Полузабытые кремлевские дворцы

Что и сварили, и то в печи забыли.

Русская поговорка

В жизни России есть несколько переломных моментов, после которых русло истории нашей страны круто поворачивало, — это, например, Крещение Руси, татаро-монгольское нашествие, реформы Петра I, Октябрьская революция. Отношение к этим «переломам» истории с течением времени, с переменой обстоятельств, чаще всего политических, менялось — они то возносились на вершину народной и официальной памяти, то подвергались забвению, нередко насильственному. Так было, например, с Крещением Руси, о котором в советское время мало кто вспоминал, а теперь юбилеи этого события — всенародный праздник. С другими такими событиями бывает несколько сложнее — так, практически не знают, что делать сейчас с татаро-монгольским игом — вроде бы зло, а, с другой стороны, поминать недобрым словом поработителей, малая часть потомков которых ныне наши сограждане — неполиткорректно. С революцией потихоньку разбираются, но вот с чем сладить оказалось труднее всего — это с соотношением «XVII век — реформы Петра I». Спроси любого прохожего на улице: «С чего началось в России все — армия, наука, культура, флот, сельское хозяйство, приличные манеры, делопроизводство, достойные одежды и архитектура?» — и ответ будет: «С Петра I». А до него — мрак, серость, тупость и бессмысленное уныние, терпеливое приуготовление к настоящей жизни, стыд перед Европой да и только, лучше забыть. Ну, архитектура, может быть, любопытная, пестренькая такая, но не классицизм — вот это высокое искусство, это прогресс. А потому не ценились и не ценятся и с легкостью необыкновенной уничтожались и уничтожаются памятники XVII века — неказисто это, не благородных античных пропорций, хотя иностранцам нравится, ну так и оставим для них пару-тройку в центре Москвы — не лыком шиты, тоже державные древности имеем.

Каждая из упомянутых переломных эпох оставила после себя памятники, и с ними память обходилась тоже по-разному, одни хранила, другие стирала с лица земли. Пожалуй, Кремль — наиболее парадоксальный из всех русских памятников истории, в котором теснее всего переплетены эти противоположности — память и забвение. Казалось бы, мы знаем о Кремле все — начиная с картинок в первых детских книжках, с многочисленных изображений на рекламных плакатах, конфетных коробках, в телевизионных заставках, с боя курантов и до новогодней речи президента, кадров новостей и многочисленных трудов по истории Кремля. И в то же время мы прекрасно осознаем, что Кремль во многом остается «неизведанной землей» — в отношении и своей древней истории, и уж тем более — современной. Недаром ведь так часто употребляются штампы «тайны Кремля», «кремлевские тайны». Во всяком случае, в сознании большинства людей Кремль — что известный, что неизвестный — это некий штамп, набивший оскомину в первой музейной ипостаси (хотя немногие осмелятся признаться в том, что не ощущают и не понимают красоты и прелести кремлевских построек) и слегка щекочущий любопытство чем-то «жареным» во второй. А ведь был и есть Кремль настоящий. Он тоже многолик, но лики эти не имеют ничего общего с конфетно-державными клише.

Один из самых интересных — Кремль XVII века. Памятники архитектуры XVII века — высшей точки русской самобытности, ставшие брендом русского стиля для всего мира — представлены в «сердце Москвы и России» чрезвычайно скудно. Темпераментные, яркие, непосредственные даже в своих «державных» образцах, последние, оставшиеся после безжалостных разрушений, они оказались спрятанными от глаз посетителей Кремля в глубине позднейших пристроек, надстроек и переделок, а главное, в глубине сверхохраняемых объектов, а потому малоизвестны. Другая причина того, что кремлевский XVII век — и тот, что есть — как-то «скользит» мимо внимания, — это то, что он утратил свой подлинный, «прирожденный» вид, нивелирован с другими постройками. Если попробовать в воображении вывести хотя бы некоторые кремлевские памятники XVII века из тени, вернуть им истинное лицо, то мы увидим настоящий, живой Кремль в период его расцвета, и это будет весьма неожиданное зрелище.

Разумеется, в ту эпоху Кремль внутри стен выглядел совершенно иначе, чем сейчас. И дело не в том (вернее, не только в том), что до наших дней не сохранились многие здания тогдашнего Кремля. Кремль XVII века не был закрытым объектом, фактически мертвым городом. Это был город живой, несмотря на то что царский дворец охранялся не менее строго, чем теперешние апартаменты президента. В остальном же это был бурлящий деловой и административный центр российской столицы. Круглосуточно здесь находилось множество придворных чинов, обслуживавших государя и его семью. Здесь же располагались министерства-приказы с их многолюдными штатами дьяков и подьячих — почти тысяча человек, а потому сюда стекались со всей Москвы и из других городов просители-челобитчики с делами как личного свойства, так и служебного. На Ивановской площади сидели старинные русские нотариусы — площадные подьячие, вокруг них толпились люди, которым необходимо было составить официальные документы.

Нельзя забывать и то, что в XVII веке в Кремле еще были усадьбы представителей высшей знати — дома, окруженные садами и огородами. Кремль вмещал также резиденцию патриарха, несколько монастырей с их насельниками и множество церквей, куда приходили на службы люди, жившие и работавшие в Кремле. И, разумеется, вся эта кипучая жизнь нуждалась в материальном обеспечении, поэтому в Кремль въезжали подводы с продуктами для царского дворца, кормом для лошадей, дровами для отопления всех кремлевских помещений. Словом, это был не музейный памятник или секретный объект, а часть города, хоть и самая важная и особенная, вобравшая в себя богатое и прекрасное наследие предыдущих эпох, со своими площадями, улицами, переулками и тупичками, с задворками и склонами, заросшими травой, и так он и воспринимался москвичами и приезжими.

Одной из самых больших групп тогдашнего «населения» Кремля были приказные подьячие. Работа средневековых русских чиновников начиналась рано. Около семи часов через несколько ворот проездных башен в Кремль с разных сторон втекали толпы подьячих в яркой разноцветной по моде того времени одежде. Многие из них жили недалеко от Кремля, в районе Солянки, и потому заходили в Кремль через Спасские ворота. От них было ближе всего до здания приказов — оно стояло на бровке Боровицкого холма, между Спасской башней и Архангельским собором с колокольней Ивана Великого, там, где сейчас разбиты главные клумбы кремлевского сада. Ранним летним утром здания находились еще целиком в тени, солнце освещало только купола, кресты и золоченые свесы карнизов. Проникая в просвет между Архангельским собором и колокольней, утренние лучи единственный раз за сутки ярко и резко высвечивали фреску над восточным входом в Благовещенский собор. Переливалось яркими красками только одно здание в Кремле, целиком освещенное солнцем в этот час, — Златоверхий теремок на крыше царского дворца, самая высокая точка, не считая колокольни Ивана Великого, в тогдашней Москве.

Эта игрушка была построена в 1637 году для царевичей Алексея и Ивана, сыновей первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича. Алексею было тогда семь лет, Ивану — четыре года. Первый через восемь лет займет место отца на троне, второго через два года не станет. Теремок, несмотря на уменьшительное название, представляет собой вполне вместительный дом, размером с небольшой коттедж, под высокой четырехскатной крышей. Внутри него одна просторная и светлая комната-зал с лавками по всему периметру. Поэтому неудивительно, что в Златоверхом теремке иногда проходили заседания Боярской думы (кроме того, и расположение теремка соответствующее — ровно над Передней и Престольной царскими палатами, т. е. местом заседаний Боярской думы и царским кабинетом). Теремок огибают открытые галереи-гульбища. С торцов здания это широкие площадки, а вдоль длинных сторон теремка — узенькие проходы с невысокими, чуть выше колена, парапетами, за которыми глубокие провалы внутренних дворов Кремлевского дворца. Даже в начале XXI века вид на Москву с этих галерей открывается захватывающий. Каково же было озирать оттуда город в XVII веке! Он лежал весь как на ладони, c широкой излучиной, огибающей Боровицкий холм Москвы-реки; видны были не только окраины, но и окружавшие Москву леса и дальние поля. И тут же, на уровне глаз, рукой подать в буквальном смысле слова (стоит только перейти на соседнюю крышу) — лес куполов Верхоспасского собора, рядом и под ногами — дивной красоты многоярусные изразцовые фризы собора и нижних этажей терема. Трудно утверждать наверняка, но заказчикам и строителям Златоверхого теремка не могла не приходить в голову мысль, что взгляд из теремка формируется именно царский, государственный — с поднебесья, почти рядом с Богом — вниз, на подвластные земли. Но и этого кому-то из «пользователей» теремка показалось мало (может быть, это был энергичный и любознательный Алексей Михайлович): уже вскоре к восточному углу теремка была пристроена «смотрильная» башенка, верхняя площадка которой была еще выше, на уровне крыши теремка, и вид с нее был еще хоть чуть-чуть, но дальше. Что башенка была пристроена позже, а не одновременно со строительством теремка, видно по тому, что сени, соединяющие ее с теремком, почти совсем закрыли чудный фантастический фронтон над восточным входом, парный западному, но в некоторых деталях отличный от него. Из нижних помещений в теремок попадали двумя путями. Первым — по винтовой лестнице с белокаменными резными ступенями, выходящей в отдельную палатку-тамбур рядом с теремком, и оттуда через открытую площадку в теремок. Вторым — по другой, тоже белокаменной лестнице, которая приводила в сени, соединявшие «смотрильную» башенку и восточные двери теремка.

Рис.

Златоверхий теремок — здание символическое. Это не только «чердак», вершина теремного царского дворца XVII века, но и вершина русского абсолютно самобытного зодчества, своего рода квинтэссенция национального духа той эпохи. Теремок, как уже говорилось, здание не маленькое, и, будучи предназначенным для царских детей, вполне помпезное, богатое. Но вместе с тем оно совершенно не обдает холодом, характерным для официальных строений последующих эпох. Это дом для жилья, для детских игр и занятий — уютный и теплый. И, конечно, как и все, что выходило из рук мастеров XVII века — будь то одежда, домашняя утварь, мебель, дома, — теремок дышит радостью жизни, восторгом перед ее буйством, яркостью и великолепием. Высокая крыша покрашена «в шахмат», так любимый в XVII веке; с ее карниза свешивается тончайшее металлическое кружево, притеняющее яркий двухрядный изразцовый фриз. Фигурные наличники окон, такие же, как и в нижних, «взрослых» этажах дворца, покрыты изумительной белокаменной резьбой, причем мастер, переполняемый творческой фантазией, для каждого окна сделал особый узор, объединенный с другими общим стилем, но разнящийся рисунком. Над каждым окном свисает белокаменная резная «гирька», центральная украшена головой льва с толстеньким человеческими носом и человеческими же глазами, остальные — парящими птичками. Фронтоны наличников венчают медальоны, в каждом — изображения разных животных и птиц, опять-таки неповторяющиеся. Когда-то в окна были вставлены кусочки окрашенной слюды (теперь их заменило цветное стекло), и комната наполнялась радужными переливами света. В то же время изнутри через эти цветные окошки мир тоже виделся необычным, праздничным.

Такой же тонкой сложной резьбой, как и оконные наличники, оформлены и порталы дверей теремка и палатки-тамбура. Здесь все, что могут предложить жизнь и сказка, — ветки, травы, цветы и плоды, вазоны, «китаврасы», т. е. кентавры, грифоны, лебеди. Но главная прелесть — рельефы под закладными досками, которые украшают порталы. Восточный, как говорилось, закрыт сенями и башенкой, для обзора открыт только западный. Текст на доске гласит, что «Божиею милостию повелениемъ великого государя и великого князя Михаила Феодоровичя всея Руси самодеръжца и многих государствъ государя и облаадателя зделаны сии хоромы его государевымъ детемъ царевичю князю Алексею Михаиловичю, царевичю князю Ивану Михаиловичю всего от создания миру 7141 году». Между текстом, забранным в резную рамочку, и резьбой портала протянулся великолепный раскрашенный рельеф, который должен был встречать царских детей при входе и служить для них своего рода школьной иллюстрацией, изображающей богатство и разнообразие жизни на белом свете. Центральная фигура на нем — бородатый голый человек, со скрещенными «по-турецки» ногами; в волосы его воткнуты перья; возможно, так виделся художнику индеец. На каждой руке у него сидит по «райской» птице, а может быть, павлину; они, в свою очередь, держат в клювах гирлянду, целомудренно прикрывающую наготу человека. у ног «индейца» лежат пышные грозди винограда. С верхних углов композиции два тоже нагих охотника, высунувшись по пояс из зарослей, целятся из луков в птиц, сидящих в переплетении экзотических цветов и трав. Позади охотников, спина к спине с ними, неожиданно расположились весьма крупные белки с пушистыми хвостами. В нижних углах рельефа изображены нагнувшие головы и бодающие цветы и ветки какие-то рогатые животные. Вся эта наивная и трогательная композиция дышит жадным интересом к жизни и восхищением ее чудесами и многообразием.

В середине XVII века за Успенским собором, если смотреть с Соборной площади, были построены Патриаршие палаты. Возводились они по заказу патриарха Никона и, что самое интересное, незадолго до Новоиерусалимского монастыря. Разница стилей обоих комплексов бросается в глаза: спокойные, строгих «классических» линий, хотя вовсе не лишенные декора Патриаршие палаты с замыкающей их с востока церковью Двунадесяти апостолов — и экзотическое нагромождение объемов и буйство изразцовых покрытий истринского монастыря. Интересно было бы узнать, что или кто повлиял на такое архитектурное решение кремлевской резиденции Никона, ведь сегодня нашим глазам могла представать совершенно другая картина Соборной площади — с юга ее замыкал бы переливающийся от крыши до подклета сине-желтой майоликой дворец-храм в удивительном ближневосточно-барочном стиле.

Однако и то, что мы видим теперь, — совершенно не похоже на то здание, которое встречало знатных гостей, в том числе царя Алексея Михайловича со всей семьей, пришедших на новоселье к патриарху 22 декабря 1655 года. Не было еще небольших палат, надстроенных над третьим этажом в самом конце XVII века, зато весь второй этаж вместе с церковью охватывали открытые обходные галереи-гульбища, на которые вели резные белокаменные крыльца. Именно на эти галереи выходили широкие южные и северные двери храма, которые так непонятно и некрасиво висят теперь над пролетами проездных арок. Представьте себе эти галереи и крыльца, и вы поймете, насколько более торжественным, парадным выглядело это сооружение. Кроме того, только так оно приобретает законченный вид, которому сейчас явно чего-то недостает, в нем ощущается недосказанность. Но и это еще не все.

Никон не был бы самим собой, если бы даже этому элегантному зданию не придал большей красочности, так любимой им.

Над высокими двускатными кровлями горели золоченые ажурные коньки, перекликаясь с резными золочеными же подзорами карнизов; закомары храма были украшены великолепными фресками, выполненными лучшими царскими изографами Симоном Ушаковым, Иосифом Владимировым, Федором Козловым; во внешние киоты вставлены написанные ими же иконы. Золото декора и краски росписей особенно свежо и празднично смотрелись на фоне стен — не кирпичных, не беленых, как теперь, а окрашенных в розовый цвет.

Неудивительно, что этот величественный, стройный золотисто-розовый дворец производил неизгладимое впечатление на современников.

Возможно, правда, что ежедневно видевший его приказный подьячий воспринимал эту красоту так же привычно, как и мы, рассеянно скользящие взглядом по чудесным творениям наших предков.

Еще одно кремлевское здание надолго было предано забвению именно как памятник XVII века (помнилось оно квартирами Сталина и Бухарина, располагавшимися в нем). Это Потешный дворец. Здание было построено для тестя царя Алексея Михайловича в 1651 — 1652 годах, здесь Илья Данилович Милославский прожил 16 лет, а после его смерти в 1669 году дом отошел в казну и уже вскоре, в 1672 году, в хоромах стали устраивать для царской семьи развлечения, или потехи — первые на Руси театральные постановки, и так дворец получил название Потешного. В 1679 году при сыне Алексея Михайловича, царе Федоре Алексеевиче, в дедовский дом перебрались внучки Ильи Даниловича, т. е. сестры государя. Для удобства сообщения Потешный дворец соединили с соседним царским Теремным дворцом крытыми каменными переходами на столбах.

Потешный дворец, расположенный у Кремлевской стены ближе к Троицким воротам, был еще одной диковинкой Кремля XVII века. Во-первых, это один из немногих московских «небоскребов» того времени — четырехэтажное здание выглядит высоченным и для москвичей XXI века. Этажи соединялись крутыми наружными лестницами и переходами. Потешный дворец — единственный дошедший до нас образец кремлевских боярских хором. Конечно, это не рядовые, а элитные, если так можно выразиться, боярские палаты — все-таки царский тесть, но представление о характере московской архитектуры XVII века они дают в полной мере, в том числе о том, какого цвета была Москва. Реставраторами восстановлена оригинальная покраска дворца — нижние три этажа, выходившие на узкую кремлевскую улицу, были выкрашены светлой розовой краской, а верх, поднимавшийся над стеной, — ярко-красной в сочетании с белой, синей и зеленой.

«Небоскребом» дому пришлось стать не по прихоти строителя, а из-за плотной застройки в этой части Кремля. Эти «стесненные» условия, невозможность как следует раскинуться со всем хозяйством определили и вторую особенность здания — всю его длину пронизывал 30-метровый арочный проезд, соединявший южный парадный и северный хозяйственный дворы. Теперь въезды заложены и проезд стал внутренним коридором.

В-третьих, на самом верху, над жилыми покоями для сугубого удобства хозяина и домочадцев была выстроена домовая церковь Похвалы Богородицы со звонницей (недавно восстановленные), чьи купола так светло и живо глядели из-за Кремлевской стены над текущей под ней Неглинкой. Перед строителями церкви стояла «идеологическая» задача — как построить храм над жилыми помещениями и при этом не нарушить церковного канона, запрещавшего располагать священную часть храма — алтарь — в пределах человеческого жилья. Зодчие XVII века «вывернулись» из щекотливой ситуации весьма остроумно — они вывесили алтарь над проходящей внизу улицей, оперев его на мощные кронштейны-машикули. Но и этим не исчерпывались чудеса Потешного дворца. Кровли, окружавшие церковь с трех сторон, были плоскими (сейчас их скрывает крыша); примыкавшая к церкви с запада служила церковной папертью, в других частях были устроены «висячие» сады с деревьями, кустами и цветами в кадках. Наверное, это было невероятное, ни с чем не сравнимое ощущение — сидя под вишнями да яблонями на многометровой высоте над Москвой, любоваться текущей внизу Неглинкой, Каменным мостом, Боровицкой площадью, Воздвиженкой и Волхонкой и, дальше, уходящим на запад огромным красочным городом.

Вот такой он был, Кремль XVII века да и весь XVII век — яркий и лиричный, буйный и наивный, любопытный и самостоятельный, уважающий себя и внимательный к чужим. Остались — крупицы. Безжалостными к «отцу» оказались все его «дети» — века XVIII, XIX, XX. Кажется, «младшенький», XXI, начинает что-то понимать, но медленно и трудно.

Три кремлевских дворца рассказывают не только о Кремле, но и обо всем XVII веке. Они разные — у каждого своя «обложка», своя история, свои герои. И ведь действительно, памятник архитектуры — это та же книга, тот же исторический источник, и ему можно задавать такие же вопросы, как и любому источнику письменному. Нужно только очень внимательно смотреть, вернее, рассматривать его — и силуэт, и окраску, и детали окон и дверей, и декор, прислушиваться к своим ощущениям, думать, и он расскажет о себе и об эпохе не меньше, а то и больше, чем письменный документ. Ведь в архитектуре, как и в музыке (в отличие от письма — «бумага все стерпит»), не соврешь, а если и попытаешься, то эта ложь будет видна всем и каждому и тоже расскажет о своем создателе. Кремлевская архитектура XVII века — неопровержимое свидетельство богатства, силы, самобытности своей эпохи. И стоит задуматься, почему с достойным изумления единодушием эту архитектуру ломали, застраивали, переделывали все последующие хозяева Кремля — и Екатерина II с баженовским «супермегапроектом» Кремля, и Николай I, при котором Константин Тон «окуклил» Теремной дворец псеводорусским Большим дворцом, и пролетарские вожди, вплоть до Хрущева, заменившего Царицыны палаты на Дворец съездов. Возможно, есть резон в идее Освальда Шпенглера о стадии «псевдоморфоза», в который вступила Россия с петровских времен, и, быть может, стоит вернуть из забвения свои «формы», внимательно поглядеть на них, да и двинуться, наконец, дальше.