Отношеніе между умственнымъ и нравственнымъ развитиемъ

Если мы сравнимъ неподвижность нравственныхъ истинъ съ постояннымъ развитіемъ истинъ научныхъ, различіе будетъ поразительно. Всѣ великія системы нравственности, имѣвшія огромное вліяніе, въ-сущности, тождественны; всѣ великія системы умственныя существенно различаются. Относительно нашего нравственнаго образа дѣйствій нѣтъ ни одного начала, извѣстнаго теперь образованнымъ европейцамъ, которое не было бы извѣстно и древнимъ; что же касается умственнаго развитія, то новые народы не только сдѣлали матеріальныя прибавленія въ каждой области знаній, которыми занимались древніе, но еще произвели коренной переворотъ въ самомъ методѣ изслѣдованій; они собрали въ одинъ пунктъ всѣ тѣ средства наведенія, значеніе которыхъ предчувствовалъ одинъ Аристотель, и то смутно; они создали науки, о которыхъ смѣлѣйшіе мыслители древности не имѣли никакого понятія.

Все это давно извѣстно каждому образованному человѣку; слѣдствіе, отсюда выходящее, тоже очевидно. Если цивилизація есть результатъ умственнаго и нравственнаго дѣятеля, если этотъ результатъ постоянно измѣняется, то, конечно, тотъ изъ факторовъ, который неизмѣнился, не могъ имѣть большаго вліянія на результатъ; ибо при неизмѣняемости внѣшнихъ обстоятельствъ, неизмѣняемый факторъ можетъ только дать неизмѣняемое произведеніе. Остается умственное развитіе. То, что существенный факторъ есть именно умственное развитіе, доказывается двумя путями: вопервыхъ, такъ-какъ нравственное начало не можетъ стоять на первомъ планѣ, то на первый планъ должно выступить умственное; вовторыхъ, въ умственномъ началѣ есть дѣятельность и даръ приспособляться, чего, какъ я постараюсь показать, достаточно для объясненія постояннаго развитія, совершающагося въ Европѣ вътеченіе столькихъ вѣковъ.

Таковы главныя доказательства, подтверждающія мое мнѣніе; сверхътого, есть еще много другихъ побочныхъ обстоятельствъ, заслуживающихъ того, чтобъ ихъ принять въ соображеніе. Первое между ними то, что начало умственное не только болѣе способно къ развитію, но и самые результаты его прочнѣе. Пріобрѣтенія, сдѣланныя въ умственной сферѣ, сохраняются въ каждой образованной странѣ, облекаются въ понятныя формулы; одежда техническаго и научнаго языка сберегаетъ ихъ отъ порчи; они легко передаются отъ поколѣнія къ поколѣнію и такимъ-образомъ получая понятную, можно даже сказать, осязательную форму, они часто имѣютъ вліяніе на отдаленное потомство, дѣлаются наслѣдіемъ человѣчества, вѣчнымъ памятникомъ того генія, которому они обязаны своимъ рожденіемъ. Но добрыя дѣла, произведенныя нашими нравственными качествами, не такъ удобны для передачи; они имѣютъ болѣе частный характеръ; такъ-какъ побужденія, ихъ условливающія, суть результаты самовоспитанія и самопожертвованія, то добрыя дѣла суть принадлежность личности; такимъ образомъ на этомъ поприщѣ каждый начинаетъ съизнова, нисколько не пользуется опытами прежнихъ временъ, и результаты этихъ опытовъ не могутъ быть собираемы въ пользу будущихъ моралистовъ. Отсюда слѣдуетъ, что хотя нравственное превосходство достолюбезнѣе, а для многихъ и привлекательнѣе умственнаго, но если смотрѣть на результаты, то нельзя не согласиться, что оно менѣе дѣятельно, менѣе постоянно и, что мнѣ осталось доказать, оно порождаетъ менѣе существенныхъ благъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, когда мы разсмотримъ дѣйствіе самой дѣятельной филантропіи, самой широкой и безкорыстной доброты, мы должны будемъ сознаться, что вліяніе ихъ, говоря сравнительно, недолговѣчно: что они входятъ въ соприкосновеніе съ немногими и приносятъ пользу весьма-тѣсному кругу лицъ; что они рѣдко переживаютъ то поколѣніе, которое видѣло ихъ начало; и даже, когда принимая болѣе-широкіе размѣры, нравственное чувство основываетъ большія общественныя благотворительныя заведенія, то такія заведенія сначала допускаютъ злоупотребленія, а потомъ упадаютъ; такимъ образомъ, спустя нѣкоторое время, они или совсѣмъ уничтожаются, или отклоняются отъ своей цѣли, какъ бы въ доказательство тщеты усилій увѣковѣчить память самой чистой и самой энергической благотворительности. Такіе выводы весьма-тяжелы и тѣмъ оскорбительнѣе, чѣмъ неопровержимѣе; ибо чѣмъ глубже мы проникаемъ въ вопросъ, тѣмъ яснѣе видимъ превосходство умственнаго развитія надъ нравственнымъ чувствомъ. Не было примѣра, чтобы невѣжда, какъ бы ни были сильны его добрыя намѣренія и какъ бы ни была велика власть его, не сдѣлалъ болѣе зла, чѣмъ добра. Хотя бы намѣренія его были ревностны, власть обширна, зло можетъ быть огромно. Но если уменьшить искренность этого человѣка, испортить его побужденіе какою-либо чуждою примѣсью, то и зло, производимое его дѣйствіями, уменьшится. Если онъ столько же себялюбивъ, сколько и невѣжественъ, то вы можете, воспользовавшись этимъ порокомъ, возбудить его опасенія и тѣмъ уменьшить зло. Но если же онъ ничего не опасается, если онъ чуждъ себялюбія, если онъ имѣетъ въ виду только благо другихъ, если онъ съ энтузіазмомъ и съ безкорыстнымъ усердіемъ стремится къ этой цѣли въ широкихъ размѣрахъ, то вы ничѣмъ его не сдержите, вы не найдете никакого средства предотвратить то зло, которое въ невѣжественную эпоху можетъ сдѣлать невѣжда.

«Отечественныя записки», 1860, № 5 май, Отд. I, с. 216—218