Приватизация и частная собственность в общественном мнении в 1990–2000-е годы

Общий контекст восприятия реформ: ценности и стереотипы

В 1991 году, когда Верховный Совет принял закон «О приватизации государственной собственности…», опросы общественного мнения свидетельствовали о сравнительно широком одобрении политики приватизации как ключевой составляющей рыночных реформ. Эти настроения были следствием общей социальной и политической мобилизации первых лет перестройки, которая обеспечила поддержку курсу на демократизацию общества и либерализацию экономики. Довольно скоро стало понятно, что массовая поддержка объяснялась не готовностью людей к деятельному участию в изменениях и к освоению новых типов поведения в ходе реформирования экономики, а традиционным пассивным упованием на власть, которая в очередной раз пообещала «лучшую жизнь». Общество едва ли представляло себе, какой будет социальная цена ожидаемых перемен. То же, наверное, можно сказать и о самих реформаторах: их осторожность и непоследовательность отчасти объяснялись опасением, что недовольство преобразованиями способно вызвать социальный взрыв.

Однако более серьезные последствия имело, по-видимому, отсутствие у новых либеральных политических и культурных элит целенаправленной конструктивной программы взаимодействия с обществом (включая и партийное строительство). Диалог, наметившийся было в период гласности, прервался. Интеллигенция, которая в начале перестройки была двигателем преобразований и даже претендовала на ведущую роль, быстро исчерпала запас идей, накопленных в советский период и, в основном, связанных с критикой прежнего режима. К середине 1990-х годов коммерциализация средств массовой коммуникации вывела из обсуждения многие проблемы, представлявшие интерес для всех граждан страны. «Пространство гласности», необходимое как для анализа и экспертной оценки процессов, порожденных реформами, так и для выработки и продвижения новых программ, формирования отношений взаимной ответственности между властью и обществом, заметно сузилось. Общество в целом оказалось совершенно не готовым к восприятию обрушившихся на него реформ, ибо не располагало ни моральным, ни ценностным, ни идейным ресурсом для понимания происходящего.

Анализируя отношение людей к приватизации, важно учитывать устойчивость системы ценностей и стереотипов поведения, сформированных советской эпохой. Прежде всего мы имеем в виду государственно-патерналистский комплекс представлений, выработанный привычкой жить и действовать в условиях распределительной системы. В патерналистском сознании коренится не только надежда на государство, но и постоянное ожидание обмана с его стороны, недоверие и страх по отношению к институтам и силам, олицетворяющим власть. По мере накопления негативного опыта все это продуцировало ощущение неорганичности, навязанности перемен и мысль об их неоправданно высокой социальной цене. В условиях «пробуксовки» реформ и усиления негативных социально-экономических последствий экономических преобразований (обесценивание сбережений, рост цен и открытая инфляция), ударивших непосредственно по «обывателю», именно эти особенности массового сознания россиян определяли их отношение к переменам, в частности к важнейшей их составляющей — введению института частной собственности и приватизации.

Отношение к приватизации в 1990-е годы

В самом начале приватизации в массовом сознании отсутствовало представление об экономической неизбежности движения страны по этому пути. Поддержка курса на приватизацию фактически означала поддержку действующей власти. При этом ожидание «проигрыша» для себя лично было у людей довольно высоким, а с годами только усиливалось.

Особую роль в закреплении скептических и негативных установок сыграли, как нам представляется, риторические приемы, избранные политическими элитами для публичного обсуждения приватизации. Мы имеем в виду провозглашение ваучерной приватизации «народной» формой участия граждан в процессе разгосударствления собственности, а также выдвижение на первый план «трудового коллектива» как одного из главных субъектов приватизации предприятий. Выбор этой идеологически приемлемой для большинства россиян фразеологии, а по сути — популистской формы приобщения их к экономической активности и связанным с ней новым ценностям, привел к результату, прямо противоположному тому, которого ожидала власть, — довольно скорому и значительному падению доверия к политике приватизации. Взятая на вооружение реформаторами популистская риторика подпитывала и закрепляла, с одной стороны, устойчивые патерналистские установки в отношении государства как основного источника и гаранта благополучия, с другой — столь же традиционную подозрительность, страх и даже готовность быть «в очередной раз» обманутыми. Если говорить о ваучерной приватизации как таковой, то отсутствие реального опыта, навыков, информации об обращении с ценными бумагами, неразвитость соответствующих институтов, «помноженные» на привычный скепсис, привели к тому, что в общественном мнении почти сразу возобладало недоверчивое или даже резко отрицательное отношение к этой якобы демократической форме участия населения в приобретении собственности. По данным опросов 1993 года, более половины респондентов (50–55%) считали предоставление населению приватизационных чеков «показухой, которая реально ничего не изменит»; с тем, что «это шаг к тому, чтобы люди могли стать собственниками», соглашались не более 15–20%[1].

Большинство опрошенных (по данным 1993 года, 74%) изначально считали, что в результате приватизации основная часть государственных предприятий перейдет в руки «ограниченного круга лиц», а не «широких слоев населения». При этом будущий собственник воспринимался массовым сознанием преимущественно в негативном ключе — несмотря на развернутую в первые годы перестройки пропагандистскую кампанию, прославление нового типа «хозяина» предприятия, дела, земли и проч.

Работники приватизируемого предприятия, как правило, с трудом могли дать ответ на вопрос о том, кому оно достанется. Примерно одна пятая опрошенных хотела бы видеть в этом качестве трудовой коллектив и собрание акционеров, примерно столько же полагали, что собственником станет «нынешняя администрация и директор». При этом доверие к «начальству» и оценка его способности успешно действовать в новом статусе были весьма невысокими. Для многих опрошенных было характерно ощущение подневольности, комплекс «заложничества».

Хотя среди респондентов данной группы относительное большинство (около трети) в начале 1990-х годов составляли сторонники приватизации, около половины не имели сколько-нибудь ясного представления ни об экономических целях и последствиях разгосударствления предприятий, ни о том, как это скажется на их собственной жизни. Существенно, что социальные ожидания, вызванные приватизацией, изначально связывались почти исключительно с гарантиями сохранения рабочего места и с повышением заработной платы, — о проблемах эффективности производства и интенсификации труда задумывались редко[2].

Важно подчеркнуть: у работников приватизированных предприятий, как и унаселения в целом, до сих пор отсутствует ясное понимание того факта, что капитал — это не просто богатство и что собственность неотделима от сложнейшей системы экономических, социальных и правовых отношений, возникающих в связи с владением, распоряжением и пользованием ею, — системы, складывающейся в процессе взаимодействия с другими институтами и хозяйствующими субъектами. По мере того как основная масса россиян все сильнее страдала от негативных последствий реформ — прежде всего, роста скрытой безработицы и невыплаты зарплат, — увеличивалось число людей, воспринимавших приватизацию как незаконное присвоение ограниченным кругом лиц, приближенных к власти, государственного (т. е. народного) добра, его разграбление и разбазаривание. При этом «незаконность» понималась отнюдь не как «несоответствие» существующему законодательству — о нем подавляющее большинство населения имело лишь смутное представление (если имело вообще). Любая деловая или экономическая активность, будь то участие в кооперативном движении, предпринимательская инициатива или приобретение крупной частной собственности, изначально воспринимаются массовым сознанием как нарушение прежних норм и описываются преимущественно в «криминальных» категориях. Сначала — как «спекуляция», жульничество, махинации, затем — как происки всесильной мафии и организованной преступности и, наконец, после так или иначе завершившейся приватизации — как целенаправленная деятельность коррумпированного чиновничества, связанного с финансовыми и олигархическими группировками, приближенными к власти. Конечно, такое восприятие не лишено справедливости и имеет реальные основания, однако нужно иметь в виду, что оно было сформировано в первую очередь не собственным опытом и знаниями, а ориентированными на широкую публику СМИ. Чрезвычайно важным, на наш взгляд, оказалось то обстоятельство, что в публичной сфере не было создано никакого противовеса этому доминирующему негативному восприятию: не был предложен иной, «позитивный», аналитический и просветительский по своим задачам подход к обсуждению процесса реформ и приватизации, всего связанного с ними комплекса социальных, культурных, этических, правовых проблем. В результате люди вынуждены были решать эти проблемы поодиночке, на свой страх и риск — так, как они умели или, точнее, привыкли. В предоставленном самому себе «обществе» все слабее становилось чувство сопричастности к происходящему в стране и все сильнее — отчуждение от коллективных сфер существования (политики, экономики и т. д.). Причем по мере роста отчуждения происходила «реанимация» прежних советских идеологических конструкций — позитивного отношения к роли государства в управлении собственностью и к его участию в экономике, возникала ностальгия по прежней экономической распределительной системе.

Право собственности в «обывательской сфере»

Пожалуй, только приватизация жилья была изначально поддержана практически всеми россиянами, даже несмотря на то, что ее последствия, прежде всего в отношении порядка и масштабов оплаты, были совершенно непрозрачными. Кроме того, достаточно широкой поддержкой пользовалась приватизация мелких предприятий, сферы торговли и услуг (табл. 1), а также небольших земельных участков — тех объектов, которые не выходили за рамки «обывательской сферы», т. е. частной, повседневной жизни.

Что касается приватизации жилья, непосредственно затрагивавшей интересы подавляющего большинства населения, то она воспринималась скорее как государственное распределение, поскольку за людьми закреплялась жилая площадь, которой, по сути, они и так уже владели. Позитивное отношение к приватизации жилья в значительной степени определялось еще и тем, что, невзирая на обычную, до боли знакомую советскому человеку бумажную волокиту, осуществлялась она почти бесплатно и не требовала никаких новых, непривычных усилий.

Важно отметить, что в результате приватизации жилья стало возможно освоение новых типов экономического поведения — по крайней мере, для жителей столиц и крупных городов. Она ввела субъекта в систему совершенно иных правовых отношений, принципиально отличных от прежних. Открывшаяся хотя бы в принципе возможность купли-продажи недвижимости и надежного вложения денежных средств, ее залога и получения кредитов создавала предпосылки для изменения понимания смысла и ценности частной собственности.

Тем не менее и сегодня для большинства населения характерно узкое понимание частной собственности, почти тождественное советскому представлению о личном имуществе. Насильственное отчуждение собственности все еще пред ставляется массовому сознанию весьма вероятным. Иными словами, и в этой сфере для обычного человека речь преимущественно идет о возможности приобретения благ, в то время как система возникающих в связи с приватизацией жилья социальных и правовых отношений, относящихся к владению, пользованию и распоряжению частной собственностью, едва ли в полной мере осознается людьми. И поскольку большинство из них не видит в себе полноценных субъектов отношений, возникающих по поводу собственности, и, прежде всего, субъектов права, было бы натяжкой называть их подлинными, сознательными собственниками.

По данным опроса 2004 года, право владеть собственностью особенно важным для себя считают 30% опрошенных (для сравнения укажем, что право на свободу слова важным считают 24% респондентов, на свободу перемещения — 13%, избирательное право — 14%). А вот право защищать частную собственность в суде называют особенно значимым в ряду других прав не более 5–7%. Можно предполагать, что реальный опыт операций на рынке жилья, их в значительной мере теневой характер (например, расхождение рыночной и официальной цены) не убеждают граждан в том, что их недвижимость надежно защищена законом. Сегодня особенно ясно это проявляется в Москве, когда при реконструкции или сносе зданий большинство принудительно расселяемых жильцов на собственном горьком опыте убеждается в полном отсутствии каких-либо гарантий защиты их прав. Мониторинг отношения россиян к правоохранительным органам (милиции, суду, прокуратуре), проводившийся «Левада-центром» в течение 2004 года, показал, что около 80% опрошенных считают серьезной проблемой произвол и беззаконие, характерные для этих органов. В том, что в России можно законными методами, через суд, восстановить свои нарушенные права, определенно уверены всего 4% опрошенных и лишь 25% респондентов «скорее уверены, чем нет». Готовность обратиться в суд, равно как и надежда отстоять там свои права, остается на протяжении всего постперестроечного периода чрезвычайно низкой. И здесь сказывается не только традиционное для российского человека нежелание изучать и отстаивать свои права, не только недостаток опыта и информации, и даже не отсутствие независимого суда; главное — это то, что в массовом сознании само «государство», чьи институты и служащие творят произвол, остается некоей инстанцией или силой, стоящей над правом, а не встроенной в него.

Оценка итогов приватизации в 2000-е годы

Широко распространенное мнение о незаконности приватизации 1990-х годов и ее губительных последствиях для «государства» и «народа» существенно укрепилось при ныне действующем президенте, когда началась «борьба с олигархами» — особенно после «дела ЮКОСа». На протяжении 2000-х годов подавляющее большинство опрошенных в той или иной форме поддерживают идею пересмотра итогов приватизации. Однако люди, считающие себя (и государство) ограбленными и обманутыми, по большей части не надеются, что таким путем будет восстановлена «справедливость».

По данным опросов 2004 года, респонденты, полагающие, что сегодня следует принять результаты приватизации «такими, какие они есть» или что вопрос об их пересмотре «не стоит поднимать», составляют от 15 до 22% общего числа, выступающие за полный пересмотр итогов приватизации 1990-х годов — около одной трети. Примерно от одной четверти до одной пятой опрошенных выступают за пересмотр результатов в тех случаях, когда предприятия стали «хуже работать» (уходить от налогов, задерживать зарплату), либо применительно к крупнейшим предприятиям, относящимся к наиболее важным отраслям экономики. Отметим, что на протяжении «путинской эпохи» доля считающих, что результаты приватизации надо принять «такими, какие они есть», возросла с 7% до — минимум — 15%, тогда как число сторонников радикального или полного пересмотра демонстрирует тенденцию к сокращению (от 38% в 2000 году до 32% в конце 2004-го).

В отношении к итогам приватизации и возможности их пересмотра прослеживается весьма характерная двойственность, которую можно зафиксировать и при ретроспективном анализе данных, полученных в начале реформирования экономики. Подавляющее большинство людей выступает в поддержку пересмотра результатов приватизации, полагая при этом, что приватизация госсобственности, в особенности крупных предприятий энергетики, добывающих отраслей и проч., была незаконной. При этом главными проигравшими опрошенные считают, с одной стороны, «простой народ», с другой — «государство» (в патерналистской, советского образца трактовке). Однако их ожидания относительно результатов возможного пересмотра итогов приватизации весьма скептичны. По данным опроса, проведенного в июле 2004 года, подавляющее большинство респондентов считают, что подобный передел пойдет на пользу прежде всего «чиновникам и бюрократам» (35%) или же «другим олигархам» (35%). В то, что незаконно нажитые «олигархами» богатства достанутся «государству», верит всего около одной пятой опрошенных; в то, что они будут возвращены «народу», — 7%.

Отношение к богатству и богатым

Наиболее распространенным оценкам приватизации («разграбление, распродажа государства, страны, народных богатств, разбазаривание ресурсов») вполне закономерно соответствует закрепившееся в массовом сознании преимуществен но негативное отношение к крупным собственникам: предпринимателям, бизнесменам, не говоря уже об олигархах. Для нас здесь важно не то, насколько оно справедливо или нет. Рассматривая представления большинства российских граждан об этой достаточно непрозрачной и все более отдаляющейся от них реальности, исследуя изменение их восприятия приватизации, мы сможем оценить то, в какой мере экономические и политические трансформации изменили идеологические и ценностные ориентации населения. В этом плане весьма показательно отношение к богатству, к богатым и к частной собственности как составляющей этого богатства.

Наиболее распространенной массовой реакцией на появление в стране очень богатых даже по мировым меркам людей является неприязнь и раздражение. Хотя лишь незначительная часть опрошенных (три-четыре процента) «признается» в том, что разбогатевшие за последние полтора десятка лет люди вызывают у них лично чувство зависти, тем не менее подавляющее большинство согласно с тем, что «частная собственность порождает у людей зависть» (см. табл. 2).

Впрочем, за последние 20 лет все же стало возможным говорить о некотором росте толерантности к «чужому» богатству. Так, сегодня соотношение тех, кто воспринимает богатых с неприязнью и раздражением и, напротив, с интересом или уважением, примерно равно, хотя можно предполагать, что среди относящихся к богатым «без особых чувств» немалое число просто скрывает свои негативные эмоции (см. табл. 3).

Важно, что представления о том, каким образом человек в нашей стране может разбогатеть, формируются, как и в советскую эпоху, на фоне чувства собственной социальной ущемленности, недееспособности, зависимости от обобщенных «других». Так, по мнению подавляющего большинства, богатство может быть нажито только благодаря «большим связям», готовности нарушать закон или начальному «социальному капиталу» (т. е. возможности получить хорошее образование и работу). Личная инициатива и целеустремленность в этом контексте оцениваются ниже всего. Существенно и то, что среди факторов, способствующих обогащению, ведущая роль отводится самой экономической системе, оцениваемой негативно (см. табл. 4).

У большинства соотечественников появление в стране не просто состоятельных и богатых людей, а бизнесменов, которые входят в списки самых богатых людей мира, вызывает резко негативные чувства. В августе 2003 года 21% опрошенных воспринимали это «с раздражением», а еще 30% — «с возмущением, ненавистью»; при этом «спокойно, без особых чувств» — 37% опрошенных.

Накопленные за последние 15 лет данные опросов позволяют утверждать, что приспособление большей части населения к переменам происходит по типу пассивной, так называемой «понижающей» адаптации. При этом основным психологическим ресурсом и ценностной мотивацией выступает традиционное российское «терпение» — своего рода маскировка слабости, потерянности, неверия в собственные силы. Партии коммунистического и национал-патриотического толка с самого начала преобразований использовали копившееся в обществе недовольство. Они прибегли к популистской критике приватизации, сделав своей мишенью популистскую же риторику реформаторов начала 1990-х годов («народная приватизация»). Ставка либерально-демократического крыла на «здоровые силы» общества, под которыми понималась прежде всего более молодая, активная, ориентированная на карьерное и социальное продвижение часть населения, обладавшая относительно большими социальными, культурными и «жизненными» ресурсами и как бы «по определению» поддерживавшая перемены, способствовала углублению разрыва между социальным «центром» и «периферией», консервации социально-антропологической природы «советского человека» с привычным ему укладом жизни и традиционным комплексом представлений и ценностей[3]. В результате значительная часть населения ощущает себя вытесненной «на обочину жизни» в экономическом, правовом, гражданском смысле и вместе с тем полностью зависимой от того, что происходит «наверху».

На наш взгляд, именно в этом заключается одна из важнейших причин того, что сегодня за устойчивым и широко распространенным отрицательным отношением к последствиям приватизации и к итогам всего периода реформ мы часто обнаруживаем раздраженное и мстительное ожидание «социального реванша», парадоксальным образом сочетающееся с практически полным отсутствием надежд на восстановление «социальной справедливости».

---

[1] Хахулина Л. А., Сидоренко С. А. Программа приватизации — предварительные итоги в оценках населения // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1994. № 3. С. 22–25.

[2] Хахулина Л. А., Сидоренко С. А. Указ. соч.

[3] См.: Зоркая Н. А. Думские выборы 1993–2003 гг. К проблеме социальной цены постсоветского «партийного строительства» // Вестник общественного мнения. 2004. 4 (72). С. 19–31.