Pro domo sua (Е. Т. Гайдар. Долгое время. Россия в мире: Очерки экономической истории)

[1]

М.: Дело, 2005. 656 с.

Интерес к книге Егора Гайдара вызван в первую очередь, конечно, самой личностью автора. Что бы ни делал Е. Гайдар сегодня, мы все равно видим в нем одного из отцов реформ 1992 года, автора «шоковой терапии». Именно поэтому в его книге наше внимание привлекают главным образом страницы, посвященные России конца XX века. Но прежде чем обращаться к этим страницам, скажем несколько слов о впечатлении, какое производит труд Е. Гайдара в целом.

Впечатление это несколько странное. С одной стороны, тексту придан вполне научный вид, книга изобилует таблицами, рисунками и ссылками. С другой, часто встречаются недостаточно обоснованные утверждения, произвольно выбранные данные и откровенное игнорирование фактического материала, который не вписывается в концепцию автора[2]. Композицию трудно назвать сбалансированной, перед нами скорее сведенные воедино разнохарактерные очерки. Из-за этого возникают диспропорции: некоторые факты или проблемы анализируются чересчур развернуто, другие замалчиваются или упоминаются мимоходом, вскользь. Скажем, автор очень подробно останавливается на коллективизации сельского хозяйства (впрочем, не всегда учитывая огромную литературу вопроса, особенно работы, написанные в последнее время), а форм индустриализации, как ни странно, едва касается. Гайдар пространно обсуждает крах советской системы во время перестройки, о чем знает, конечно, не понаслышке, но лишь в самых общих чертах пишет о кризисе советской экономики 70-х — первой половины 80-х годов (время пресловутого застоя).

Название книги отсылает к Фернану Броделю с его концепцией «времени большой длительности», longue duree (одним из возможных переводов этого словосочетания является «долгое время»), хотя сам Бродель на ее страницах фигурирует мало. Долгое время, в отличие от французского историка, Гайдар понимает чисто хронологически. Рассматривая чрезвычайно протяженный период «от древнего мира до наших дней», Гайдар пытается охарактеризовать условия, при которых возникает феномен «современного (быстрого) экономического роста», стремится показать, что такому росту препятствует «аграрное общество», и на этом общем идейном фоне исследует экономическое развитие России с ее «аномалиями». Само понятие «современного экономического роста», достаточно спорное, не формализовано. Последняя часть книги посвящена долгосрочным социально-экономическим проблемам, с которыми сталкиваются «лидеры современного экономического роста», а также Россия. В своем описании экономической истории от Адама до наших дней автору, естественно, приходится оперировать только широкими обобщениями. И, как всегда в таких случаях, мы получаем достаточно стройную картину. Гайдар описывает аграрные общества, сохранявшие стабильность в течение тысячелетий, и процесс смены таких обществ новыми системами, институты которых и обеспечивают быстрый экономический рост. При этом, уже начиная свой анализ, он сравнивает усредненные показатели ВВП в разных странах и разные эпохи. Так, мы узнаем, что ВВП на душу населения в Китае в первом веке нашей эры равнялся 450$ (в международных долларах 1990 года), тогда как во всем мире в 1820 году он достигал 667$ (с. 19). Даже не будучи историком, ощущаешь некоторую оторопь перед расчетом китайского ВВП двухтысячелетней давности. Хотя сам автор ниже пишет, что понятие ВВП «формировалось для функционирующих в условиях демократии рыночных экономик с относительно небольшим государственным сектором» (с. 372), вопрос о том, относится ли Китай первого века нашей эры к этому разряду, оставлен им без рассмотрения.

Гайдар ставит под сомнение «марксистское» представление о «железных законах истории», что вполне разумно. Правда, представление это не собственно марксистское (марксово), а скорее марксистско-ленинское, то есть принадлежащее к числу советских идеологических конструктов[3]. Но суть дела не в этом. Удивляет то, что, опровергнув эти железные законы и оспорив линейное видение истории, Гайдар вскоре незаметно для себя к ним же и возвращается. Действительно, все время повторяющиеся темы — «догоняющая экономика», «страны-лидеры», «экономический разрыв, измеряющийся двумя поколениями» и т. д., — индуцируют представление не только об экономических, но и исторических законах. Хоть и не до конца выраженный, в тексте все время присутствует образ столбовой дороги истории, некоей нормы, исходя из которой можно судить и оценивать ту или другую экономическую ситуацию: «аномалия» (социализма), «опасные эксперименты» (также социалистические). Страны догоняющего развития находятся в XX веке на этапах, которые страны-лидеры давно уже прошли, и когда они, говорит автор, ориентируются на такие современные институты, как государственное пенсионное обеспечение, бесплатное образование, пособия по безработице, «это порождает риск перегрузки экономики налогами, что, в свою очередь, ставит преграды на пути устойчивого экономического роста» (с. 105). Трудно выразить более определенно идею, что нельзя опережать свое время и необходимо соблюдать последовательные этапы развития. Нельзя, если вы находитесь на уровне развития «лидеров» в начале XX века, внедрять социальные конструкции, которые характерны для середины XX века. Допустим, это верно, но как быть тогда с многими страницами книги, посвященными опровержению линейной концепции истории? Формации (или их аналоги) переплетаются у Гайдара с цивилизациями: перед нами распространенная ныне смесь «формационного» и «цивилизационного» подходов. Автор использует известную классификацию, взятую у Хантингтона, и сразу же возникает обычная проблема: куда отнести Россию?[4]

Особенности экономического развития России (глава 8) объясняются в книге вполне классически. Причины ее отставания — отдаленность от морей, от главного инновационного центра (Европы); это также влияние Византии, татарское иго и т. п. Конечно, либерал Гайдар, в отличие от сторонников особого пути России, включает ее в общий ход мировой истории и мирового экономического развития. Но рассмотрение истории России, особенно ее советского периода, под чисто экономическим углом зрения приводит автора к некоторым упрощениям, а порой и к не вполне адекватным описаниям. Вернемся к упомянутой выше коллективизации: безусловно, как пишет автор, у нее были экономические причины (требовалось изъять из сельского хозяйства «дань», необходимую для индустриализации), но странно объяснять коллективизацию только ими. Были, конечно, другие причины и другие цели (не говоря уже о том, что можно было найти и другие экономические решения[5]). Во время коллективизации проявилась несомненная политическая воля, и цель здесь была совершенна ясна: власть стремилась осуществить контроль над сельским населением через колхозы, совхозы, МТС. Эта политическая цель была не менее важна, чем экономическая, — говоря еще точнее, перед нами характерный случай политического решения экономической проблемы.

В этом, как мне кажется, и заключается главный недостаток книги Гайдара. Присущий его мышлению очень жесткий экономический детерминизм как бы полностью лишает значения конкретные политические решения, упраздняет проблему выбора той или другой альтернативы, а также, что немаловажно, и проблему ответственности политического деятеля. Более всего это заметно в главе 9, непосредственно касающейся деятельности Гайдара как реформатора, — «Постсоциалистический кризис и восстановительный рост». Как пишет сам автор, «по понятным причинам эта глава особая». Он «не собирается… отвечать на оценки» и критику, но тем не менее хочет опровергнуть «некоторые распространенные мнения». Эти мнения таковы:

1. Кризис российской экономики — результат ошибок демократов.

2. Причина ошибок — «шоковая терапия».

3. Последствия ошибок — падение производства.

4. Нынешний подъем — результат нового политического курса.

Многое, о чем пишет в этой главе Гайдар, — например, о кризисе советской экономики, о неспособности советских руководителей к адаптации в быстро меняющемся мире и т. п. — не вызывает возражений. Сомнительным выглядит другое: довольно прозрачные повествовательные приемы, к которым он прибегает, чтобы представить меры, осуществленные в 1992 году его командой, как единственно возможные. В самом деле, уже описание 1991 года как полного коллапса — страну ожидает голод, ситуация сравнима с 1917 годом, общество под угрозой гражданской войны, — оправдывает любые действия, предотвращающие полную катастрофу. Аналогичным образом, рассматривая возможные варианты реформ, Гайдар подробно сопоставляет Польшу, которая избрала «шоковую терапию», и другие бывшие соцстраны, отказавшиеся от реформ. Но он не рассматривает реформы в таких странах, как, например, Чехословакия (Чехия и Словакия). Это позволяет ему представить выбор, перед которым стояла Россия, в виде тривиальной бинарной оппозиции: возможны-де были только два курса — или полное отсутствие реформ, или «шоковая терапия». Политически эта позиция и выражалась тогда в противопоставлении «нас» (демократов ельцинской команды) и коммунистов, как если бы у страны не было других путей. Вспомним, к чему это привело. Вот этот схематизм — в сущности, знакомые нам «железные законы истории»,— и есть то главное, что унаследовал подход Гайдара от марксизма-ленинизма.

Нельзя не согласиться с автором, когда он пишет, что постсоциалистической рецессии в новой России суждено было стать более интенсивной и продолжительной, чем в восточноевропейских странах, в связи со спецификой истории Советской России (отсутствие частного сектора и т. д.). Но все ли объясняется этим обстоятельством? Можно ли, как это делает Гайдар, видеть во всех сегодняшних кризисных явлениях только наследие социалистической системы, хоть и она, конечно, предопределила очень многое в позднейших событиях? Этот тип объяснения всех сегодняшних трудностей наследием вчерашней системы, и только им, слишком уж напоминает навязшие в зубах «пережитки капитализма», обслуживавшие советский идеологический дискурс. Скажем, нынешняя коррупция действительно во многом унаследована от советского времени. Но трудно не видеть среди причин ее пышного расцвета и неспособность (или нежелание?) реформаторов 90-х годов разделить экономическую и политическую «властные сферы».

Говоря об эмигрантах, вернувшихся во Францию в эпоху Реставрации, Талейран сказал: «Ils n’ont rien appris et rien oublie» («Они ничему не научились и ничего не забыли»)[6]. Увы, читая книгу, хочется повторить эту фразу. Несмотря на прошедшие 15 лет, реформатор Егор Гайдар, как и в начале 90-х, продолжает полностью или почти полностью игнорировать социальные последствия реформ: обнищание заметной части населения, ухудшение санитарной ситуации, фантастическое общественное расслоение и т. д. Так, «стагнацию продолжительности предстоящей жизни на момент рождения» (с. 442) Гайдар объясняет двумя факторами. Первый, никак не относящийся к этому показателю, — социальные потрясения, пережитые Россией в советское время, и второй — алкоголизм. Повидимому, от его внимания ускользнули и нынешний скачок потребления алкоголя, связанный, как можно предположить, уже с социально-экономическими потрясениями последних десятилетий, и такая немаловажная причина, как деградация здравоохранительной системы. Таким образом, снижение ожидаемой продолжительности жизни сводится к культурно-историческому фактору (русские всегда пили), к советскому времени (коллективизация, война и т. д.), а с авторов «шоковой терапии» всякая ответственность снимается. Как и в 1992 году, Гайдар не хочет видеть в экономических реформах их социальную составляющую (хотя он мог бы вспомнить весьма развитую — еще советскую — школу экономической социологии): они для него как будто не связаны ни с социальными проблемами, ни с таким немаловажным (в особенности для демократического режима) обстоятельством, как оценка этих реформ самим населением.

Напротив, нынешний экономический рост в России Егор Гайдар считает заслугой своей команды (с. 399–400), отвергая позицию тех, кто объясняет его повышением мировых цен на нефть или политикой Путина. Таким образом, он пытается еще раз подкрепить идею о правильности проведенных им реформ. Но в то же время он именует этот процесс восстановительным ростом, словно не замечая, что сама эта номинация ставит позитивное значение его реформ под вопрос. И действительно, из приводимых здесь же диаграмм и таблиц следует, что в таких странах, как Азербайджан, Казахстан и Белоруссия, наблюдается более динамичный рост, чем в России, хотя, насколько мы знаем, там не проводились реформы гайдаровского типа (с. 382–401).

В целом, несмотря на многие интересные наблюдения и размышления Егора Гайдара, трудно избавиться от мысли, что его книга, несмотря на весь научный аппарат, была написана не столько с аналитической, сколько с публицистической целью: оправдать политику, избранную при участии автора в начале 90-х годов. Pro domo sua.

[2] Сразу же приведем пример. Автор видит возможный выход из сегодняшнего кризиса в совершенствовании систем образования и здравоохранения, в том, чтобы повысить роль рыночных механизмов. Иллюстрируя этот тезис, он приводит данные, относящиеся к развитым западным странам (США, Франции, Германии и т. д.), но почему-то не сопоставляет Россию, скажем, с Польшей или с Белоруссией. А материал для сопоставления интересный: государственные расходы на здравоохранение составляют в Российской Федерации 3,7% ВВП, в Польше — 4,4%, в Белоруссии — 4,8%.

[3] Цитата из основоположников, приводимая в этой связи Гайдаром, говорит не о железных законах истории, а об экономических законах, существование которых сам Гайдар вряд ли ставит под сомнение.

[4] Напомним, что эта классификация эклектично соединяет географию (Африка), религию (ислам, православие), историю (Запад), нации (Китай).

[5] Интересно, например, что в книге даже не упомянут А. В. Чаянов и его планы кооперации.

[6] Карл Маркс цитирует Талейрана в «Рейнской газете» от 28 января 1848 года.