Честный лжец (П. П. Свиньин. Американские дневники и письма (1811–1813))

П. П. Свиньин. Американские дневники и письма (1811–1813). М.: Издательский дом «Парад», 2005. 559 с.

У Павла Петровича Свиньина (1787–1839) репутация не очень хороша. Подпортили ее современники, литераторы и острословы. Баснописец Александр Ефимович Измайлов посвятил Свиньину басню «Лгун», начинающуюся словами: «Павлушка — медный лоб (приличное прозванье!) Имел ко лжи большое дарованье. Мне кажется, еще он в колыбели лгал!..» Ту же тему продолжил в прозе Александр Сергеевич Пушкин: «Павлушка был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок: он не мог сказать трех слов, чтоб не солгать...» Благодаря подобным насмешливым аттестациям и сложился у историков русской литературы стереотип восприятия Свиньина как фигуры комической, враля и бахвала, прототипа Хлестакова и вообще человека несерьезного. Единственное, что может его «оправдать», — это то, что он был, так сказать, патроном издания, названию которого было суждено большое и непредвиденное будущее; я имею в виду «Отечественные записки», которые первым начал выпускать (в 1818 году в виде сборника, а с 1820 года в виде журнала) именно он.

Между тем возможен и совершенно иной взгляд на Свиньина. Историки русско-американских отношений не колеблясь называют его «одним из наиболее известных и влиятельных наблюдателей жизни в США» и замечают, что, знакомясь с его «Опытом живописного путешествия по Северной Америке», «можно только удивляться проницательности автора, сумевшего сделать множество тонких и интересных наблюдений об американской жизни, развитии промышленности, судоходства и торговли в США, национальных особенностях американцев и т. д.»[1]

По роду своей службы (с 1805 года в Коллегии иностранных дел) Свиньин много путешествовал: служил при вице-адмирале Сенявине в бытность того начальником российской эскадры в Средиземном море, с 1811 по 1813 год был секретарем российского генерального консула в Филадельфии, затем побывал в Лондоне и все увиденное в дальних странах запечатлевал на бумаге: морская карьера нашла отражение в «Воспоминаниях на флоте Павла Свиньина» (1818–1819), визит в Англию — в «Ежедневных записках в Лондоне» (1817), а американские впечатления, помимо упомянутого «Опыта живописного путешествия...», отразились еще в целом ряде статей, которые Свиньин с 1814 по 1829 год публиковал в тогдашней периодике, сначала в «Сыне отечества», а затем в собственных «Отечественных записках». Таким образом, историкам США Свиньин-«американист» известен хорошо, широкий же читатель его практически не знает, потому что в отличие от свиньинских «Достопамятностей Санкт-Петербурга и его окрестностей» (1816–1828), переизданных в Петербурге в 1997 году, очерки об Америке после первых прижизненных публикаций вторично на русском языке не перепечатывались[2]. Книга, выпущенная издательским домом «Парад», знакомит с американскими впечатлениями Свиньина в их, так сказать, первозданном виде: в нее вошли дневники Свиньина периода его пребывания в Соединенных Штатах, а также его письма к генеральному консулу Н. Я. Козлову, имеющие форму очерков; весь этот корпус текстов печатается впервые по рукописям, хранящимся в Государственном архиве Костромской области, костромскими же архивистами.

Разговор о новой книге должен состоять из двух частей. Первая — оценка самого Свиньина как наблюдателя и рассказчика. Вторая — оценка данного издания, в частности его критического аппарата. Начнем, как и полагается, с первой части. Пишущие о Свиньине непременно отмечают, что на него как автора путевых заметок повлияли «Письма русского путешественника» Карамзина. Разумеется, отголоски карамзинского и, шире, сентименталистского стиля у Свиньина заметны невооруженным глазом, однако вовсе не они составляют основу и, так сказать, доминанту его записок — во всяком случае, в их первоначальном виде. У Свиньина нет карамзинского внимания к человеческой психологии и карамзинской изощренной подачи общественно-политических концепций, искусно запрятанных в ткань чувствительного рассказа о путешествии (т. е. всего того, что было так превосходно вскрыто Ю. М. Лотманом). Зато у Свиньина едва ли в не в каждой строке заметно неиссякающее любопытство ко всем деталям чужой фауны, чужого быта, чужой промышленности и техники. Его кредо, пожалуй, очень емко и точно выразилось во фразе, брошенной в связи с посещением бостонского музея, где он «между многими глупостями видел чучелу змеи 24 футов длиною и толщиною с туловище ребенка»: «Везде можно видеть что-нибудь любопытное, так, как от человека самого ограниченного понятия научиться чему-нибудь новому» (с. 268).

Свиньин не уставал подмечать это «любопытное» во всем и повсюду; его описания животного мира Америки колоритны и трогательны: «Мамонт есть не что иное, как величайший слон» (с. 69); «Вообще все животные здесь весьма благонравны, ибо никто их не раздражает. Не видят, чтоб лошадь лягнула» (с. 78); замечательно также описание американских лягушек, которые темной ночью в 1752 году в течение нескольких часов «проходили или, лучше сказать, скакали целым отрядом» через город Виндгам и криком своим «перетревожили» тамошних жителей, расслышавших в этом крике слово «трактовать»: решив, что на город наступают французы либо индейцы, виндгамцы выслали трех депутатов на переговоры, и только утро «открыло им неприятеля», с которым намеревались они «трактовать» (с. 157–158). С тем же простодушным и живым любопытством Свиньин описывает и мир техники, например, широко пропагандировавшийся им стимбот («барка, движущаяся парами»): «Поистине, введение Стимбота есть весьма полезнейшая выдумка! Нет нужды ему в попутном ветре и течении — несмотря на все сие он идет сам себе около 5 миль в час... Кроме скорости весьма покойно, словно в комнате. Завтрак и обед прекрасный» (с. 168). Рискну высказать предположение, что именно насыщенность свиньинских текстов (не только оставшихся в рукописи, но и опубликованных) экзотическим материалом и снискала ему репутацию лгуна, хотя сам он четко отличал то, что видел своими глазами, от легенд: «Я думаю, насмешники рассказывают, что армейские чины даются здесь так: кто убьет змею с гремушкою, — капитанский чин, кто крокодила — полковника» (с. 101).

Позднее, в конце 1820 — начале 1830-х годов, Свиньина, создателя «Русского музеума», для которого он скупал картины русских художников, упрекали в излишнем увлечении всем русским, однако американские его наблюдения замечательны своим здравомыслием: если какого-то полезного русского обычая или предмета (как, например, русских печей) в Америке недостает, Свиньин это отмечает, но с той же охотой отмечает он и американские полезные изобретения и привычки — от технических новинок («Недавно один американец выдумал новый образ освещения посредством зеркальных фонарей, кои издают прекрасный блеск на весьма довольное расстояние и несравненно менее требуют масла» — с. 228) до особенностей народного просвещения («Воспитание детей здесь общественное. Лишь только ребенок встал на ноги, то и посылают его в школу без дятек и мамушек, оттого они развитее и скорее формируются, чем у нас. Да и общественное учение я нахожу лучше. Дитя с малолетства узнает жить в обществе и думать одинаково!» — с. 101).

Политкорректность Свиньину неведома, поэтому он не скрывает своей неприязни, например, к «отвратительным» маленьким неграм, «особливо девчонкам, кои беспрестанно встречаются: словно чертенята!», или к несправедливым «законам здешним в рассуждении женщин: ...на кого девка брюхатая покажет, тот должен или жениться на ней, или обязаться давать известную сумму на воспитание ребенка. Нельзя никоим образом ни оправдаться, ни избавиться» (с. 70). Есть у Свиньина претензии и к демократическому устройству: «Можно сказать, что дни выбора есть время разврата и насильства. В Америке агенты партий публично предлагают поить тех, кто хочет дать им свои голоса и часто место выбора бывает окружено сильнейшею партиею, вооруженною палками, кои не допущают или застращивают граждан противной партии» (с. 253). Однако при этом костромской дворянин Свиньин проявляет удивительное беспристрастие в оценке американского образа жизни: «Конечно, из числа блаженства и вольности, коею наслаждается сия республика, есть безопасность и свобода путешественников. Проезжая все Соединенные Статы от одного конца до другова и никто не остановит тебя, никто не имеет права спросить: кто ты? куда? и зачем? Пошли мальчика 5 лет в карете и он безопасно проедет все сие пространство; нигде его не обманут, нигде не притеснят, не обойдут» (с. 301). Порой американское общественное устройство вдохновляет Свиньина на создание настоящих афоризмов; так, описывая тюрьму, где «чистота и порядок во всем удивительный», он восклицает: «Здесь человечество не страдает — а наказано, оно не унизено, а лишено первого блага — вольности» (с. 204). Главное же, что восхищает его в американцах, есть их творческое трудолюбие, их способность превращать дремучие леса и мрачные пустыни в «рай».

Неспециалисту читать Свиньина любопытно, потому что он сам не был, в сущности, специалистом ни по юридической, ни по промышленной, ни по какой-либо иной части, а был просвещенным любителем и любознательным странствователем, наблюдающим широко раскрытыми глазами чужестранную жизнь, а заодно исполняющим дипломатическое поручение (поиск людей, которых можно было бы назначить вице-консулами в главные порты Соединенных Штатов). Для специалиста же Свиньин настоящая находка, потому что он подробнейшим образом, с цифрами и фактами в руках, описывает все стороны американской жизни — от судопроизводства до состояния мануфактур, от религиозной жизни до способов передвижения.

Иначе говоря, к Свиньину рецензент претензий не имеет. Что касается коллектива, готовившего книгу, то ему некоторые претензии предъявить можно, хотя изданы «Американские дневники и письма», как сказали бы в XІX веке, с большим тщанием. Текст Свиньина предваряют две статьи: «Предисловие» Л. А. Ковалевой (она же произвела археографическую обработку рукописи) и П. П. Резепина и статья «Каков Свиньин!», написанная уже одним Резепиным. «Предисловие» — толковый и содержательный рассказ как о жизни и карьере Свиньина, так и о его «американских» текстах; статья Резепина посвящена репутации Свиньина в глазах современников, и ее автора можно упрекнуть в том, что он слишком старается не столько объяснить скептическое отношение пушкинского круга к Свиньину, сколько во что бы то ни стало оправдать и превознести своего героя; впрочем, такое увлечение издаваемым автором вполне понятно и, пожалуй, простительно. За текстом Свиньина следуют комментарии, именной и географический указатели, словарь устаревших слов и даже библиография. Вещи все очень полезные, а комментарии отличаются большой детальностью и очень удобно устроены (у них сквозная нумерация, но в конце каждого комментария указана страница текста, к которой он отсылает).

Нехорошо только одно: нередко детальность эта достигается за счет того, что комментирование данного фрагмента текста подменяется выпиской из энциклопедии, свиньинских слов никак не разъясняющей. Простейший пример: зачем пространно объяснять в комментарии, что такое банкротство (с. 448), если в тексте речь идет о ложном банкротстве и о способности американцев ради денег пойти на любой обман? Другой пример. Свиньин рассказывает о художнике Стюарте, который «как блины пек» портреты Вашингтона: «Говорят, когда ему нужда в деньгах, он возьмет палитру, и через два дни готов портрет Вашингтонов, и через два дни 100 дол[ларов]. Потому иные его работы весьма неудачны и называются bank note, ассигнациями» (с. 101). Вместо того чтобы пояснять в комментарии, что bank note — это «буквально: банковская расписка, бумажный денежный знак», стоило, наверное, напомнить, что портрет Вашингтона украшал (и украшает до сих пор) купюру в один доллар, и именно это обстоятельство наполняло уподобление неудачных портретов Вашингтона банкноте издевательским смыслом.

Еще один пример, чуть более сложный, но не менее очевидный. Свиньин называет бостонский Exchange Coffee House hotel «американским Palais Royal». Описывает он это заведение так: «В доме сем считается 240 покоев, в нем находятся две застраховывающие конторы, почтовая экспедиция, биржа, ресторация, множество лавок, залы для балов, обедов, комнаты для чтения. Беспрестанное движение!» (с. 249). В комментарии читаем: «Пале-Рояль — Королевский дворец в Париже, построенный архитектором Лемерсье в 1624–1645 г. Первоначально был частной резиденцией кардинала Ришелье, а затем, по завещанию, после его смерти перешел к Людовику XІІІ» (с. 467). Дело даже не в том, что с конца XVІІ века этот дворец принадлежал отнюдь не королю, а младшей, Орлеанской ветви, а в том, что с начала 1780-х годов галереи, построенные с трех сторон сада, прилегающего к дворцу, были проданы его владельцем, герцогом Филиппом Орлеанским, многочисленным торговцам (выража ясь словами Карамзина, «фамилия герцога Орлеанского занимает самую малую часть главного этажа: все остальное посвящено удовольствию публики, или прибытку хозяина. Тут спектакли, клубы, концертные залы, магазины, кофейные домы, трактиры, лавки; тут богатые иностранцы нанимают себе комнаты; тут живут блестящие первоклассные Нимфы; тут гнездятся и самые презрительные»[3]). Уподобляя бостонское заведение «Вавилонскому столбу», Свиньин, конечно, имел в виду именно эту особенность ПалеРояля.

Кстати о Франции. В новом издании Свиньина встречаются некоторые французские фразы и кое-какие письма, переведенные с французского. Тут тоже многое вызывает недоумение, начиная с того, что «М.Козлов» во французском письме Свиньина это, конечно же, «г-н Козлов»; французское M. означает Monsieur, а вовсе не инициал (свиньинского Козлова звали Николаем Яковлевичем, о чем составители книги, многократно его упоминающие, прекрасно знают). Не менее очевидно, что упоминаемая Свиньиным шутовская надпись над домом найденышей в Париже «Palais du Rou de Rome» (правильно: du Roi), которую комментаторы именуют «неразборчивой фразой, которую не удалось расшифровать», вполне разборчива; она означает «Дворец Римского короля» и метит в родившегося в 1811 году сына Наполеона и Марии-Луизы, герцога Рейхштадтского, которому насмешники таким образом отказывают в легитимности. Наконец, точно так же очевидно (и по грамматике французского языка, и по контексту свиньинского рассуждения о человеке, который только что был весел и счастлив, а через секунду «поскользнулся и переломил себе ногу»), что фраза «L’homme est un elephant et une mouche» означает вовсе не «Человек делает слона из мухи», а «Человек — и слон, и муха», иными словами, человек и велик, и мал одновременно (кстати, возможно, что Свиньин не случайно написал эту фразу по-французски и что она представляет собой перефразированную цитату из басни Лафонтена «Слон и обезьяна Юпитера»: «Небесам нет дела до того, муха ты или слон»).

Таких французских «мух» в комментариях наберется немало, но, с другой стороны, не будем делать из них слона. Удавшегося и толкового в комментариях больше, чем неудавшегося. Во всяком случае, комментаторы очень старались быть внимательными, и многим публикаторам старых текстов, пожалуй, стоило бы в этом отношении взять с них пример. Что же касается предмета их комментариев, записок Павла Петровича Свиньина, то многим путешественникам уж наверняка стоит взять пример с их автора, открытого чужой культуре и внимательного к чужим нравам.

---

[1] Болховитинов Н. Н. Образ Америки в России // Американская цивилизация как исторический феномен. Восприятие США в американской, западноевропейской и русской общественной мысли. М., 2001. С. 434.

[2] Библиографию американских переводов сочинений Свиньина о США см. в рецензируемой книге, с. 33.

[3] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 249–250.