Норма жизни

Человек появился на свете оттого,
что обезьяна когда-то сошла с ума.
А. Арбузов

Разговор о норме практически всегда сводится к анекдоту о том, что «есть больные, а есть еще не обследованные». Оставим диагнозы медикам, но, даже не будучи специалистами, мы вполне способны в обычной жизни отличить норму от ненормальности (или неадекватности — очень популярное сегодня слово). Прежде всего по тому, как человек проявляет себя на социальном уровне, во взаимодействии с другими. Если он способен налаживать контакты, осваиваться в коллективе, поддерживать отношения, проявлять сочувствие и оказывать поддержку, отстаивать свои интересы, значит, мы сочтем его в целом нормальным членом общества/сообщества, и для нас, в общем, неважно, с какими зелеными человечками он общается, когда остается один.

Сор в избе

Норма подобна «слепому пятну», на котором отсутствуют зрительные рецепторы, — оно есть на сетчатке глаза каждого человека. При этом никакого несовершенства в картине окружающего мира мы не замечаем, так как мозг сам «достраивает» недостающий фрагмент. Как сказал Пьер Бурдье, «нормы начинают замечать, когда они умирают», то есть становятся неактуальными, или, дополню классика, они еще не стали нормой. Если в толпе людей мы обращаем специальное внимание на представителей определенной национальности или на людей с инвалидностью, это значит, их положение в обществе пока далеко от нормального.

Есть такой ролик социальной рекламы: за столом сидит группа людей, которые разговаривают. Неожиданные реплики одного из собеседников вызывают общее недоумение: например, когда он говорит, что женщины соображают хуже, чем мужчины, или что детей следует строго наказывать. Камера отъезжает, и мы видим, что этот человек в инвалидной коляске. Закадровый текст: «Вы думаете, все так смотрят на него, потому что он инвалид? Нет, просто он очень недалекий человек». Конечно, излишне добавлять, что реклама это зарубежная. Боюсь, для широкой российской аудитории этот тонкий юмор пока недоступен, так как у нас на восприятие человека очень влияет его принадлежность к такой социальной группе, как инвалиды.

Интересно, что в русском разговорном языке в целом нейтральное слово «норма» и производные от него имеют явно положительный оттенок. «Нормальный парень», «нормальная обстановка в коллективе», «как ты?» — «нормально». Это значит скорее хорошо, чем в соответствии с некой абстрактной нормой, образцом. Отметим, что эпитет «ненормальный», имеющий в целом негативный смысл, в некоторых случаях носит оттенок восхищения: так могут назвать влюбленного, взобравшегося к девушке на балкон, или человека, в 75 лет занимающегося горными лыжами (правда, в Италии, например, это в порядке вещей и никого не удивит). То есть так можно обозначить все, что выходит за «верхнюю границу» социальной нормы.

Вообще отклоняющееся поведение, то есть переход через верхнюю границу социальной нормы, является двигателем общественного развития. Я. И. Гилинский предлагает для этого явления термин «социальное творчество», то есть «деятельность, которая не ограничивается воспроизводством известного (вещей, идей, отношений), а порождает нечто новое, оригинальное, качественно новые материальные и духовные ценности»^[1].

Несомненно, к социальному творчеству можно отнести такие набравшие в последнее время популярность явления, как благотворительность и волонтерство, да и в целом возросшую общественную активность россиян, направленную на позитивные изменения вокруг.

Обстановка и условия жизни за последние 20 лет в нашей стране изменились очень серьезно, что не могло не привести к сдвигу понятия нормы. Сегодня в отличие от советского времени вполне нормальным считается, что человек трудоспособного возраста нигде не работает и живет за счет сдачи имеющегося у него жилья (дивидендов, наследства и т. д.). Никого не удивляет фрилансерство, то есть нерегулярная занятость, удаленная работа по интернету, причем иногда в других городах и даже странах. Обратной стороной этой свободы выбора образа жизни стало распространение таких негативных социальных явлений, как бездомность, беспризорность, профессиональное нищенство. Чаще всего в эти категории попадают люди (или их дети), которые с этой свободой не справились и которым более жесткие правила, например обязательное трудоустройство и контроль, возможно, помогали бы держаться «в рамках».

Заметим, что наряду со стереотипами позитивного социального поведения существуют и стереотипы негативного поведения. Например, в России для мужчины вполне «нормально» (негативная норма) выпивать и изменять жене, а быть гомосексуалистом или педофилом считается ненормальным, то есть выходящим за пределы массовых ожиданий. Женское пьянство в отличие от мужского нормальным не считается, тогда как разводы и воспитание детей без отца (все это ранее осуждалось) стали обычным делом.

Конечно, свои правила есть внутри каждого сообщества, каждой социальной и возрастной группы, но существуют нормы, однозначно понимаемые всеми членами общества. Это так называемое социально одобряемое поведение, когда человек «прилично себя ведет» (в соответствии с ожиданиями окружающих). Причем не факт, что тот, кто «на людях», не выходит за границы общепринятых норм, один или в кругу семьи их не нарушает. Просто в России считается, что «не надо выносить сор из избы», то есть прилюдно демонстрировать свои отрицательные стороны. Кстати, именно поэтому ряд социальных проблем, например, семейное насилие или наркомания, в нашей стране носят латентный характер, а граждане с сомнением относятся к помощи психолога или социального работника. Ведь, по мнению многих, рассказать о своих невзгодах постороннему человеку — это все равно что публично признаться в своих «грехах», чего всячески стараются избежать.

Меняющиеся границы в меняющемся мире

Нормы привычного постоянно трансформируются, причем последние несколько веков в основном в сторону расширения границ и включения в сферу нормального явлений, которые ранее считались неприемлемыми, и связано это прежде всего с изменением условий жизни, появлением новых идей и новых технологий.

Сегодня книги по этикету, изданные в 70—80-х годах прошлого века, читать просто смешно, особенно страницы, касающиеся знакомства и приветствия при встрече. Всеми описанными там церемониями (кто кому первым подает руку, кто кого представляет, кто первым здоровается, правилами, с какой стороны от женщины полагается идти мужчине, и т. д.) сегодня с легкостью пренебрегают. А мужчинам при встрече, оказывается, надлежит приподнимать шляпу... Излишне говорить, что эта норма ушла в прошлое вместе с мужскими шляпами и, кстати, вместе с универсальными пособиями на все случаи жизни о том, как себя вести. Зато в интернете можно найти множество советов, как себя вести в определенной ситуации — в магазине, в транспорте, наедине с мужчиной, с инспектором ГИБДД, в новом коллективе и даже на кладбище.

Эти изменения происходят на глазах одного поколения, и чтобы их заметить, нужно просто внимательнее приглядеться к повседневной жизни. Как раньше, так и сейчас правила предписывают уступать место в общественном транспорте пожилым людям. Эта норма в какой-то момент почти ушла из повседневной жизни, но не так давно вернулась — по моим наблюдениям, во многом благодаря мигрантам из азиатских и кавказских регионов. В московском метро я не раз видела, как молодые ребята явно неславянской внешности поспешно встают перед пожилыми людьми. Видимо, срабатывают национальные традиции, включающие уважение к старшим, которые впитаны ими с молоком матери. Но мигранты и приезжие нередко нарушают другие правила поведения в общественном транспорте: стоят у дверей, не пропуская выходящих из вагона метро, внезапно останавливаются в потоке людей, перед эскалатором и т. д. Как с грустью отметила одна моя знакомая: «Появилось много людей, которые просто не умеют ездить в метро».

Рыночная экономика, отсутствие дефицита, а также введение электронных очередей и записи по интернету привели к тому, что почти ушла в прошлое такая норма нашего прежнего быта, как очередь и все связанные с ней безобразия — драки, ругань, номера на ладонях, списки, попытки прорваться и т. д. Зато входит в обычай правило здороваться с продавцами и кассирами в магазинах, на бензозаправках — с подачи сотрудников крупных сетевых компаний, где приветствовать покупателя и благодарить за покупку предписано корпоративной этикой и входит в обязательный набор услуг.

Существуют нормы писаные (закрепленные законодательно либо обозначенные в каких-то правилах, например, правилах поведения в транспорте) и нормы неписаные. Так, никакие нормативы не запрещают есть на улице, наоборот, к этому подталкивают многочисленные заведения фастфуда. Тем не менее раньше это считалось нарушением приличий. Бабушка моей коллеги, которая застала иные времена, учила ее в детстве: «Приличные люди не едят на ходу, на улице. Раньше на улице могли позволить себе есть только мужики». Из этого девочка сделала философский вывод: если чувствуешь себя «мужиком» (конечно, в широком смысле этого слова) и не претендуешь на звание «приличного человека», то вполне можно есть и на улице.

А вот пить на улице (спиртные напитки) запрещено законом. Однако этот запрет если и соблюдается, то только на массовых мероприятиях и в местах народных гуляний/волнений. В других случаях этот закон практически не работает, видимо потому, что штраф (от 100 до 300 рублей в случае распития пива или слабоалкогольных напитков, от 500 до 700 рублей — напитков с содержанием алкоголя более 12 %) не является ни для граждан, ни для сотрудников полиции весомой мотивацией для его исполнения. Что лишний раз подтверждает справедливость фразы: строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения. Интересно, поможет ли существенное увеличение штрафа сделать этот закон нормой жизни? Ведь в Госдуму внесен законопроект, предусматривающий увеличение штрафа за распитие алкогольных напитков в общественных местах до 4 тыс. рублей. И как будет работать закон о запрете курения в общественных местах?

По крайней мере аналогичная мера способствовала становлению новой нормы уличного движения: российские автомобилисты, совсем как на Западе, стали пропускать пешеходов, переходящих улицу по нерегулируемому переходу. Эту норму удалось внедрить в жизнь довольно быстро — с 1 сентября 2013 года штраф «за непропускание пешехода» увеличился до 1,5 тыс. рублей, и сразу же полиция стала проводить рейды и ловить нарушителей. Оказалось, что этой суммы достаточно для того, чтобы большинство наших автомобилистов стали вежливыми. А вот штраф в 100 рублей для них не был весомым аргументом.

Способствует выполнению правил дорожного движения и введение на дорогах вместо пристрастных порой полицейских беспристрастных камер слежения. Когда за один день езды без правил по столице нарушитель собирает больше 15 тыс. рублей штрафов или ему приходится забирать машину со штрафстоянки, он начинает обращать пристальное внимание на дорожные знаки, разметку, сигналы светофора. И не потому, что вдруг стал сознательнее, а потому, что увидел прямую связь между своими нарушениями и состоянием собственного кошелька.

Впрочем, часть водителей выбирают другой путь: всячески пытаются скрыть номерные знаки своей машины (появились даже специальные покрытия, устройства, «перевертыши номеров» и т. д.), чтобы ее невозможно было идентифицировать. Вообще сегодня «жизнь по понятиям» (противопоставленная «жизни по закону») является нормой на всех уровнях организации российского общества^[2]. Каждый россиянин (а не только сидевшие в тюрьме или входящие в преступные группировки) хорошо знаком с тюремной и криминальной субкультурами, тюремный жаргон широко используется в разговорной речи (в том числе представителями власти), популярностью пользуются исполнители «блатных» песен.

Повсеместное распространение мобильной связи привело к тому, что сегодня считается если не ненормальным, то странным не иметь мобильного телефона. Как следствие — перестает быть нормой пунктуальность. Ведь все предварительные договоренности о встречах обычно корректируются с помощью мобильного, а человек, забывший его дома, чувствует себя выпавшим из жизни.

Не все сегодня, несмотря на настоятельные напоминания, выполняют и такую новую норму, как обязанность выключать звук мобильных телефонов в кино, концертных залах и театрах. Из нескольких сотен зрителей обязательно два-три человека не делают этого, и весь зал вынужден слушать их рингтоны, а то и разговор, сводящийся к тому, что вызываемый абонент сейчас не может говорить.

Кстати, мобильные виноваты и в том, что самые разные подробности личной жизни незнакомых людей, которые обсуждают их по телефону, становятся достоянием всех присутствующих. Некоторое время назад такое считалось неприличным, а сегодня мы этого даже не замечаем. Как перестали реагировать на людей, выясняющих отношения с кем-то по телефону с гарнитурой «хендс фри». А ведь раньше человека, который на ходу громко и эмоционально разговаривает сам с собой, да еще размахивает при этом руками, непременно сочли бы городским сумасшедшим (ненормальным).

Порой наблюдения, сделанные в повседневной жизни, могут привести к любопытным выводам о новых тенденциях в жизни социальной. Так, сейчас практически перестали встречаться на улицах плачущие навзрыд маленькие дети и мамаши, которые грубо их одергивают, что еще лет 20 назад было обычным явлением. Сегодня каждый такой случай обращает на себя внимание всех окружающих, и это, возможно, тоже сдерживает родителей, которые опасаются обвинений в жестоком обращении с детьми со всеми вытекающими последствиями. Это говорит и о том, что уходят в прошлое физические наказания как обычная воспитательная мера, и о том, что социальные службы стали работать эффективнее.

К тому же теперь всем приходится учитывать наличие у каждого прохожего/ водителя гаджетов, позволяющих не только снять интересную ситуацию на видео, но и выложить ее в интернет, сделав достоянием миллионов. Нередко такие съемки, появившиеся в социальных сетях, привлекают внимание правоохранительных органов. И все равно нарушать общественные приличия (а порой и закон) и снимать об этом ролики для интернета становится своего рода видом спорта, распространенным не только среди подростков и молодежи, несмотря на реальную угрозу преследования по закону.

Пограничники и нарушители границ

Те, кто нарушает границы привычного, всегда обращает на себя внимание, и первая реакция окружающих, еще до того как придет понимание, хорошо или плохо это необычное, — осуждение нарушителей границ как покушающихся на сложившийся миропорядок. Таким образом, члены сообщества действуют как пограничники, то есть стоят на страже границ нормы.

Сдвиг в общественном сознании происходит так: сначала появляется человек, который видит проблему в том, что все окружающие считают нормальным. И этот «нарушитель» начинает публичное наступление на прежнюю социальную норму, доказывая, что для ребенка ненормально жить в детском доме, ненормально, что ребенок-инвалид не может учиться вместе со своими сверстниками, ненормально, что человек на коляске не может без посторонней помощи пойти в театр, в кафе, в парикмахерскую, ненормально, что дети умирают от излечимых в принципе заболеваний, если у их родителей нет денег на операцию.

Постепенно эта точка зрения, подкрепленная мнениями экспертов, приобретает сторонников, а когда ее разделяет более 15 % населения, можно говорить о том, что в обществе формируется новая норма. Конечно, здесь имеет значение, кто именно говорит о проблеме, насколько авторитетны носители новых норм, насколько активно продвигают эту тему в СМИ.

«Пассионариям» при этом приходится очень непросто, ведь им надо преодолевать сложившиеся стереотипы, разрушать эти «кирпичики сознания» массового человека. Не могу вспомнить ни одного позитивного мифа, касающегося социальной сферы. Все они — со знаком «минус»: благотворительные фонды создают, чтобы «отмывать деньги» или «для имиджа»; детям с тяжелыми формами инвалидности лучше оставаться в интернатах, на попечении государства; инвалид с детства — иждивенец, который не может принести никакой пользы обществу; ребенок из детского дома — «генетически неполноценный» и никогда не сможет жить нормальной жизнью и т. д. Дополнительные сложности создает тот факт, что практически все социальные инновации и технологии, которые теперь стали частью нашей жизни, пришли к нам с Запада, о чем говорят их «нерусские», явно переводные названия: фостерные (приемные) семьи, хосписная помощь, раннее вмешательство, инклюзивное образование, поддерживаемое проживание, кризисные центры, иппотерапия, арттерапия, детские деревни, фонды местного сообщества и т. д. Лишь такие явления, как благотворительность (полный синоним слова «филантропия») и добровольчество, в принципе опознаются как выросшие на нашей почве, но основательно забытые за годы советской власти. Хотя сегодня слово «доброволец» (аналог — пришедшее с Запада слово «волонтер») имеет более узкое значение, чем раньше: достаточно вспомнить добровольцев, которые уходили на войну.

Внедрению всех этих инноваций в нашу жизнь мы обязаны российским некоммерческим организациям (НКО), лидеры которых в свое время освоили их и адаптировали к российским реалиям, на деле доказав их более высокую эффективность по сравнению с существовавшими. Все связанные с внедрением и отладкой новой социальной технологии риски НКО брали на себя и в итоге этой огромной работы предоставляли всем желающим, в том числе госструктурам, готовую методику, которую можно было тиражировать. Что, кстати, через какое-то время обычно и происходит: опыт этих «первопроходцев» используется социальными службами, а программы и проекты, которые на свой страх и риск в свое время начинали НКО, становятся элементом государственной социальной политики. А сами НКО при этом вынуждены оправдываться в том, что, даже если и получали на это зарубежные гранты, не «шакалят у посольств», не подкладывают «шпионские камни» и вообще не являются иностранными агентами.

Приемное родительство

Становление новых позитивных социальных норм идет довольно активно, и одна из них — прием в семьи детей, оставшихся без попечения родителей. Сейчас быть приемным родителем — уже почти социальная норма, правда, пока еще ее верхняя граница. Но если сравнить с ситуацией 15- и даже 10-летней давности, разница колоссальная. Тогда приемные родители «прятались» за тайну усыновления еще и потому, что опасались — и небезосновательно — негативной реакции окружающих. Немногие мамы и папы решались открыто говорить о том, что они приемные родители, а уж если они взяли несколько детей, их считали либо не вполне нормальными, либо героями, подвижниками, повторить чей подвиг обычный человек не способен.

В целом же в начале 2000-х годов существование «государственных детей» и всей системы сиротских учреждений считалось обычным делом: а что делать, если родители им попались «плохие»? Из всех форм семейного устройства в России тогда были представлены: усыновление (когда ребенок, попав в семью, получает все права кровного), опека и мало отличающееся от нее попечительство. Специально никто сирот устраивать в семьи не пытался, и обращались в органы опеки и попечительства в основном бездетные пары или супруги, потерявшие своего ребенка (а еще граждане зарубежных стран, которые не боялись брать детей с тяжелыми множественными патологиями и которым теперь, после принятия «антисиротского закона», это сделать практически невозможно).

Что касается воспитанников детских домов, то сиротами их можно назвать только условно, ведь у 90 % родители живы, но лишены родительских прав — в нашем обществе множество мифов, которые, конечно, очень затрудняют семейное устройство. Самые распространенные можно выразить поговорками: «Яблоко от яблони недалеко падает» (ребенок «плохих» родителей не может вырасти нормальным человеком, наследственность не исправишь) и «Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит» (никакой благодарности и поддержки в старости от приемного ребенка не дождешься, вырастет — и уйдет не оглянувшись, или того хуже — обворует). Так и росли детдомовские дети — поколение за поколением — без привязанностей, на всем готовом, не представляющие, что такое семья и как устроен мир за воротами казенного учреждения. А потом их отправляли в самостоятельную жизнь, и никого по большому счету их судьба не волновала. Только с горечью говорили о сиротских династиях, когда выросшая в детдоме девушка, родив ребенка, сдавала его на попечение государства.

Между тем на Западе давно доказали, что семья — лучшее место для роста и развития ребенка, а воспитание его в казенном учреждении расценивалось как пребывание в заключении, после которого необходима длительная реабилитация. В России тоже были сторонники этой точки зрения — психологи и специалисты по семейному устройству, прежде всего в московском детском доме № 19, который в 1994 году начал работу по патронатному воспитанию. Коренное отличие патронатного воспитания от привычного усыновления в том, что это разновидность так называемой профессиональной приемной семьи, где родители проходят специальную подготовку, имеют возможность консультироваться со специалистами, получают за свою работу зарплату и не скрывают от детей и окружающих, что они приемные. И оказалось, что при соответствующей подготовке детей и родителей в семью можно устроить самых сложных детей, детей с нарушениями развития и с инвалидностью. Приемная семья стала для этих детей социальным лифтом, который поднял их «на другой этаж» жизни, где есть качественное образование, близкие люди и понимание того, что такое семья и как жить в этом мире. В приемной семье дети буквально расцветали: набирали рост и вес, делали огромный скачок в интеллектуальном и эмоциональном развитии. Об этом надо было рассказывать, и сотрудники этого детского дома выпускали книги и пособия, делились опытом своей работы со специалистами из многих регионов России.

Казалось бы, очевидно: этот опыт надо распространять и создавать систему семейного устройства на государственном уровне. Но потребовалось больше 10 лет на то, чтобы преодолеть инерцию системы и инерцию мышления. Когда в 2006 году в радиопрограмме «Адреса милосердия» в прямом эфире «Маяка» заходил разговор о семейном устройстве, в студию постоянно звонили возмущенные радиослушатели, которые утверждали, что «в детских домах нет ничего плохого», а того директора детского дома, который стремится устроить детей в семьи, «надо выгнать с работы».

Ситуация осложнялась сопротивлением процессу семейного устройства сотрудников детских сиротских учреждений на местах. Ведь это тысячи учреждений во всех регионах страны, сотни тысяч работников, причем для некоторых сельских поселений детский дом или интернат часто был своего рода «градообразующим предприятием», дающим занятость населению и небольшую, но гарантированную зарплату. Чтобы снять остроту этой проблемы, потребовались специальные программы по переподготовке сотрудников в специалистов по семейному устройству и по реформированию детских домов в центры семейного устройства.

Параллельно в СМИ шла широкая информационная кампания, направленная на изменение общественного сознания. Появилось много телевизионных роликов по семейному устройству, в том числе созданных при участии НКО. Одна из самых масштабных кампаний — «Найди меня, мама», которую с 2007 года проводит Агентство социальной информации и АНО «Студио-Диалог»^[3].

Потребовались целенаправленные усилия многих организаций, в том числе НКО, специалистов, а также меры государственной поддержки, чтобы переломить ситуацию. Рывок в семейном устройстве в России произошел в 2007 году, когда было значительно увеличено пособие для приемных родителей, расширены формы семейного устройства и начата перестройка государственной системы сиротских учреждений и органов опеки. Этот факт сразу же отразился на статистике: число устроенных в семьи детей в 2007 году составило почти 125 тыс. (рекордный для нашей страны показатель) и впервые превысило ежегодный приток детей в детские учреждения. С сентября 2012 года была введена система обязательной подготовки кандидатов в приемные родители.

Очень обострило восприятие темы сиротства и семейного устройства введение в конце 2012 года запрета на усыновление российских детей в Америку (теперь речь идет и о других странах), принятого в пику «закону Магнитского». Этот шаг власти расколол общество, поднялась волна протеста против «людоедского закона», люди вышли на митинги, но в то же время оказалось, что довольно многие россияне этот запрет поддерживают. Чтобы успокоить общественность и стимулировать устройство детей в семьи россиян, в 2013 году был принят закон, который предусматривает упрощение процедуры семейного устройства и сбора документов для потенциальных приемных родителей. Еще раз увеличились выплаты приемным родителям и пособия на ребенка, особенно на детей с инвалидностью.

Стали искать варианты решения «квартирного вопроса» для приемных семей. Один из таких вариантов предложил благотворительный фонд «Ключ»^[4], по инициативе которого были построены четыре коттеджных поселка для приемных семей, получивших в безвозмездное пользование благоустроенные дома — своего рода разновидность служебного жилья. Подобные модели поддержки приемных семей стали использовать в разных регионах страны.

В процессе развития семейного устройства и становления новой нормы (быть приемным родителем — нормальное ответственное поведение, эти люди выполняют важную миссию и достойны уважения окружающих) ведущую роль все же играет государство, а гражданские активисты, специалисты, НКО выступают инициаторами и «катализаторами» изменений, обеспечивают методическими материалами, консультируют, поддерживают приемные семьи, обучают специалистов и будущих приемных родителей и вообще обращают внимание на те проблемы, до которых «не дотягивается» неповоротливое государство.

Благотворительность и волонтерство

Появлению в нашей жизни таких новых (на самом деле хорошо забытых старых) явлений, как благотворительность и волонтерство, государство никак не способствовало. Масштабное развитие благотворительности произошло не благодаря усилиям власти, а скорее вопреки им. Ведь в России никаких льгот для благотворительных фондов нет, до сих пор не предусмотрены налоговые льготы для предпринимателей, занимающихся благотворительностью (только для физических лиц, которые не очень-то этой льготой пользуются), и вообще к деятельности благотворительных фондов и некоммерческих организаций налоговые органы и власть проявляют повышенное внимание.

По сути большинство социально ориентированных некоммерческих организаций являются благотворительными (если оказывают бесплатные услуги или помощь социально незащищенным категориям населения), а юридически благотворительный фонд — это разновидность некоммерческой организации. Практически единственная для НКО и благотворительных фондов возможность получить бюджетное финансирование — участие в конкурсах на субсидии, которые проходят и на федеральном, и на региональном уровне. Все организации по определению не могут стать победителями этих конкурсов, однако благотворительность и тесно связанное в ней волонтерство активно развиваются. Фонды привлекают средства бизнеса и средства населения, используя интернет, социальные сети и СМИ, то есть занимаются фандрайзингом, проводят благотворительные акции. Чтобы не тратить силы и средства на содержание организации, многие инициативные группы существуют без регистрации юридического лица, а площадкой для координации их деятельности являются социальные сети.

Часто такие волонтерские группы образуются для решения той или иной актуальной задачи. Добровольные пожарные начали свою работу во время подмосковных пожаров летом 2010 года, поисковый отряд «Лиза Алерт» впервые собрался для поиска пропавшей в лесу девочки Лизы, для помощи пострадавшим от наводнения в Крымске приехали волонтерские группы из многих регионов страны. В затопленный в 2013 году Приморский край волонтеры массово не поехали — слишком далеко, зато за один день благотворительного телемарафона для помощи пострадавшим было собрано более 600 млн рублей. Но и менее масштабные события заставляют людей собираться в группы и помогать тем, кто попал в беду. Зимой 2013—2014 года на занесенных снегом дорогах довольно быстро появлялись волонтеры на снегоходах и джипах, которые подвозили застрявшим в своих машинах людям воду, еду, теплые вещи.

К благотворительности каждый приходит своей дорогой. Кто-то — через собственную беду и несчастье, которые заставляют его «почувствовать на своей шкуре» чужое горе. Кто-то просто считает, что обеспечен всем необходимым и может поделиться с теми, кому хуже живется. А бывает, что человек и сам пока толком не разобрался, зачем ему это нужно, или может сказать одно, а на душе у него — совсем другое. Есть среди мотивов благотворительности и социальные. Ведь филантропию можно рассматривать как некий предохранительный клапан, не позволяющий допустить социального взрыва, как механизм добровольного ненасильственного перераспределения средств. Многие состоятельные люди на вопрос о причине, которая привела к благотворительности, отвечают примерно так: «Я люблю свой город и свою страну. И хочу, чтобы и я, и мои дети жили здесь. Но в нашем городе остро стоит проблема подростковой преступности, и я одно время боялся выпускать детей одних гулять. Поэтому я стал помогать фонду, который занимается профилактикой алкоголизма и наркомании среди подростков и организует молодежные клубы по интересам». В данном случае благотворительность — это еще и мера социальной безопасности, и способ гражданского участия в решении актуальных проблем — не дожидаясь, когда их начнет решать власть^[5].

Если благотворительность предполагает жертвование в пользу нуждающихся денег или иных необходимых вещей — одежды, лекарств, бытовой техники и т. д., то волонтер тратит на помощь свое время, силы, профессиональные навыки. Хотя на практике большинство волонтеров являются и благотворителями тоже: они покупают угощения и подарки для сирот, лекарства и продукты для малоимущих семей, бумагу и краски для мастер-классов, которые они проводят, материалы для ремонта и т. д.

Вообще большинство россиян являются волонтерами и благотворителями, даже не отдавая себе в этом отчета. Просто они покупают лекарства пожилой соседке; отдают вещи многодетной семье, живущей неподалеку; помогают инвалиду расчистить гараж от снега. «Да разве это благотворительность? Люди просто помогают друг другу!» — так скажут многие. На самом деле описанные случаи, вызванные нормальным человеческим стремлением поддержать ближнего, можно назвать адресной волонтерской или благотворительной помощью, и это хотя бы раз в жизни делал каждый.

Отчасти поэтому, а еще из-за негативных стереотипов по поводу благотворительности, такими неоднозначными и противоречивыми оказываются результаты социологических опросов по поводу участия граждан в благотворительности и их отношения к этому явлению. С одной стороны, большинство россиян полагают, что благотворительные организации приносят больше пользы, чем вреда, и способствуют решению актуальных социальных проблем; с другой стороны, более четверти российских граждан считают, что благотворительные организации являются придатками бизнес-структур и способствуют отмыванию денег (доля не согласных с этим утверждением лишь немногим выше — 38 %)^[6].

По наблюдению Ольги Алексеевой, первого директора фонда CAF в России, которая внесла большой вклад в становление и развитие в нашей стране системной благотворительности, у нас отношение к помощи бедным и страдающим можно сравнить с ситуацией в Индии: индийцы, которые неплохо зарабатывают, равнодушно «проезжают мимо тысяч и тысяч бездомных, которые спят на тротуарах Бомбея и Бангалора... и даже головы не поворачивают. <...> Все мы вышли оттуда, нет классовой разницы»^[7]. У нас тоже отчасти срабатывает этот эффект «первого поколения состоятельных людей, которые вышли из социальных низов», однако выросло уже новое поколение, для которого благотворительность и волонтерство — норма жизни.

Примеров тому множество, приведу лишь один. Шесть лет назад студентка МГУ Елизавета Олескина ездила по деревням, собирая фольклор, и случайно попала в сельский дом престарелых. Поговорив с бабушками, она поняла, что не сможет сюда не вернуться. На ее призыв в социальных сетях поехать на День Победы в дом престарелых откликнулись десятки человек. Это была первая акция образовавшегося затем волонтерского движения «Старость в радость»^[8], которое выросло в одноименный благотворительный фонд. Сегодня волонтерские группы фонда есть более чем в 40 городах и регионах России, фонд оказывает помощь более чем 100 домам престарелых, ветеранов, отделениям милосердия по всей стране. Волонтеры фонда навещают стариков, находят им «внуков по переписке», проводят праздники в домах престарелых, организуют досуговую работу, обеспечивают эти учреждения лекарствами, памперсами, постельным бельем, одеждой и всем необходимым, покупают кровати, коляски, мебель, во время летних лагерей делают косметический ремонт в палатах, а также обучают волонтеров из разных регионов страны, которые хотят помогать пожилым.

Средства на приобретение всего необходимого для пожилых фонд «Старость в радость» привлекает в основном через свой сайт и социальные сети. В 2013 году фонд отправил для лежачих пациентов российских домов престарелых более чем на 500 тыс. рублей памперсов.

Парадоксально, но нередко случается и такое: власти кое-где сокращают финансирование тех государственных учреждений, которым активно помогают благотворители, с радостью перекладывая на их плечи свои функции. Порой благотворительная помощь вызывает подозрения в злоупотреблениях: не раз бывало, что по формальному поводу снимали директора социального учреждения, который активно работал с волонтерами и благотворителями, привлекая дополнительные средства.

Когда 2006 год был объявлен в России Годом благотворительности, эксперты говорили о том, что в нашей стране надо ввести «моду на благотворительность».

Сегодня можно с уверенностью сказать, что это произошло. Благотворительность и волонтерство прочно вошли в нашу жизнь, в разных регионах России действуют тысячи благотворительных фондов и волонтерских групп (точное их количество подсчитать непросто, так как некоторые зарегистрированные благотворительные фонды приостановили свою деятельность, при этом существует много никак не оформленных, но активно работающих инициативных групп), трудно найти крупную или среднюю компанию, которая не занимается благотворительностью, образовалось профессиональное благотворительное сообщество, есть ассоциации и объединения благотворительных организаций, в добровольческую деятельность вовлечено около 25 % россиян, а 46 % граждан хотя бы раз делали благотворительные пожертвования^[9]. В 2012 году российские частные лица и фонды потратили на благотворительность 239 млн долларов США^[10], причем, по словам директора фонда «CAF Россия» Марии Черток, реальные масштабы благотворительности значительно выше.

Если косвенным показателем популярности торговой марки является наличие подделок, то с популярностью благотворительности у нас все в порядке. Регулярно появляются «зеркальные сайты» известных благотворительных фондов, а также совершенно непрозрачные фонды, которые собирают средства для «спасения» детей, которым уже помогли другие организации. Все это, конечно, работает против доверия к благотворительной сфере в целом и очень мешает работать «правильным» фондам, для которых репутация — самый главный капитал.

Еще один признак успешного развития благотворительной сферы — беспокойство, которое эта форма социального творчества вызывает у власти. Ведь благотворительность — это настоящая территория свободы. Реакция власти на это явление двоякая: с одной стороны, следует если не запретить, то регламентировать и контролировать этот процесс, с другой стороны, попробовать его направить и организовать (создание псевдо-НКО, государственных волонтерских центров и т. д.).

Инвалидность — это нормально?

Расширение границ нормы в нашем обществе наглядно иллюстрирует изменение отношения к людям с инвалидностью. В советское время людей с инвалидностью старались спрятать подальше: они жили преимущественно в домах-интернатах, дети-инвалиды учились в специализированных школах, а матерей, у которых родился ребенок с серьезными нарушениями, врачи прямо в роддоме уговаривали «сдать» его на государственное попечение (как бракованное изделие на склад), чтобы родить потом нормального, здорового наследника. Изоляция инвалидов приводила к иллюзии, что такой социальной группы и связанных с ней проблем в Советском Союзе нет. На самом деле инвалидами являются около 10 % населения.

Тогда считалось, что инвалид — больной человек, которого надо лечить. Но инвалидность тем и отличается от болезни, что это стойкое нарушение здоровья/ функций организма, которое, как правило, невозможно вылечить (например, отсутствие конечности, врожденное генетическое или неврологическое заболевание, нарушение/отсутствие зрения или слуха и т. д.). И когда говорят о медицинской реабилитации инвалидов, имеют в виду обычно поддерживающую терапию, направленную на стабилизацию состояния здоровья, или использование медицинских и технических средств реабилитации, которые позволяют улучшить качество их жизни (протезы, коляски, слуховые аппараты, вертикализаторы, специальные кровати, кислородные концентраторы, инсулиновые помпы и т. д.). В социальном плане люди с инвалидностью воспринимались в то время как бесполезные члены общества, иждивенцы на содержании государства (хотя их небольшая часть работала на специализированных предприятиях для инвалидов или на дому).

В 1960—1970-е годы на Западе на смену медицинской модели понимания инвалидности пришла другая модель — социальная. В рамках этой модели акцент делался на том, что инвалид — это прежде всего человек. Да, у него есть те или иные нарушения, с которыми ему приходится жить, но он полноправный член общества и имеет равные с другими гражданами права и свободы и должен иметь такие же возможности для самореализации. Под влиянием негосударственных организаций, объединяющих инвалидов и родителей детей-инвалидов, в западных странах начали создавать безбарьерную среду, делать доступным для инвалидов общественный транспорт, принимать детей с инвалидностью в массовые школы и вообще учитывать интересы этой группы людей. Причем сначала говорили об интеграции инвалидов (объединении «мира инвалидов» и «большого общества»), а затем появился термин «инклюзия», подразумевающий включение людей с инвалидностью в социум. Задачей власти и общества стало создать для этого необходимые условия.

Когда в начале 1990-х годов россияне с инвалидностью стали выезжать в зарубежные страны, они возвращались потрясенными. Оказывается, там люди на колясках могли спокойно гулять по улицам и паркам, свободно ездить в общественном транспорте, без посторонней помощи ходить в театр и кино, в кафе и молодежные клубы. Для неслышащих была предусмотрена бегущая строка на телеэкране и информационные табло, для незрячих — голосовые объявления, кнопки в лифте, где этажи обозначены брайлевскими цифрами. Все мелочи быта там были удобными — широкие двери, туалеты для инвалидов, низко расположенные выключатели, отсутствие порогов. После возвращения в Россию многие задались вопросом: а почему у нас не так? Самые активные включились в борьбу за права инвалидов и начали создавать НКО, объединяющие людей, не согласных просто сидеть дома и получать пенсию по инвалидности.

Но тогда наше «большое общество» практически ничего не знало о жизни людей с инвалидностью. Их мир был очень замкнутым, закрытым, что отражено, например, в названии известного фильма «Страна глухих». Россияне практически не встречались с инвалидами и ничего о них не знали. Не знали, как трудно инвалидам пробиваться в жизни, как трудно получить нормальное образование, устроиться на работу. Как трудно им жить каждый день — с самого момента пробуждения, ведь коляска не проходит в дверь туалета и ванной. Как трудно найти подходящую для колясочника одежду и как она быстро изнашивается. Как трудно, а чаще всего невозможно зайти в магазин, аптеку, посетить парикмахерскую, почту, банк, сесть на автобус или в метро — словом, совершить тысячи ежедневных действий, над которыми обычный человек даже не задумывается.

На самом деле все мы живем в едином общем мире, и границы между этими мирами весьма условны. Человек абсолютно здоровый, сломав ногу, сразу оказывается «по ту сторону барьера» и ощущает на себе, каково это — попасть в положение инвалида, который самостоятельно не может выйти из дома. От бед и болезней не застрахован ни один человек. Поэтому меры по поддержке людей с инвалидностью, в том числе создание безбарьерной среды, являются своего рода страховкой на будущее для всех. Известно: если город удобен для людей с инвалидностью, он удобен для всех жителей. Пандусы, перила, лифты, низкопольный транспорт — все это важно и нужно и для мам с колясками, и для пожилых людей, и для тех, кто устал или просто неважно себя чувствует.

Следствием развития медицины стало, с одной стороны, излечение многих заболеваний, которые раньше приводили к тяжелой инвалидности, с другой стороны, появление нового «корпуса» инвалидов — например, за счет спасения сильно недоношенных, многие из которых имеют врожденные нарушения слуха, зрения или центральной нервной системы, или благодаря возможностям аппаратного поддержания жизнедеятельности организма при серьезных мозговых нарушениях.

Одна из первых российских НКО, которая стала отстаивать права инвалидов и добиваться решения их проблем на системном уровне, — Региональная общественная организация инвалидов «Перспектива»^[11]. Она была создана в 1997 году. Именно эта организация продвигала инклюзивное образование и добивалась, чтобы дети с инвалидностью учились вместе со своими сверстниками в массовых школах. Неталантливых детей не бывает, каждый может быть успешным — в пении или математике, в спорте или иностранных языках, в рисовании или химии. А еще есть талант дружить и талант общаться, талант поддерживать друг друга и талант сочувствовать, которые для жизни намного важнее, чем аналитическое мышление и хорошая память. Способности у всех людей разные, и задача современной школы — не унифицировать их, приведя к некоему среднему показателю, а поддерживать и всячески развивать. Собственно, это и есть модель инклюзивного образования.

РООИ «Перспектива» много сделала для того, чтобы Россия в 2012 году ратифицировала Конвенцию о правах инвалидов, и теперь наше государство обязано обеспечивать полную реализацию прав и основных свобод инвалидов без какой-либо дискриминации. Эта организация отстаивает интересы людей с инвалидностью в судах, занимается их трудоустройством, выпускает книги и брошюры, проводит кинофестиваль «Кино без барьеров», делает ролики социальной рекламы и работает с общественным мнением, сотрудничает с международными и региональными организациями, поддерживает спорт инвалидов.

Кстати, зимние Олимпийские игры 2010 года в Ванкувере тоже способствовали изменению отношения к людям с инвалидностью. Выступления нашей олимпийской сборной, которых вся страна ждала с такой надеждой, приносили разочарование за разочарованием. В итоге — 11-е место в неофициальном медальном зачете, и это после наших былых спортивных побед. Но начались Паралимпийские игры, и россияне едва ли не впервые получили возможность увидеть, как идут по трассе незрячие горнолыжники, что такое следж-хоккей, на что способны лыжники без ног. После победного выступления наших паралимпийцев — 38 медалей, в том числе 12 золотых, второе место в общекомандном медальном зачете — произошел прорыв этой темы в публичное пространство. О спортсменах с инвалидностью, которые защитили честь нашей страны, с уважением и гордостью заговорили все. И убедительная победа российских паралимпийцев в 2014 году в Сочи ничуть не померкла в свете триумфа нашей олимпийской сборной.

Важную роль в изменении общественного мнения в отношении инвалидов играют СМИ, особенно телевидение. Если судить по некоторым телевизионным сюжетам и программам, то можно подумать, что жизнь инвалидов — это в основном болезни, страдание, борьба, преодоление барьеров. Конечно, все это есть. Но самые опасные барьеры не архитектурные, а барьеры в массовом сознании. Отмечать и поощрять лучших тележурналистов, которые разрушают эти барьеры и рассказывают, о чем думают и мечтают инвалиды, о том, как они работают и учатся, занимаются спортом и воспитывают детей, дружат и любят, творят и помогают другим, призван Всероссийский фестиваль «Смотри на меня как на равного»^[12].

Этот фестиваль четвертый год проводит АНО «Студио-Диалог» при поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям.

Одним из шагов к разрушению стереотипов по отношению к людям с инвалидностью и их творчеству является и фестиваль «Музыка света», который проводит благотворительное общество «Адреса милосердия». Программа этих концертов представляет наглядную иллюстрацию интеграции людей с инвалидностью, ведь на одну сцену выходят профессиональные музыканты с инвалидностью и звезды исполнительского искусства и играют вместе в одном ансамбле.

Благотворительный фонд «Даунсайд ап»^[13], задача которого — помощь детям с синдромом Дауна и поддержка семей, где они воспитываются, проводит много акций, направленных на разрушение стереотипов и снятие стигмы с этой категории людей. Благодаря усилиям в том числе и этого фонда в столице существенно сократилась доля детей с синдромом Дауна, от которых отказываются матери в роддоме. Фонд проводит велопробеги и другие массовые мероприятия, привлекая к работе публичных персон. Так, фонд выпустил календарь, где Владимир Познер, Андрей Макаревич, Людмила Улицкая, Татьяна Лазарева, Иван Ургант и другие известные люди сфотографировались вместе с детьми с синдромом Дауна.

В 2009 году в нашей стране было проведено масштабное социологическое исследование отношения общества к людям с ограниченными возможностями^[14]. Опрос выявил проблемы в восприятии этой группы: 27 % россиян считали, что «инвалиды выглядят и ведут себя иначе, чем другие граждане, поэтому не вписываются в общество». Около 40 % здоровых людей были свидетелями несправедливости по отношению к людям с инвалидностью. Все опрошенные инвалиды сталкивались с грубым отношением в поликлиниках, больницах, на транспорте. Большинство респондентов были уверены в том, что самая ущемленная группа — это дети-инвалиды и люди с нарушениями интеллекта. Но почти половина опрошенных были согласны с тем, что в последние годы отношение к инвалидам стало активно меняться в лучшую сторону.

А вот согласно данным опроса, проведенного фондом «Общественное мнение» в 2013 году^[15], 66 % населения не ощущает никакого неудобства при общении с людьми с инвалидностью. На вопрос: «Если бы близкий вам человек собрался вступить в брак с инвалидом первой группы, стали бы вы его отговаривать?» 22 % респондентов ответили положительно, 45 % отрицательно, а 32 % затруднились с ответом.

Об изменении отношения к инвалидам можно судить не только по соцопросам. Сейчас для работодателей сам факт наличия инвалидности при соответствующем образовании и квалификации уже не является препятствием для приема на работу. Предприниматели, работающие в сфере торговли и бытового обслуживания, увидели в людях с инвалидностью перспективную группу покупателей/потребителей, за которую стоит побороться. На улицах городов появляется низкопольный транспорт, работает социальное такси, в поездах есть специальные купе для инвалидов, а авиакомпании (после череды публичных скандалов, когда людей с инвалидностью не пускали на борт самолета) готовят персонал к работе с этой категорией пассажиров. Городская среда тоже постепенно становится безбарьерной. А это значит, что вокруг мы видим все больше людей с инвалидностью, они перестали быть диковинкой, которую с жалостью и некоторым опасением рассматривают окружающие. Потому что страхи в основном порождает неизвестное, которое воспринимается как враждебное. А для людей, у которых были одноклассники/друзья/коллеги с инвалидностью, инвалидность не является уже ни проблемой, ни препятствием для общения.

Мне как радиожурналисту часто приходится брать интервью у людей с инвалидностью, так что можно сказать, что в течение 15 лет я веду мониторинг этой темы. Так вот, за последние три года ни один из них на вопрос о том, сталкиваются ли они с неприязненным отношением окружающих, не ответил положительно. Наоборот, все отмечают позитивные изменения, произошедшие в нашем обществе в последнее время: на них перестали «пялиться», проявлять излишнее любопытство, отношение стало более спокойным (нормальным) и более конструктивным: люди, особенно молодые, ненавязчиво предлагают свою помощь и охотно помогают, если она нужна. Правда, иногда случаются и казусы — люди так горят желанием помочь, что оказывают помощь, в которой те совсем не нуждаются (например, хватают незрячего человека за руку и ведут его туда, куда ему не нужно). Такие «перекосы», свидетельствуют о том, что «маятник» отношения к инвалидам качнулся в другую сторону — от непонимания и неприятия к порой избыточному позитивному вниманию, и все идет к тому, что эта категория людей будет восприниматься не как отдельный сектор общества, а как органичная и необходимая его составляющая.

***

Часто для обозначения людей с инвалидностью используют более «политкорректный» термин — люди с ограниченными возможностями (забывая добавить — возможностями здоровья). Но на самом деле возможности каждого человека имеют границы. Люди всегда стремились испытать себя, исследовать человеческую природу, чтобы понять, что такое человек, определить, где границы его возможностей. Для этого они поднимаются в горы, спускаются в пещеры, прыгают с парашютом, занимаются экстремальными видами спорта. Человек с инвалидностью, который не способен самостоятельно передвигаться, который не может говорить, не видит или не слышит, это не что иное, как человек, поставленный в экстремальные обстоятельства самой судьбой.

А что сказать о возможностях и ограничениях Стивена Хокинга — физика-теоретика, профессора, автора теории черных дыр? У выдающегося ученого в 1960-е годы начал развиваться боковой амиотрофический склероз, который привел впоследствии к полному параличу. Хокинг общается с помощью синтезатора речи, а все свои научные труды он написал на компьютере, которым в последние годы управляет мимической мышцей щеки — единственной, в которой еще осталась подвижность.

У 20-летней Сони Шаталовой тяжелая форма аутизма, она неконтактна, не может говорить. Врачи до 7 лет считали, что у девочки глубокая умственная отсталость, пока она не взяла в руки ручку. И оказалось, что Соня умеет писать, выражая свои мысли и чувства в эссе и стихах. Вот что написала Соня Шаталова, когда ей было 9 лет:

• Мне почему-то очень надо стекло бордовое заката
• В оранжевое утро превратить.
• Своею радостью окрасить дома, заборы,
• Плачем и слезами омыть все окна и дороги.
• Весь мусор жизни мощным током крови
• Снести и в своем сердце сжечь.
• И это все не жертва, нет,
• А просто помощь заблудившемуся миру.