Бужские голендры

[*]

В 80 километрах от железнодорожной станции моего поселка Залари в Иркутской области есть три небольшие деревни Пихтинск, Средне-Пихтинск и Дагник, которые нередко упоминают под одним названием — Пихтинск. Объединяет их не только общее наименование, но и история возникновения этих поселений, а также происхождение живущих здесь людей. Они по праву называют себя сибиряками, поскольку в большинстве своем родились и выросли в Пихтинске, однако их фамилии — Кунц, Людвиг, Гильдебрант, Зелент и другие — имеют явно не сибирские корни. Эти люди являются потомками очень своеобразной группы выходцев из Германии, которые на протяжении нескольких столетий жили у Западного Буга и на Волыни (территории, относящейся сегодня к Польше, Украине и Белоруссии) и называют себя забужскими и бужскими голендрами.

В 1910 году к крестьянскому начальнику Адаму Адамовичу Райнерту, жившему на станции Тыреть, прибыли четверо ходоков с намерением осмотреть земельные участки для переселенцев. Их звали Андрей Гиньборг, Иван Гильдебрант, Иван Бытов и Петр Кунц. Каждый из них был доверенным лицом нескольких семей, желавших поселиться на свободных землях Сибири.

Это происходило во время так называемой Cтолыпинской аграрной реформы, когда организация переселения на сибирские и туркестанские просторы показалась правительству одним из решений земельного кризиса в центральных и западных районах Российской империи. Желающим поехать в Сибирь предлагались различные льготы: бесплатный проезд по железной дороге до станции, ближайшей к выбранному участку; освобождение на несколько лет от налогов; отсрочка от призыва в армию; денежные ссуды для скорейшего обустройства на новом месте и т. д. Но прежде они должны были снарядить доверенного человека, который бы уже на месте, с помощью чиновника переселенческого ведомства, осмотрел имеющиеся в наличии земельные участки и записал за собой понравившиеся.

Ходоки, прибывшие в Тыретскую переселенческую контору, после долгих раздумий были определены на Пихтинский участок, который располагался в Саянских предгорьях, в стороне от железнодорожной ветки и старожильческих деревень. Здесь за ними были записаны 24 земельных надела, по 15 десятин каждый, и в 1911 году стали прибывать первые семьи переселенцев.

Приехав в Сибирь, люди дали новым местам привычные старые названия тех мест, где они жили раньше. Так на Пихтинском участке появились Новины, Замостече (сейчас это Средне-Пихтинск и Пихтинск) и Дагник.

На вопрос, что заставило голендр бросить родные края и ехать за пять с лишним тысяч километров, все мои собеседники в Пихтинске отвечали одинаково: недостаток земли дома, невозможность прокормить семью и надежда прочно устроиться в Сибири. «Земли там было мало, — рассказывает Густав Михайлович Кунц, — ни земли, ни покосов, все помещичье. Корову на веревке пасли. А в Сибири землю свободно давали. Земля плодородная, все растет. Конечно, яблок и груш нет, но без этого жить можно, а хлеб и все остальное есть. И свободна земля — сколько хочешь бери, где хочешь стройся».

К августу 1912 года на Пихтинском участке уже появилось около 200 человек. Всего же, по словам Альберта Мартыновича Людвига, с 1911 по 1915 год сюда приехало 36 переселенческих семей.

Люди ехали на новое необжитое место, до конца не представляя, что же их там ожидает. Поэтому они везли с собой все, что могли взять из дома: плуги, телеги, прялки, ткацкие станки. Вещи грузились в отдельные вагоны и везлись по железной дороге до Заларей. На станции переселенцы покупали лошадей, загружали подводы и уже самостоятельно добирались до места поселения.

Первыми постройками на участке стали времянки для жилья («шалаши», как их называли), а уже года три-четыре спустя появились основательные крепкие дома, подобные тем, что были у голендр на прежней родине.

Дома у них также особенные, и, когда я была в Пихтинске, они меня очень заинтересовали своей необычной архитектурой. По сути дела, это дом-двор, дом-комплекс. В одном вытянутом объеме собраны функционально различные части: жилье, сени, кладовые, хлев, ток для обмолота зерна, сеновал и завозня. Все необходимое для жизни крестьянина объединено в одной постройке. Этим и объясняется непривычный вид усадьбы, без отдельных построек, расположенных по ее периметру. Все пихтинские дома рублены без гвоздей. Почти все двери и ворота поставлены на «пяты» — поворотный прием без использования петель.

«Такой лес густой был, — вспоминает Карл Григорьевич Людвиг, — что от одного дома не видать было другой». Земли, свободной от леса, было мало, поэтому первым делом надо было браться за его раскорчевку. Государство поддерживало поселенцев, выплачивая, помимо основной ссуды на обустройство, еще и дополнительные деньги за каждый раскорчеванный участок земли.

Так потихоньку люди начали осваиваться, обустраиваться, создавать семьи, рожать детей, делая записи об этом в метрических книгах Иркутской лютеранской церкви, которые удалось обнаружить в Иркутском областном архиве. Самая ранняя из таких записей относится к 1911 году.

Если рождались и умирали жители пихтинских деревень в большинстве своем у себя дома, то венчаться они предпочитали ездить в Иркутск. Первую пару молодоженов из Пихтинска пастор Иркутской лютеранской церкви обвенчал 24 января 1916 года.

Женились только на своих — на голендрах. Поэтому не удивительно, что сейчас чуть ли не все жители Пихтинска могут найти между собой близкое или дальнее родство, а фамилии, повторяющиеся в метрических книгах лютеранской кирхи, и сегодня преобладают в этих деревнях: Людвиги, Гильдебранты, Кунцы, Бытовы, Зеленты, Гиньборги (или Гимбурги), Бендики.

В настоящее время почти все эти люди записаны в паспортах украинцами. Однако первые поселенцы Пихтинска были оформлены в документах как немцы. Вероятно, главным аргументом в пользу такого определения национальности стали их немецкие фамилии. Возможно также, что на тот момент еще сохраня лись какие-то воспоминания о давней германской родине, где жили их предки до того, как они обосновались на берегах Западного Буга. Сегодняшние жители Пихтинска ничего об этом не знают. Они рассказывают только, что никто из их семей — ни на прежней родине, ни в Сибири — не говорил по-немецки. Дома они разговаривали на смешанном украинско-белорусском языке. Читали же, писали и молились Богу по-польски. Ни к немцам, ни к полякам, ни к украинцам они себя не относили. Знали, что они «голендры», но о том, что это значит, как и откуда они появились на Волыни, не задумывались.

В процессе ассимиляции голендры практически утратили связь со своей исторической родиной, а также потеряли язык — видимо, не было учителей. Живя среди украинцев, научились говорить «по-хохлацки» (как они это называют). В доме Рудольфа Андреевича Гильдебранта (ему сейчас 81 год) родители приучали детей говорить между собой по-польски, хотя отец с матерью говорили друг с другом по-украински. Самое интересное, что они всегда читали книги на польском языке, но написанные готическим шрифтом.

Это — «ксёнжки». Так по-польски называют религиозные книги — Библию, молитвенники, сборники проповедей известного польского лютеранского священника Самуила Домбровского. Они лежат в каждом доме на почетном месте. Бывший глава Законодательного собрания Иркутской области Иван Зелент всегда держит при себе ксёнжку, перешедшую к нему после смерти матери. Польский текст в ксёнжках набран готическим шрифтом, а отпечатаны они в прошлом веке в Восточной Пруссии. Мне посчастливилось держать одну из них в руках: необыкновенное ощущение прикосновения к чему-то очень ценному и важному.

В Иркутске жил лютеранский пастор, который и после революции приезжал в Пихтинск. Но когда в 1932 году началась пятилетка атеизации, такая возможность, конечно, пропала.

Когда голендры приехали в Сибирь, у них не было храма, они собирались по домам. Читали молитвы, проповеди, пели песни. А когда приезжал пастор, то совершал службу по всем литургическим правилам.

Нынешние пихтинцы называют себя лютеранами. Столетия, прожитые ими среди польских католиков, украинских и русских православных, все перемешали в их обрядах и представлениях. Лютеранские псалмы и проповеди они читают по ксёнжкам, а Рождество и Пасху отмечают по православному календарю. У протестантов нет культа святых, а голендры празднуют Петра, Мартына, Ивана и Михаила. Пихтинцы — самые настоящие экуменисты. При этом в семьях было жесткое религиозное воспитание. Иван Зигмундович Зелент вспоминает, что детям нельзя было брать в руки нож и что в воскресенье до обеда ему не разрешали играть. Вступать в пионерскую организацию тоже было нельзя. Еще до школы родители по польскому букварю научили его и десятерых его братьев и сестер (что характерно, и сейчас в пихтинских семьях много детей) свободно читать ксёнжку по-польски.

В воспоминаниях Зигмунда Андреевича Зелента, записанных в 1968-м, говорится, что начальник переселенческого пункта в Тырети Райнерт сделал запрос в Петербург об уточнении национальности пихтинских поселенцев. Ему сообщили, что «эти люди родом из Голландии, что их предки, 12 семей, при царствовании Екатерины II куплены как хорошие специалисты: плотники, столяры, ткачи, токари. Это было еще 360 лет назад, настоящей нации так и не написали, тогда начальник предложил оформить национальность этим людям – немец, и они не отказались. Так эта национальность и осталась до сих пор».

Сразу бросается в глаза несоответствие указанного момента периоду правления Екатерины II. Можно было бы считать это опиской и не принимать во внимание. Но доказательств того, что петербургские чиновники начала XX века, давая ответ Райнерту, обладали достоверной информацией, тоже нет. А самое главное: по ходу исследования обнаружились факты, рисующие иную картину появления бужских голендр. Многие детали требуют уточнения, однако ясно одно: к Екатерининской эпохе рассматриваемые события отношения не имели, а происходили гораздо раньше — в начале XVII или даже во второй половине XVI века.

В старых метриках уроженцев бужских колоний стоит пасторская печать, на которой видна цифра 1564. Вполне вероятно, что это год основания НейбровНейдорфского прихода. Так же считает и немецкий исследователь Вальтер Кун, еще в 1930-х годах писавший об истории немецких поселений на Буге и на Волыни. Однако позднее стало преобладать другое мнение, которое опиралось на следующее сообщение, обнаруженное в церковной хронике: 3 июня 1617 года польский граф Рафаэль Лещинский пожаловал 14 крестьянским семьям из Пруссии привилегию поселиться на его земле у реки Западный Буг в качестве вольных колонистов. Эти семьи и стали основателями двух первых деревень, которые находились в 30 километрах к югу от Бреста и назывались Нойбрау (Нейбров) и Нойдорф (Нейдорф).

Получается, что переселенцы приехали из Пруссии. Но была ли она их родиной или только промежуточной остановкой на долгом пути? На этот счет также существует несколько версий. Согласно одной из них, предки приглашенных колонистов жили в низовьях Рейна, но из-за малоземелья и политических неурядиц покинули свою родину в середине XVI века. По морскому пути они прибыли в устье реки Вайкзель (Висла) и поселились в районе Данцига (Гданьска). Часть этих людей и пригласил к себе граф Лещинский.

По другой версии, бужские голендры являются потомками голландских лютеран, покинувших страну из-за религиозных притеснений. Некоторое время они жили в окрестностях Данцига, а затем переселились на Западный Буг.

И, наконец, по третьей версии, первоначальным местом проживания этих людей считается Пруссия. Этого мнения придерживается и современный немецкий ученый Хельмут Хольц. Он пишет, что «нет ничего, что могло бы связывать этих людей с Голландией, — ни религии, ни языка, ни обычаев, ни национальных костюмов. Все указывает, скорее, на то, что они пришли из Пруссии и по своему происхождению были пруссаками». Одним из доказательств он считает тот факт, что большинство молитвенных книг отпечатаны в Восточной Пруссии. Многие нейдорфские пасторы также приехали в колонию из Пруссии.

Сильным доводом в пользу голландского происхождения этой группы людей было их название: «голендры» или «олендры» — как произносят пихтинцы, holendry — как это звучит по-польски, Bughollaеnder — по-немецки. В переводе с последнего это слово означает «бужские голландцы». Однако Хольцу удалось найти указание на старую церковную хронику, в которой поселенцев называли не Bughollaеnder, а Haulaеnder. А это говорило уже не об этническом происхождении, а о характере поселения. «Hauland» — так называли немцы пахотные земли, возникшие в результате вырубки и корчевания леса (от hauen — «рубить»). Соответственно, жителей этих земель звали Haulaеnder. Приехав на Западный Буг, колонисты были вынуждены раскорчевывать свои земельные участки, точно так же, как три столетия спустя это делали их потомки, оказавшись на Пихтинском участке Иркутской губернии. Со временем устаревшее слово Haulaеnder трансформировалось в Hollaеnder. Возможно, этому способствовало и то, что среди первых колонистов, заселявших польские земли, были также и голландцы. Иногда, по словам профессора Дюссельдорфского университета Д. Брандта, слово «голландец» выступало синонимом слову «колонист» вообще.

Как бы там ни было, но, обосновавшись на землях Лещинского, эти люди оказались в изоляции от своей прежней родины. Приехавших в Сибирь и оставшихся на Волыни разделяло громадное расстояние, но, тем не менее, связи между ними не прерывались. Одни приезжали «на разведку», посмотреть, как обустроились переселенцы, и оставались в Пихтинске, другие уезжали обратно. Они писали друг другу письма, поздравляли с праздниками. Вскоре ситуация изменилась. Мировая война, революция, гражданская война разделили людей сильнее, чем расстояние. А когда в 1921 году между Россией и Польшей был заключен Рижский мирный договор, по которому территория Западной Украины и Западной Белоруссии отошла к Польше, то обе группы бужских голендр — в Сибири и на Волыни — оказались гражданами разных государств. Они продолжали писать друг другу письма, но теперь это было гораздо сложнее.

К сожалению, из этой переписки ничего не сохранилось. Однако остались люди, которые живут сейчас в Германии, но родились на Волыни и еще помнят коечто о жизни голендр в те времена. Это жители Дуйсбурга Ирэна и Эдвард Людвиги, а также Марьяна и Бронислава Людвиг из небольшого селения Тепхин под Берлином. На Волыни прошли детские и отроческие годы этих людей. Сестры Марьяна и Бронислава родились соответственно в 1913-м и 1924-м, Эдвард Людвиг — в 1925 году в селе Нейбров, а его сестра Ирэна — там же, но в 1937-м. В январе 1940 года все они покинули родину и переехали в Германию.

Как вспоминает Бронислава Людвиг, «…у нас говорили, что мы — голендры, в школе что-то рассказывали, что 400 лет назад наши сюда пришли, но кто там пришел, как это все там было, может с Голландии когда кто пришел — не знает никто. Только вот у нас Бог свой, в церковь свою ходили, пастор был, как у немцев в Восточной Пруссии, а так больше ничего не знаю. Мама рассказывала также, что в 1912-м наши в Сибирь уехали».

Год 1939-й оборвал и эту ниточку. В сентябре Германия напала на Польшу, началась Вторая мировая война. Дойдя до Западного Буга, немцы остановились. А вскоре Западная Белоруссия и Западная Украина «добровольно вошли в состав СССР», и советские войска встали по другую сторону Буга.

Из рассказа Брониславы Людвиг: «Когда война была в 1939-м, то до нас, в Забужские Голендры, первыми пришли немцы. Потом с той стороны на Польшу пришли русские. Мы жили как раз у реки. Буг в то время не был польской границей, здесь была Волынь. Немцы пришли, и русские пришли. Буг сделали границей — здесь русские, там немцы. Сентябрь, октябрь, ноябрь — и война закончилась. В декабре говорят: “Немцев забирают. Сказали, что 500 метров — все должны уезжать, только патруль здесь должен ходить”».

Советско-германский пакт о ненападении от 23 августа 1939 года предусматривал, в числе прочего, переселение волынских немцев в Германию, если они того пожелают. В связи с этим в Германии были отпечатаны различные брошюры, листовки и газеты, в которых говорилось об исторических корнях этих людей, об их принадлежности к великой Германии, немецкому народу. Звучал призыв: «Возвращайтесь домой, Родина вас помнит и ждет!» Эта литература распространялась и среди бужских голедр. В январе 1940 года они были поставлены перед конкретным выбором: Россия или Германия. Но Россия для них уже не была страной, гражданами которой они себя считали, — ведь с 1921 года их села находились на польской территории. Самой же Польши, как казалось в тот момент, больше не существовало. А немцы обещали им всяческие блага, напирая на национальные чувства. Большинство жителей колоний решило уехать в Германию. «До нас пришла немецкая и русская комиссия, стали мы записываться. Нам сказали день — 25 января 1940 года. Отец взял лошадь, воз. Все покинули — дом, хозяйство— и уехали. Всей деревней, 150 семей, и уехали».

В целом с территории Западной Украины и Западной Белоруссии в это время переселились в Германию 67 452 человека, в том числе 2 280 бужских голендр. Приехав в Германию, они обнаружили, что на них смотрят, как на людей второго сорта, не признают «настоящими» немцами и презрительно называют «поляками». Прожив на Волыни более трех столетий, они утратили немецкий язык, восприняли элементы славянской культуры. Поэтому вполне естественно, что, оказавшись в Германии, они попали в положение иностранцев на собственной исторической родине.

Некоторые семьи бужских голендр решили никуда не уезжать. Когда началась Великая Отечественная война, это решение оказалось для них роковым. Как «лиц немецкой национальности» их депортировали на восток в лагеря. Таким образом, еще одна группа голендр оказалась в Сибири, но уже не по своей воле.

Тем же, кто «вспомнил» о своем немецком происхождении, были выданы документы, удостоверяющие их принадлежность к новым гражданам III Рейха. Покинув Забужье, эти люди приехали сначала в Лодзь, потом в переселенческий лагерь в Эрлангене (недалеко от Нюрнберга), где они пробыли с апреля по сентябрь 1940 года. Затем им было определено новое место жительства недалеко от Познани в Вартегау (административно-территориальный район, образованный немцами на территории оккупированной Польши). Всем дали дома, отобранные у прежних польских хозяев, скот, птицу и обязали снабжать немецкую армию сельхозпродуктами. Как вспоминает Бронислава Людвиг, «дали нам на Польше в Вартегау хозяйство, польский дом это был. Батьку, матку с дому они выгнали, сыны на немцев работали. А нам сказали -– это ваша хата». Так они и жили до весны 1944 года, пока не началось наступление советской армии, и все немцы в срочном порядке стали покидать эти земли. Уехали и голендры. Часть из них осела под Берлином, часть поехала дальше на запад Германии, где они и живут до сих пор.

Во всей этой истории немало трагичного. Но, пожалуй, самое страшное — это то, что родственники (те же Людвиги, Кунцы, Зеленты, писавшие друг другу письма) вдруг стали врагами и воевали по разные стороны линии фронта: одни — в немецкой, другие — в советской армии. Вполне вероятной могла быть встреча двух братьев или, допустим, дяди и племянника лицом к лицу с оружием в руках. И хотя большинство пихтинцев в 1942 году оказались в «трудовой армии», все же некоторые добровольцы в 1941 году «прорвались» на фронт. Среди них был и Густав Григорьевич Зелент. В это же самое время где-то на восточном фронте находился солдат немецкой армии уроженец Забужских Голендр Мартин Людвиг — муж Брониславы из Тепхина, которая приходилась жене Густава Григорьевича двоюродной сестрой. В 1944-м он пропал без вести. Ян Людвиг, брат Ирэны Зирах из Дуйсбурга, также воевал на восточном фронте и был убит неподалеку от тех мест, где жили его родственники и предки, — под Житомиром.

К моменту начала войны молодые пихтинцы проходили службу в Красной армии. Сложной оказалась судьба этих парней. Густав Михайлович Кунц родился в 1919 году на Пихтинском участке. 20 октября 1940 года Заларинским районным военкоматом он был призван в Красную армию и проходил военную службу телефонистом в 9-м отдельном зенитно-артиллерийском дивизионе на Дальнем Востоке. Потом он был направлен в командировку в Новосибирск, где его уволили из армии и направили на работу в народное хозяйство. Причина увольнения — национальность. Да, Кунц был уволен из Красной армии на основании приказа № 35105 от 8 сентября 1941 года, в котором сказано: «Изъять из частей, академий, военно-учебных заведений и учреждений Красной армии, как на фронте, так и в тылу, военнослужащих рядового и начальствующего состава немецкой национальности и послать их во внутренние округа в строительные части». Вот и аукнулась пихтинцам их национальность — «немец».

(В Первую мировую войну, хотя и шла она с Германией, национальность пихтинских переселенцев никак не сказалась на их судьбе. Некоторые из них были призваны в русскую армию и несли все тяготы военной службы наравне с другими российскими подданными.)

В ноябре-декабре 1941 года стали создаваться трудовые армии, или, как указано в архивных справках, «трудовые колонны». Это был не тыл армии, не трудовой фронт, о котором писали в газетах. Это были лагеря для советских граждан — людей разных национальностей, живших на территории СССР. В трудовую армию направляли советских немцев, финнов, румын, венгров. Власть боялась доверить им оружие для защиты Родины. В основном их использовали на промышленном строительстве и лесоразработках. На основании постановлений ГКО мобилизация в «трудовую армию» производилась через военкоматы. В соответствии с постановлением ГКО от 7 октября 1942 года туда же мобилизовались немцы Сибири и Казахстана, не подвергшиеся переселению в августе-сентябре 1941 года.

И сегодня помнят жители Пихтинска, как в 1942 году в деревню приезжали сотрудники НКВД с целью установить истинную национальность ее жителей. Они ходили по улице, по домам, прислушивались к разговорам играющих детей, надеясь услышать от тех немецкую речь. Но ребятишки говорили «по-хохлацки», старики пели песни по-польски, и о принадлежности пихтинцев к немцам, казалось, ничего не свидетельствовало. Это и спасло деревни, которые могли бы полностью исчезнуть, а все жители оказались бы в лагерях. Тем не менее немецкие имена и фамилии сыграли свою роковую роль. Более 80 жителей Пихтинского участка 22 марта 1942 года были вызваны в Заларинский районный военкомат и призваны в армию.

В своих воспоминаниях Зигмунд Андреевич Зелент написал: «В марте 1942 г. нас всех в организованном порядке сняли с заготовки леса и по приказу военкома направили на защиту Родины. В один день с нашего маленького колхоза было отправлено 65 человек, в деревне остались лишь старенькие да маленькие и лично моя семья с женой девять человек». К сожалению, Зигмунд Андреевич забыл о том, что он «немец». Поэтому вместо фронта пихтинцы оказались в «трудовой армии». Направили их на станцию Решеты Красноярского края, в Краслаг. И стали пихтинцы «воевать» в тайге с пилой и топором. Были они на положении заключенных в системе НКВД, ходили в сопровождении охраны. Труд был тяжелый, а кормили плохо. При невыполнении нормы выработки снижали норму выдачи хлеба с 600 грамм до 300. Я разговаривала об этом с очевидцами, и мне бы хотелось процитировать их воспоминания.

Рудольф Андреевич Гильдебрант: «Забрали меня в трудовую армию, когда мне только исполнилось 18 лет, в самый день рождения. Отправили на заготовку леса. Лес валили ручными пилами, потом грузили в вагоны, которые отправляли на фронт. Бывало работали по 3–4 суток и без еды — не успевали поесть. Проводили железную дорогу: зимой прямо на снегу, так она весной вся искривлялась, а летом — на песке. В ноябре1946 года отправили 20 человек, в том числе и меня, в Красноярск. Оказалось, что нужны были заключенные, а не мы, и нас повезли дальше, на запад. Оставили километрах в шестидесяти от Красноярска. Там я стал работать в колхозе. Убирал хлеб, картошку. Работа эта была мне знакома и близка. А 7 ноября отправили снова в Красноярск на лакокрасочный завод. Не хотелось ехать, а куда же денешься. Работал я в белильном цехе. День постоишь, все дыхание забивало. Кормили нас там по карточкам, и что-то карточки на хлеб перестали выдавать. Мы терпели месяц, принимая вместо хлеба кашу, а на второй устроили забастовку. Так нас всех, кто бастовал, оттуда и выгнали. Остались мы на улице, а мороз — 56 градусов, ид ти некуда, думал, замерзнем. Помог комендант, устроил на кирпичный завод. Но и там не легче. Что делать, если сил нет, а норму надо выполнять. Снова забастовка, снова выгнали. Комендант опять помог. Устроился на стадион «Динамо». Чистил его, разметал, делал летом разметки известкой, зимой водой заливал. Выходных почти не было, и по воскресеньям работы много. Но все легче было там. И директор был хороший — бывший фронтовик, ногу на войне потерял.

Работал на шпалозаводе, на лесозаводе, кем только не был. Однажды на заготовке леса, когда погрузили мы его на вагоны и сели отдохнуть да поесть черемши— черемши мы тогда ели больше, чем коровы травы, — что-то толкнуло меня сесть не там, где все, а повыше, подальше от железной дороги. И только я сел, как вдруг вижу — последний вагон отцепился и покатился вниз по наклонной, набирая скорость. Крики, все бегут! Я только привстал и… «БАХ!» — бревно в спину, но успел отскочить. Много людей подавило, кругом кровь, стоны раздаются со всех сторон. Бригадир с теми, кто уцелел, бросился разгребать живых, а стрелок запретил спасать людей. Но никто не обратил тогда на него внимания. Страшно было.

Жили мы в землянках у железной дороги. Кормили плохо. И повара попадались злые. Бывало, идет бригадир получать ужин, каждый подходит, ему наливают. А нас, иркутских, повара знали в лицо и называли русскими немцами. Подойдешь, а они вместо супа нальют воду, и ничего не поделаешь. Унижали нас, оскорбляли, словами убивали крепко. В Решетах жили хуже собаки.

Промучился я так 6 лет, а в 1948-м вернулся домой. Стал работать в пихтинском колхозе, который назывался тогда «Каганович», трактористом. И там работал, и другим колхозам помогал. Трактора тогда были не то, что сейчас — заводили вручную. Бывало и челюсти вышибало, и руки ломало. Потом работал в кузнице.

Тяжелое было время, когда забирали в трудармию, мать была парализована, все равно не пожалели. Я даже не видел, как ее похоронили. Отец погиб с голоду в трудовой армии. Я не сразу, но работал вместе с ним, сам хоронил его. По первости людей не успевали хоронить, умирали по 10–15 человек в сутки. Всех голыми кидали в одну яму. Но я отца хоть в гробу… хоть земля в глаза не сыпала…»

Нина Мартыновна Колышенко: «Когда забрали в трудармию, я уже немолода была — 19 лет. Дома остались сестренки, братья. Нас в семье было шестеро, я — старшая. Мать умерла, когда мне было 13 лет. Так отец всех один и тянул. Отправили меня на Урал. Там всю зиму котлованы рыли под овощи. А земля мерзлая, рыть плохо. Весной навоз возили с фермы, отогревали, рассаду сеяли, воду носили, лес валили, хлеб убирали вручную. Кормили нас плохо. Овощи все мерзлые. Недоедали. Потом свой урожай стали есть, хлеба давали по 500 грамм. Режим был строгий: украл 2 репы — 2 года в тюрьме. Я однажды взяла немного морковки, так меня на сутки в карцер посадили. Хорошо, что наш агроном — до сих пор помню, что его звали Виктор Алексеевич, хороший был человек — не дал лишить меня обеда и ужина. Я услышала, как он сказал надзирателю: “Ослабнет, косаря потеряю”».

Немцев на Урале селили в общежития, а нас, как иркутских, на частные квартиры. Но как немец “наступит”, всех сгоняли в общежития.

Была я там 8 лет. В июле 1950-го вернулась домой. Нам три раза присылали с Москвы разрешение, но нас не отпускали, пока мы сами этого не добились.

Когда приехала, отец умер, идти некуда, а на руках четырехмесячный сын. Там, на Урале, я познакомилась с русским, но его мать сказала: “Нам не нужна немка”. Так я и осталась одна. Колхоз мне не помог, хотя я и считалась колхозницей, и пошла я на заработки. Жить начала с нуля. Страдания всю жизнь были».

Да, действительно, много горя принесла эта война. В Пихтинске практически в каждой семье унесла кого-то с собой навсегда.

Около десяти человек в 1942–1943-м были демобилизованы по болезни и направлены домой, в Иркутскую область. Адольф Иванович Гимбург был призван в трудовую армию 22 марта 1942 года, а 26 марта (через 4 дня) демобилизован по болезни. 23 февраля 1944 года он снова был призван Заларинским районным военкоматом и направлен в трудовую армию в Челябинскую область (в «Челябметаллургстрой»), где работал до 2 ноября 1954 года возчиком гужевого транспорта.

Около 15 пихтинцев, работавших в Красноярском крае, 3 июля 1943 года были направлены на Урал, в Молотовскую (Пермскую) область, в Усольлаг. Здесь они строили лагеря, работали на лесозаготовках. Условия жизни в Усольлаге не отличались от условий Краслага: непосильный труд, унижения, голод.

Густав Михайлович Людвиг (1906 г. р.), тоже бывший в трудовой армии, вспоминает: «Пошли вечером картошку копать. Есть-то надо. Дошли до поля. Тишина. Нет никого. Мы присели и копаем картошку руками. Было нас трое — я, Зигмунт в середине и Альберт с краю. Я потом говорю: “Пойдем”. Мы пошли, а Альберт остался. Он не видел, что мы ушли. Мы с Зигмунтом дошли до леса. Ждали Альберта, но его не было. Решили вернуться на поле. Высыпали картошку и пошли. В это время на поле пришла охрана и стала стрелять в нас из винтовки. Пули попали в Зигмунта, и он упал. Я успел убежать.

Давали хлеба 800 грамм тому, кто вырабатывал норму. Утром съедим весь хлеб, а обед и ужин без хлеба. Суп давали только на обед и на ужин».

У Анели Михайловны Людвиг (1914 г. р.), жившей в Пихтинске, было двое детей — четырех и шести лет. Ее муж, Карл Григорьевич Людвиг, был призван в трудовую армию 22 марта 1942 года, а 11 ноября того же года призвали и Анелю Михайловну и отправили на Урал.

Дети остались дома у родственников. Домой она вернулась в 1946-м. Четыре года дети не видели ни отца, ни матери.

Пришел долгожданный День Победы. А для пихтинцев «война» продолжалась. На основании постановления СНК СССР № 35 от 8 января 1945 года и распоряжения НКВД СССР и Наркомучета от 22 ноября 1945 года немцев-трудоар мейцев отнесли к категории «спецпоселенцев». Им, как всем депортированным, предписывалось регулярно отмечаться в спецкомендатурах и под угрозой уголовного наказания не отлучаться с места жительства без разрешения властей. И это – за самоотверженный труд в нечеловеческих условиях.

Домой пихтинцы стали возвращаться в 1950-х. Но еще до 1955 года многие из них стояли на учете и ходили в деревню Харагун Заларинского района отмечаться в спецкомендатуре.

До сих пор в сердце каждого пихтинца, который принадлежит к старшему поколению, болят незаживающие раны. Каждый год мы празднуем День Победы, поздравляем наших ветеранов, говорим им «спасибо». А почему бы не поблагодарить и этих людей? Неужели их жертвы и самоотверженный труд уйдут в небытие? Неужели они недостойны того, чтобы просто, по-человечески, им сказали «спасибо»? Я считаю, что это несправедливо. Они внесли свой вклад в общую победу, которая им тоже далась большой ценой. Даже сейчас, разговаривая с пожилыми пихтинцами, теми, кто прошел всю войну, я видела, как на их глазах блестели слезы. Слишком свежа боль тех событий. Так почему бы не смягчить ее, показав им, что их жертвы не напрасны и мы благодарны им.

Их единственная вина состояла в том, что их посчитали немцами, которыми они, по сути, никогда не были. Они хотели с оружием в руках защищать свою Родину, а она отнеслась к ним как к предателям. Разве такое можно забыть?

Их национальность уникальна, они являются носителями уникальной культуры, которую неправильно истолковали тогда, а сейчас вообще забывают. О существовании такого народа, как голендры, в наше время знают немногие. А ведь это частичка нашей многонациональной страны и живая страничка ее истории, и я надеюсь, что своим маленьким вкладом я хоть чуть-чуть осветила ее…

---

[*] Работа ученицы 11-го класса средней школы пос. Залари (Иркутская обл.). Научные руководители: Г. Н. Макогон, Л. А. Сидорова. Заняла третье место на VI Всероссийском конкурсе исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия — XX век», который проводит международное историко-просветительское и правозащитное общество «Мемориал» совместно с Союзом краеведов России и РГГУ. Печатается с сокращениями. — Примеч. ред.