Советские несуны

*

В советские времена мужику надо было краски белой. Не было ничего ведь в магазинах. И он, значит, в окрасочном цехе наливает ведро краски автомобильной, берет кисточку и по железнодорожной ветке, заходящей на предприятие, пять шагов отмеряет и на рельсы крестик ставит. Пять шагов отмеряет, и крестик ставит кисточкой. Ну, ”мне надо, – охране, как он сказал, – промаркировать. Начальство послало”. Ну, ”иди, маркируй”. Пошел, за угол зашел… Ну, да, маленькая кисточка канцелярская, выбросил да и все. Ведро краски есть»[1].

Перед нами реальная история из будней АвтоВАЗа 1970–1980-х годов, собирательный образ действия работника советского завода. Подобные происшествия описывают многие рассказчики, так или иначе связывая рассказ о ведре краски и крестиках на рельсах со своей биографией. Похожие случаи можно «поймать» и в письменных документах эпохи. Согласно протоколам заседаний парткома одного из пермских металлургических заводов, в мае 1964 года коммунисту, мастеру цеха был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку «за использование служебного положения, что повлекло за собой растрату белил и краски»[2]. А если бы описанная выше ситуация на АвтоВАЗе сложилась по-другому и этот работник, тоже коммунист, все же был замечен при попытке вынести с территории завода злополучное ведро краски? Объявили бы ему партийное взыскание с подобной формулировкой, что и пермскому мастеру?

«Несунов» принято считать общим местом советской культуры. Интернет пестрит рассказами об изворотливости и изобретательности работников советских предприятий в вопросе о том, что и как можно было вынести через проходную. Авторы форумов признаются в «героических» поступках и тут же дают оправдательную оценку своим действиям: в эпоху дефицита не грех; все несут, и ты несешь; делал это в знак протеста и т. д. Другие сообщают о строгих наказаниях, которым подверглись родственники знакомых или знакомые родственников. Третьи обличают «несунов» как воров. Все эти воспоминания, рефлексии и дискуссии наводят на мысль о том, что «несуном» был каждый советский человек; выносили через проходную к себе домой, не таясь; не молчали о том, что делали. И все же не все так просто.

Их в советском государстве могло быть только меньшинство

Советское государство – это союз рабочих и крестьян, сознательных тружеников, борцов за коммунизм. Такой образ страны и народа создавался пропагандой. Отношение к труду было в этом образе важным идеологическим элементом. В том числе и потому, что через него можно было ярко, просто и наглядно выразить такие базовые, но абстрактные понятия марксистской философии, как «производительные силы» и «производственные отношения».

Упрощать и конкретизировать, «переходить на личности» – в этом состоит искусство пропаганды. А наиболее простым и действенным приемом является противопоставление: герой противопоставляется антигерою, моральное действие – аморальному. Пропаганда сталинского периода резка: антигерой – враг, аморальное действие – преступление. Но эта резкость в стране победившего социализма постепенно уменьшается, сходя на нет в государстве развитого социализма.

В «мирные» 1960–1980-е враг строит козни за границами СССР, а советский народ – единый и монолитный – созидает и верной дорогой идет к светлому будущему. Объявить «несуна» внутренним врагом в это время уже невозможно. Пропагандистская риторика обличала расхитителей общественной собственности в довоенное время и социалистической – в послевоенный период. «Несунов» официально не существовало. Они не были «антигероями» – просто «мелкими пакостниками» страны социалистического труда.

В 1970-е годы журнал «Крокодил»  рупор советской пропаганды – сосредоточил свою критику на пьяницах, тунеядцах, праздно шатающихся на рабочем месте лиц. Добавим сюда строительные и подрядные организации, срывающие планы возведения жилых домов, зарвавшихся чиновников, нечестных работников торговли и просто бракоделов.

Тема «нечистых на руку» работников торговли тоже была подхвачена советским искусством, выполнявшим пропагандистские задачи[3]. Сатира выводила «на чистую воду» тех, кто по должности своей должен был обеспечить советских людей товарами народного потребления, но не справился с соблазнами, не сдержал свою алчность. И в результате этих самых товаров простым советским людям не хватает. Можно ли в данном случае говорить, что искусство обличало расхитителей? Скорее здесь можно увидеть объяснение причин дефицита.

Обличение «несунов» в сатирических рисунках встречается редко. Более того, на большинстве рисунков «Крокодила» они никак не называются: ни расхитителями, ни ворами, ни «несунами». Предположение, что при широком распространении критикуемого явления речь идет о типологизации, не выдерживает критики. Язык пропаганды производит фигуру умолчания. Этот факт не случаен.

Образ, конструируемый пропагандой, должен быть конкретным, чтобы «работать». Вспомним созданные образы врагов, внешних и внутренних. Если успех пропаганды оценивать в том, как она побуждает к действию, то кампании 1930–1940-х годов по разоблачению врагов, а также агитацию в годы Великой Отечественной войны можно считать эффективной.

Основным моментом в конструировании конкретного образа является навешивание ярлыка, говоря научным языком – стигматизация. Она имеет и социальный, и психологический аспекты, поскольку связана с идентичностью индивида. По словам Ирвинга Гофмана, общество навешивает ярлыки на тех, чья идентичность включает нежелательные качества, «которые не соответствуют нашим стереотипным представлениям о том, каким должен быть данный тип индивида»[4]. Говоря словами того же Гофмана, в политических кампаниях 1930–1940-х годов образы врагов создавались на основе «структурных» (вид занятий) и «личностных» (например, честность) качеств.

В Советском Союзе команду навешивать те или иные ярлыки отдавала власть, а исполняли ее деятели искусства и работники пропаганды. Образ «несуна» является идеологическим конструктом советской пропаганды, построенным на недостатках индивидуального характера: слабая воля, слабый контроль над страстями, косность убеждений и др. Его постыдное свойство заключается в том, что он неправильно проводит различие между общественным и личным на примере отношения к собственности и средствам производства.

«Несун» вовсе не сверяет каждое свое действие с Гражданским кодексом, в котором записано:

Личная собственность является производной от социалистической собственности и служит одним из средств удовлетворения потребностей граждан. По мере продвижения к коммунизму личные потребности граждан будут во все большей степени удовлетворяться за счет общественных фондов»[5]. Он действует в соответствии с усвоенным знанием и нормами поведения, которые могут сохранять (отсталые) традиции.

При всех обоснованиях «неполноценности» и «общественной опасности», попытках формирования враждебного (непримиримого) отношения к «расхитителю социалистической собственности» советская пропаганда рисует «несуна» как исправимого индивида. Советский рабочий, если еще в чем-то проявляет несознательность, должен иметь шанс на исправление. Рабочий подлежит нормализации, или дисциплинированию, как опосредованно, в искусстве (имеющий недостатки советский человек всегда исправляется к концу романа, повести или фильма), так и непосредственно – с помощью воспитательных мер разных социальных институтов (товарищеский суд, партийное взыскание, тюремное заключение).

Советская власть всегда интересовалась проблемами трудовой и производственной дисциплины. Этим вопросам положено было уделять внимание на общезаводских или цеховых собраниях, партийных конференциях; в местной и центральной прессе, на телевидении. Обличения, возможно, в дань традиции, носили характер кампаний, каждая из которых начиналась с постановления власти. Администрации заводов реагировали соответствующим образом, то есть производили предписываемые действия.

Борьба за повышение трудовой дисциплины велась в нескольких направлениях. Ключевые из них: работа в высоком темпе, недопустимость прогулов, недопустимость прихода на работу в нетрезвом виде. На одном из металлургических заводов города Перми в период с 1970 по 1975 год о низких темпах работы говорилось лишь на общих заводских собраниях. В докладах представителей администрации сообщались цифры «потерянного» рабочего времени, подготовленные отделом научной организации труда (НОТ). В этот же период большинство взысканий, объявленных парткомом завода, содержат формулировки «за прогулы по пьянке» и (или) «попадание в медвытрезвитель»[6].

Всего за 1970–1975 годы партком принял 634 решения. Из них 211 решений – это снятие ранее наложенных взысканий; 57 раз партком исключал из членов или кандидатов в члены КПСС; 183 коммунистам за разные проступки были объявлены разные взыскания (от выговора без занесения в учетную карточку до строгого выговора с занесением в учетную карточку).

Из всей массы рассмотренных личных дел только девять касались «несунов»: два выговора с занесением в учетную карточку, один строгий выговор с занесением в учетную карточку; шестерых коммунистов исключили из партии. Мы видим, что власть рассматривает трудовую дисциплину прежде всего как установление контроля над телом и деятельностью работника. Коррекция личности, связанная с ценностными установками, несмотря на то, что это тоже формирует трудовую дисциплину, выпадает из фокуса внимания власти и, как следствие, заводской администрации.

Случайно ли это «упущение»?

Молчание о праве некоторых

Как уже упоминалось, партком крупного металлургического предприятия города Перми с 1970 по 1975 год рассмотрел девять личных дел коммунистов, которые что-либо вынесли (похитили) с завода. Количество обнаруженных «несунов» не пропорционально величине явления.

На заводе, о котором идет речь, в конце 1960-х годов трудилось свыше 2000 коммунистов. Это означает, что парткому завода были предоставлены права райкома партии по вопросам приема в КПСС, ведения учета членов и кандидатов в члены партии и рассмотрения персональных дел коммунистов. Процедура рассмотрения персональных дел состояла из обсуждения поведения коммуниста сначала на собрании первичной партийной организации (например, в цехе), а затем – на заседании парткома завода, которые проводились два раза в месяц.

Три из выявленных случаев (в одном из которых – два фигуранта) являются следствием желания городского человека благоустроить собственное жилье, создать в нем комфорт. Энергетик и механик одного из цехов были уличены в хищении ламп дневного света. Их дела были рассмотрены в один день, однако доступная информация позволяет говорить, что «попались» они в разное время. Случай энергетика описан подробно:

10 декабря 1971 года по требованию энергетика тов. Г** с базы были получены для установки в цехе 10 светильников дневного света, из которых один потерялся еще не довезенный до цеха, остальные 9 светильников тов. Г** получил из кладовой, 2 отдал начальнику планово-технического бюро тов. А**, два взял себе, а так же остальные были розданы для личных нужд[7].

Механик, как следует из материалов дела, «попался» в тот момент, когда замещал энергетика на время отпуска. Коллеги понесли разное наказание: занимающему более высокую должность был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку, в то время как второй фигурант отделался выговором. В данном примере мера дисциплинарного воздействия прямо связана с объемом должностных полномочий: карьерный рост должен коррелировать с ростом сознательности.

Еще в двух случаях участники разбирательства были исключены из членов КПСС. Очевидно, что исключение было связано не столько со строгой политикой партийной организации в отношении морального облика коммунистов, столько с практикой исключать из партии тех, кто привлекался к судебной ответственности. Так, был исключен из партии мастер по электрооборудованию другого цеха, который вывез с территории завода на автомашине «765 штук метлахской плитки, не имея на это никаких документов, за что привлекался к ответственности к одному году исправительных работ по месту работы с вычетом 20 % из зарплаты»[8].

Еще один фигурант (по случайному совпадению тоже электрик) был привлечен к ответственности и исключен из партии за кражу радиодеталей из мастерской цеха. Отягчающим вину обстоятельством явилось то, что он «с приятелем в ночную смену» изготовил самогон из «Стеола» (жидкость, содержащая этиловый ректификованный технический спирт). Поскольку «приятель» не обсуждался на собрании, можно заключить, что он не был членом партии. Были ли к нему применены какие-то дополнительные меры дисциплинарной коррекции, неизвестно.

Следующие три случая, когда на «несунов» были наложены партийные взыскания, дают информацию о связях фигурантов с деревней. Утверждать, что он живут в деревенском доме в черте города или в одной из близлежащих к городу деревень, нет оснований, но то, что они вынесли, обычно используется в крестьянском хозяйстве. Так, двое работников завода, должности которых содержат определения «начальник», вывезли 100 кг фуражного овса, предназначавшегося лошадям караульной службы, и дрова из цеха.

Похитившего фуражный овес исключили из членов КПСС. Отягчающим вину обстоятельством был вскрывшийся факт многократного невозвращения занимаемых у коллег денег – осуждению подлежало нечестное отношение к товарищу. Так через наказание одного человека сообщество продемонстрировало ценность доверия внутри коллектива.

Коммунисту, похитившему дрова, первичная организация цеха объявила строгий выговор с занесением в учетную карточку. Однако партком завода заменил это взыскание на более мягкое. В его решении записано:

Постановление первичной партийной организации цеха № * от 25 июня 1970 года считать правильным, но учитывая чистосердечное признание своего проступка и заверение впредь не допускать подобных фактов, за распитие спиртных напитков на производстве 13 июня 1970 года тов. С** объявить выговор с занесением в учетную карточку[9].

И это – несмотря на наличие отягчающего обстоятельства. Как сообщают материалы дела, дрова были вывезены утром, а днем фигурант «организовал пьянку в цехе», «появился в цехе в пьяном состоянии и спал в парткабинете».

В этом примере, как и во всех других, можно заметить субъективный подход к оценке проступка. Рассматриваемая ситуация произошла до выхода постановления ЦК КПСС «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом» в 1972 году, то есть в момент ослабления антиалкогольной кампании. Сыграло роль и публичное раскаяние фигуранта. Таким образом факт хищения дров стал второстепенным, а значение приобрел воспитательный эффект, на который рассчитывала партийная организация. Раскаявшийся похититель дров – пример исправимого индивида. Такие примеры давали материал для отчета в эффективности воспитательной работы.

Фигуранта следующего случая можно отнести к «злостным», но неудачливым «несунам». Ему уже было объявлено взыскание за растрату белил и краски. Через шесть лет он попался на хищении 2,6 тонны кокса на сумму 80 рублей 43 копейки. Это уже не являлось мелким мошенничеством. Он был осужден народным судом и приговорен к году исправительно-трудовых работ с вычетом из заработной платы 20 % в доход государства.

Все рассмотренные случаи имеют общий фундамент, который позволяет объяснить, почему они были зафиксированы в партийных документах. В каждом случае факт хищения не самостоятелен, он отмечен в силу других обстоятельств, неожиданно вмешавшихся в ситуацию. Это либо начавшаяся кампания, когда заводская администрация и партком должны были реагировать на выходившие постановления, либо факт хищения стал одним из аргументов в решении внутреннего конфликта, наличие которого можно зафиксировать.

Ярким подтверждением этой позиции является последний случай. Начальнику одного из цехов был объявлен выговор с занесением в учетную карточку «за использование служебного положения в корыстных целях и беспринципность»[10]. Наказание очень мягкое, если обратиться к материалам дела. Этот фигурант изготавливал на предприятии стойки из металлического уголка «для дачи главного конструктора». Стойки изготавливались из отходов металлургического сырья.

В отличие от других дел этот эпизод был рассмотрен на заседании парткома более подробно: указаны фамилии, номера нарядов, несовпадение начальной и конечной стоимости заказа. И все же, судя по описанию, ситуация, когда из отходов металлургического производства работники изготавливали для личных целей детали или части строительных конструкций, являлась обычной. Для фигуранта и всех лиц, упомянутых в протоколе, порядок действий понятен: экономист считает стоимость материалов, рабочие изготавливают согласно выписанным нарядам, завхоз готовит изделие к выдаче согласно накладной.

Поводов для рассмотрения данного дела на партийном собрании было два: отказ ответственного лица оформить отпуск этих стоек, потому что в накладной было указано, что они изготовлены «для личных нужд», а фамилия заказчика не совпадала с фамилией главного конструктора; вскрывшийся факт привлечения фигурантом дела некоторых работников цеха для строительства личного гаража. Администрацию смутило то, что возникла путаница с лицом, для которого изготавливались эти стойки. Статус обнаруженного получателя не оправдывал изготовления изделия на 109 руб. 77 коп. в течение четырех смен, с оплатой работы маляра и дополнительного наряда в 26 часов для электросварщика.

Логичен вывод, что фигурант, начальник цеха, нарушил некоторое негласное правило о правах работников на использование производственных ресурсов в личных целях в соответствии со статусом в заводской иерархии. Другими словами, указанные в протоколе лица, а также заводская администрация воспринимали как норму изготовление в рабочие смены силами нескольких человек изделия из заводского металлолома для главного конструктора, но не приняли претензии начальника цеха изготовить сложную конструкцию для какого-то третьего лица.

Обращает на себя внимание тот факт, что обстоятельства дела считаются недостаточными, чтобы рассмотреть его на заседании парткома завода. Требуется дополнительная информация, которая и создает в конечном итоге повод для наказания. Так, в протоколе говорится:

Тов. И*** используя свое служебное положение, привлекал к работе в личных целях своих подчиненных. Например, плотник т. Б*** (в нарушение штатной дисциплины оформлен слесарем) обшивал ворота для гаража тов. И***, в апреле грузил кирпич, в сентябре 3 дня работал, настилал пол, изготовлял крышки на яму.
Партийный комитет постановляет:
За использование служебного положения в корыстных целях и беспринципность тов. И*** объявить выговор с занесением в учетную карточку[11].

Итоговым решением нивелируется целая страница доказательств факта посягательства на социалистическую собственность. Ценность этого протокола в том, что он фиксирует нарушение неформальных практик, судя по всему, важных для участников. Речь идет об использовании ресурсов промышленного предприятия в личных целях. Эти практики имели разные формы, но выполнялись с прямого или молчаливого согласия администрации. Например, изготовление сложного изделия, как было показано выше, требовало вовлечения множества людей и не было доступно любому работнику.

При этом, если работнику нравится «мастерить что-то для себя» из обрезков металлического листа, оставшихся после штамповки изделий, то этому не будут чинить препятствий. Никто не «мелочился», высчитывая убытки, которые несло государство от «недоучтенного» металлолома. А для работника металлургического предприятия иметь в доме кухонные ножи, шампуры, кронштейны или уголки для книжной полки и т. д., изготовленные на заводе во время «перекуров», было обычным делом.

Официальная заводская иерархия существовала параллельно с неофициальной, строившейся в том числе и на делегировании работнику права использовать промышленное оборудование, сырье, а в некоторых случаях изделия или детали изделий в личных целях. Система взысканий и поощрений, премиальные выплаты не всегда оказывались эффективными мерами дисциплинарного воздействия на работника.

Дополнительным мотивационным ресурсом заводской администрации было заключение негласных конвенций с отдельными работниками. Если сказать более прозрачно, мастер цеха «закрывал глаза» на некоторые действия работника, а тот, в свою очередь, выполнял невыгодные ему поручения. Предметов конвенций мы не знаем, но о фактах их нарушения сигнализируют протоколы партийных собраний. Проступки партийцев, как то: опоздание на работу, появление на рабочем месте в нетрезвом виде или установление факта мелкого хищения государственной собственности, подвергались рассмотрению и наказанию в зависимости от мнения непосредственного руководителя.

А в сумме мы видим парадокс

Борьба с «несунами» велась в СССР как в довоенное, так и в послевоенное время; имела волновой характер (то вспыхивала, то затухала), но не занимала ведущего места в списке других кампаний. Поздняя советская пропаганда рассматривала «несуна» как «отдельный недостаток» социалистической экономики, как исправимого индивида.

Парадокс в том, что исправимый индивид не может быть редким исключением, «отдельным недостатком». Мишель Фуко, исследуя генеалогию аномалий, считает исправимого индивида обычным явлением: «До такой степени обычное, что ему свойственно – и это его первый парадокс – быть, если можно так выразиться, регулярным в своей нерегулярности»[12]. Вторым парадоксом Фуко называет неисправимость исправимого индивида. По этой причине исправимый индивид «навлекает на себя …ряд вмешательств, не сводящихся к техникам укрощения и коррекции обиходного и внутрисемейного уровня, то есть некую новую технологию перевоспитания, дополнительной коррекции»[13]. В итоге вокруг индивида «сплетается своеобразная сеть взаимодействия неисправимости и исправимости». Рассматривая советскую ситуацию, мы видим сложное переплетение предписаний и исключений.

«Несун» в советской культуре – это человек, который использует в личных целях общественные средства производства и присваивает социалистическую собственность. В последнем случае его деяния могут квалифицироваться уголовным и гражданским кодексами как хищение, однако действия «несуна» этим не ограничиваются. К тому же многие из них настолько малы, что практически незримы, или, лучше сказать, не могут быть подвергнуты количественному подсчету (в минутах, часах, рублях, единицах энергии). Соответственно государственная машина, которая, несомненно, заинтересована в нормировании подобных личностей, не может установить эквивалент возможного ущерба. Это затрудняет проведение коррекционных мероприятий.

Распространенное и всем известное явление неуловимо, и поэтому не имеет названия. И ответственность за него несет сконструированная социальная роль, вобравшая в себя ряд индивидуальных характеристик, признанных нежелательными. Вокруг личностных качеств очень сложно выстроить устойчивый образ, который можно было бы использовать для навешивания ярлыков.

Ситуацию усугубляет производственный рационализм. Администрации заводов не могли выполнять план, не изыскивая способов дополнительной мотивации. Им нужно было удержать опытного и умелого работника в ситуации «текучки кадров»; воздействовать на других, чтобы получить согласие на сверхурочную работу. Долгосрочные обещания срабатывали не всегда. Тут-то и повышается важность издержек плановой экономики. Товарный дефицит значительно повлиял на то, что практики мелкого хищения с государственных предприятий стали составной частью стратегии выживания населения. Так и «несуны» были меньшинством, сконструированным пропагандой. А практика выносить с предприятия «всякие мелочи» была мотивационным ресурсом заводской администрации в вопросе регулирования взаимоотношений с работником.