Пресса: управление посредством утечки информации

[*]

Заголовок пресс-релиза Ассошиэйтед Пресс (25 февраля 1963 года) гласит:

ПРЕССУ ОСУЖДАЮТ ЗА УСПЕХ
КРОК УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО КЕННЕДИ ОБХОДИТСЯ
С ПРЕССОЙ НАГЛО, ЦИНИЧНО И КОВАРНО

Артуру Кроку приписывают высказывание о том, что «главным виновником является сам печатный и электронный процесс». Может показаться, будто это просто другой способ сказать, что «во всем виновата история». Однако именно непосредственные последствия электронного движения информации требуют
целеустремленного и искусного размещения новостей и управления ими. В дипломатии электронные скорости привели к тому, что о принимаемых решениях
приходится объявлять заранее, ради выяснения возможных реакций, которые
могут последовать, когда решение будет действительно принято. Подобная процедура, совершенно неизбежная при электронных скоростях, вовлекающая все
общество в процесс принятия решений, шокирует ветеранов прессы, поскольку
при этом утрачивается всякая определенность точки зрения. По мере возрастания информационных скоростей политика отходит от представительства и избирательного наказа и стремится непосредственно привлечь все сообщество к принятию важнейших решений. Представительство и избирательный наказ
требуются при более скромных скоростях распространения информации. С таким наказом связаны точки зрения различных секторов общественных интересов, которые предполагается выдвинуть на обсуждение и рассмотрение остальной части сообщества. Когда электронные скорости вторгаются в такую
устаревшую организацию, ее функционирование можно поддержать лишь с помощью уловок и паллиативов. Некоторые наблюдатели болезненно воспринимают это как предательство изначальных задач и целей установленных порядков.

Чтобы справиться с таким серьезнейшим сюжетом, как пресса, нужно непосредственно обратиться к формальным особенностям конкретного средства информации. Поэтому стоит сразу оговориться, что «человеческий интерес» является техническим термином для обозначения того, что происходит, когда
множество книжных страниц или информационных сообщений складываются
в одно мозаичное целое. Книга — приватная исповедальная форма, которая
представляет «точку зрения». Пресса, в свою очередь, является групповой исповедальной формой, обеспечивающей сопричастность сообщества. Она придает
«колорит» событиям, упоминая или не упоминая о них. Но именно повседневное
публичное обсуждение множества сопоставленных вопросов наделяет прессу
сложным измерением человеческого интереса.

Книжная форма — не коллективная мозаика и не корпоративный образ, а частный голос. Возросшая популярность «Тайм» и «Ньюсуик» была одним из неожиданных результатов влияния телевидения на прессу. С появлением телевидения непостижимым для этих изданий образом и без особых усилий по
привлечению новых подписчиков их тиражи более чем удвоились. Эти новостные журналы, исключительно мозаичные по своей форме, предлагают не окно
в мир, как прежние иллюстрированные издания, но представляют корпоративные образы сообщества в его действии. Если зритель иллюстрированного журнала пассивен, то читатель журнала новостей активно вовлекается в процесс производства значений создания коллективного образа. Поэтому телевизионная
привычка вовлечения в создание мозаичного образа чрезвычайно усилила привлекательность подобных новостных журналов, понизив в то же время интерес
к более традиционным иллюстративным изданиям.

Как книга, так и газета, исповедальные по своему характеру, исключительно
благодаря своей форме и вне зависимости от содержания, создают эффект келейной истории. Подобно тому как книжная страница несет потайную историю об авторских мысленных приключениях, то газетная страница дает интимный рассказ
о действиях и взаимодействии членов сообщества. Вероятно, именно поэтому
пресса отвечает своему предназначению в наибольшей степени, когда обнажает
эту изнаночную сторону. Настоящие новости — это плохие новости, плохие новости о ком-то или для кого-то. В 1962 году, когда Миннеаполис несколько месяцев
жил без газеты, шеф полиции сказал: «Конечно, мне не хватает новостей, однако,
с точки зрения моей работы, я надеюсь, что эти газеты уже никогда не вернутся.
Без газеты, распространяющей всякие идеи, у нас понизилась преступность».

Еще до телеграфного ускорения газета XIX века прошла долгий путь развития
к мозаичной форме. Ротационные печатные паровые машины появились за несколько десятилетий до электричества, но ручной типографский набор еще долгое время, вплоть до изобретения линотипа в 1890 году, давал лучшие результаты,
чем любые механические технологии. С появлением линотипа у прессы появилась возможность более полно приспособить свою форму к телеграфному сбору
новостей и печати новостей ротационными машинами. Знаменательно и характерно, что линотипное решение проблемы низкой скорости типографского набора пришло совсем не от тех, кого она непосредственно затрагивала. Целые состояния были впустую потрачены на усовершенствование наборных машин, пока
Джеймс Клефан, искавший способы ускорения письма и воспроизведения стенографии, не скрестил пишущую машину с наборной. Именно пишущая машинка разрешила совершенно иную проблему — проблему типографского набора. Сегодня издание, как книги, так и газеты, зависит от пишущей машинки.

Ускорение сбора и публикации информации естественным образом создавало
новые формы организации материала для читателей. Еще в 1830 году французский
поэт Ламартин сказал: «Книга приходит слишком поздно», обратив тем самым
внимание на бесспорное несходство форм книги и газеты. Если типографский набор и собирание новостей замедляются, то сразу же изменяется не только внешний
вид прессы, но и сам стиль письма. Первая значительная стилистическая трансформация произошла уже в XVIII веке, когда знаменитые журналы «Тэтлер»
и «Спектейтор» Эдисона и Стила открыли новую технику письма, приспособив его к печатному слову. Это так называемая техника эквитона. Она сводилась к поддержанию одной тональности и отношения к читателю на протяжении всего произведения. Открытие Эдисона и Стила согласовало письменную и печатную речь и оградило их от мелодического и тонального разнообразия устного и даже
рукописного слова. Нужно ясно понимать смысл такого согласования языка и печати. Телеграф снова нарушил связь между языком и печатным словом и стал производить неравномерный шум так называемыми заголовками, журнализмами и телеграфизмами — вещами, до сих пор возмущающими литературное сообщество
своей манерностью высокомерного эквитона, подражающего типографскому единообразию. Газетные заголовки производят такой эффект, например:

ПАРИКМАХЕР ПРОЧИЩАЕТ ГОРЛО
ДЛЯ ВЕЧЕРА ВЕТЕРАНОВ,

отсылая нас к Сэлу (Парикмахеру) Мэгли, смуглому мастеру бейсбольного финта из «Бруклин Роджерс», когда ему случилось сыграть роль приглашенного лектора на обеде в «Бол Клубе». То же самое сообщество восхищается разнообразием тональности и живостью Аретино, Рабле и Нэша, чья проза сложилась еще до
того, как печатный станок достаточно окреп, чтобы спрессовать литературные
жесты в однобразную шеренгу. В беседе с одним экономистом, служившим в комиссии по безработице, я спросил его, не видит ли он в чтении газет форму оплачиваемой занятости. Как я и предполагал, он отнесся к моему вопросу скептически. Тем не менее все средства массовой информации, мешающие рекламу
с прочими материалами, являются формой «платного обучения». В будущем,
когда ребенку будут платить за обучение, учителя признают в сенсационной
прессе предтечу платного обучения. Это трудно было понять ранее, поскольку
обработка и движение информации не были принципиальным делом для мира
промышленности и механики. Однако они легко превратились в основной фактор бизнеса и в средство обогащения в мире электронном. На закате механистической эпохи люди все еще полагали, что и пресса, и радио, и даже телевидение
представляют собой платные формы информации для создателей и пользователей «промышленных продуктов» (hardware) вроде автомобилей, мыла или бензина. По мере развития автоматизации становится все более очевидным, что
информация является ключевым товаром и что «промышленные продукты» становятся приложением к потоку информации. Реклама и развлечения, сбивавшие
людей с толку, не позволяли разглядеть, как сама информация превращалась
в основной экономический товар электронной эпохи. Рекламодатели покупают
пространство и время у газет, журналов, радиостанций и телевидения, т. е. они
покупают часть читателя, слушателя или зрителя с той же определенностью, с какой они арендовали бы наши дома для публичного собрания. Они бы с удовольствием платили прямо читателю, слушателю или зрителю за потраченное им время и внимание, если бы знали, как это сделать. Единственный на сегодняшний
день способ делать это — организация бесплатных шоу. В американском кино
рекламные паузы не привились только потому, что сам фильм является наиболее
совершенной формой рекламы потребительских товаров.

Те, у кого фривольность прессы и ее естественная склонность к групповым
разоблачениям и коммунальному перемыванию костей вызывает сожаление,
просто игнорируют саму природу средства массовой информации и требуют, чтобы оно было книгой, на которую оно похоже в Европе. Книга появилась в Западной Европе задолго до газеты. Однако в России и Центральной Европе книга и газета появились почти одновременно, в результате чего они так и не выделились в самостоятельные формы. Их журнализм отдает частным мнением литературных мандаринов. В свою очередь британский и американский журнализм всегда стремился использовать мозаичную форму газетного формата, чтобы
выразить неоднозначное многообразие и несообразности обыденной жизни. Монотонные требования литературного сообщества — чтобы газета использовала
свою мозаичную форму ради представления определенной точки зрения в единой плоскости или перспективе — проявляют просто неспособность увидеть саму форму прессы. Это все равно, как если бы публика потребовала, чтобы из универмагов сделали магазины с одной секцией.

Частные объявления (как и биржевые котировки) являются основанием
прессы. Стоит только найти альтернативный источник такой разнородной повседневной информации, и пресса сразу же прогорит. Радио и телевидение могут
иметь дело со спортом, новостями, комиксами и картинками. Редакционная статья — одна из книжных характеристик газеты — в течение долгого времени не
привлекала внимания, пока ей не начали придавать форму новости или платного объявления.

Если наша пресса представляет собой главным образом услугу свободного развлечения, оплаченную рекламодателями, желающими купить читателей, то российская пресса представляет собой in toto (в целом) основное средство содействия
промышленности. Если мы используем новости, политические и светские, как
зрелище, захватывающее внимание читателей рекламы, то россияне используют ее
как средство содействия экономике. Их политические новости имеют такой же характер агрессивной серьезности и позы, как спонсорский голос в американской
рекламе. Культура, которая обзавелась газетой с запозданием (по тем же причинам,
по каким там запоздала индустриализация), культура, которая принимает газету
в форме книги и рассматривает промышленность как групповое политическое
действие, вряд ли будет искать в новостях развлечение. Даже в Америке образованные слои общества плохо умеют понимать иконографическое разнообразие рекламного мира. Рекламу игнорируют или порицают, но редко изучают или любят.
Всякий, кто мог бы подумать, что пресса в Америке и России, Франции
и Китае имеет одно и то же предназначение, на самом деле мало понимает в этом
средстве информации. Можем ли мы утверждать, что подобного рода медийная
неосведомленность характерна лишь для Запада и что россиянам известно, каким
образом делать скидку на пристрастия прессы, чтобы читать ее правильно? Или
люди подсознательно предполагают, что главам разных государств известно, насколько по-разному работают газеты в разных культурах? Для подобных заключений нет никаких оснований. Неосведомленность о природе прессы в ее рассчитанной на подсознание или латентной активности является столь же общей среди
политиков, как и среди исследователей политики. Например, в устной России
«Правда» и «Известия» заняты национальными новостями, однако большие международные темы приходят на Запад через Московское радио. В визуальной Америке события национальной жизни освещаются радио и телевидением, а международные отношения надлежащим образом рассматривают журнал «Тайм»
и газета «Нью-Йорк Таймс». Прямота «Голоса Америки» как службы вещания на
зарубежные страны не выдерживает сравнения с изощренностью Би-Би-Си
и Московского радио, но то, чего ему не хватает в вербальном содержании, компенсируется развлекательной ценностью американского джаза. Смысл такой разницы акцентов очень важен для понимания воззрений и решений, характерных
для словесной культуры в противоположность визуальной.

Один мой друг, попробовавший преподавать что-то в средней школе о формах средств информации, однажды был поражен единодушной реакцией учащихся. Те даже на минуту не могли допустить, чтобы пресса или другие публичные медиа могли быть использованы с нечистоплотными намерениями. Они
отнеслись к этому как к загрязнению воздуха или водоснабжения и не могли
представить, чтобы их друзья и близкие, работающие в этих средствах массовой
информации, могли бы опуститься до такой низости. Ошибочное восприятие
имеет место именно при излишнем внимании к программному «содержанию»
наших медиа при одновременном игнорировании их формы, будь то радио, печатное издание или сам английский язык. Бесчисленное множество людей, вроде Ньютона Миноу [Newton Minow] (бывшего главы Федеральной комиссии по
телекоммуникациям), людей, которые ничего не понимали в формах каких бы то
ни было медиа, рассуждали об «обширном пустыре» массмедиа. Они воображали,
что серьезный тон и более целомудренные темы повысили бы уровень книги,
прессы, кино или телевидения. Их неправота достигает уровня фарса. Им следовало бы испытать свои теории, написав пятьдесят слов подряд для какого-нибудь
англоязычного органа печати. Как поступил бы г-н Миноу, что бы делал какойнибудь рекламодатель без избитых фраз и плоских клише народной речи? Представим себе, что мы пытаемся в двух фразах поднять уровень нашей повседневной английской речи с помощью сдержанных и высоких чувств. Исправит ли это
наши средства массовой информации? Если бы вся английская речь была поднята до степени однородно элегантного и поучительного языка китайских мандаринов, послужило бы это улучшению языка и его носителей? В связи с этим припоминается замечание Артемуса Уорда, что «Шекспир писал хорошие пьесы, но он
не преуспел бы в должности вашингтонского корреспондента ежедневной ньюйоркской газеты. Для этого ему понадобилось бы больше безрассудной фантазии
и воображения».

Ориентированный на книги человек пребывает в иллюзии, что пресса была
бы лучше без рекламы и без давления со стороны рекламодателя. Исследования
читательской аудитории удивили даже издателей, показав, что рассеянные глаза
читателей газет в одинаковой мере удовлетворяют как реклама, так и новостной
материал. Во время Второй мировой войны USO (United Service Organizations)
распространяло в вооруженных силах специальные выпуски основных американских журналов, в которых были опущены рекламные объявления. Люди настояли, чтобы рекламу вернули. И это естественно. Реклама — самая лучшая
часть всякого журнала или газеты. В рекламное объявление следует вложить гораздо больше мысли и боли, больше остроумия и искусства, чем в производство
любого прозаического элемента газеты или журнала. Реклама — это новости.
У нее одна беда — это всегда хорошие новости. Чтобы компенсировать этот недостаток и продать хорошие новости, надобно иметь множество новостей плохих.
Кроме того, газета — это горячее средство информации. Ей необходимы плохие
новости ради напряженности и читательского участия. Как уже отмечалось, настоящие новости — это плохие новости, о чем свидетельствует любая газета с тех
пор, как появилась печать. Наводнения, пожары и иные общественные бедствия
на суше, на море и в небесах в качестве новостей превосходят всякого рода индивидуальные ужасы и зверства. Напротив, реклама должна звонко и отчетливо выкрикивать свое послание счастья, дабы уравновесить пронзительную силу плохих
новостей.

Комментаторы, освещающие дела прессы и американского сената, обратили
внимание, что как только сенат стал проявлять назойливый интерес к неприятным сюжетам, его роль значительно выросла по сравнению с ролью конгресса.
На самом деле величайшим недостатком института президента и исполнительной власти по отношению к общественному мнению является стремление быть
источником хороших новостей и величавого руководства. С другой стороны,
жизнеспособность прессы крайне нуждается в неприглядной стороне жизни конгрессменов и сенаторов.

На первый взгляд, это может показаться циничным, в особенности тем, кто
видит в средствах информации дело политики или личных предпочтений, для кого все корпоративные медиа, не только радио и печать, но также и обычная простонародная речь представляют собой низкие формы человеческого выражения
и переживания. Здесь я должен повториться, что газета с момента своего появления всегда тяготела не столько к книге, сколько к форме мозаичности и сопричастности. С ускорением печати и сбора информации мозаичная форма стала приобретать решающее значение для человеческой кооперации, ибо мозаичная
форма предполагает не отстраненную «точку зрения», а участие в процессе. Поэтому-то пресса неотделима от демократического процесса, хотя и является совершенно никчемной с литературной и книжной точки зрения.

Опять же, книжного склада человек неверно истолковывает коллективную
мозаичную форму печати, когда распекает ее за репортажи, беспрерывно обнажающие изнаночную сторону жизни. Как книга, так и пресса по своему формату
призваны вскрывать келейные истории, будь то Монтень, передающий уединенному читателю изящные переплетения своей душевной жизни, или же Херст
и Уитмен, сотрясающие пространство своими варварскими криками. Именно
благодаря печатной форме обращения к публике, а также крайней напряженности и последовательному единообразию как книга, так и пресса приобретают
особый привкус публичной исповедальности.

Когда люди обращаются к прессе, их прежде всего интересуют вопросы, уже
известные им. Если мы стали свидетелями некоторого события, бейсбольного
матча, биржевого краха или снежной бури, мы прежде всего обратимся к сообщению об этом происшествии. Почему? Ответ на этот вопрос принципиально важен для понимания средств массовой информации. Почему ребенок забавляется
своей, пусть отрывистой и сбивчивой, болтовней о событиях сегодняшнего дня?
Почему нам так нравятся романы и фильмы об известных событиях и персонажах? Да потому, что для разумных существ увидеть или рас-познать собственные
переживания в новой материальной форме — это бесплатный дар судьбы. Опыт,
заново пересаженный в средство информации, буквально вознаграждает прелестным возвращением к прежним воспоминаниям. Пресса воспроизводит волнение, которое мы испытываем во время работы нашего ума, а работой ума мы можем перевести внешний мир в ткань собственного существования. Это волнение
перевода объясняет, почему для людей совершенно естественно желание непрерывно пользоваться своими ощущениями. Проекция вовне ощущений и способностей, которую мы называем средствами информации, мы используем так же
часто, как глаза и уши, причем по тем же самым причинам. С другой стороны,
книжники принижают такое постоянное обращение к медиа. Это не входит в их
книгу бытия.

До сих пор мы рассуждали о прессе как о мозаичном наследнике книжной
формы. Мозаика — это форма корпоративной или коллективной образности
и требует от участника полного погружения. Такое участие скорее коммунальное,
чем приватное, включающее, а не исключающее. Другие характеристики этой
формы проще всего понять, взглянув со стороны на нынешнюю форму прессы.

Например, прежде газеты ждали поступления новостей. Первая американская газета, выпущенная в Бостоне Бенджамином Харрисом 25 сентября 1690 года, объявляла, что она будет «доставляться раз в месяц (при лавине событий — чаще)».
Трудно найти более наглядную иллюстрацию представления о новостях как
о чем-то внешнем и запредельном для самой газеты. При таком зачаточном уровне понимания основное предназначение газеты мыслилось как уточнение слухов
и устных сообщений, подобно тому как словарь мог бы «корректировать» произношение и значение слов, которые долгое время существовали без помощи словарей. Довольно скоро пресса почувствовала, что новости следовало бы не только сообщать, но и собирать и, конечно же, делать. Все, что попадало в печать,
было новостями. Все остальное к новостям не относилось. «Он создал новость» — на удивление двусмысленная фраза, поскольку оказаться в газете значит стать новостью и создать новость. Поэтому «делать новости», как и «делать
добро», предполагает как мир действия, так и мир фикции. Но пресса — это повседневное действие и фикция, или сделанная вещь, и она делается из всего, что
есть внутри сообщества. Мозаика превращает ее в образ или срез сообщества.

Когда такой консервативный критик, как Дэниэл Бурстин [Daniel Boorstin],
жалуется, что современные анонимные сочинители, телетайп и телеграфные
агентства создают иллюзорный мир «псевдособытий», он, по сути дела, признается, что никогда не исследовал особенностей средств массовой информации, существовавших до наступления электронной эпохи. Ибо фиктивный и мнимый
характер всегда был присущ медиа, а не появился недавно.

Задолго до того, как крупный бизнес и корпорации осознали собственный
образ как фикцию, которую следовало заботливо выгравировать на извилинах
публики, пресса уже сформировала образ сообщества как серии непрерывных
действий, объединенных периодичностью выпусков. Кроме профессионального
сленга, периодичность издания — единственный организующий принцип газетного образа сообщества. Уберите из газеты дату, и предыдущий номер будет неотличим от последующего. И все-таки опыт чтения газеты, когда ты не заметил, что
она не сегодняшняя, приводит в смущение. Как только пресса поняла, что представление новостей является не пересказом происшествий и сообщений, но непосредственной причиной событий, тотчас же стало происходить много нового.
Реклама и продвижение товаров, до этого ограничиваемые, прорвались на первые полосы с легкой руки Барнема в виде сенсационных историй. Сегодняшний
представитель фирмы по печати и рекламе смотрит на газету как чревовещатель
на свою статистку. Он может заставить ее сказать все, что ему заблагорассудится.
Он смотрит на нее, как живописец на палитру и тюбики краски. Из бесконечных
ресурсов событий можно извлечь бесконечное разнообразие податливых мозаичных эффектов. Любого частного клиента можно погрузить в океан всевозможных
образцов и стилей, общественных дел или человеческих интересов, а также глубоких сообщений.

Если мы внимательно отнесемся к мозаичности прессы, ее вовлекающему характеру или организации, а также к тому, что она являет собой мир самодеятельности, мы сможем понять, почему пресса столь необходима демократическому государству. Дуглас Кейтер [Douglas Cater], исследующий прессу в своей книге
«Четвертая власть», постоянно озадачен тем обстоятельством, что, несмотря на
крайнюю раздробленность министерств, ведомств и ветвей власти, прессе какимто образом удается поддерживать их взаимную связь друг с другом и с народом. Он
обращает внимание на парадокс: хотя пресса призвана очищать посредством гласности, в электронном мире непрерывной вереницы новостей подавляющее большинство событий должны все же оставаться под покровом тайны. Совершенная
секретность переводится в публичную сопричастность и ответственность благодаря волшебной гибкости контролируемой утечки информации.

Именно такая изобретательная ежедневная инсценировка помогает западному человеку приспособиться к электронному миру всеобщей взаимозависимости.
Нигде как в прессе такой преобразующий процесс приспособления не будет
столь наглядным. Пресса несет в себе противоречивость индивидуалистической
технологии, предназначенной для оформления и вскрытия групповых установок.

А теперь было бы полезно обратиться к тем изменениям, которые претерпела пресса благодаря таким изобретениям современности, как телефон, радио
и телевидение. Мы уже говорили о телеграфе с его массой прерывистых и несвязанных сообщений как об основном факторе создания мозаичного образа современной прессы. Именно этот групповой образ жизни сообщества, а не прямой
или косой взгляд редактора конституирует участника данного средства информации. Для человека книжной, отстраненной приватной культуры скандальный характер прессы как раз и состоит в ее бесцеремонном вмешательстве в сокровенные уголки человеческих интересов и чувств. Освободившись в представлении
новостей от пространства и времени, телеграф приглушил приватный характер
книжной формы, сделав вместо этого акцент на новом образе общества в прессе.

Первое мучительное переживание человека, приехавшего в Москву, связано
с отсутствием телефонных справочников. Следующим шокирующим открытием
становится отсутствие центральных коммутаторов в государственных учреждениях. Не знаете номер — это ваша проблема. Исследователь средств информации
счастлив, прочитав сотни томов, наткнуться на пару фактов подобного рода. Они
освещают лучом прожектора обширные непроницаемые просторы мира печати
и высвечивают роль телефона в перспективе другой культуры. Американский газетчик собирает истории и проверяет информацию, прибегая, главным образом,
к помощи телефона, ввиду скорости и непосредственности устного общения. Наша популярная пресса является близким подобием слухов. Российский или европейский газетчик — скорее литератор. Парадоксальность ситуации состоит в том,
что пресса в письменной Америке имеет отчетливо устный характер, тогда как
в устной России и Европе пресса по своему характеру и предназначению отчетливо литературна.

Англичане настолько не любят телефон, что заменяют его бесчисленными
почтовыми отправлениями. Россияне пользуются телефоном как статусным символом, вроде вождя африканского племени, украсившего свою одежду будильником. Мозаичность образа в российской печати воспринимается как непосредственная форма племенного единства и причастности. Коммунистической партии
импонируют в прессе именно те характеристики, которые, на наш взгляд, представляются самыми несоответствующими индивидуальным стандартам литературной культуры. «Газета, — как сказал однажды Ленин, — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный
организатор». Сталин назвал газету «самым мощным оружием нашей партии».
Хрущев называет ее «нашим главным идеологическим оружием». Этим людям
была симпатичнее коллективная форма мозаики прессы с ее магической способностью навязывать собственные убеждения, чем печатное слово как выражение
приватной позиции. Устной России неизвестна раздробленность ветвей государственной власти. Ей столь же неведомо призвание нашей прессы объединять раздробленность учреждений. Российский монолит совсем иначе использует мозаичность прессы. Сейчас Россия нуждается в прессе (как нам когда-то была нужна книга) для перевода племенного и словесного сообщества на такой уровень визуальной и единообразной культуры, который достаточен для поддержания рыночной системы.

В Египте пресса нужна для порождения национализма, т. е. визуального единства, которое освобождает человека от его локальных и племенных форм. Парадоксальным образом в качестве средства обновления древних племен в Египте на
передний план выступило радио. Переносной радиоприемник на верблюдах придал племенам бедуинов неведомую доселе силу и жизнеспособность, почему употребление слова «национализм» для обозначения неистовства устного возбуждения, которое в радио почувствовали арабы, лишь затемняет для нас суть ситуации.
Только пресса может принести единство арабоязычному миру. Вплоть до эпохи
Возрождения, когда Гутенберг позволил увидеть родной язык в одеждах единообразия, национализм был неизвестен западному миру. Радио не делает ничего для
утверждения единообразного визуального единства, столь необходимого для национализма. Чтобы добиться прослушивания только национальных программ,
некоторые арабские государства в законодательном порядке запретили использование индивидуальных наушников, скрепив тем самым племенной коллективизм
своих радиослушателей. Радио восстанавливает племенную чувствительность
и исключительную заинтересованность в кровнородственных связях. Пресса,
в свою очередь, создает визуальную, ослабленную разновидность единства,
способную к восприятию и включению в себя многих племен и к разнообразию
приватных перспектив.

Если телеграф сделал предложение короче, то радио укоротило новость, а телевидение ввело в журналистику вопросительную интонацию. В наше время пресса фактически не просто стала непрерывной телефотомозаикой человеческого
сообщества, но сама ее технология является мозаикой всех технологий сообщества. Даже в своем подборе новостей пресса предпочитает персонажей, которые уже
получили определенную известность благодаря кино, радио, телевидению или театру. Это обстоятельство помогает нам изучать природу печатного средства информации, поскольку если кто-то появляется только в газете, то это подтверждает, что мы имеем дело с рядовым гражданином.

Недавно было налажено производство обоев с изображением французской
газеты. Эскимос проклеивает свод своего иглу журнальными страницами, чтобы предотвратить течь. Но даже обыкновенная газета на кухонном полу покажет вам новости, на которые вы не обратили внимания, когда держали эту газету в руках. Однако вне зависимости от того, используется ли газета в частных
целях в общественном транспорте или ради интереса к жизни сообщества
в приватной обстановке, мозаичности прессы удается формировать сложные
многоуровневые групповые самосознание и сопричастность, на что книга никогда не была способна.

Формат прессы — т. е. ее структурные характеристики — совершенно естественным образом эксплуатировался поэтами после Бодлера в целях пробуждения
всеобъемлющей формы осознания. Сегодня наша обычная газетная страница является не только символистской или сюрреалистической в авангардистском духе,
но сама послужила источником вдохновения символизма и сюрреализма в искусстве и поэзии, в чем легко можно убедиться, почитав Флобера и Рембо. Можно
получить гораздо больше удовольствия, если прочитать с точки зрения газетной
формы какую-либо часть из «Улисса» Джойса или какое-нибудь стихотворение Т. С. Элиота до «Квартетов». Однако строгая традиция книжной культуры такова, что она пренебрегает этими liaisons dangereuses (опасными связями) средств информации, особенно скандальными отношениями книжной страницы и электронными креатурами на обратной стороне линотипа.

Учитывая закоренелый интерес прессы к очищению посредством гласности,
было бы полезно задаться вопросом, не приводит ли она сама к неизбежному конфликту с книжной формой. Пресса как коллективный и коммунальный образ
предполагает естественную позицию противостояния всяческим частным манипуляциям. Всякий индивид, как только его начинает волновать собственная публичная значимость, неизменно попадает в прессу. Любой индивид, манипулирующий общественностью ради своего частного блага, также может ощутить
очистительную силу гласности. Поэтому покров незримости, по-видимому, более
естественно укрывает тех, кто владеет газетами или с размахом использует их
в своих коммерческих целях. Не объясняет ли это обстоятельство удивительно навязчивой идеи человека книги о прирожденной продажности баронов прессы?
Исключительно приватная и изолированная точка зрения, принятая читателем
книги или писателем, обнаруживает естественные основания для враждебности
в отношении большой общественной силе прессы. И как форма, и как средство
информации книга или газета кажутся столь же несовместимыми, как и любые
два информационные средства. Владельцы средств информации всегда стремятся
предоставить публике то, что она хочет, поскольку они чувствуют, что их власть
именно в информационном посредничестве, а не в послании или программе.

---

[*] “Press: Government by Newsleak”. Глава 21 из книги Marshall McLuhan, Understanding Media:
The Extensions of Man (New York, London, Sydney, Toronto: McGraw-Hill Book Company, 1966),
pp. 203–216. Перевод с английского Руслана Хестанова.