Рассвоение (Типология экологических организаций)

Облом крыла

Создание политической партии «Союз зеленых России» (СЗР или «Зеленая Россия») было провозглашено на учредительном съезде в День защиты окружающей среды — 5 июня 2005 года. Новорожденная структура заявила о намерении быть политическим крылом всего российского зеленого движения и содействовать реализации его общих ценностей политическими методами — для чего официально заручилась поддержкой 60 наиболее известных общественных экологических организаций страны. Но не прошло и полгода, как избранный на съезде руководящий орган — федеральный политсовет — принял решение о прекращении инициативы по созданию партии. Формально из-за того, что партия не смогла в отведенный срок собрать установленный новым законом минимум членов — 50 тыс. человек. На самом деле причиной краха партии стало первое же внятное политическое решение ее руководства во главе с академиком Яблоковым — подписание политической декларации Коалиции демократических организаций, созданной для выборов в Московскую думу. Хотя в документе не было ничего, выходящего за рамки общедемократических принципов, сам факт каких-то соглашений с СПС и «Яблоком» вызвал открытый бунт части политсовета. Дискуссия, проходившая в терминах «охвостье», «удар в спину», «сговор», «предательство», быстро похоронила еще толком не оформившуюся партию.

Когда склока по поводу коалиции с демократами вышла за пределы партии, ее инициатор экоанархист Александр Шубин попытался сгладить неловкость: мол, это обычная внутрипартийная дискуссия, «на ближайшем политсовете разберемся и будем как прежде бороться за продвижение наших общих социально-экологических идей политическими средствами». Но эта история как раз продемонстрировала, что никаких «общих социально-экологических идей» просто не существует — если, конечно, не считать таковыми реакцию на какой-нибудь одиозный технический проект вроде прокладки магистрального нефтепровода прямо по берегу Байкала или судоходного канала — сквозь Дунайский биосферный заповедник. Чтобы убедиться в этом, достаточно было заглянуть в манифест неродившейся партии, где тезис о том, что «глобальный экологический кризис явился следствием... техногенной культуры», мирно соседствовал с идеей поддержки наукоемких производств и высокотехнологичных отраслей, а «недопустимость бедности» — с «самоограничением потребностей». Столь же взаимоисключающие позиции — причем разделяемые отнюдь не маргиналами, а весьма авторитетными его членами — можно найти в зеленом сообществе по любому содержательному вопросу.

Например, многие авторитетные зеленые организации, в том числе всемирно известный Гринпис, регулярно проводят кампании, убеждая людей не покупать меховых изделий, а заменять их одеждой из растительных или синтетических ма териалов. Но есть и иное мнение: «Считается, что носить мех и натуральную кожу — это негуманно, неэтично и неэкологично. Но увеличение потребления капрона и синтепона — это лишние нефтяные скважины, приближающие исчерпание минерального топлива. Это трубопроводы и танкеры с их утечками и разливами. Это производство химволокна — одно из самых вредных среди известных на сегодня. Телогрейка из хлопчатобумажной бязи на натуральной вате — это расширение полей хлопчатника за счет природных экосистем, дополнительные пестициды и вода, изымаемая из рек. А мех — натуральный ресурс, потребление которого не связано с разрушением окружающей среды». Эти слова принадлежат не какому-нибудь пресс-секретарю меховой компании, а Алексею Вайсману, главе российского офиса TRAFFIC — совместной программы Всемирного фонда дикой природы (WWF) и Международного союза охраны природы (IUCN), созданной для контроля за мировой торговлей редкими и исчезающими видами. И это не его личная причуда: многие респектабельные российские и международные НГО рассматривают охоту (как промысловую, так и спортивнотрофейную) как устойчивый и неистощительный тип природопользования, альтернативу интенсивному хозяйственному освоению территорий и даже возможную форму охраны редких видов.

Охота — пример яркий, но не единственный. Скажем, для организаций, занимающихся сохранением и возвращением в природу редких видов, содержание животных в неволе, в том числе и в зоопарках — абсолютно необходимая часть работы, в то время как для сторонников идеи «равноправия видов» это отвратительное насилие над животными и нарушение их естественных прав. Налет на виварий МГУ, устроенный в мае 2004 года «защитниками прав животных» с целью «освобождения» кроликов и белых крыс, профессионалы природоохранного дела (в том числе и не связанные с университетом) комментировали в выражениях, привести которые здесь не позволяет общепринятый этикет печатного слова.

Другой пример: многие радикальные организации призывают бойкотировать крупные транснациональные корпорации и предпочитать товары местного мелкопромышленного, а еще лучше — кустарного производства. На что ветеран отечественного природоохранного движения, директор по охране природы российского отделения WWF Евгений Шварц замечает: автовладелец, вздумавший применить этот принцип к выбору заправки, не только окажется спонсором чеченских сепаратистов, но и сильно увеличит свой личный вклад в загрязнение среды — за счет исключительно богатого выхлопа и необходимости каждые несколько месяцев выкидывать загубленный мотор.

Подобные противоречия — не исключение, а правило. И тем не менее в общественном мнении сложился вполне определенный образ зеленого активиста: это радикал, сторонник «прямых действий», противник рыночной экономики, технических новаций и, конечно, глобализации. Он проповедует возврат к природе, отказ от охоты и иной эксплуатации животных и ограничение собственных потребностей. И непримирим ко всем основным институтам «общества потребления».

Откуда взялся этот образ?

Красные корни зеленого дерева

Международное зеленое движение начало формироваться в 1960-е годы, когда деформация и разрушение окружающей среды в развитых странах достигли угрожающего уровня. Но «бурные шестидесятые» были еще и временем молодежно го бунта. Формирование экологического движения происходило в мощном силовом поле тотальной критики основ «общества потребления», в перечень пороков которого логично вписывалось массированное разрушение природы на всей планете. Прямую связь экологической идеи с молодежным радикализмом 60-х засвидетельствовал (не только в словах, но и собственной биографией) Даниэль Кон-Бендит — предводитель мятежной Сорбонны в легендарном мае 1968 года, а ныне глава фракции зеленых в Европарламенте. Он же подметил сопряженность перетекания молодых левых в экологисты с их разочарованием в «реальном социализме» и классических левых мифах. Казалось, что экологизм — это позиция, с которой можно было продолжать критиковать буржуазное общество, не впадая при этом в утопические обольщения.

В самом деле, зеленое движение ни тогда, ни позже не создало собственного эквивалента «Манифеста Коммунистической партии» или «Майн кампф». Знаменитые «Пределы роста» (первый доклад Римскому клубу 1972 года) отчасти заполнили эту пустующую нишу — но только отчасти. Как бы ни оценивать этот документ, невозможно не заметить, что в нем практически отсутствуют идеологические построения: он лишь обращает внимание на угрозы, порождаемые имеющимся миропорядком и модусом развития цивилизации, но не предлагает никакой альтернативы.

Отсутствие «позитивной» идеологии было удобно еще и тем, что открывало возможность широкого политического объединения на платформе защиты окружающей среды. Разочарованные «левые» были самым мощным и идейно активным, но далеко не единственным источником его формирования — экологические проблемы беспокоили людей с самыми разными взглядами и политическим темпераментом. Общим для них было лишь неприятие того, как реальное общество обращается с природой.

Как справедливо заметил в свое время советский биолог и философ Александр Любищев, принципиальный отказ от теоретизирования — это тоже теория, только очень плохая. Отсутствие явной и связно изложенной идеологии экологизма оградило ее от анализа и критики, но отнюдь не помешало ее формированию — если не в виде некоего символа веры, обязательного для каждого члена движения, то в виде идейного фона, который по умолчанию принимается большинством участников. В самом общем виде этот круг представлений можно изложить так.

Разрушение окружающей среды — следствие чрезмерного потребления человечеством природных ресурсов и производства отходов. То и другое неизбежно вытекает из рыночной экономики с ее ориентацией на непрерывный рост производства, ради которого производители и продавцы навязывают людям объективно не нужные им товары. Не менее важной угрозой является также развитие техники, приводящее к появлению новых видов загрязнения (синтетические материалы, радиация), а также к росту числа и масштаба технических катастроф (разливы нефти, выбросы опасных химикатов и т. д.). Наконец, воинствующий антропоцентризм современной цивилизации, рассматривающей все прочие виды живых существ только как ресурс для удовлетворения потребностей человека, также антиэкологичен и разрушителен для биосферы.

Из поставленного диагноза естественно вытекает и лечение: отказ от непрерывного роста производства и потребления и справедливое перераспределение мировых ресурсов с учетом прав иных видов, а также будущих поколений. Развитым странам надо разумно ограничить свои потребности, развивающимся — уменьшить рождаемость и отказаться от ориентации на европейско-американ ские стандарты потребления. Следует резко сократить мировую торговлю в пользу хозяйственного самообеспечения каждого небольшого района (в идеале — каждой общины), вернуться к «органическому» земледелию и традиционным формам природопользования. Альтернативой этому пути является глобальная экологическая катастрофа, причем очень близкая (при жизни нынешних поколений) или даже уже начавшаяся.

Никаких рекомендаций относительно того, как же устроить более разумное общество (или хотя бы отдельные стороны его жизни — управление, производство, распределение), мы в «зеленой» литературе не встретим. В лучшем случае там говорится лишь о том, чтo это общество должно обеспечивать или от чего должно быть свободно. Но и сказанного достаточно, чтобы увидеть черты основного левого мифа: уравнительная справедливость, оппозиция «верхов» («правящих кругов» и «корпораций», которые всегда злонамерены и виновны) и «низов» (местного населения, априори дружественного по отношению к природе, страдающего и никогда ни в чем не виноватого — особенно если речь идет о жителях стран «третьего мира», а тем более о племенах, ведущих «естественный образ жизни»), неприязнь к индивидуализму и институту собственности. Можно добавить и очень характерное для левых неприятие категории права, выражающееся, с одной стороны, в принципиальном пренебрежении правовыми процедурами, а с другой — в попытках безмерно растянуть эту категорию (наделяя «правами» биологические виды и даже будущие поколения людей, т. е. несуществующие субъекты). Наконец, можно заметить и более древний пласт эсхатологического мироощущения (тоже характерного для левого радикализма, как, впрочем, и для самого консервативного фундаментализма): неправедный и все более погрязающий в грехах мир, скорая катастрофа и надежда на спасение для узревших истину.

Однако применительно к экологическим проблемам своей эпохи эта идеология выглядела вполне убедительной. Хотя обратись идеологи зеленого движения к советскому опыту, они могли бы узнать много интересного о том, насколько благотворно для природы отсутствие частной собственности, рынка и транснациональных корпораций.

Теневая экология

Принято считать, что общественные организации в СССР были либо андеграундными (в предельном случае — диссидентскими), либо декоративными. В области охраны природы первых не было вообще, а вторые были представлены вечнозеленым Всесоюзным обществом охраны природы (ВООП), штатные должности в котором занимали проштрафившиеся или престарелые аппаратчики, а работа сводилась в основном к сбору гривенников со школьников. Но на самом деле с 60-х годов в стране существовали самые настоящие общественные природоохранные организации, причем вполне легальные и довольно массовые. Это были студенческие дружины охраны природы, состоявшие в основном из студентов профильных вузов — будущих биологов, географов, охотоведов и т. д.[1] Старейшая из них — дружина биофака МГУ — родилась в декабре 1960 года, а к середине 80-х в стране насчитывалось около 120 дружин, объединявших около 5 тыс. активистов. Официально они обычно числились специализированными «добровольными народными дружинами» или «комсомольскими оперотряда ми», существовали при комитетах комсомола и были им подотчетны. На самом деле комсомольские органы практически не вмешивались в их деятельность. Дружины представляли собой именно общественные организации: инициативные, самоуправляемые, абсолютно добровольные, питаемые энергией своих членов. Используя порой официальные структуры вроде того же ВООПа (хотя бы как источник официальных «корочек» общественных охот- и рыбинспекторов), они добивались по тем временам удивительно многого. И не только в подавлении всевозможного браконьерства (с чего обычно начиналась всякая дружина), но и в проектировании и «пробивании» новых охраняемых территорий, в серьезных исследованиях редких видов, в просветительской работе. Через дружины прошло множество активистов, часть из которых сделала природоохранные проблемы предметом своих академических занятий, а другие впоследствии составили костяк как профессиональных экологических НГО, так и государственных экологических ведомств.

Однако теоретическое осмысление природоохранных проблем на Востоке было еще более робким и односторонним, чем на Западе: любые идеологические построения неизбежно были бы вызовом «единственно верному учению» — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Разумеется, академические ученые и наиболее продвинутые активисты следили за теоретическими поисками западных экологистов. Более того, в советской науке порой появлялись чрезвычайно плодотворные и интересные частные концепции (как, например, теория поляризованного ландшафта Бориса Родомана), остававшиеся, впрочем, неизвестными западному зеленому сообществу. Но если цельная концепция «экологически дружественного общества» так и не родилась на Западе, ждать ее появления на Востоке тем более не приходилось.

Между тем реальная природоохранная практика настоятельно требовала обобщения и осмысления: активисты дружин быстро убеждались, что вылов десятка самовольных порубщиков, создание заказника или чтение курса лекций мало смягчает имманентную антиэкологичность советской цивилизации. Идейно-теоретический дефицит заполнялся либо простейшими обобщениями вроде знаменитого лозунга «У природы везде должны быть свои люди!» (который можно было понимать и как экологическое просвещение «ответственных работников», и как создание сети «агентов влияния» в органах государственного управления), либо импортом идей с Запада. Последний был весьма выборочным: методы, привлекшие внимание западного общества к проблемам среды и сделавшие зеленое движение заметной силой (пикеты, гражданское неповиновение, акции прямого действия, судебные иски), в советской реальности были просто неприменимы. Зато идеи «разумного ограничения», отказа от экономического роста и технического прогресса, «равноправия видов»[2] и т. д. импортировались вполне успешно — разумеется, не как руководство к действию, а как идеал для далекого будущего.

Перестройка и последовавший за ней крах «реального социализма» радикально изменили ситуацию. Для советского природоохранного движения это означало не только выход из-под опеки государства, многократное увеличение форм и направлений работы и возможность интеграции в мировое зеленое движение, но и принципиальное изменение его роли в жизни общества. Первая волна гра жданской активности в СССР приняла форму именно экологических движений[3], и первые уступки общественному мнению — решения ЦК о прекращении работ по проекту поворота рек, о перепрофилировании Байкальского ЦБК и т. д.— были сделаны именно на экологическом поле.

Уже в 1987 году было провозглашено создание Социально-экологического союза (СоЭС) — всесоюзной ассоциации экологических комитетов, движений, обществ, клубов и отдельных граждан, поныне объединяющей большую часть экологически активных общественных объединений на территории бывшего СССР. Но вскоре политические движения и коммерческие структуры высосали из новорожденного движения наиболее амбициозных и энергичных участников. А затем экономические реформы подорвали традиционный ресурс общественных инициатив — собственный бесплатный труд в свободное время плюс казенное имущество (помещения, транспорт, множительная техника и т. д.), которым можно бесконтрольно пользоваться. Зато как раз в это время в страны бывшего СССР и советского блока пришли зарубежные фонды, на несколько лет ставшие основным ресурсом отечественного природоохранного движения.

Братство по предубеждениям

«Девятый вал» массового природоохранного движения накатил и схлынул, оставив после себя весьма пеструю картину. Как уже говорилось, часть элиты дружинного движения, достигшая уровня профессионалов и оставшаяся при этом верной «зеленой идее», осела в государственных природоохранных ведомствах и профессиональных экологических НГО. Среди последних тон задавали российские офисы крупнейших международных организаций: Всемирный фонд дикой природы (WWF), Гринпис, Всемирный союз охраны природы (IUCN), Международный фонд покровительства животным (IFAW). Но уже в начале 90-х в той же нише начинают появляться чисто национальные организации: нижегородский центр «Дронт», Центр охраны дикой природы, Центр экологической политики России и другие. Их финансовые ресурсы скромнее, чем у их именитых коллег (особенно после того, как федеральные и региональные власти фактически свернули практику открытых тендеров на проведение исследовательских и проектных работ), но профессиональный уровень подчас оказывается не ниже.

Однако профессиональные НГО составляют лишь небольшую часть российского зеленого движения, его своеобразную элиту. Система грантов и активное посредничество СоЭС, приложившего немалые усилия для обучения своих коллективных членов работе с фондами, привели к тому, что четкой границы между профессиональными и иными НГО нет: финансирование проекта, кампании или акции может получить организация или инициативная группа, не имеющая штатных сотрудников. А заявительный характер зеленого движения (чтобы считаться и признаваться природоохранной организацией, достаточно объявить себя таковой) сделал его состав чрезвычайно разнообразным. Помимо уже упоминавшихся профессиональных (а также полупрофессиональных[4] и претендующих на профессионализм) организаций в него входят локальные инициативные груп пы — часто временные, порожденные конкретной местной проблемой (застройкой лесопарка, прокладкой трубопровода, опасным уровнем загрязнения и даже угрозой ликвидации трамвайных маршрутов).

В рамках движения действуют и признаются «своими» структуры, приверженцами которых движут скорее этические, чем экологические соображения: защитники прав животных, борцы против меховых изделий, проповедники вегетарианства и т. п.

Наконец, в составе российского зеленого движения немало организаций, основные интересы которых лежат совсем в иных областях — от религии (объединения типа «Круг языческой традиции») до политики (различные экоанархистские группы, часть из которых входит в радикальное движение «Хранители радуги»; в 1999–2000 годах ряд бывших или действующих «хранителей» проходили по делу бескровно-террористической организации «Новая революционная альтернатива»). Всего в стране насчитываются сотни более или менее экологических НГО. Правда, ни подпись организации под очередным обращением к президенту, ни даже минюстовское свидетельство о регистрации еще не доказывают, что организация в самом деле существует и не состоит из одного активиста. Тем не менее только в СоЭС, регулярно проводящий перерегистрацию, входит около 200 коллективных членов (правда, не только российских) общей численностью около 30 тыс. человек.

В этом пестром сообществе можно найти носителей самых разных взглядов: буддистов, националистов, швейцерианцев, консерваторов, пацифистов, язычников, православных и невесть кого еще. (Зеленые нередко говорят об этом с гордостью — как о примере конструктивного сотрудничества людей различных убеждений, объединенных общей тревогой за судьбу планеты. Но насколько плодотворно такое сотрудничество — по крайней мере, когда его предмет выходит за рамки простой и однозначной кампании протеста, — мы уже видели по трагикомичной попытке создания зеленой партии.) Общими для зеленого движения являются не содержательные идеи и даже не ценности, а уже излагавшийся выше левоэсхатологический мировоззренческий комплекс — не всегда осознаваемый и совсем уж редко формулируемый в явном виде, но определяющий круг образов и понятий, которыми мыслят современные зеленые.

Вообще говоря, в истории идей и общественных движений подобная ситуация не нова. Вспомним, какую роль не только в риторике, но и в мироощущении и поведении русских революционеров второй половины XIX — начала XX века (разумеется, воинствующих материалистов и атеистов) играли чисто христианские мотивы праведности, спасения, любви к ближнему, подвига. И не нужно особой проницательности, чтобы разглядеть в построениях современных российских обществоведов любого направления знакомые марксистские схемы — какими бы злыми и презрительными ни были отзывы их авторов о марксизме. Исходная для данного движения «левая» идеология продолжает влиять на взгляды даже тех деятелей, которые вроде бы выступают совсем под другими знаменами. Например, тому же Яблокову, которого ныне радикальные экологисты клеймят за союз с либералами, принадлежит фраза, ставшая в зеленом движении чем-то вроде аксиомы: за каждой крупной экологической проблемой в России стоит интерес либо олигарха, либо госмонополии.

Даже самый беглый взгляд на беды российской экологии позволяет увидеть минимум две острейшие общенациональные проблемы, никак не связанные с упомянутыми воплощениями зла, — бытовые отходы и лесные пожары. При более детальном рассмотрении выясняется, что и в остальных случаях не все так просто. Скажем, свою долю вины за плачевное положение российского лесного хозяйства несут и профильное федеральное ведомство (фактически играющее роль госмонополии), и крупные корпорации. Но все они выглядят просто агнцами по сравнению с мелкими полубандитскими фирмами, а тем более — с самочинной лесохозяйственной активностью местного населения. Устами же Алексея Владимировича говорил не опыт, а фундаментальный экологистский миф: все зло — от государства и крупных корпораций, а люди — они всегда хорошие.

Еще более показательной была реакция всего зеленого сообщества на проект нового Лесного кодекса. Оговорюсь: проект и в самом деле изобилует огрехами и дырами (как, впрочем, и почти все правительственные законопроекты последнего времени), а необходимости в его спешном принятии нет никакой. Тем не менее основным объектом критики стали не реальные упущения разработчиков, а предусмотренная проектом (и давно необходимая российскому лесному хозяйству) возможность перехода лесов в частную собственность. При этом, что интересно, ни тот же Яблоков, ни распорядитель Лесного клуба российских неправительственных организаций[5] Владимир Захаров, ни кто-либо иной из участников панических пресс-конференций не только не могли сказать, чем же так плоха для леса частная собственность, но и считали своим долгом подчеркнуть, что не выступают против нее в принципе. Но — не сейчас, не здесь, не в этой жизни, и вообще — когда мы в пустой бассейн прыгать научимся, нам туда воды нальют... Только Евгений Шварц нашел в себе смелость заявить: «Идеологически я на стороне разработчиков Лесного кодекса и никогда не поверю, что чиновник защитит и сбережет лес лучше, чем собственник!» — что, впрочем, не удержало его коллег по WWF от невнятных рассуждений о том, что частная собственность, мол, не является абсолютно необходимой для цивилизованного лесопользователя... Как у человека при внезапной опасности первыми срабатывают врожденные рефлексы (наследие животных предков) и только потом вступает в дело разум, так и у зеленого движения каждая острая ситуация активизирует дремлющие мифы и архетипы традиционной экологистской идеологии.

Между тем как раз в годы становления российского зеленого движения тупик классического экологизма становился все более очевидным.

Экооппортунисты и экобольшевики

Итоги десятилетий, миновавших со времени первого доклада Римскому клубу, парадоксальным образом оказались обнадеживающими для окружающей среды, но совершенно не соответствующими «зеленой» идеологии. Прежде всего, заметно ослабла глобальная угроза № 1 — демографический взрыв: относительный прирост населения планеты снижается год от года и, по единодушному мнению экспертов, к середине века обратится в ноль. Заметно улучшилось состояние окружающей среды в развитых странах: Рейн, Дунай, Великие американские озера вновь стали обитаемыми, с улиц Токио исчезли люди в респираторах. Судьба различных видов природных ресурсов оказалась весьма разной, но ни для одного из них апокалиптические прогнозы «Пределов роста» до сих пор не сбылись — как и для отходов человеческой жизнедеятельности. И все это не потребовало снижения жизненного уровня населения. Наоборот: наиболее впечатляющие успехи достигнуты именно в странах с высоким и непрерывно растущим уровнем благо состояния[6]. А наихудшее состояние окружающей среды и неуклонное обострение всех экологических проблем — от перенаселения до загрязнения — наблюдаются именно в самых бедных и промышленно неразвитых странах.

Когда мир оказывается явно не таким, каким ему предписывает быть «единственно верная теория», у ее приверженцев есть выбор: решительно пересмотреть ее основы либо изощряться в схоластике, доказывая, что белое — это все-таки черное. Защитники птолемеевой вселенной громоздили эпициклы в эпициклах, пытаясь описать видимое движение планет — столь простое и понятное в гелиоцентрической модели мира. Радикальные марксисты говорили о слабом звене в мировой империалистической цепи, о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране, о временном и частичном характере стабилизации капитализма, упорно не замечая неуклонного улучшения положения пролетариата в ведущих странах мира и столь же неуклонного выветривания его революционного духа.

Тот же выбор встал и перед мировым зеленым движением. Включив телевизор в дни встречи «Большой восьмерки» или сессии ВТО, мы можем непосредственно увидеть многочисленных и решительных сторонников «зеленого большевизма». В перерывах между уличными боями с полицией и налетами на виварии и поля трансгенной сои они клеймят гнусные преступления транснациональных корпораций, жестокую экплуатацию странами «золотого миллиарда» всего остального человечества, абсурдное распределение ресурсов, фиктивный характер мирового финансового рынка и предрекают скорый экологический апокалипсис. Все эти тексты роднит одна характерная черта: они убедительны, но не продуктивны. К примеру, можно сколько угодно рассказывать о том, что правящие элиты развивающихся стран куплены на корню западными корпорациями и потому их политика отражает не объективные интересы их народов, а заказ нанимателей. Может, это и правда, но возможности опереться на «развиваев» в борьбе с ненавистной западной цивилизацией это не прибавляет.

Перефразируя легендарное высказывание товарища Сталина, можно сказать, что другого мира и других людей у нас нет. Если до глобальной катастрофы и в самом деле остаются считаные десятилетия, маловероятно, что именно в этот период человечество вдруг поумнеет. Кроме того, в отличие от утверждения истинной веры или победы мировой революции, охрану природы нельзя отложить до наступления благоприятных условий — ею надо заниматься во все времена и эпохи. А значит, надо не уповать на грядущее торжество более разумного и справедливого миропорядка, а искать механизмы, позволяющие что-то сделать в этом мире.

Такой путь не сулит быстрых побед, не столь удобен для общественного мнения (ибо не указывает на конкретного виновника, что снимало бы ответственность с самого общества), не решает всех проблем и явно попахивает соглашательством, а то и прямым предательством «зеленой идеи». В России он затруднен еще и аномально низкой способностью всех слоев и структур общества к самоорганизации и договорным отношениям. В частности, как властные структуры, так и корпорации априори считают любую публичную критику своих проектов проплаченным наездом конкурентов или политических противников и потому до последней возможности пытаются ее игнорировать. В этих условиях бескомпромиссный протест и «акции прямого действия» получают явные преимущества перед попытками сотрудничества.

Тем не менее, даже в России наблюдается общая закономерность: чем профессиональнее и успешнее та или иная экологическая НГО, тем ближе ее позиции к «зеленому оппортунизму». Лидером этого процесса можно считать WWF, который открыто декларирует опору на средний класс и гордится тем, что за несколько лет сумел превратить крупный лесной бизнес из системного оппонента в стратегического союзника. Однако в ту же сторону постепенно смещаются и позиции других организаций. Когда в начале 2004 года WWF выступил с инициативой выдвижения единых требований к компаниям нефтегазовой отрасли[7], ее поддержали практически все НГО, вовлеченные в конфликты с нефтяниками. В том числе и те, кто всего за полгода до рождения документа во всеуслышание заявлял, что минимизация ущерба — это позиция не экологической организации, а экологического департамента нефтяной компании, и требовал от президента найти другой путь развития страны.

Переоценка ценностей отражается и на риторике крупнейших природоохранных организаций. «Мы не выступаем против развития технологии — мы боремся против вредных и опасных технологий, за замену их безвредными и безопасными. Мы не против глобализации — мы против ее несбалансированности, против порождаемых ею угроз. Это — позиция “Гринпис”, — заявляет один из руководителей «Гринпис России» Иван Блоков. О необходимости перехода от конфронтации к конструктивному диалогу говорит и Свет Забелин — признанный лидер СоЭС и один из немногих деятелей зеленого движения, имеющий вкус к теоретизированию.

Слева направо

Идеологические сдвиги такого масштаба по всем приметам должны сопровождаться яростными дискуссиями. Но, как ни странно, при всей декларируемой приверженности принципам открытости, плюрализма и пр. дискутировать зеленые не любят и не умеют — вследствие все той же «миссионерской» генетики самого движения. Для любого миссионера собеседники делятся на три категории: те, кто уже узрел Истину, те, кто еще блуждает во тьме, и те, кто активно противится Истине. Последних надо разоблачать, заблуждающихся — привести к Истине проповедью и свидетельством (в уставах и манифестах практически всех экологических НГО обязательно говорится о «привлечении внимания общественности», «информировании», «экологическом просвещении» и т. п.).

Для равноправной и содержательной дискуссии в этой модели просто нет места — не говоря уж о публичной критике «своих», которая в парадигме противостояния враждебному окружению воспринимается не иначе как предательство. Даже если объектом критики становится заведомый нарушитель правил.

Этот своеобразный этикет, конечно, не избавляет от дискуссий внутри сообщества (напряжение слишком велико), но придает им уродливую форму. Во взаимоотношениях радикалов и умеренных в зеленом движении продолжает действовать тот же принцип, что и в российском движении против самодержавия сто лет назад: всякая публичная критика может идти только слева направо, но не наоборот. Радикалы яростно критикуют респектабельные организации как соглашателей и «составную часть Системы», а те предпочитают отмалчиваться. Что, собственно, прямо вытекает из идеи противостояния враждебному окружению: для ревизионистов радикалы находятся внутри «осажденной крепости», а радикалы видят в ревизионистах оппонентов снаружи.

Вероятно, российское зеленое движение давно бы разобралось, кто же кому родственник, кабы его принудительное единство не поддерживалось неусыпной заботой родного государства. Чьи действия — от разгрома федеральных природоохранных органов в 2000 году до недавнего «шпионского» скандала, полицейского закона об НГО и покровительства демонстративно антиэкологичному проекту трубы по берегу Байкала — то и дело вынуждают зеленых всех оттенков выступать единым фронтом. Водораздел при этом всякий раз проходит не между носителями разных убеждений, а между теми, у кого таковые вообще есть, и теми, у кого их нет.

---

[1] Хотя порой они возникали и в институтах, совсем не связанных с проблемами экологии. Например, очень сильная дружина сложилась в московском Физтехе.

[2] Популярная в зеленом движении идея, согласно которой все биологические виды имеют равное право на существование и люди, будучи лишь одним из равноправных обитателей Земли, не вправе ради своего благополучия лишать жизни представителей других видов.

[3] Протестовать против какого-нибудь канала Волга — Чограй стало можно гораздо раньше, чем ругать Ленина и требовать многопартийности.

[4] То есть таких, в которых имеются оплачиваемые штатные должности, но для занимающих их сотрудников они не являются основным источником доходов.

[5] Лесной клуб российских неправительственных организаций объединяет лесные программы и кампании крупнейших российских НГО — СоЭС, WWF, Гринпис и других.

[6] Там же, кстати, нашлась и широкая социальная база зеленого движения. Ею стал пресловутый «средний класс» — любимое дитя и ключевой элемент окаянного «общества потребления».

[7] То есть исчерпывающего списка критериев, соответствие которым позволяло бы считать деятельность компании экологически безопасной.