Радио- и телевещание и национальное единство

[*]

В настоящем номере «Отечественных записок» мы публикуем статью двух британских исследователей, посвященную роли радио- и телевещания в создании и поддержании национального единства в Великобритании. В статье рассматриваются символы
и выразительные средства, которые использовала Би-би-си для поддержания чувства
национальной идентичности во все более усложняющемся и дифференцирующемся обществе XX столетия. Работа насыщена историческими деталями и аналитическими
выкладками по поводу процесса становления и изменений социальной роли радио и телевидения в стране, где на средства массовой информации традиционно возлагаются
значительные социальные обязательства.

Помещая этот материал, мы имели в виду, однако, не только предложить читателю фактурный и сам по себе занимательный материал. Этапы развития средств
поддержания национального единства и национальной идентичности в стране, сталкивающейся с проблемой конфликтов на региональном уровне, а также с кризисом
«национального самодовольства», весьма поучителен в связи с некоторыми моментами развития постсоветсткой России. Несмотря на различия политических институтов, некоторые особенности «программирования» вещания, использовавшиеся британскими радио- и телекомпаниями, были характерны и для советского вещания.
Описание постепенного и, так сказать, органического процесса трансформации
средств поддержания единого национального самосознания позволяет, однако, задержаться на тех моментах, на которых зачастую не позволяет останавливаться наша собственная практика быстрых перемен.

«Возникает недовольство и законный повод для жалоб, если фермер из северной Шотландии или сезонный рабочий из западной Англии не смогли услышать
речь Короля по какому-то важному общенациональному поводу»[1]. Вступительные
слова главы о функциях вещания в книге[2] Джона Рита «Вещание на Британию», написанной в 1924 году, выражают стремление в первые годы радиовещания использовать радио для создания связи между рассредоточенными слушателями и символическим центром национальной жизни. Правда, далее в том же предложении Рит
упоминает еще и новости, музыку и научные идеи как тот материал, который радио
«безусловно» обязано доносить до слушателей. Однако именно те программы, которые передавали слова монарха и звуки государственных церемоний или отмечали
национальные праздники, заняли почетное место в годичном цикле вещания в 1920-е и 1930-е годы. В таких программах нередко применяли самые прогрессивные технологии, до предела используя ресурсы Би-би-си, чтобы продемонстрировать универсальные возможности радио в воспроизведении различных стадий церемонии или его способность перемещаться по континентам, всего за несколько
минут объединяя всю Британскую империю. Многие программы замечательны уже
самой регулярностью своего появления в расписании, которое вообще-то старались
делать как можно более разнообразным. В этом отношении для них делалось
исключение, так как они, по выражению Рита, давали возможность «превратить нацию в одного человека»[3].

На протяжении своей истории Би-би-си произвела широкий спектр программ, рассчитанных на усиление чувства коллективной идентичности аудитории — на региональном, национальном или имперском уровне. Отношения
между вещанием и национальным единством в Британии можно рассматривать
с разных сторон. В последние годы исследователи обычно концентрировались
на теме политической сплоченности, анализируя, в какой степени производство
новостей и злободневных программ служит поддержанию или конструированию
консенсусных систем координат для интерпретации политических событий. Как
отмечали Бламлер и др. (в своей работе 1971 года о воздействии телепоказа инвеституры принца Уэльского), если освещение в СМИ секулярной стороны политики изучено хорошо, то освещение династических событий и государственных
церемоний, «которые символизируют более “сакральный” аспект политики»,
оставалось без внимания[4]. Возможно, такой недостаток внимания объясняется
тем, что любое влияние подобных передач на общественные чувства исследователи предпочитают объяснять, исходя из структуры самих событий и типов традиционного и укорененного отношения к ним. С этой точки зрения, роль вещания ограничена процессом распространения, позволяющим широкой публике
воспринять событие в сравнительно неизмененной форме. Но если изучить историю этого стиля вещания, то мы увидим, что формы, которые оно принимало,
и место, которое оно занимало в общей структуре радиопродукции, менялись,
и весьма существенно. Во-первых, этот тип вещания не развивался равномерно.
В его положении в сетке вещания случались пики и падения, которые можно
объяснять как переменами в отношениях между вещательными организациями
государством и публикой, так и более масштабными социальными переменами.
Во-вторых, оно не обязательно имело форму трансляции, форму сравнительно
неизмененного образа события. Би-би-си — особенно в 1930-е годы — пыталась
создать собственные эфирные церемонии, используя специфичные для нового
СМИ технологии. В-третьих, перемены и в функции и в стиле таких передач тесно связаны с развитием в других сферах производства программ. В некоторые периоды новые программы, которые считались более популярными или социально
значимыми, вытесняли программы национальной идентичности (ПНИ) с господствующих позиций. В другие периоды возникали новые стили вещания, которые либо ослабляли риторику ПНИ, либо начинали воспроизводить в ином
контексте события, до того находившиеся в ведении ПНИ. Исторический подход
может оказаться более полезен для понимания той роли, которую играет вещание
в укреплении национального единства на символическом уровне, чем анализ,
ограничивающийся современными формами.

Чтобы понять особое место, которое ПНИ занимали в структуре продукции Биби-си в первые годы существования этой корпорации, нам нужно сначала разобраться с понятиями, лежащими в основании представления о радио как орудии национальной культуры. Первоначально в основе идеи общественного вещания
лежало стремление демократизировать культуру и политику, предложив новой массовой аудитории доступ к тем формам и процессам, от которых она прежде была отлучена. Имелось в виду повысить уровень вкуса, информированности и понимания
и тем самым сделать всех членов общества более восприимчивыми и более ответственными по отношению к национальной культуре и политике. Такая стратегия была демократической не в том смысле, что подчинялась общественной воле или пыталась угодить вкусам и ожиданиям среднего гражданина, но в том смысле, что она
пыталась сделать доступными для всех те культурные блага, которые прежде были
доступны только для привилегированных. Этот традиционный подход, уходящий
корнями в либерализм конца XIX века, следует отвергнуть не за элитизм или манипуляторство. Главное его противоречие заключалось в том, что он отрывал культурность, информированность и политическую позицию от их основы в экономическом и социальном положении различных групп населения. Он идеализировал
культуру, политику и национальное сообщество, и для его реализации вещание как
социальный институт нуждалось в утопической полной автономии. Рит всегда утверждал, что только Би-би-си, вооруженная «грубой силой монополии», может достичь этих целей. Но в действительности первоначальная концепция общественного вещания стала размываться с самого возникновения корпорации.

Би-би-си испытывала серьезные трудности в получении доступа к тому материалу, который она хотело распространять. В сфере развлечений и новостей она
натолкнулась на имущественные права театральных и газетных собственников.
Но нигде ее развитие не встречало таких затруднений, как в сфере политического вещания. В радикальности первоначальных намерений Рита сомневаться невозможно. Он писал о формировании «нового и мощного источника общественного мнения»[5] и был вполне уверен, что будет разрешена прямая трансляция
парламентских заседаний. Но когда в 1926 году, после получения Би-би-си лицензии, первый председатель Совета директоров подчинился требованию правительства и ввел запрет на трансляцию дебатов, Рит счел это откровенным предательством. Даже после 1928 года, когда этот запрет был отменен, при освещении
политической тематики Би-би-си постоянно сталкивалась с вмешательством
правительства и в то же время не могла обеспечить надлежащий доступ к парламентариям, так как основные партии не сумели договориться о справедливом
способе делить эфирное время. Честолюбивый Рит вращался в среде истеблишмента и понемногу усваивал его взгляды. Хотя Би-би-си продолжала, иногда успешно, содействовать обсуждению злободневных политических и социальных
вопросов, основная часть ее политической продукции имела целью просвещение
граждан и предлагала абстрактные разъяснения проблем, выходящих за рамки
злобы дня. Это было уклонение от прежней концепции общественного вещания
как, в первую очередь, такого инструмента, который открывает доступ к демократическому процессу и стимулирует участие в нем. Позднее Рит писал о радиовещании как об «интеграторе демократии», добавляя, что «интегрирование — это
процесс не простого суммирования, а систематизации и оценки»[6]. За этим сдвигом акцентов стояло молчаливое признание, что Би-би-си не обладает надлежащей автономией для того, чтобы проводить такую систематизацию и оценку независимо. Политика «интегрирования» должна была не только служить интересам демократии, но и убедить власти в необходимости и лояльности Би-би-си
как национального института. В целом избегая злободневных политических дискуссий[7], радиовещание пыталось предоставить слушателям прочный каркас знаний и ощущение моральной стабильности. В секулярной сфере политики радиобеседы предлагали современному гражданину курс прогрессивного
и практичного образования. В сакральной сфере ПНИ пытались — с помощью
нового и всеобщего средства коммуникации — заново ввести в употребление старые культурные традиции и восстановить их власть над чувствами публики.

Если искать в старых расписаниях закономерность, то мы найдем ее не столько в ежедневной или еженедельной повторяемости конкретных программ, сколько в ежегодном обращении к набору ключевых публичных событий, государственных церемоний и национальных праздников, всякий раз помещенных
в единый, объединяющий контекст. Специальные ежегодные программы посвящались главным религиозным праздникам — Рождеству и Пасхе, праздникам
святых — покровителей Шотландии, Уэльса и Ирландии, дням поминовения
и национальной гордости — таким как День перемирия и День империи. Но в тот
же цикл включались и спортивные события — финал Кубка футбольной ассоциации и лодочная гонка Оксфорда и Кембриджа, и гражданские церемонии —
такие как Банкет лорд-мэра или Церемония передачи ключей в лондонском
Тауэре. Сюда можно добавить некоторые события, которые сделала значимыми
сама Би-би-си: на каждое Рождество транслировалось рождественское действо
из церкви св. Илария в Корнуолле и каждую весну — песня соловья из лесов Суррея. Такие передачи легко встраивались в постоянный репертуар и даже становились национальными институтами, поскольку были привязаны к церковному
и природному циклам. Большинство этих программ принимали форму прямой
трансляции, воспроизведения самого события. В таких случаях радио стремилось сделаться незаметным, претендуя только на распространение самого события за рамки его конкретного местоположения и реальных участников на всю
слушательскую аудиторию. По некоторым поводам делались специальные репортажи. Хотя этот жанр требовал больше технической изощренности и сознательной демонстрации возможностей радио, он по большей части тоже служил
для обращения к существующим традициям и настроениям.

Этот разнообразный программный материал делали единым не комбинация
различных стилей или содержательных категорий (прямая трансляция или репортаж; спорт, религия или государственная церемония), не контраст по отношению к обычной дневной или недельной продукции, а его функция — служить стабильной рамкой, организующей и определяющей радиогод. Не все
программы, символизирующие национальное единство, встраивались в годичный цикл. Деятельность королевской семьи освещалась при любой возможности, и уникальным событиям — например, королевскому юбилею 1935 года или
коронации Георга VI — радио уделяло наибольшее внимание. Но ненавязчивость, с какой Би-би-си сумела взять на себя роль инструмента национальной культуры, лучше всего иллюстрирует календарная роль вещания, циклическое
воспроизведение регулярной серии праздников, ритуалов и юбилеев, размечавшее протекание года с его первого дня до последнего. Благодаря радио прежде
не связанные между собой идиомы национальной культуры вступили в новое
соотношение как между собой, так и с национальной аудиторией. Скромным
и естественным образом радиовещание начало связывать воедино «великую
цепь» социального бытия — соединяя индивидов с центром национальной жизни, город с деревней, область с областью и даже нацию с нацией. В «Альманахе
Би-би-си» за 1930 год говорилось: «Передачи церемониальных событий рассчитаны, судя по всему, на очень широкую аудиторию. Возможно, это единственный продукт Би-би-си, который привлекает аудиторию из всех категорий слушателей»[8].

Если, говоря о «сакральном» характере столь разных программ, мы не хотим
ограничиваться необязательной метафорой, то должны пояснить наше понимание этого термина. Дихотомия Дюркгейма между сакральным и профанным и его
описание функций ритуала доставили достаточно хлопот антропологам, изучающим традиционные общества, чтобы отвратить нас от их использования при анализе новой коммуникационной технологии в секулярном и индустриальном
обществе. Ведь даже антропологи, находившие место для «секулярного ритуала»
в более развитых обществах, ограничивались изучением тех церемониалов, в которых активно участвуют небольшие и замкнутые, т. е. близкие к архаичным, сообщества[9]. И к тому же нам могли бы указать, что радиовещание — это слишком
дистантный и безличный медиум, его аудитория слишком разнородна, значимость коллективных символов, с которыми оно имеет дело, слишком истощилась, чтобы оно могло действовать на массовое сознание с силой сакрального ритуала. Однако если мы ограничимся уровнем стратегии, т. е. не исполнением или
эффектом программ, а стоящими за ними мотивами, то аналогия становится
слишком убедительной, чтобы ею пренебрегать. Подобно сакральным объектам
и обрядам, эти программы в нескольких отношениях были «выделены» из обычной, повседневной продукции.

Радиопередачи слушались дома, и нормальная программная сетка — по крайней мере до 1937 года — составлялась продюсерами, постоянно имевшими в виду образ семейной аудитории, собравшейся вокруг домашнего очага. Рассматривать аудиторию как огромный конгломерат семей, а не как совокупность
социальных категорий или групп с различными вкусами значило вооружиться
моделью, которая гармонировала с идеалистической и абстрактной концепцией
самого общественного вещания. Поскольку радио адресовалось дому, постольку
перед вещателями вставала задача: осторожно вплетать свой материал в ткань семейной жизни, не повредив ее; распространять идеи, информацию, музыку, развлечения, не становясь нахально навязчивыми; учитывать разнообразие вкусов,
предоставляя разнообразные передачи; и главное, избегать стандартизации. Одна
из самых поразительных черт программ того периода — отсутствие шаблонности.
Конечно, примерная оценка жизненного стиля слушателей и требования программного планирования заставили ввести в дневное расписание несколько «фиксированных точек», когда передавались специфические типы программ — например, новости, беседы или легкая музыка. Но в целом никто не старался организовать программы в серии, имеющие постоянного ведущего и установленный
формат. Слушателям предлагалось быть самостоятельными и разборчивыми в
выборе программ и не использовать радио как источник постоянного фонового
шума для разметки домашнего цикла. Коммерческое американское радио [англичане] нередко упрекали не только за то, что оно угождает массовому вкусу, но
и за то, что оно относится к слушателям как к массовому рынку, подлежащему
эксплуатации, а не как к индивидам, которые должны сами эксплуатировать ассортимент предлагаемых культурных благ. Автор из «Radio Times» с огорчением
обнаружил, что американцы «вынуждены использовать великий новый дар радио
как всего лишь успокаивающий тамтам для Усталого Бизнесмена». Интереснее
его жалоба на то, что «каркасом радиопрограмм в США служит не важное событие — речь Президента или визит Королевы, не новости, беседы или что-то подобное, а джаз-банд»[10]. Дело в том, что хотя британские вещатели стремились сохранить индивидуальность своих слушателей, они понимали, что радио обладает
уникальным потенциалом для объединения публичной и частной сфер, и именно по этой причине каркас британского вещания образовывали ПНИ.

ПНИ были «выделены», так как, появляясь с регулярностью ритуала, они упорядочивали радиопродукцию, которая сама по себе была разнородной и хаотичной. Только по особым поводам, например в Рождество, можно было обнаружить
тематическое единство внутри продукции одного дня. Такая упорядоченность
и регулярность шли в разрез с обычной практикой — и поэтому планировщики
Би-би-си беспокоились, что продукция становится слишком стереотипной и что
такие передачи, как пение соловья или Церемония передачи ключей, после первой же пробы превратились в константы. Опять-таки, подобно сакральным ритуалам, эти программы распространяли символы коллективной идентичности. Они
предназначались для коллективного прослушивания. Часто такие передачи шли
сразу по всем каналам, т. е. принцип избирательного прослушивания на время отменялся, равно как и табу на стандартизацию. Именно по таким особым поводам
каждой семье слушателей предлагалось временно прекратить профанное следование индивидуальным вкусам и привычкам и пережить племенное единение, пока
радио предъявляет сакральные эмблемы церкви, государства или империи.

Может показаться, что на все это нужно смотреть в жестко политической
перспективе — как на форму социальной манипуляции и контроля, как на попытку затушевать острые классовые деления в межвоенной Англии с помощью
успокоительной диеты национальной общности. А с цинической точки зрения,
в стараниях Би-би-си укрепить чувство национальной общности можно усмотреть просто способ узаконить собственный статус как национального института.
Но такой вывод был бы поверхностным, так как он не учитывает более широких
потребностей и дилемм, стоящих перед обществом в состоянии постоянных смещений и перемен. Раймонд Уильямс[11] предположил, что пресса (начиная
с XIX века) и вещание (в XX веке) взяли на себя ту сложную идеологическую
функцию, которую уже не могли исполнять традиционные институты — церковь
и школа. Пресса и вещание, хотя и находились в тесной связи с центрами политической, экономической и культурной власти и авторитета, тем не менее стали
восприниматься как «неофициальные» каналы, подключающие частного индивида ко все более коллективному публичному и национальному процессу. В такой ситуации они становились первичными определителями самого этого процесса если не для институтов власти и влияния, то для остального общества.
Пресса, посредством быстрой передачи новостей и комментариев, могла ориентировать частных индивидов в мире ускоряющихся политических и социальных
перемен и вызываемых ими конфликтов и тревог. Но если газеты подогревали
конфликты и играли на общественных тревогах, то радиовещание, остерегаясь
злободневного и конфликтного, пыталось сообщить своим изолированным слушателям чувство утраченной общности, переводя его с локального на национальный и даже глобальный уровень.

Только внимательно изучая стиль и содержание программ, мы можем обнаружить трудности, с которыми сталкивались продюсеры при осуществлении этой
стратегии, и сомнения, которые они при этом испытывали. За исключением особенно насыщенных событий, которые поддавались полноценному воспроизведению в звуке, новизна простой, нережиссированной трансляции быстро стерлась.
Уже в 1929 газеты утверждали, что только телевидение, когда оно появится, сможет дать полноценную прямую трансляцию события. «Итак, мы отправляемся
в тоннель Северна, чтобы услышать новую порцию сентиментальных и патриотических банальностей от дряхлых местных жителей и гулкий перестук, который
репортер назовет шумом поезда в тоннеле, — не самый интересный в мире
звук»[12]. Скептическая реакция критика на прямую трансляцию из Уэльса вполне
типична. Искусство комментария в прямом эфире было еще далеко от совершенства. Более смелые попытки соединить текст, музыку и новости в мозаичной
форме обозрения приводили к неловким скачкам от символического к злободневному, от поэтического к прозаическому, от объективного к персональному.
Но главные проблемы лежали глубже стилистического уровня. Как изображать
такие вещи, как империя или нация? Если Би-би-си опиралась на старые культурные традиции, на историю, фольклорную музыку или поэзию, то продукт мог
стать слишком архаичным, даже бессмысленным для больших групп аудитории.
Если она пыталось сконструировать собственные коллективные образы, то рисковала утонуть в пустой и претенциозной риторике. Если она занималась современными и актуальными темами, то рисковала ввязаться в полемику. Реальные
империя и нация были нестабильны; имелась Индия [с ее освободительным движением], имелась Ирландия [с ее сепаратизмом. — Примечания перев.]. Выводить
на свет эти конфликты значило бы отрицать самый смысл ПНИ. Видимо, сочетать идеалы и злободневность можно было, только отыскав идеальный тип в самой реальности — какое-то воплощающее суть британскости британское село,
какого-то новозеландского овцевода, воплощающего колониальные добродетели
и преданность метрополии. Продюсеры использовали эти варианты, но ни один
из них не решал всех проблем.

Эти проблемы становились наиболее очевидны в ежегодных программах
в связи с Рождеством, Новым годом, Днем империи и днями местных святых.
Самой яркой чертой их эволюции стал стилистический переход от символики,
риторики и безличности к злободневности, обыденности и персональности.
Лейтмотивом служил символ семьи, отсылавший к Британии-матери и ее детям по всей империи, равно как к королевской семье и к каждой семье слушателей. В программе 1935 года ко Дню империи мать объясняла дочери: «Британская империя, Мери, — это одна большая семья». Мери спрашивает: «Такая же семья, как наша, мамочка?» — и мать отвечает: «Да, дорогая. Только намного больше»[13]. Король Георг V, который с 1932 года выступал с рождественским
радиобращением к своему народу, используя специальный микрофон, оправленный в английский орех, часто использовал символ семьи. Он обращался
к слушателям как к «членам нашей всемирной семьи», выражал надежду, что
он может считаться «в некоем истинном смысле главой этой великой и широко расселившейся семьи», и препоручал их «Отцу, хранящему всякую семью на
земле и на небесах». Хотя многие хвалили его радиовыступления за доверительный тон, в постоянной эксплуатации образа семьи была определенная натянутость, и в последнем выступлении, в 1935 году, он отказался от него
в пользу более непосредственного и спонтанного подхода. Назвав слушателей
«мои дорогие друзья», он эксплицитно разграничил абстрактное уважение людей к престолу и те преданность и любовь, на которые мог рассчитывать он сам
как личность. «Именно эту личную связь между мной и моим народом я ценю
сильнее, чем могу выразить словами. Она объединяет нас во всех наших общих
радостях и печалях»[14]. К собственным рождественским поздравлениям он
впервые добавил поздравления своей жены, детей и внуков. Это было небольшим, но многозначительным сдвигом. Абстрактное единство имперской семьи
заменялось конкретной и личной связью между реальной королевской семьей
и семьями, слушающими радио у себя дома. Это было начало процесса персонализации.

Сходный процесс можно различить в технически изощренных международных обозрениях, предварявших королевские обращения. Здесь Би-би-си пыталось дать конкретное выражение метафоре семьи. В первой такой передаче, которая была названа «поэтической акробатикой в пространстве и времени
средствами радиовещания»[15], британский ведущий преображался в «эфирного
почтальона», который обозревал вращающийся земной шар с большой высоты
и под бой часов произносил поздравления каждому доминиону и колонии.
Но этот уровень поэтического парения уже не выдерживался, когда почтальон
ступал на твердую землю со словами «Привет, Брисбен!» или «Не спим, Ванкувер?» и передавал слово местному ведущему, который смешивал изъявления преданности престолу с данными по местному производству масла и сыра или описанием новой ГЭС[16]. Хотя критики отзывались о программе как о техническом
триумфе, было ясно, что требуется более интимный стиль, чтобы создать ощущение сообщества как семьи. В последующих рождественских репортажах —
в «Далеких друзьях» (Absent Friends, 1933) и «Великой семье» (The Great
Family, 1935) — поэтичный рассказ и эстафета имперских поздравлений отступали на задний план. Зато слушателям предлагались фрагменты реальной жизни —
трансляции с маяка, угольной шахты, церковные службы, детские праздники
и семейные сборища, беседы с людьми, представляющими различные области
Британии. Отобранные персонажи были статистически нетипичны — носители
чистого местного диалекта, члены замкнутых общин, умельцы и знатоки традиционных ремесел. Критик, рецензировавший программу 1933 года, предпочел характерные эпизоды с валлийской семьей, шахтерами Ронты и шотландскими
горцами менее ярким включениям с рождественских праздников в Глазго и Ланкашире, которые он назвал «шумными и скучными»[17]. Внутри самой Би-би-си
самым удачным персонажем такого типа считался «старый пастух из Илмингтона», предварявший выступление короля в 1934-м. Схожие тенденции можно увидеть в программах ко дню местного святого, которые производились региональными отделениями Би-би-си и должны были создать новые формы для чахнущих
национальных культур. На День св. Патрика в 1933 году Белфаст сделал программу «Ирландия» — передачу «о милых семейных вещах, которые любит наша память», где образцы народной музыки и поэзии перемежались с бесплотными голосами, вещавшими об ирландской природе и обычаях с витиеватым
многословием туристского путеводителя. Но в 1937 году директор белфастского
отделения запланировал трансляцию с острова Ратлин, где «очень робкие люди
живут в почти невероятных условиях»[18]. Когда это оказалось невозможно, продюсер поехал в метель в горы Сперрин, чтобы привезти на студию пастуха, егеря,
вышивальщицу и сельского скрипача.

Во фрагментированном индустриальном обществе такие архаичные персонажи и натура ценятся как образчики утраченной коммунальной идентичности.
Они принадлежат не столько сакральной сфере, сколько (по выражению Раймонда Уильямса) к «остаточной культуре»[19], к той части культуры, которая сложилась в прошлом, но по-прежнему действенна, так как — пусть подвергаясь
сентиментализации или идеализации — она восполняет лакуны в господствующем порядке вещей и даже предлагает ему альтернативу. Радио все еще рассматривалось как воспроизводящее средство коммуникации — оно могло распространять уже существующие церемонии, но не создавать свои собственные. Зато
оно снабжало нацию чуть ли не идиллическим самосознанием. Хроника текущих
событий использовалась не как средство отражения современной социальной реальности, а чтобы удостоверить миф о нации как об устойчивом сообществе
с традиционными корнями, о разнообразной, но патриархальной семье. Производственные досье для всех ежегодных программ показывают, с какими проблемами сталкивались продюсеры, скрещивая миф и реальность. День империи был
постоянным источником затруднений для продюсеров, понимавших, что его традиционное празднование связано с агрессивными и ультрапатриотическими чувствами, которые уже устарели и могут оскорбить сторонников интернационализма и Лиги наций. Но попытки посвятить программу злободневным имперским
темам, таким как конституционные перемены в Индии, были прекращены из
страха перед конфликтностью. Со схожими трудностями сталкивались продюсеры программы на День св. Патрика. Отделение Би-би-си размещалось в Белфасте и обслуживало население Ольстера, но пока Независимое государство Ирландии сохраняло номинальный статус доминиона, праздничная программа должна
была отражать ирландскую культуру в целом. Поэтому предложения продюсеров
изучались с такой придирчивостью, что иногда приходилось вообще отказываться от репортажного формата и ставить чисто развлекательную программу. Предновогодняя программа в 1932 году вызвала дипломатический скандал, так как в ней
упоминалось перевооружение Польши. Даже рождественские репортажи не избежали конфликтности. В 1935-м пришлось преодолеть множество препон, чтобы включить в программу «Великая семья» представителя безработных. Внутри
корпорации эту программу критиковали за то, что она слишком помпезна и формальна для семейной аудитории. Показательным образом критика эта исходила от
продюсеров в Северном отделении Би-би-си, где вырабатывался более честный
стиль социальной документалистики и более демократичный стиль подачи[20].

К концу 1930-х годов структурирующая, календарная функция ПНИ начала замещаться другим типом систематизации в структуре продукции. Программы Биби-си эволюционировали ко все большей массовости. Причиной был отчасти страх
перед конкуренцией коммерческих радиостанций с континента, но важнее был другой фактор: исследования аудитории показывали, что политика смешанного программирования не достигает своей цели, т. е. повышения культурного уровня, и что
основная часть аудитории требует развлечений. Из соображений экономии и упрощения производства развлекательные программы организовывались в еженедельные серии и сериалы, которые оказались особенно популярны у слушателей из рабочего класса. Таким образом, внимание слушателей переключалось с годичного
цикла национальных событий к еженедельной встрече с Артуром Эски в «Шапито»
(Band Waggon) или с Полем Темплом в приключенческом сериале. Радиовещание
постепенно утрачивало облик верховного арбитра национальной культуры, который предлагает выборку наличных культурных форм публике, дифференцированной только по личным вкусам. Напротив, оно начало более пропорционально угождать группам с различными вкусами, производя формы более специфичные для
самого радио и тем самым занимая свое место в ряду других, более ориентированных на рынок производителей культуры и развлечений. Одним из симптомов такой
перемены был рост числа радиожурналов, адресованных специфическим секторам
аудитории — например, женщинам или молодежи, или освещающих специфическую тематику — например, спорт. Радиожурналы собирали материал, который
прежде бывал разбросан по разным программам, и облекали его в стилевую упаковку, подходящую для конкретной целевой аудитории. Это был новый тип общественного вещания, с некоторым оттенком консюмеризма, но все же стремящийся скорее к обслуживанию наличных рынков, нежели к их эксплуатации. Усиливался
контраст между двумя каналами Би-би-си — Национальным и Региональным. Если
в первые годы Региональный канал, опираясь на довольно скудные провинциальные ресурсы, создавал тот же тип смешанных программ, что и Национальный, то
теперь более сильные регионы — такие как Северные и Центральные графства —
начали более полноценно отражать местные интересы и местный колорит. Демократизация содержания и фрагментация аудитории вступили в противоречие с духом ПНИ. Примечательно, что в конце 1930-х годов рождественские программы
обходились вообще без репортажа, и гвоздем праздничного вещания (по крайней
мере, по мнению прессы) становилась рождественская вечеринка радиозвезд. Псевдонародность прежних рождественских программ была спародирована в театральном ревю «Ровно в девять» (Nine Sharp) Герберта Фарджона, где капитан Снаггерс
из Североморской килечной флотилии читал наизусть стихи, а комментатор на прощание желал ему «Семь килек под килем!»[21].

Можно было бы предположить, что война должна была стимулировать подъем ПНИ. И действительно, на период «странной войны» Би-би-си отреагировала выпуском нескольких программ этого типа. Передача «Англия навсегда» (For
Ever England) — монтаж знаменитых литературных текстов — открывалась, разумеется, монологом Генриха V [из одноименной пьесы Шекспира — Примеч. перев.] при Ажинкуре; были и другие подобные серии, например «Земля, которую
мы защищаем» (The Land We Defend) и «Английское наследие» (The English
Heritage). Но это оказалось преходящей фазой. В период тревоги и ускоренных
социальных перемен требования момента занимали главное место в сознании
людей, и было ни к чему цитировать голоса предков, когда война уже не готовилась, а велась. Когда свои функции стало выполнять Министерство информации,
Би-би-си сосредоточилась на решении более специфических задач по отношению к конкретным социальным группам. Армия нуждалась в развлечении и отдыхе. Все аспекты военного труда — и на боевом и на промышленном фронте —
должны были отражаться в специальных документальных репортажах. Промышленное производство должно было стимулироваться такими программами, как
«Музыка во время работы» (Music While We Work), «Трудовые чудеса» (Works
Wonders) и «Досуг рабочего» (Workers’ Playtime). С ходом войны исследования аудитории показали, что сами целевые группы часто относились к такой пропаганде довольно цинично. Не сразу стало понятно, что коллективный опыт воюющих
британцев сам по себе порождал чувство социальной сплоченности, которое делало такие призывы не просто излишними, но даже оскорбительными. К концу
войны Би-би-си сосредоточилась на предоставлении информации и развлечений. Данный обзор по необходимости конспективен[22], но имеет смысл остановиться на одном аспекте военного радиовещания, поскольку он близок нашей теме. Возникла тенденция прославлять «обычных людей» как истинных героев
и героинь национальной драмы. Би-би-си, опираясь на предвоенный опыт регионального вещания, выпустило ряд программ, в которых предоставлялось слово
«обычным парням» — с заводов, из армейских лагерей или с разбомбленных городских улиц. Драматическая серия «У Армстронгов» (At The Armstrongs) изображала типичную рабочую семью, сталкивающуюся с проблемами военного времени. Именно обычность, заурядность певицы Веры Линн сделали ее наилучшей
претенденткой на звание «Любимица армии». В 1930-е годы Би-би-си считала
необходимым привязывать все более фрагментированную публику к символическим центрам национальной жизни. Во время войны эта задача не была забыта,
и нет сомнений, что выступления Черчилля для многих слушателей стали центром общенациональных стремлений. Но в то же время Би-би-си сознавала, что
в самом воюющем обществе стихийно формируется подлинное — пусть и преходящее — чувство коллективной идентичности, и училось отражать его, пусть частичным или косвенным образом.

Веселый популизм военных программ продержался до конца 1940-х. К «Досугу рабочего» прибавилась передача «Попробуй!» (Have A Go!) с Уилфридом
Пиклзом. Культ заурядного достиг апогея в серии 1948 года «Знакомимся с людьми» (Meet The People), в которой жизнь реальных, но чем-то типичных семей
драматизировалась для радиовещания. Конец этой традиции возвестила подборка рассерженных писем в «Radio Times». «Ради нашего собственного здоровья, перестанемте рисовать лживый и скучный образ нашего народа, как будто он состоит исключительно из заводских рабочих, продавцов и кондукторш»[23], — писал
один корреспондент, предлагая Би-би-си изображать героические фигуры британской истории — такие как Дрейк или Флоренс Найтингейл. Такая реакция
сигнализировала об упадке военной сплоченности в общем деле, которая временно словно отменила все классовые деления. Казалось, нужно возвращаться
к довоенным методам конструирования национальной идентичности, но новая
структура радио меньше соответствовала этой задаче. С разделением каналов на
«Легкий», «Домашний» и «Третий» (Light, Home, Third) Би-би-си наконец признала расчлененность своей аудитории и уже не производила единого национального вещания. Хотя рождественские репортажи возродились и передавались
одновременно по всем трем каналам, они стали менее националистичны по содержанию и отражали социальные разделения. В программе 1946 года звучали
включения из Европы и США, а национальная часть складывалась из номеров,
освещавших Рождество « с солдатами» или «с рабочими».

Зато теперь телевидение, подобно прежнему Национальному радиоканалу,
стало передавать смешанный материал по единому каналу. Первые годы телевидения замечательным образом повторяли раннюю эволюцию радио. Имелось такое же ограничение на освещение новостей и текущих событий — правда, на этот
раз наложенное не прессой, а опасавшимися конкуренции руководителями радиослужбы, которые по-прежнему заправляли в Би-би-си. Имелась такая же неспособность, по техническим и финансовым причинам, создавать подлинно популярные развлекательные программы. В программировании имелось такое же
отсутствие связи между номерами и почти столь же упорное избегание серийных
форм, сопровождаемое уже знакомыми призывами к аудитории использовать передачи избирательно. Снова прямая трансляция стала, по выражению Джонатана Димблби, «самым драгоценным камнем в телевизионной короне Би-би-си»[24].
Телевидение, в отличие от радио, могло передать зрелищную сторону таких церемоний, как [ежегодный] Вынос знамени [караульного полка в день рождения монарха — Примеч. перев.], но, подобно радио, оно соединяло ряд национальных событий в едином контексте — и такие сакральные события, как Коронация,
и такие секулярные, как Финал футбольного кубка или национальные выставки.
Благодаря этим программам телевидение преодолело недоверие истеблишмента
к новому средству массовой информации, которое многие считали принципиально негодным ни для чего, кроме банальностей и сенсаций. Здесь большую
роль сыграл комментатор Ричард Димблби — его монументальный вид, тщательный и серьезный комментарий обезоруживали любых противников телевидения.
И снова чары оказались непрочными — на этот раз их разрушило появление независимого телевещания. Коммерческое телевидение не только отобрало у Биби-си часть национальной аудитории, предоставляя более популярные развлечения, но и ввело непочтительный, репортерский подход к освещению
национальных событий в своих новостных программах и обозрениях. Джонатан
Димблби резюмировал эту смену стиля в метком сравнении комментариев своего
отца, Ричарда Димблби, и его коммерческого конкурента Робина Дэя на открытии сессии парламента в 1958 году. Если Димблби «возвышал и романтизировал
событие, сосредоточиваясь на его символической и исторической значимости»,
то Дэй преуменьшал церемониальное содержание, «сухо комментируя событие тем же тоном, каким можно описывать день открытых дверей в школе, когда учителя и школьники выставлены на обозрение любопытствующим посторонним».
За комментарием Дэя стояло «понимание (теперь ставшее общим местом), что
существенно то, что происходит внутри государственных институтов, а не сами
эти институты»[25].

Единственным институтом, избежавшим этого процесса демистификации,
осталась королевская семья. Конечно, завеса монархического церемониала иногда приоткрывалась в таких программах, как документальный фильм Ричарда
Коустона «Королевская семья» (Royal Family, 1969), который показывал бытовые
моменты — например, семейный шашлык в Большом Виндзорском парке (юный
принц Эдуард спрашивает старшего брата, что тот готовит. «Э-э... Сосиски», —
отвечает принц Уэльский). Но в целом телевидение скорее усиливало, чем ослабляло символическую мощь монархии. Хотя Бламлер с соавторами в своей работе
об отношении публики к монархии показали, что публика питала к престолу амбивалентные и часто несовместимые чувства («Людям хочется, чтобы королева
была одновременно величественной и обычной, исключительной и заурядной,
важной и простой, таинственной и доступной, царственной и демократичной»)[26], из их исследования ясно, что телевидение — по крайней мере иногда —
помогало разрешить этот конфликт. Для старших групп аудитории трансляция
инвеституры принца Уэльского сделала принца Чарльза более формальным и далеким, но в то же время заставила позитивно переоценить сами эти качества —
совершенно адекватная реакция на то, что для принца было «обрядом перехода»
на пути к царствованию. Более того, Бламлер и его соавторы чуть-чуть наивны,
расценивая амбивалентность отношений публики как знак потенциального конфликта, поскольку эффективность символов как раз и основана на их амбивалентности. Символы притягивают и концентрируют конгломерат разнообразных
и иногда противоречащих друг другу ассоциаций. Они обладают таинственной
двойственностью, будучи одновременно мирскими материальными объектами
сакральными эмблемами. Можно с достаточным основанием утверждать, что телевещание — с его тенденцией, заметной уже в самых первых королевских программах, персонализировать монархию и с его способностью распространять образ монархии в ее церемониальном облачении — подчеркивало необходимую
двойственность монархии в качестве символа как нации, так и семьи. Наверное,
невозможно проверить такую гипотезу эмпирически, но в качестве иллюстрации
можно задаться вопросом: стала ли бы таким эффективным зрелищем сакральная церемония бракосочетания принца и принцессы Уэльских в 1981 году, если
бы ей не предшествовало чисто репортерское и личностное освещение секулярного романа между Чарльзом и Ди? Ритуал — это всегда трансформация, и чтобы
он был эффективен, у зрителя должна быть возможность наблюдать объект ритуала в его прежнем, нетрансформированном состоянии. Поставляя образы монархии и в секулярном, и в сакральном состоянии, телевидение заставляет эту химию работать на национальном уровне. Давая место и персональному
отождествлению, и коллективному почтению, оно соединяет частную и публичную сферы, тем самым решая постоянную задачу общественного вещания.

Мы проследили всего за одной нитью в сложной ткани вещания — за программами, предлагающими аудитории символические образы национального единства и идентичности. Самое очевидное, что можно о них сказать, — их расцвет, сперва на радио, потом на телевидении, совпадал с вхождением самих СМИ в социум. Для своих только что возникших аудиторий эти программы служили доказательством чудесных возможностей вещания. В самые первые дни существования радио оно нередко описывалось как «ковер-самолет», переносящий человека
из повседневного, тесного кругозора в широкий публичный мир. Но это чувство
очень скоро исчезало, по мере того как радио и телевидение приспосабливались
к ритмам повседневной жизни. То, что поначалу казалось необычным и чудесным, становилось привычным и самоочевидным — и таким уже и осталось.

Для самих вещателей эти программы имели более амбициозную цель. Они были
характерны для Би-би-си в период его монополии, и показательно, что коммерческое телевидение, даже в первые годы конкуренции, никогда не пыталось с ними соперничать. Для самой корпорации они решали одновременно и инструментальные
и идеалистические задачи. Они были идеалистичны, пытаясь дать фрагментированной аудитории общую культуру, образ нации как узнаваемого сообщества. Они были
инструментальны, являясь одним из средств, с помощью которых Би-би-си добивалась места в национальном истеблишменте. Обращение к риторике британского
блеска и славы помогало радиовещанию занять институциональную нишу в существующем порядке вещей. И уже к концу 1930-х годов Би-би-си покрылась благородной патиной традиционности. Она казалось так же увито многолетним плющом, как
Оксфорд и Кембридж, система публичных школ (тоже поздняя, но замечательно
удачная попытка влить новое вино в старые мехи) или Английский банк.

Мы говорили о трудностях, с которыми перед войной столкнулись вещатели в поисках надлежащего голоса, манеры обращения и стиля подачи для королевских,
праздничных и т. п. программ. Но тут дело обычно решал удачно найденный тон. Само символическое содержание редко ставилось под вопрос. Проблемы были в другом.
Сотрудники Би-би-си все сильнее сознавали, как трудно на единственном национальном канале делать выбор между запросами групп с различным вкусом и удовлетворять растущий спрос на популярные и развлекательные программы. В другом месте мы достаточно подробно обсуждали, как — до и во время войны — Би-би-си
приспосабливало свою работу к требованиям аудитории[27]. Итогом этой адаптации
после войны стало дробление радиовещания — на «Легкий», «Домашний» и «Третий»
каналы, — чтобы снабжать грубо вычленяемые секторы аудитории «низкоумным»,
«среднеумным» и «высокоумным» продуктом. Из-за фрагментации аудитории радио
потеряло объединяющий контекст для изображения «нации как сообщества».

Но это не означало, что рассеялась и сама аура, окружавшая племенных идолов. Почтение к монархии, церкви и парламенту продолжало прочно присутствовать в программах Би-би-си в послевоенное десятилетие. Телевизионные трансляции продолжали обеспечивать медленно растущую аудиторию зримыми
ритуальными демонстрациями коллективной жизни нации. Эти демонстрации
никогда не подвергались критике. Они оставались выражением национального
самоуважения и предлагались зрителям как их собственное социальное достояние. Но само национальное самодовольство, хотя и опекаемое Би-би-си, не было создано вещанием, а сложилось исторически. Оно наконец пошатнулось
в 1956 году из-за провала Суэцкой авантюры, которая привела к немедленному
и тяжелому кризису британской идентичности. Этот кризис наконец вынудил
британцев взяться за трудную переоценку своих представлений о себе и о своем месте в мире. В апреле 1956 года, за несколько месяцев до Суэцких событий,
Би-би-си выпустило телесерию под названием «Мы, британцы» (We The British),
чтобы разобраться со следующими вопросами:

Можно ли говорить об упадке народа? А об упадке нации? Находится ли действительно Британия в упадке? А если вы скажете «Зачем задавать такие вопросы?», то
просто прислушайтесь к разговорам вокруг — к тем, кто говорит «Мы теперь ни в чем
не можем победить — даже в футболе» или «Нас выгнали из Египта, мы ушли из Судана, Глабб-паша [глава Арабского легиона в Иордании. — Примеч. перев.] уволен, сегодня все думают, что Британию можно безнаказанно унижать. Почему мы не защищаемся?»; к иностранцам, американцам, немцам и швейцарцам, которые жалуются,
что британское мастерство уже не то, что англичане позабыли, что такое добросовестная работа; к голосам у нас дома, говорящим, что преступность растет, а мораль падает; что уважение к родителям позабыто; что религиозная вера умирает[28].

В последующие несколько лет традиционные политические и религиозные авторитеты зашатались под ударами со многих сторон. Здесь сыграло важную роль и
появление коммерческого телевидения, так как именно ITN ввело новый стиль
интервью — с задаванием агрессивных и критических вопросов, и более демократичную, более живую манеру подачи материала. Би-би-си быстро отреагировала.
Программы «Сегодня вечером» (Tonight) и ее отпрыск «Такой была неделя» (That
Was The Week That Was, TW3, 1962) стали новыми отправными точками для корпорации. Обе программы заняли позицию на стороне аудитории и против властей.
Они были озорными и непочтительными. В моду вошла сатира, мишенью которой
был истеблишмент. Новогоднее обозрение в «Такой была неделя» описало 1962 год
как «год, когда принципы выбросили на помойку. Год некомпетентности. Год обманов. Год лжи». Моральное банкротство британского правящего класса, пустая
фальшь его претензий и прав на управление нацией проявились и в лицемерии дела Вассала [завербованного Москвой клерка Адмиралтейства, разоблачение которого привело к отставке премьер-министра Макмиллана] и в дешевой сенсационности дела Профьюмо [английского министра, имевшего общую любовницу
с советским разведчиком. — Примечания перев.].

С тех пор безусловный авторитет государства как руководителя национальной
судьбы уже не восстановился. Единственным государственным институтом, который сумел выплыть из этой бури без потерь, оказалась монархия. Если другие национальные идолы не выдержали испытания, то любовь и уважение, питаемые
публикой к большинству членов дома Виндзоров, не уменьшились. Одной из причин этого была незаметная, но очень эффективная работа самого правящего дома
и его советников по телевизионной подаче королевской семьи британскому народу. Этот — продолжающийся — успех ставит интересные и очень непростые вопросы о роли идеологии, об эффективности символов и о менеджменте и презентации приемлемых образов индивидуальной и коллективной идентичности, т. е. обо
всем том, что составляет основу нашей темы.

Большей частью мы обращали внимание на то, что Бейджхот назвал «возвышенными частями конституции», в отличие от ее действующих частей. Он различает коллективные эмблемы, ритуалы и церемонии, «которые возбуждают и поддерживают почтительность населения», и те средства, которыми правительство
«фактически оперирует и правит»[29]. Бейджхот прямо говорит о «неоценимой ценности» возвышенных частей, особенно монархии. Они же являются и театральными частями — своего рода театром, который, возбуждая восхищение
и благоговение, отвлекает нижние классы и позволяет правящему классу беспрепятственно руководить государством. В 1967 году он писал, что наиболее важное
достоинство монархии составляет тот факт, что «она функционирует как маскировка. Она позволяет нашим реальным правителям сменяться при полном неведении беззаботного населения»[30]. Однако слабое место такого анализа (имеющего много общего с современной критикой идеологии) заключается в том, что он
объясняет символы и ритуалы как маскарад или как шулерство для обмана наивных и доверчивых. Но он не объясняет необходимость идеологий или те способы, какими они обеспечивают стабильность и сплоченность, снабжая индивидов
приемлемыми и распознаваемыми коллективными идентичностями.

Естественной территорией телевидения теперь стало уже не ритуальное и сакральное, а привычное и повседневное, и как раз здесь мы снова находим прежние
структуры общинности и идентичности, возрожденные в современных популярных
форматах. Сериал «Улица Коронации» (Coronation Street), существующий уже 21 год
и по-прежнему имеющий успех, — самый яркий пример, но если говорить о категориях национального единства, как они описаны выше, то лучшим примером из телепередач последних лет будет программа Би-би-си «В масштабах страны»
(Nationwide). Как показали Брансдон и Морли[31], «В масштабах страны» и обращается к аудитории как к нации, состоящей из семей, и создает образ нации как семьи,
состоящей не из различных классов, а из различных регионов. Подобно довоенным
обозрениям, оно чаще черпает образный ряд не из городской, а из сельской Британии и отыскивает эксцентричных персонажей, которых показывает как типично
британские «характеры». Позднейшая работа Морли[32] показала, что поразительно
большая часть аудитории оказалась готова принять самообраз, предложенный этой
программой, в которой чудаки и село, эти постоянные эмблемы нации, соседствуют
с освещением текущих событий и разнообразных видов семейного досуга. Съемочная группа программы приложила много усилий, чтобы вовлечь публику в символические национальные события — такие как юбилей королевы в 1977-м или свадьба
принца Уэльского в 1981-м, поощряя местную активность и состязания, связанные
с этими событиями. Это, видимо, максимум той вовлеченности аудитории в коллективный ритуал, которой может добиться телевидение.

Но Би-би-си отнюдь не отказалась от стремления укрепить национальное
единство. Как заявил сэр Майкл Сванн, тогдашний председатель Би-би-си, Комитету Аннана [созданному для определения перспектив общественного вещания. — Примеч. перев.] в 1976 году, «огромная доля работы Би-би-си — это фактически социальный цемент того или иного рода. Деятельность королевской семьи,
религиозные службы, спортивные события, полицейские сериалы — все это
укрепляет чувство принадлежности к нашей стране, включенности в ее праздники и согласия с ее идеалами»[33]. Десять лет спустя эта работа продолжается.

---

[*] David Cardiff and Paddy Scannell. “Broadcasting and National Unity”, Impacts and Influences.
Essays on Media Power in The Twentieth Century. (London and New York: Methuen, 1987),
157–173. Главным источником материала для этой статьи служил BBC Written Archives Centre
(Caversham). Перевод с английского Григория Дашевского.

[1] J. C. W. Reith, Broadcast Over Britain (London: Hodder & Stoughton, 1924), 15.

[2] Джон Рит — основатель и первый директор Би-би-си. — Примеч. перев.

[3] J. C. W. Reith, «Мemorandum of Information», presented to the Crawford Committee, 1925.

[4] J. G. Blumler et al., «Attitudes to the Monarchy: Their Structure and Development During
a Ceremonial Occasion», Political Studies XIX, 2 (1971): 150.

[5] Reith, 19.

[6] J. C. W. Reith, Into the Wind (London, Hodder & Stoughton: 1949), 136.

[7] Обсуждение некоторых конфликтных довоенных программ, которые Би-би-си как выпустило,
так и не смогло выпустить, см в.: Asa Briggs, Governing the BBC (London: BBC Publications, 1979)
chapter IV, sections 1, 2 and 3. См. также Paddy Scannell, Broadcasting and the Politics
of Unemployment 1930–1935, and David Cardiff, The Serious and the Popular: Aspects of the Evolution
of Style in the Radio Talk 1928–1939, both in Media, Culture and Society 2, 1 (January 1980), 15–49.

[8] BBC Yearbook, London, BBC, 1930, 82.

[9] См. Sally F. Moore and Barbara G. Myerhoff (eds), Secular Ritual (Assen:Van Gorcum, 1977).
Во второй главе Джек Гуди (Jack Goody) особенно скептически оценивает полезность термина
«ритуал» за рамками традиционных обществ.

[10] Book review in Radio Times 23 (November 1928), 506.

[11] Raymond Williams, Television, Technology and Cultural Form (London: Fontana/ Collins 1974), 21.

[12] Критик в London Star, процитированный в Bristol Evening News 10 (September 1930).

[13] Сценарий программы Empire Day (1935). Цитируется по: Monica Delaney, “An examination
of the BBC Empire Service, its Establishment and Function, 1932–39” (Undergrad. diss.,
School of Communication, Polytechnic of Central London, 1979), 21.

[14] Broadcast Christmas messages of George V for 1933, 1934 and 1935, BBC Annuals, 1935, 1937.

[15] Radio Times 21 (December 1934), 974.

[16] Сценарий программы All The World Over, 1932.

[17] Рецензия в Manchester Guardian 27 (December 1933).

[18] BBC memorandum from Northern Ireland Region Director to Director of Features and Drama,
February 1937.

[19] Raymond Williams, Marxism and Literature (Oxford: Oxford University Press, 1977), 122.

[20] Полезное описание работы Северного отделения Би-би-си по прогрессивным технологиям
социальной документалистики см: D. G. Bridson, Prospero and Ariel (London: Gollancz, 1971);
также: G. P. Scannell, “’The Stuff of Radio’: Developments in Radio Features and Documentaries
Before the War”, in John Corner (ed.), Documentary and the Mass Media
(London: Edward Arnold, 1986).

[21] Цит. по: Ernest Short, Fifty Years of Vaudeville (London: Eyre & Spottiswoode, 1946), 169.

[22] Более полное изложение см. в: David Cardiff and Paddy Scannell, ‘Radio in World War II’ //
Open University course U203, Popular Culture, block 2, unit 8 (Milton Keynes: Open University
Press, 1981).

[23] Radio Times 15 (April 1949).

[24] Jonathan Dimbleby, Richard Dimbleby (London: Coronet Books, Hodder & Stoughton, 1977), 238.

[25] Dimbleby, 326–330.

[26] Blumler et al., 158.

[27] См. Cardiff and Scannell и Paddy Scannell and David Cardiff, “Serving the Nation: Public Service
Broadcasting Before the War”, в: Bernard Waites, Tony Bennett and Graham Martin (eds), Popular
Culture: Past and Present (London: Croom Helm, 1982).

[28] Radio Times 20 (April 1956), 5.

[29] Walter Bagehot, The English Constitution (London: Collins/Fontana, 1963), 61.

[30] Bagehot, 61.

[31] Charlotte Brunsdon and David Morley, Everyday Television: ‘Nationwide’, BFI Television Monograph
no. 10, London, British Film Institute, 1978.

[32] David Morley, The ‘Nationwide’ Audience, BFI Television Monograph no. 11, London, British Film
Institute, 1980.

[33] Report of the Committee on the Future of Broadcasting, Cmnd 6753, London, HMSO, 1977, 263.