Чужая речь в деревенском обиходе

Данная статья посвящена изучению статуса средств массовой информации в современной деревне. Вообще говоря, такое исследование может проводиться методами различных наук: социологии, культурологии, политологии, философии,
истории… Но автор этой статьи — лингвист, поэтому анализ статуса СМИ мы будем проводить, прежде всего, через тексты. Эти тексты — выдержки из интервью
с крестьянами, записанные в ходе фольклорных экспедиций[1]. Упоминание
в них СМИ практически никогда не было следствием специально заданного вопроса, а определенным образом вытекало из логики рассуждения рассказчиков.
Это дает нам возможность рассматривать отсылки к СМИ во всей полноте их естественного речевого контекста и проследить, в каких случаях и для чего возникают упоминания СМИ в речи крестьян. Благодаря такому анализу можно выйти к «когнитивному уровню языковой личности»[2], т. е. обозначить ряд
признаков, присущих как самому институту, продуцирующему массовую
информацию, так и этой информации в сознании потребителей — носителей
традиционной культуры.

Восприятие СМИ и поставляемой ими информации в деревенской
среде в силу особенностей этой среды отличается от восприятия ее горожанами.

Во-первых, в современной городской культуре существует множество разнообразных источников вербальной информации, как традиционных, так
и сравнительно недавно появившихся — от ежедневных разговоров с друзьями до Интернета. В деревенской среде круг этих источников значительно у.же.
Компьютер пока еще практически совсем не проник сюда, книги и журналы
читаются тоже сравнительно мало. До широкого распространения СМИ главным и почти единственным источником различной информации в крестьянской среде было непосредственное общение членов конкретной малой группы (деревни, сельсовета и пр.) друг с другом. Но сейчас массмедиа заняли
более или менее равноправное место наряду с устным общением. И даже,
по уверению некоторых наших собеседников, заменяют его, что служит одной
из примет нынешнего разобщения людей, потери коллективности деревенской жизни:

— Сейчас жизнь людей набаловала: огородились друг от друга, в гости
не ходят, каждый у себя дома телевизор смотрит, пока ослепнут (глум этот надоел
до смерти). А своё, натуральное, что положено для человека, забыли.

Обычно оценка нынешнего времяпрепровождения перед телевизором негативна. С другой стороны, часто оно является для крестьян признаком определенного превосходства современной жизни над прошлой — в плане материального
благополучия, отсутствия необходимости тяжелого ежедневного труда:

— Теперь лучше жить? Почему?[3]
— Да потому: сидишь, ничего не делаешь, в телевизор глядишь, да и всё. Раньше
ведь в это время с утра до ночи работаешь, раньше газо.в не было. Прибредешь еле домой, самовар вскипятят, да крошанье — такое блюдо — накрошат. …Так надо нам
еще… хлеба напечи., да опять на работу идти. А топерь ничего делать не надо. С работы
придут да садятся, да в телевизор глядят.

Таким образом, в современной деревне СМИ как источник информации занимают чуть ли не более важное место, чем в городе — просто потому, что здесь
этих источников в принципе меньше.

Причины второго принципиального отличия деревенского восприятия СМИ
от городского (особенно это касается больших городов) кроются в том, что сама
культура СМИ по своему происхождению прежде всего городская. Поэтому для
жителей города эта культура так или иначе «своя» — она творится у них под боком, чуть ли не на глазах (по крайней мере, есть иллюзия этого), ее язык адекватен языку города вообще.

И наоборот — крестьяне, что вполне естественно, воспринимают эту культуру как «чужую» и даже иногда напрямую противопоставляют ее своему традиционному изустному способу передачи знания:

— Он <дядя рассказчицы, который сидел в концлагере в 1930-е годы>[4] там работал? Что он делал?
(1)[5] — И одёжину шил, и посуду делал.
(2) — Между делами.
— А дела какие?
(2) — А дела? Заступ, кирка, топор.
(1) — А видали, как заключенные по телевизору работают?
— Нет.
(2) — Так вы чего глядите-то? Ой, пошли по деревням слушать бабкины сказки. Надо
вото где глядеть. Сейчас этого не кажут.
(1) — Вот, матушка, надо глядеть, всё слушать.

В данном случае предпочтение отдается знанию из СМИ, но есть и примеры
прямо противоположных высказываний.

Существуют две основные причины появления в устной разговорной речи
ссылок на «чужое слово», которые, на первый взгляд, противоположны друг другу. Говорящий может цитировать, чтобы этим подчеркнуть достоверность передаваемой информации или, наоборот, чтобы снять с себя ответственность за то, что
он говорит. При этом оба эти случая все же можно обобщить. Можно сказать, что
они оба выражают соотношение для говорящего статусов двух источников
информации. С одной стороны, это некоторый посторонний, внешний для него источник, «чужое слово» (в данном случае в этой роли выступают СМИ), с другой стороны — это его собственное «слово», или, другими словами, сам говорящий как источник информации.

И в большинстве случаев сам факт маркирования какого-то «слова» как «чужого» свидетельствует о неравнозначности для говорящего этих двух вышеупомянутых
источников информации по степени достоверности. В одном случае выше авторитетность «чужого слова» — и тогда указание источника этого «слова» (в нашем случае, соответственно, радио, телевидения, газет и др.) чаще всего выполняет функцию
риторического аргумента, служит для подтверждения собственной позиции. Во втором случае ситуация обратная — статус средств массовой коммуникации оказывается ниже статуса собственного жизненного опыта, личных норм и установок (либо же
статуса другого авторитета). Тогда, указывая источник, человек тем самым снимает
с себя ответственность за информацию, в достоверности которой он сомневается.

Таким образом, в дальнейшем мы будем говорить о двух больших группах
упоминаний СМИ в речи наших рассказчиков: о тех, которые по сути своей
основаны на принципиальном доверии к источнику информации, и тех, в основе которых лежит недоверие к нему.

Отсылки к СМИ, базирующиеся на доверии к источнику информации

Согласно имеющемуся у нас материалу, наиболее часто используются две основные коммуникативные стратегии. Условно говоря, первая направлена как бы
«на» собеседника — имеет целью воздействовать на него, убедить принять собственную точку зрения. Другая, наоборот, как бы от собеседника «отталкивается»
и направлена на то, чтобы «защитить» говорящего от коммуникативной неудачи.

1. Риторический аргумент

Первая и, как нам кажется, вообще наиболее характерная функция введения
в собственную речь отсылки к чужому слову — это функция риторическая. В первую очередь, мы имеем здесь в виду именно риторический аргумент, подтверждающий какие-то собственные идеи говорящего. По нашим материалам оказывается, что такие риторические отсылки к СМИ по сути своей неоднородны. Можно
выделить два основных подтипа, в зависимости от того, на что в каждом конкретном случае хочет сделать упор говорящий: на сами сведения, саму информацию
или же на тот факт, что эта информация получена из определенного источника.

В первом случае содержание сюжета из СМИ пересказывается достаточно
подробно, потому что такие отсылки часто выполняют именно иллюстративную
функцию: конкретный пример подтверждает какое-то высказывание рассказчика, носящее более общий характер. Например:

(1) — Человек рождается и сразу судьбой наделяется. Да, сразу наделяется: кому какая судьба.
(2) — …Я недавно по радио слышала…

Далее следует довольно длинный и развернутый рассказ о том, как врачи сказали матери, что ее ребенок безнадежно болен. Женщина за него молилась,
и увидела сон: голос ее куда-то повел, показал виселицу. Затем она проснулась
и увидела, что сын здоров.

(2) — И вот он вырос, уже, ну вот, до большого возраста — революция, и он пошел
против царя. Прошел против царя, и, значит, его повесили. И вот это Господь ей сказал, вот он ей и предсказал, что ты жалеешь маленького, что вот маленького жалеешь — он продолжил — а его смерть вот всё равно вот такая, что он много не живет,
сколько, да. Досрочная смерть всё равно была предрешена.

В данном случае общее представление рассказчицы (кстати, весьма характерное для традиционной культуры вообще), высказанное вначале, подтверждается
детальным и развернутым примером из СМИ и затем еще раз повторяется
(«закрепляется») в конце. Такая «кольцевая» модель вполне типична для риторической аргументации.

Несколько иная ситуация наблюдается в случаях, когда конкретное содержание текста СМИ оказывается не столь важным, потому что аргументом
здесь служит апелляция не столько к информации, сколько к самому источнику. Здесь важно не воплощение «теоретического» положения рассказчика
на конкретном примере, а принципиальное тождество «общих» установок —
собственной и авторитетной. Поэтому такие пересказы обычно гораздо
короче, чем в первом случае, здесь важно указать лишь само соответствие
позиций, которое подчеркивается характерным для таких аргументов наречием «даже»:

— Бог спустил сюда людей… это, ангелов. Вот, и, это, и спустил человека тоже.
Вот. Да не одного. Это ж говорю, что я даже читала, слышала я, это, книжку, это,
я выписываю, это тоже, как её, есть такие.

Задачей отсылок такого типа часто является объективирование своей позиции, придание ей статуса «общего места» (характерным лексическим маркером
их оказывается наречие «везде» или местоимение «весь/все»):

— Это есть специальные книги на хорошее и на плохое…
— Какие книги?
— Всякие книги. Как… например, чё? — это ж неужели вы это не читали? Как это
вы? Я говорю, что теперь пишется во всех газетах, журналах, телевизер — черная магия, белая магия — книги. Ну вы что, не слышали?

Здесь проявляются определенные свойства, приписываемые рассказчиками как источнику, так и информации из него. Мы имеем в виду, прежде
всего, общедоступность и общераспространенность этой информации, которая в сознании крестьян оказывается чем-то вроде «общественного
мнения»[6].

Напоследок приведем пример интересного соединения этих двух типов аргументации, в котором аргументом вначале является сам источник, а затем, для
большей убедительности, конкретный случай из него. Кроме того, тут, помимо
СМИ, присутствует еще один авторитет — наука («врачи»).

— Вот почему вот говорят, девятый день, девятый — вроде говорят, что на девятый
день человек если вот выживет, значит, будет жить — девятина. …Вот болезнь, вот он,
например, вот человек тяжело болеет. Всегда врачи говорят, что если на девятый день
выживет, значит, будет жить, а то умирает всегда на девятый день. Всё время по телевизору, что на девятый день он умер, на девятый день — вон вчера тут, вчера-то говорили,
что на девятый день какой-то… а как же передача называется — про спросменов-то —
он сказал, что на девятый день у него друг умер.

При этом во всех вышеприведенных случаях отсылка к СМИ не теряет функций риторического аргумента — наши рассказчики пользуются ею для подтверждения своей личной позиции.

2. Психологическая защита

При использовании второй коммуникативной стратегии, «защитной», говорящий, вводя в свою речь отсылки к источнику информации, стремится как
бы «спрятаться» от собеседника, избежать коммуникативной неудачи, которая связана с тем, что он пытается, но не может точно вспомнить и адекватно
воспроизвести текст из СМИ (чаще всего какую-то его часть, обычно какоенибудь «трудное» слово или выражение). Но в данном случае пересказывается текст из СМИ — а это, пожалуй, практически единственный вид информации, на которую рассказчик может сослаться как на знакомую
его собеседнику. Поэтому часто он по умолчанию допускает, что эта информация известна слушателю, и маркирует это в своей речи, например, таким способом:

— Все эти экцентры-то всё — это ж то же самое, все колдуны. Сейчас-то вы ж много знаете, много читаете. Вы много слушаете, много читаете. Ведь сейчас тоже все эти
Чумаки, даже Кашпировский — это же колдуны.

Или, наоборот, может подчеркнуть не компетентность слушателя, а собственную «неграмотность», являющуюся причиной непонимания и поэтому забывания «трудных» слов. Это, конечно же, является защитным действием такого же рода:

— Так тут дыр наделали, так там так. Вот недавно передавали, над Архангельском
да над… Вологдой да эти дыры шли, как их называют-то? Это всё западные, мы теперь
старые, так я мало… я телевизор не гляжу топерь. Мало уж. Теперь много ученых уж
так вот. Переучилися.

— Так а что это за дыры?

— Азовые какие-то. Вот не могу, девки, назвать.

Либо же рассказчик просто апеллирует к СМИ или к книге, подменяя саму
забытую информацию указанием источника, откуда она взята, и откуда (если это
печатное издание) ее в принципе можно получить еще раз:

— Нет, щас это всё отошло уже, ничего нет. Раньше — раньше люди гуляли, а значит, в масленицу неплохо… С понедельника — это был, как называется, понимаешь,
этот — ну, можно взять, вон там написано — в четверг всяко к теще на блины ходят,
значит, зятья там, понимаешь, как и сейчас.

3. Подмена собственной позиции позицией авторитета

На границе двух рассмотренных выше возможностей стоит случай, когда рассказчик по различным причинам старается уклониться от высказывания собственного мнения. С одной стороны, здесь, как и в случае риторической аргументации, также довольно часто приводятся какие-то конкретные сюжеты из СМИ.
Но если там они были призваны подтвердить личное убеждение человека по определенному вопросу и чаще всего синтаксически следовали после этого общего
утверждения, то тут рассказчик стремится как бы «спрятаться» за авторитеты.
Поэтому тут информация из СМИ «выставляется» вперед — и психологически,
и синтаксически, т. е. эти отсылки могут идти практически сразу за вопросом
интервьюирующего:

— Кто такой Иисус Христос?
— А кто он такой? А вот я сегодня в радио или где слышала, что Иисус Христос пойдет на землю. Вот в поле гналась утром. Неужели это может быть правда?
В таких текстах вместо собственного мнения довольно часто содержится
оценка сведений из СМИ, причем для этой оценки характерно использование речевых средств, выражающих неуверенность. Вот еще один подобный
текст:

— ...Ной.
— А что про него рассказывают?
— Ну, вот что про него? Про него щас промелькнуло в литературе и по телевизору,
что нашли, этот, где спасся, келью — это, как это, на самом это деле или нет, на горах
келью нашли.

При этом здесь уже видна некоторая «рассогласованность» собственного
мнения и позиции авторитета — нельзя сказать, что тут проявляется абсолютное доверие к источнику информации. В данном случае знание из СМИ
(при отсутствии информации на этот счет из других источников) принимается
к сведению, но все же под некоторым вопросом. Еще более сложным и интересным является случай, когда рассказчик, опять же уклоняясь от высказывания личной позиции, как бы сталкивает между собой различные авторитеты, а затем оценивает их. Но об этом мы скажем несколько дальше, там, где пойдет
речь о соотношении СМИ с другими авторитетными источниками информации
в крестьянской среде.

Появление отсылки к СМИ как реакция на речевое поведение собеседника

Отсылки к СМИ в наших текстах в большинстве случаев возникают по некоторой
внутренней логике рассуждения говорящего. Но упоминание СМИ иногда может
быть вызвано речевым поведением собеседника, несмотря на то что до этого речи
на эту тему не велось. Эти случаи, как нам кажется, вообще сложнее как-то классифицировать, потому что здесь слишком многое зависит от речевого поведения
интервьюирующего. Но чаще всего упоминание СМИ является реакцией на коммуникативную «ошибку» (с точки зрения рассказчика) в речевом поведении его
собеседника.

1. Ошибка собеседника относительно источника информации

Как правило, у спрашивающего уже существует какое-то ожидание относительно того, что он услышит, основанное на предыдущем опыте. Например, участник
фольклорной экспедиции ожидает, что его респондент будет рассказывать ему
либо о своем собственном жизненном опыте (или об опыте своего ближайшего
окружения), либо о традиционных знаниях и представлениях, полученных
от предыдущих поколений, т. е. выдавать информацию, полученную из совершенно определенных источников. Поэтому в таком интервью вполне типичны
вопросы «А старики не рассказывали?» или «А у вас такого не было?».

И если в активе рассказчика есть запрашиваемая информация, но она получена не по указанному (или подразумеваемому) в вопросе каналу коммуникации,
то он часто «корректирует» своего собеседника в этом плане, обозначая «реальное» положение вещей:

— А тут потом писали в газеты, что какие-то межи обозначалися, родовые или
какие-то — «Божий следок» называют камень.
— А старики говорили что-нибудь про него?
— От стариков я не слышал. Просто Божий следок на камне, Божий следок.

Или такой пример:

— Святой камень, откуда воду даже берут пить святую в Антониев день…
— А что это за Антоний был?

— Святой. И всё ведь в честь святых все эти…
— А рассказывали что-нибудь про него, что он делал?

— Так ведь… у нас в газетах вон пишут с музея-то эти все дела, дак не знаю.

2. Нарушение предположения рассказчика относительно компетентности собеседника

Крестьяне склонны предполагать, что интервьюирующие, принадлежа к городской культуре, значительно более компетентны и образованны, чем они сами, и, кроме того, значительно лучше их владеют информацией из СМИ.
«Защитная» функция введения отсылок к СМИ часто опирается на такое представление. Другим достаточно ярким и показательным случаем проявления
этой установки служит проверка рассказчиком своего изначального предположения о компетентности собеседника и вообще общедоступности информации из СМИ. Эта презумпция может вступать в противоречие с вопросами
о тех вещах, которые традиционно освещаются именно СМИ, например
о каких-то политических новостях. Собственно говоря, спрашивающий в данном случае хочет узнать от рассказчика не сведения, а его личное мнение относительно этих сведений. Но вопрос такого рода, скорее всего, немедленно вызовет запрос нашего респондента о подтверждении статуса этого знания как
общего:

— Так из-за чего война в Чечне началась?
— Потому что с Чечни вывели военных, а вот — это ж ну неужели вы не читали
такое? Баба старая…
— Нет, это мы читали.
— Ну вот. Вывели, а всё оружие там осталось…

Отсылки к СМИ, базирующиеся на недоверии к источнику информации
Во многих случаях главным критерием истинности информации для рассказчика
является подтверждение какого-либо события, утверждения на собственном
опыте. Тут можно уже говорить скорее о критическом, нежели о «мифологическом» мировоззрении, проявляющемся в желании проверить сверхъестественное
опытным путем. При этом степень доверия сообщаемым сведениям будет слабеть
по мере «удаленности» места и времени происшествия от человека: «это случилось со мной — это случилось с моим знакомым — это случилось с незнакомым
мне в соседней деревне — этот случай (произошедший в незнакомом мне месте
с неизвестными людьми либо до моего рождения) я узнал из СМИ». Здесь, естественно, могут быть другие промежуточные звенья, но это не так важно. Важен сам принцип: человек как центр и по мере «выхода» из его непосредственного
«поля зрения» факта контакта со сверхъестественным — ослабление доверия
к этому факту. СМИ здесь, естественно, предстает как источник информации,
максимально «далекой» от личного жизненного опыта человека, соответственно,
ее истинность оказывается под большим сомнением:

(1) — А он, верно, не показывается. Домовой. Вот. И всё гово… — это я читала,
что везде домовые есть — и в бане, и на дворе, и в этом, и в доме есть, и… а никтоникто не видел домовых. Не знаю, может быть, и есть.
(2) — Это сказки, наверно.
(1) — Не знаю, правда аль неправда, не знаю.

Или вот такой еще показательный пример:

— А вы говорите, кто безгрешный, те многое видят. А что видят?
(1) — Ну, может, Бога кто — видения же есть, да.
— А вот рассказывали какие-нибудь такие случаи?
— Это не у нас. Это я так, как читала.
— Что вы читали?
— Я читала, по-моему, забыла теперь даже, кто молился вот? Они же уходят, молятся и видят что-нибудь от Бога. Теперь забыла.
(2) — А може и не видють, врут — кто соврёт. Я так, например, ведь вот не верю этому.
(1) — А может, и не видють, кто врут.

Эта «удаленность» события может носить разный характер и иметь разную
степень. Соответственно, она может обозначаться как пространственная
(«не у нас») или как временнaя («до нас») либо же, как мы сказали, противопоставляться может сам способ получения информации («слышала/рассказывали —
читала, видела по ТВ и пр.»), а также наличие/отсутствие факта, подтверждающего это представление, в личном опыте («со мной было — со мной не было»).

При полном доверии к информации из какого-либо источника, принятии ее
в собственный опыт и систему ценностей ее источник, при воспроизведении
этой информации, часто вообще не указывается. Очень наглядной в этом смысле оказывается ситуация «спора» двух рассказчиков с принципиально разными
установками: один «дополняет» другого, восстанавливая «важную» пропущенную
информацию об источнике, который (с его точки зрения) оказывает непосредственное влияние на ценность информации:

(1) — Понимаешь, попал, уже умер. И ученые добилися, чтобы, ну, его привести
в чувство и сохранить — в физической смерти был, может, пять минут. Когда он от этого дела очухался, понимаешь так, вот его и спрашивают: «Ну, ты как тама? Чего?» —
«А я, — говорит, — понимаешь, это, попал в черный туннель и никак не могу из него
выбраться». Вот так вот.
(2) — Так это вот по телевизору врали…

Информация из СМИ как норма

Средства массовой информации — это не только поставщик собственно сведений, это еще и, по словам А. А. Леонтьева, «мощный канал, через который
общество доводит до каждого из своих членов систему социальных норм, этических и эстетических требований». И тут возникают очень интересные
и сложные отношения между информацией из СМИ, осмысляемой как нормативная (т. е. предписывающая некоторые правила поведения в определенной сфере), и личными нормами рассказчика — человека традиционной культуры, а также нормами, диктуемыми другими актуальными для него
авторитетами.

Сам факт, что крестьяне говорят о СМИ как о нормализаторе и каким-то
образом учитывают эти нормы в собственной практике, свидетельствует в пользу
авторитетности этого источника. Чтобы успешно осуществлять контролирующую функцию, надо иметь на это какое-то право, признанное теми, над кем осуществляется контроль. В данном случае основания этого права имеют исключительно психологическую природу, они базируются на доверии как к самому
источнику, так и к информации, поступающей из него.

Нормы из СМИ могут вступать в определенные отношения с другими нормами, актуальными для носителя традиционной культуры. Но, кроме того, им могут соответствовать или не соответствовать какие-то конкретные события и происшествия — из личного опыта человека и не только. И наоборот, конкретные
сюжеты из СМИ также могут оцениваться с точки зрения актуальных для наших
рассказчиков норм и правил. Таким образом, получается два основных варианта
функционального соотношения:

1) «идеальное — идеальное»: отношение разных нормативных систем, в нашем случае — личных и/или традиционных норм к нормам и правилам из СМИ;

2) «идеальное — реальное»: отношение норм и практики, а именно а) норм,
которых придерживается носитель традиционной культуры, и их соответствие
фактам из СМИ, и б) норм из СМИ и актуальных для респондента фактических
событий.

Вполне очевидно, что в каждом из этих двух вариантов также могут выделяться две основные подгруппы, определяющиеся соответствием/противоречием
двух нормативных систем или осуществлением/нарушением той или иной нормы на практике.

Что касается первой из них («идеальное — идеальное»), то введением нормы
из СМИ делается попытка придать собственной норме новые качества авторитетности (объективность, общераспространенность и проч.):

— А топерь цыганов велят бояться. Велят очень бояться. В газетах везде даже пишут. Надо их опасаться. Топерь не дай, да чё, грубо поговорил, так еще чё ли натворят, наделают они.

Или такой еще выразительный пример:

— Сегодня Господний, так ведь поминают, не пивной…
— Какие праздники бывают?

— Так ведь разно. Иные праздники пивные, только раньше пиво пьют.
— А что это за пивные праздники?

— А не Господние.
— Какие, например?

— А не знаю, матушка, хитро… Вот, а какой так Господний, так каждый праздник
помянут по радио.
— А в Господний праздник нельзя пиво пить?

— Так ведь Господний — Господний так и есть. А пивной, так и не вспомянут.

На этом примере мы видим, что для рассказчицы актуальна сама нормативная оппозиция «пивных» и «Господних» праздников, но реальные праздники
вряд ли четко раскладываются по обеим ее частям. Она не может показать реализацию этого противопоставления на конкретных примерах, поэтому, чтобы
оправдать его, придать ему статус общераспространенного и общезначимого,
санкционированного «сверху», она вводит упоминание радио.

А вот для второго варианта соотношения («нормы — факты») функция риторического аргумента будет состоять прежде всего в иллюстративной задаче: показать, что норма, которой придерживается человек, имеет конкретное практическое воплощение в жизни, привести наглядный пример этого. При этом если
в собственном опыте или в опыте ближайшего окружения рассказчика такого
примера не находится, то вполне возможно использование сюжета из СМИ:

<Речь идет о том, что жена, муж и дети не должны бояться друг друга.> Должно
уважение и согласие. Но если уж так что-то получилось, что ну никак — вот кто-то кому-то не нужен — это семь раз обдумай, а тогда раз отрежь, как говорится: семь раз отмерь, тогда уж реши, что «я вот или жить не буду, или что». Ну, а есть некоторые — вот
«Моя» опять же «семья» — сколько они живут ради детей. И как-то скрывают всё это,
все скандалы — не будут при детях скандалить.

Информация из СМИ дает возможность включить собственный опыт в более
широкий контекст и таким образом нормализовать его не только в пределах своего
локуса, но и шире, подтвердить имеющиеся у человека знания и представления.

Или же, если изначально у человека нет собственной установки на то, что надо
следовать той или иной норме жизни, эта норма может выводиться из конкретных
фактов, полученных из СМИ, либо просто заимствоваться оттуда в качестве правила:

— «Айболит», «Доктор Айболит», газета — эту мне Саша принес. Сначала про этот
грипп, вирус… и я потом там вычитала такую — порядочная такая статейка, вычитала — никогда я не знала, никогда. …Нельзя никогда плакать сильно, отдавать вот все.
Жалко, но можно плакать, но вот не так, что ты к нему, вот к этому мертвецу, как там
вот наклонишься, и какие-то нити происходят. …И совершенно беспричинно человек может потом в несколько дней умереть. <Затем рассказчица сообщает случай из той
же газеты про девочку, которая умерла таким образом.> Умирает, просто так умирает!
Вот нельзя этого делать.

Кроме того, как мы уже говорили выше, рассказчик может попытаться вообще
исключить или минимизировать собственную позицию и вместо этого предъявить
известные ему авторитетные точки зрения. В принципе, это может происходить по
разным причинам. Что касается специфики собственно нормативной информации, то надо сказать, что здесь часто идет речь об институциональных вещах, которые устанавливаются традицией или директивой «сверху» и не зависят от частного
человека. И это дает последнему как бы моральное право «прятаться» за эту информацию, перекладывать ответственность на «вышестоящие» инстанции, типа СМИ:

— А в какие дни еще поминают?

— А слушайте, я ведь не знаю. Нынче по радио скажут, не все время, не из года в год
в это число поминают ведь, нынче скажут, тогда и ходят. Вот, например, Паска бывает, дак в Паску. ...Нынче оно не каждый год праздники-то в одно время. Ат мы ведь
не знаем. — Скажут нынче по телевизору, когда поминальный день, когда как, когда чего.

Рассказов, в которых говорится о принятии норм из СМИ, все же сравнительно мало, значительно меньше, чем случаев, когда информация из СМИ подтверждает либо личные жизненные установки человека, либо нормы, характерные для традиционной культуры. Даже в вышеприведенном примере, несмотря
на то что рассказчица вроде бы усвоила для себя из газеты некоторое новое правило жизни, это правило нисколько не противоречит характерным для традиционной культуры представлениям, наоборот, является для нее достаточно типичным. Норма из СМИ усваивается тем более легко, если в сознании человека уже
есть что-то подобное ей:

— Вот еще в сельской газете было написано, что 17 октября в лес ходить нельзя. Там
все злые силы. Сейчас зять — любитель поохотиться. Так Тамара <дочь> меня всегда
спрашивает, если какой-нибудь праздник: «Мама, в лес-то можно идти?» Я знаю, что
только 17 октября нельзя, а про другие дни не знаю. Праздники — это вот Ильин день.
Андрей Романович, дядюшка, он постарше, так говорит, что в этот день можно за ягодами пойти, а работу нужно отложить.

На этом и на предыдущем примерах мы видим, что, по сути, это все те же самые нормы традиционной культуры, которые были взяты «у народа», «пропущены» через СМИ и затем возвратились обратно в исконную для них среду — поэтому для данной рассказчицы статус того, что она прочитала в газете, и того, что
узнала от «дядюшки», абсолютно равноценны. При этом нормы из СМИ в ее сознании, естественно, вторичны. Они чужие для деревни и пришли в нее сравнительно недавно, поэтому они могут, в основном, лишь подтверждать и закреплять
уже имеющиеся в сознании представления.

Конечно, есть и такие рассказы крестьян, в которых информация из СМИ противоречит «родным» для рассказчиков традиционным нормам. В таком случае в тексте выстраивается определенная оппозиция, вообще весьма характерная для носителей традиционной культуры — противопоставление «своего» и «чужого». Можно
выделить два основных аспекта этой оппозиции: пространственный (который реализуется как антиномия «деревня vs город») и временной («прошлое vs настоящее»).

Оказывается, что здесь СМИ преимущественно выступают как источник
норм современной и городской жизни.

(1) — Вот так, как вот эта девушка сидит, так никто не сядет.
— А почему?

— А говорят — скажут, что это глупaя такая.
(2) — ...А топерь вон как уже.
(1) — Ходят в шортах. В плавках, в шортах ходят по улице.
(2) — Да, да. Все видать. Всё видать напролет. Или мы дураки, Тоня, были, я не знаю,
может мы дураки были неразвитые. Ведь теперь либо молодежь много умнее. ...Это по телевизеру как показывают — страшно. А ешо и в самом деле так вот поедь в город,
...и ты всего наглядишься — на вокзале и в автобусах.

Вот еще один пример нарушения старых традиционных правил в современной жизни, источником информации о которой являются для рассказчиц СМИ:

(1) — А при девушках нельзя матюкные петь…
(3) — А, девки, ничё не пристанет от матюкных песен-то. Вы-то никак, чину с вас
не …, это, хуже не сделаете, так уж это чину никак не спадёт.
(1) — Семёновну-то что делают! Семёновну-то поют с матюгами как девчонки-то
там!.
(3) — Вото мы по телевизору всё…
(1) — По телевизору Семеновну….
(3) — Всякие-то, матюкные-то, это страх!

Мы сказали, что в таких текстах СМИ являются источником для крестьян сведений о чуждых им правилах современной жизни и не менее чуждых правилах жизни города. Правда, непонятно, насколько корректно здесь можно говорить о СМИ
как об источнике собственно норм, потому что в принципе сами эти нормативные
оппозиции уже обычно существуют в сознании деревенских жителей, а частные
сюжеты из средств массовой информации просто встраиваются в них, наполняют
их конкретикой:

— Говорят, «к черту» никак нельзя говорить. Иногда там скажут: «Пошла ты к черту!», а, говорят, вот нельзя никак это говорить, не знаю, правда иль неправда.
— А что может случиться, если вот так скажешь?
(1) — Да ничего, мне кажется, навряд ли. Я даже по телевизору — а тут какоето кино было, ой, забыла, — и какой-то мужчина послал: «Иди ты, говорит,
к черту».
(2) — Ой, да ведь щас по телевизору и мат говорят, и всё. Это раньше…
(1) — Ага, и мат, и всё. Ой! Вы знаете, теперь что делается, ой, Господи!
(2) — Ужас! Всё прямо.

Здесь мы видим, как рассказчица переходит от частного примера к общей
оценочной модели современной жизни, которая, конечно, существовала у нее
до конкретного упомянутого момента просмотра телевизора. И это единичное
нарушение традиционной и актуальной для нее нормы просто «встроилось»
в об щее представление о современной жизни как нарушающей все традиционные нормы и правила.

Обратных примеров, когда рассказчик рефлексирует на тему норм
из СМИ и собственной практики, которая им не соответствует, практически
нет. Это неудивительно — как мы уже говорили, нормы из СМИ в принципе
не являются настолько значимыми, как традиционные нормы. В тех немногих
примерах, которые у нас имеются, речь идет о печатном тексте, но не совсем
о СМИ:

— Молитва-то есть вот, эта, «Верую» — ее обязательно нужно знать, а я-то вот
не знаю. «Верую» нужно обязательно знать, «Господню» и «Богородицу».
— А почему именно эти три молитвы нужно?

— А вот я не знаю, это вот я читала в этом, в молитвеннике, что три молитвы
вот этих нужно знать обязательно.

Когнитивный статус подобной религиозной литературы как авторитета всетаки несколько иной, чем статус радио, телевидения и газет, он скорее приближается к статусу Священного Писания.

СМИ и другие авторитетные источники информации в деревенской среде

Соотношение в речи наших респондентов различных точек зрения (включая
собственную) может быть самым разным — от полного устранения своей личной позиции и даже оценки до отрицания всех авторитетов исходя из собственных взглядов. В одном тексте могут «сталкиваться» позиции различных авторитетных источников информации. Для носителей традиционной культуры
такими «надличностными» (и в этом смысле сопоставимыми со СМИ) авторитетами оказываются традиция, старшее поколение, а также и Священное Писание (и религиозная литература вообще). В принципе, в редких случаях бывает
сложно определить, чьей позиции отдает предпочтение рассказчик. Вот один из
таких примеров, в котором для говорящего актуальны как «научная», так и традиционная точки зрения:

— Я, это, слыхивал тоже такую байку, что, говорит, осина, что вот у ей, говорит, — она черта спрятала — у ей всегда лист дрожит. Всегда вот. Вы, наверно, может быть, примечали, видели — у ей всегда лист колышется. А как вот по науке пишут, что потому что, это самое-то, ножка длинная...
— Чертово дерево, да?

— Да. Вот она и… говорит, и дрожит, что она черта спрятала.

Но в принципе и в этом примере видно, что человек несколько больше
склоняется к «научной» позиции, характеризуя традиционный взгляд как
«байку».

Таким образом, «чистых» случаев, когда рассказчик вообще никак не
эксплицирует собственное отношение к позициям авторитетов и полностью
сохраняет нейтральность, практически нет. В основном все же в таких ситуациях его оценка так или иначе обозначается. Причем варианты соотношения могут быть самые разнообразные. Приведем, например, два полярных
случая, когда в одном случае предпочтение отдается «научной» позиции
перед традиционной, а в другом — библейскому знанию перед знанием
из СМИ:

1. Только много — вон вы там книгу держите... не держите, а смотрите — вот по
этим книгам тоже считаю, что вот ему наоборот не проклятая осина, а помогает, дак
кто кому говорит?
2. Кто об этом может знать? Это неправда, знает один Бог. И в Библии было так написано, эту статью я читала... Вот все эти предсказатели — это не только по деревням,
а вот этот — и Глоба, там, потом какая-то еще где-то не наша женщина — все и журналы пишут, предсказывають. А вот по-Божьему так сказано - это всё лжесвидетели,
не верьте.

Для полноты картины приведем также пример, в котором, исходя из оригинальной личной позиции рассказчика, в его споре с женой отвергается написанное как в Библии, так и в СМИ:

— Первыми на свет появились Адам и Ева.
— А кто, ты знаешь? Это в книжке написано.
— Это да, это как в Библии.
— Это как вот этот журнал сидишь читаешь и глядишь: один одно пишет, другой
другое пишет. Один пишет так, а другой уже пишет в другом поопровержение — что это
не так. Ну? Откуда? Никто не знает. Это ж… прошло тысячелетия не одне. И кто
от чего произошел? Я говорю — если б человек произошел от одного кого-то — и была б одна нация. Ну а их-то не одна.

Доверие к указанным авторитетам имеет разные основания, и от веры рассказчика в Бога, в «старых людей» (носителей традиционной мудрости) или же
в науку и правительство зависит оценка знания, информации, полученной
от этих авторитетов.

***

В целом надо сказать, что принципиальное доверие или недоверие информации из СМИ, приятие или неприятие ее в свой «актив» во многом определяется типом этой информации, ее темой. Разные авторитеты имеют свой собственный «радиус» действия, они являются актуальными по отношению
к разным сферам жизни человека. При этом сферы их действия, конечно, могут пересекаться, и на таких пересечениях образуются зоны конкуренции
авторитетов.

Что касается крестьянской среды, то здесь основные нормы и правила ежедневной жизни в основном продолжает задавать традиционная культура и, в частности, главный ее авторитет — Священное Писание. Информация из СМИ
на эту тему — как нормы, так и конкретные сюжеты из жизни других людей —
не ускользает все же полностью от внимания крестьян. Но здесь чаще всего фиксируется именно та информация, которая каким-то образом соответствует парадигме традиционной культуры и личному жизненному опыту людей (о чем, кстати, свидетельствует факт довольно большой популярности в этой среде таких
передач, как «Моя семья» или «Играй, гармонь любимая!», на которые наши респонденты ссылаются сравнительно часто).

При этом средствам массовой информации, безусловно, принадлежит ведущая роль в формировании у крестьян представлений в политической, научной,
исторической сфере — поскольку тут СМИ являются практически единственным источником сведений. Однако, несмотря на то что практически все фактические сведения в этих областях получены крестьянами из СМИ, роль этого
источника в формировании их «глобальных» концепций относительно политики или истории понятна не до конца. Большое влияние на эти концепции оказывают все же представления и оппозиции (типа «свое — чужое», «прошлое —
настоящее», «наука — магия»), характерные именно для традиционной культуры. Несмотря на то что средства массовой информации как источник разнообразных сведений о мире заняли прочные позиции в деревне, не стоит все же
преувеличивать их роль в формировании новых норм жизни, убеждений и установок крестьян.

---

[1]Более 300 текстов, записанных в фольклорных экспедициях Академической гимназии СПбГУ
и филологического факультета СПбГУ в 1996–2001 годах.

[2] Термин лингвиста Ю. Н. Караулова.

[3] Полужирным курсивом даются вопросы и реплики интервьирующего.

[4] В угловых скобках <> дается информация, не звучащая в самом тексте, но необходимая
для его понимания.

[5] Цифрами в круглых скобках обозначены реплики разных информантов.

[6] Об этом, например, писал видный исследователь массовой коммуникации А. А. Леонтьев,
говоря об одной из важнейших, по его мнению, функций СМИ — «функции контакта»:
«Для нас эта функция интересна в данном случае прежде всего потому, что она… играет
значительную роль в формулировании группового сознания. Радио и телевидение
сплачивают, приближают друг к другу людей, незнакомых друг с другом и не имеющих ничего
общего друг с другом, дают им ощущение психологического единства».