здесь имеет смысл вспомнить Хантингтона…
потому что есть разные цивилизации, разные
системы понимания мира. Между ними не существует коммуникации, они не общаются,
у них нет точек соприкосновения» (с. 48).

Интересно замечание эксперта Фонда защиты гласности Юрия Казакова о том, что современную журналистику «…породило общество, замешанное на рациональной морали»
(с. 55), а эта мораль имеет свои ограничения,
и потому возникает новая, пострациональная
мораль, суть которой в том, что «…нужно
с кем-то о чем-то договариваться» (с. 54).

Главный редактор журнала «Личность
и культура» Надежда Покровская в статье
«Глобализация и культурный плюрализм» рисует широкую панораму конфликта ценностей: «…для одних (европейский гуманизм)
важнее всего человеческая жизнь… для когото (буддизм) важнее всего жизнь любого существа, и эти люди ходят, разметая перед собою пыль, чтобы случайно не наступить
на насекомое… для других (кавказские горцы) на первом месте — честь… еще для когото нет ничего важнее праведной жизни и рая
(ислам)… есть люди, заботящиеся, прежде
всего, о сиюминутных наслаждениях и в них
видящие смысл жизни (гедонизм, Эпикур)…
наконец, для некоторых главенствующую
роль играет обогащение и накопление (протестантизм)… Список можно продолжать бесконечно. Достаточно указать пример полинезийского племени, в котором важнее всего
в жизни — свиньи» (с. 63).

Старший научный сотрудник факультета
журналистики МГУ Марина Князева в статье
«Россиеведение — еще один вузовский предмет или средство формирования культурной идентичности?» выдвигает идею о том, что
культура — это «…тот базис мышления, тот
ментальный базис, который человек может
принимать, выбирать, абсорбировать. То есть
национальную историю, национальность я
предлагаю понимать как сотворческое сообщество людей, говорящих на одном языке»
(с. 74). Госпожа Князева сообщает также, что
русская культура ориентируется на эмоциональные ценности, и потому в ней «…не разработана сексуальная поэзия, но очень высоко разработана вся духовная сторона» (с. 75).

Уникальное определение речевой агрессии
(антоним речевой толерантности) дает доцент
филологического факультета Уральского государственного университета Лидия Енина:
«…сфера речевого поведения, которая мотивирована агрессивным состоянием говорящего» (с. 105).

На этом шумном празднике мультикультурности и соучастия единственная трезвая
мысль была высказана деканом факультета
журналистики Уральского государственного
университета Борисом Лозовским: «…Я не верю в журналистику толерантную и журналистику мультикультурную, верю в журналистику законопослушную» (с. 175).

---

Информационная и психологическая
безопасность в СМИ. В 2 т. Т. 1:
Телевизионные и рекламные коммуникации /
Под ред. А. И. Донцова, Я. Н. Засурского,
Л. В. Матвеевой, А. И. Подольского. М.:
Аспект-Пресс, 2002. 335 с.

«Книга является результатом творческого сотрудничества психологов и журналистов
в рамках Междисциплинарного научного
проекта МГУ… по проблемам воздействия
СМИ на человека и на общество в целом»
(с. 2). Обозначим ее наиболее интересные моменты, мотивы и тенденции.

В статье доктора филологических наук,
профессора, директора Центра финско-российских исследований, замдекана по научной работе факультета журналистики МГУ
Елены Вартановой и доктора филологических наук, профессора, декана факультета
журналистики МГУ Ясена Засурского «Медиаобразование как средство формирования
информационной безопасности молодежи»
сформулирована программа медиаобразования для различных групп населения, в том
числе для школьников и студентов.

Доктор психологических наук, профессор, замдиректора Института человека РАН
Владимир Лепский в статье «Субъектноориентированная парадигма СМИ: гармония
информационной безопасности и развития
России» описывает две модели формирования субъектности: схему рефлексивного программирования (плохая, превращает человека
в робота) и схему развития (хорошая, может
стать технологической основой для развития
отечественных СМИ).

Доктор психологических наук, профессор Дипломатической академии МИД РФ,
ведущий научный сотрудник кафедры общей
психологии факультета психологии МГУ, руководитель межкафедральной научно-исследовательской группы «Психология массовой
коммуникации» Лидия Матвеева в статье
«Гуманитарная составляющая информационной безопасности в СМИ» демонстрирует,
что «…основные категории “значимых других”, а именно “хороший человек”, “близкий
друг” и “ТВ-герой” лежат в одном семантическом пространстве, поэтому “ТВ-герой”»,
как партнер при опосредованном общении,
воспринимается телезрителями как личность,
к нему формируется отношение как к “значимому другому”, он может быть использован
как объект для идентификации с ним» (с. 46).

Кандидат юридических наук, ведущий
научный сотрудник НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ, старший советник
юстиции Ольга Пристанская в статье «Правовое регулирование информационной безопасности детей в России» рисует масштабную
картину целенаправленной кампании эротизации и сексуализации детей и подростков,
проводимой дельцами от секс- и порнобизнеса. Международная практика правовой защиты детей от вредного воздействия СМИ освещается в статье кандидата юридических наук,
советника Российской Федерации I-го класса, консультанта Государственной думы
Ларисы Ефимовой.

Ассистент кафедры психологии личности факультета психологии МГУ Юлия Мочалова пишет: «Политика крупнейших телевещателей России превратила каналы
общенационального значения в развлекательное телевидение. Этот факт доказал еще раз
актуальность давней идеи представителей
франкфуртской социологической школы
Хоркхаймера и Адорно о конвейере развлечений, которая концептуально дополняет духовный смысл атмосферы конвейера производства в современном обществе потребления»
(с. 146). И далее: «По мнению Мамардашвили,
личность как явление вытекает из феномена
человека, поэтому, анализируя личностные
эффекты телевизионной коммуникации, психология вносит вклад в исследование феномена человека» (с. 147). Безупречный силлогизм!

Доктор психологических наук, доцент
кафедры возрастной психологии факультета
психологии МГУ Ольга Карабанова и доктор
психологических наук, профессор, заведующий этой кафедрой, лауреат премии Президента РФ в области образования Андрей Подольский в статье «Психологические
особенности восприятия детьми телевизионных передач» сообщают, что младшие школьники отдают предпочтение передачам «Слабое звено», «Кто хочет стать миллионером»
и «Последний герой». Авторы убеждены: «популярность данных передач объясняется…
тем обстоятельством, что… главным психологическим содержанием передач выступало
испытание и оценка героя… восприятие младшими школьниками таких передач выполняет и психотерапевтическую функцию»
(с. 152–153). Однако «…жесткость поведения
и образа ведущей передачи “Слабое звено”,
передачи с максимальным… рейтингом популярности, безусловно, не соответствует, по
мнению экспертов, требованиям информационной безопасности по подавляющему
большинству ее критериев — ценностносмысловому, коммуникативному, поведенческому и личностному» (с. 153). Рекорд информационной опасности принадлежит
программе «За стеклом»: «Низкий уровень
познавательной информации. Поощрение
пассивной позиции наблюдателя. Формирование установки жизненного вуайеризма». Герои передачи «испытывают фрустрацию, дефицит “чувства безопасности”, тревогу,
страхи, дисфорию. Демонстрируются неадекватные модели полоролевого поведения…
Возможные негативные эффекты, прогнозируемые экспертами, состоят в следующем:
1) возрастание опасности девиантного поведения (суициды, рост зависимости от психоактивных веществ) на фоне дестабилизации
эмоционального состояния подростков
с определенным типом акцентуации; 2) усвоение моделей агрессивного поведения; 3) нарушение развития сексуального и эротического поведения, рост формирования
сексуальных девиаций» (с. 163–164).

---

Местное телевидение, власть, население:
Информационная открытость как основа
социального партнерства. М.: Правозащитный
фонд «Комиссия по свободе доступа
к информации», 2001. 160 с. (Российское
общество и российская журналистика:
свобода доступа к информации. Вып. 5)

Издание представляет собой пятый выпуск
осуществляемого Правозащитным фондом
«Комиссия по свободе доступа к информации» исследовательско-издательского проекта «Российское общество и российская журналистика: свобода доступа к информации».
Президент фонда и руководитель проекта —
Иосиф Дзялошинский.

Издание содержит три раздела. Первый
раздел называется «Анализ взаимоотношений
между органами местной власти и местным
телевидением в малых и средних городах России (некоторые результаты исследования)».
Статистические данные, не дифференцированные по регионам и потому малоинформативные, дополняются декларациями, источником которых является «здравый смысл»,
а также «типичными цитатами». Так, под рубрикой «Образы местного телевидения в российских СМИ» в параграфе «Противопоставление местного телевидения центральным
каналам» приводятся «типичные цитаты»,
из которых можно узнать, что местное ТВ несет тот самый здравый смысл и стоит ногами
на земле, а не на асфальте. Информация о поглощении местных телестудий холдингом
ВГТРК сопровождается неутешительным
прогнозом режиссера ГТРК «Вятка» Алексея
Ивановича Погребного: «…скоро местное телевидение станет похоже на шеренгу солдат»
(с. 16). В параграфе «Зависимость от властей»
сообщается о том, что да, есть такая зависимость. В параграфе «Профессионализм» сообщается, что, увы, такового нет.
На с. 40 содержится следующее обобщение
статистических данных: «…Руководители местных администраций рассматривают телевидение как дополнительный инструмент анализа ситуаций и влияния на граждан».
На с. 61 можно узнать, что «…самое главное,
в чем убеждены многие журналисты, надо
ясно понимать, что взаимоотношения журналистов и руководства города не могут быть
всегда бесконфликтными, поскольку у них
разные социальные роли». На с. 66 фактически сообщается, что, поскольку СМИ зависят
от власти и от денег, журналист работает
на тех, у кого есть власть и деньги. А поскольку города в настоящее время переживают
«скрытую от посторонних глаз» (с. 67) революцию местного самоуправления, то возникает нехорошая ситуация. Руководители видят в журналистах «…модераторов или
трансляторов позиций и точек зрения» (с. 68)
и не желают рассматривать СМИ как самостоятельный институт гражданского общества
и/или самостоятельный информационный
бизнес. А потому не получается «социального
партнерства» и «конструктивного взаимодействия секторов». Короче, «…местное телевидение представляет собой <…> некий обособленный институт, зависящий либо от властей,
либо от капитала. Это привело к тому, что растет недоверие граждан к телевидению» (с. 73).
Режим диалога не включается. А ведь должен,
должен же он когда-нибудь включиться.

Раздел второй называется «Доступ
к информации в вопросах и ответах, случаях
и комментариях». Это действительно важный и интересный раздел. Тут разбираются
типовые случаи и разъясняются юридические тонкости по следующим рубрикам: доступ на заседания государственных органов;
в суд; на заседания избирательных комиссий; на предприятия; доступ к информации
о частной жизни лица; ограничение прав
журналиста решением правоохранительных
органов, администраторов учреждений культуры или продюсеров эстрадных исполнителей; доступ к информации в чрезвычайной
ситуации; доступ в режимные учреждения;
доступ к документам; типовые правила
аккредитации.

Раздел третий озаглавлен «Нормативные
документы». Состав: 1) хартия, одобренная
участниками Европейской конференции по
устойчивому развитию больших и малых городов Европы (Ольборг, Дания, 27 мая 1994 года);
2) текст под заголовком «Пояснительный
меморандум к рекомендации № R (96) относительно гарантий независимости общественного вещания» (принадлежность меморандума Комитету министров Совета Европы
не указана, хотя в преамбуле упоминается 4-я Европейская конференция на уровне
министров по вопросам политики в области
СМИ, состоявшаяся в Праге 7 и 8 декабря 1995 года); 3) Рекомендация № R (81) 19 Комитета министров государств-членов (опятьтаки не сказано, что Совета Европы) о доступе
к информации, находящейся в распоряжении
государственных ведомств (принята 25 ноября 1981 года на 340-й сессии заместителей министров); 4) Рекомендации международной
конференции «Государственная информация
и демократизация общества» (Санкт-Петербург, 15–16 мая 2000 года); 5) Рекомендации
экспертов ПФ «КСДИ» по преодолению информационной закрытости; 6) Европейская
конвенция по трансграничному телевидению
(в редакции от 9 сентября 1998 года); 7) извлечения из Свода федеральных предписаний
США, касающиеся кабельной связи.