Русские разговорчики

Забавно, но 90-е кончились как-то незаметно, будто на большой скорости поворот проскочили и только потом уже оглянулись: ландшафт чужой, и звери по нему другие бродят. Сосновый бор. Утро. Копошатся мишки. Никакого Энди Уорхола.

Потому и забыли подвести итоги революционного (вариант — контрреволюционного) десятилетия; а как опомнились, то уже из нового времени говорить о старом стало затруднительно. Нового языка пока не освоили, а старый обветшал и пришел в негодность. Если бы Модест Колеров затеял собрать аналитические статьи всех тех, кого он опросил в этой книге по поводу ушедших девяностых и грядущих (как он выражается) «нулевых», то получился бы очередной, не без красивостей, кирпичик в здание истории русской публицистики. Не более. Где каждый говорил бы о своем, со своей кафедры, писательского стола, редакторского кресла. С цитатами (по склонности) из Делеза, Бердяева, Ильина и Жижека, с аллюзиями на опостылевших Сорокина с Пелевиным. Слава Богу, ничего этого сделано не было.

Опрошенные Колеровым на предмет прошлого и грядущего «интеллектуалы», «создатели смыслов», «специалисты по словам» (опять же, по склонности), по большей части, оказались людьми простодушными и выложили интервьюеру все как на исповеди. Оказывается, более всего волнует их власть. Точнее — вечная «Власть» (с большой буквы) и «власть» нынешняя и прошедшая (с маленькой). Издатель и философ, журналист и историк — все они заворожены властью и охотно разговаривают только о ней. Прочее: экономика, социальная ситуация, культура, сама их профессия (но об этом позже) являются как бы функцией власти (в обоих смыслах). И, конечно, любой русский разговор о власти замыкается на государстве, ибо что является самой высшей ценностью российской истории? Конечно, Государство, без которого несколько десятков миллионов человек, живущие, по большей части, в невозможных для жизни условиях (географических, прежде всего), давно бы уже вымерли. Разговор о Государстве неизбежен в России, так же, как разговор о водке.

С другой стороны, проблематика власти упрочила свои позиции в коллективном сознании (точнее — в коллективном бессознательном) постсоветского интеллектуала в результате французского философского влияния. Именно они — Барт, Фуко и прочие[1] — были одержимы проблемой власти. Могущество французской мысли последних пятидесяти лет оказалось настолько велико, что люди, не прочитавшие ни строчки из творцов постструктурализма и деконструктивизма, впитали их идеи буквально из воздуха. Некоторым образом, в России произошло непорочное зачатие моды на постструктуралистский дискурс.

Подпущу вполне марксистскую шпильку. Проблематика власти, государства столь актуальна для опрошенных «творцов новых русских смыслов» еще и потому, что они — как образцовые французские интеллектуалы — в 90-е оказались выброшенными из своего основного занятия. Это десятилетие было действительно революционным; оно превратило художественного куратора в издателя и журнального редактора, одного филолога — в журналиста, другого — в историка и журналиста, историкамедиевиста — опять-таки в журналиста. Первоклассный писатель и легендарный литературный редактор производит и редактирует политические тексты; и мнение его требуется именно как политического комментатора.

Получилось на редкость забавно: в книге есть простодушные философы, уважающие интеллектуальную традицию, левые смутьяны, прозаик, толкующий (и умно, меж тем) о вещах метафизических, и т. д. Вот что такое 90-е, их истинный смысл: все занимались не своим делом; будто в революцию и 20-е прошлого века: инженер Красин во главе внешней торговли, темпераментный литкритик в звании военмора.

Между прочим, не факт, что все эти люди (или почти все) займутся СВОИМ ДЕЛОМ в нынешнее десятилетие. За прошедшее время «свое дело» испарилось, осталось одно звание «интеллектуала». Опять вспоминается Франция. Всякий порядочный «интеллектуал» идет работать на власть. Или работать против власти. О чем наивно и сообщает в интервью. Но надо учесть: этих интеллектуалов российская власть всегда будет воспринимать как «буржуазных спецов» — кормить, содержать, но при случае (подготовив им смену из социально близких кадров) уничтожит. Или — в лучшем случае — выгонит.

Отсюда возникает очень важный вопрос, увы, лишь вскользь затронутый в книге. Вопрос о системе образования, прежде всего — высшего. Ибо это не только вопрос об «образовании вообще», это вопрос о подготовке новых кадров для власти, прежде всего — «новых специалистов по словам». Говорить о будущем десятилетии в России без разговора о том, кто придет на смену нынешним выходцам из интеллектуальной элиты, сочинившим «язык девяностых» — бессмысленно. Кто будет сочинять новый язык?

На это у меня есть ответ. В противовес обычной точке зрения на нынешнее состояние системы высшего образования (развалили, уничтожили и проч.), я бы предположил, что она уже сложилась, и создали ее те самые люди, которых не выгнали оттуда (а нужно было выгнать!) в начале 90-х. О, там своя напряженная жизнь, своя экономика, своя иерархия и свой мейнстрим! Можно как угодно презирать техникумы, ставшие «лицеями», и ПТУ, превратившиеся в «академии», но именно они принялись поставлять кадры в нижнее и среднее звено бюрократии; потянулись дамочки и господинчики с пэтэушно-академическими дипломами кандидатов философии, политологии, социологии в кабинеты глав районных администраций и директоров областных департаментов! И в провинциальных газетах все меньше экслитераторов и экс-доцентов античной истории, а все больше выпускников факультета журналистики Энского пединститута, в котором учат писать про пагубное засилье Запада и алчный американский империализм слогом Славика Курицына... Культурная революция свершилась; быть может, размером помельче, чем в 30-е, но свершилась.

Эти люди новый язык власти непременно сочинят — безо всяких Подорог с Лаканами. Лет через десять я бы поговорил с ними. Если они к себе, конечно, допустят.

А пока будем следить за судьбами героев «нового режима» (не путинского, конечно, а книги «Новый режим»). Посмотрим, что сделает с ними (и с Россией) это сильное сложное чувство русского человека: «любовь/ненависть к власти». Так же, как, наверное, захватывающе интересно было следить судьбы авторов «Вех».

На вопросы Модеста Колерова отвечали Андрей Зорин, Александр Архангельский, Максим Соколов[2], Дмитрий Шушарин, Борис Кузьминский, Екатерина Дёготь, Андрей Левкин, Елена Петровская, Виктор Мизиано, Александр Иванов, Алексей Козырев, Константин Крылов, Кирилл Рогов.

[1]При всех естественных и принципиальных различиях.

[2] Единственный провал книги — интервью с Соколовым, который выступает в роли собственного же персонажа. Скучно. Дед Мазай какой-то.