Бремя милитаризма

Если в области политической и экономической организации общества произошел отказ, частичный или даже полный, от наследия СССР, то российские Вооруженные силы по сей день представляют собой пусть и уменьшенную втрое, но точную копию cоветских.

Массовая мобилизационная армия, сохранять которую военному ведомству удается уже полтора десятилетия, не отвечает ни потребностям обороны, ни возможностям страны. Государство расходует огромные средства на институт, который решительно не способен выполнять свои функции.

Однако руководители страны, да и большая часть российской элиты демонстрируют поразительное доверие к генералитету, который, пользуясь этим, фактически саботирует военную реформу. «Общество и парламент все еще в преобладающей мере находятся в плену традиционного преклонения перед священной коровой “обороны и безопасности”. Позицию любого министерства, отрасли и отдельного чиновника могут подвергнуть критике и пересмотру, но только не планы Минобороны и других “силовых” ведомств (оборонный бюджет ежегодно изменяется Думой не более чем на 0,5–1%). Чиновники в погонах воспринимаются не просто как государственные служащие, которые вполне могут ошибаться или преследовать узковедомственные интересы, а как жрецы, которым открыто таинство истины, недоступное гражданским лицам», — считает Алексей Арбатов, занимавший в 1995–1999 годы пост заместителя председателя Комитета по обороне Государственной думы[1].

Глазами высокопоставленных военных смотрит российское руководство не только на свою армию. Всякий, даже внутренний, кризис, любое чрезвычайное происшествие оно стремится связать с неким мифическим глобальным военным противостоянием. Вспомним, как после трагедии Беслана Владимир Путин заявил, что мы «проявили слабость. А слабых — бьют. Одни хотят оторвать от нас кусок “пожирнее”, другие им помогают. Помогают, полагая, что Россия — как одна из крупнейших ядерных держав мира — еще представляет для кого-то угрозу. Поэтому эту угрозу надо устранить. И терроризм — это, конечно, только инструмент для достижения этих целей»[2]. Неудачи во внешней политике также списываются на происки глобального противника, в котором без труда угадываются США и НАТО.

К сожалению, с этим ощущением, что Запад и Америка об одном только думают, как бы уничтожить Россию, живут и многие наши граждане. Отсюда готовность (правда, теперь уже во многом умозрительная) признать, что ради укрепления пресловутой обороноспособности государство вправе требовать от народа каких угодно жертв.

В нынешних условиях, когда даже военные понимают, что причин у Запада воевать с нами нет, все это может показаться странным. Но когда три столетия все в государстве подчинено нуждам войны и армии, стоит ли удивляться, что милитаристский дух пронизал все слои общества.

Родословная милитаризма

Термин «милитаризм» вошел в обиход в середине XIX века. Тогда его стали использовать для характеристики режима Наполеона III во Франции[3]. В конце столетия один из основоположников научной социологии Герберт Спенсер в «Принципах социологии» разделил типы государственного устройства на два класса. Один Спенсер назвал «индустриальным». Законы и институты в государствах, к нему относящихся, нацелены на мирное экономическое развитие во благо общества. Другой мы бы сейчас определили как милитаристский, хотя Спенсер использовал термин «воинственный». В него он включил страны, в которых все подчинено подготовке к войне. «Современные Дагомея (нынешний Бенин. — А. Г.) и Россия, а также древние Перу, Египет и Спарта — в социальной системе этих стран жизнь, свобода и имущество гражданина принадлежат государству, целью которого является война»[4].

Научно-технический прогресс, в частности стремительное развитие сети железных дорог, сделали возможным проведение массовой мобилизации в короткие сроки. Численность армий во второй половине XIX века стала стремительно расти, и это сильно повлияло на государственное устройство многих стран.

Энгельс был первым, кто указал на связь милитаризации обществ с изменением характера военной организации и самой войны: «Армия стала главной целью государства, она стала самоцелью; народы существуют только для того, чтобы поставлять и кормить солдат, — писал он в «Анти-Дюринге». — Милитаризм господствует над Европой и пожирает ее»[5].

Карл Либкнехт в работе 1907 года «Милитаризм и антимилитаризм» сделал важное наблюдение, касающееся изменения сознания граждан в милитаристском обществе: «Милитаризм выступает… как сама армия… а за пределами армии как система, охватывающая все общество посредством сети милитаристических и полумилитаристических учреждений… далее он выступает как система пропитывания всей общественной и частной жизни народа милитаристическим духом»[6].

Открывшая эпоху всеобщих, глобальных войн, Первая мировая потрясла Европу до основания. На карте появилась огромная страна с доселе невиданным социальным устройством. Наряду с традиционными причинами для конфронтации: рынки сбыта, спорные территории, торговые пути, залежи полезных ископаемых, огромную роль стала играть идеология. Все это не могло не привести к некоторому переосмыслению понятия «милитаризм».

Советские идеологи по понятным причинам объявили его родовой болезнью общества эксплуатации. Милитаризм у них из объекта исследования превратился в политический ярлык.

Меж тем западная наука продолжала активно изучать этот феномен. В 20-е годы прошлого столетия американский политолог Гарольд Лэссвил выпустил ставшие классическими «Заметки о государстве-гарнизоне». В них он описал структуру современного ему милитаристского общества: «В государстве-гарнизоне специалист по применению насилия находится на вершине, а организация экономической и социальной жизни систематически подчиняется потребностям вооруженных сил. Это означает, что в обществе доминируют те, кто применяет насилие»[7].

Широко обсуждался в научном мире и вопрос — где лежит граница между милитаризмом и естественным стремлением государства обеспечить свою безопасность. Американский исследователь Альфред Вагтс в своей знаменитой «Истории милитаризма» ответил на него так: «Это различие носит фундаментальный, определяющий характер. Военный подход — это прежде всего стремление сконцентрировать людские и материальные ресурсы, с тем чтобы максимально эффективно решать конкретные задачи. Милитаризм же представляет собой совокупность обычаев, представлений и интересов, которые хоть и связаны с войнами и армиями, но неизменно претендуют на гораздо большее, чем просто удовлетворение военных потребностей. Отказываясь от научного подхода, милитаризм опирается на подход кастовый и культовый, на власть и веру. Армия, устроенная так, что служит не целям подготовки к возможной войне, а интересам военных, является по своей сути милитаристской»[8].

Вагтс подчеркивал, что носителями милитаристского мышления отнюдь не обязательно являются военные: «Гражданский милитаризм следует определить как безоговорочное принятие военных ценностей, манер, принципов и отношений. Приоритет отдается военным соображениям. Героическое обнаруживается преимущественно в военной службе и в военных действиях, в подготовке к которым и состоит главный интерес государства и на которые должны расходоваться главные ресурсы... Как и милитаристы в военной форме, милитаристы гражданские презирают гражданскую политику, парламентаризм, партии и т. п.»[9].

К несчастью, такой гражданский милитаризм стараниями всех российских правителей — самодержцев, генеральных секретарей, а теперь и президентов, пустил глубокие корни в нашем обществе.

В гимназических, советских, да и абсолютном большинстве современных учебников Россия представлена государством, обреченным вечно жить во вражеском окружении, вести изнурительные оборонительные войны. Отсюда и веками внедряемое в народное сознание представление об армии как институте, имеющем право неограниченно пользоваться всеми ресурсами страны — материальными, интеллектуальными, человеческими[10]. Меж тем элементарная логика подсказывает, что государство, занимающее столь обширную территорию, вряд ли вело исключительно оборонительные войны. Генеральный штаб в докладной записке Александру II с гордостью сообщал, что в 1700–1870 годах Россия участвовала в 38 военных кампаниях, причем за исключением двух все они были наступательными[11].

Вследствие непрерывных войн непомерно возросла роль служилого сословия, содержание которого все больше делалось, по словам историка Александра Корнилова, «господствующим интересом в Московском государстве, поглощавшим все остальные интересы страны»[12].

Петр, затевая свои реформы, тоже заботился исключительно об интересах армии, а никак не о всесторонней модернизации российского общества. Ему во многом мы обязаны тем, что страна вплоть до конца прошлого столетия оставалась своего рода обслуживающим придатком огромной, высасывающей все соки из народа, армии. Василий Ключевcкий писал по этому поводу: «Военная реформа… имеет очень важное значение для нашей истории — это не просто вопрос о государственной обороне: реформа оказала глубокое воздействие и на склад общества, и на дальнейший ход событий… Война была главным движущим рычагом преобразовательной деятельности Петра, военная реформа — ее начальным моментом… Преобразованием государственной обороны начиналось дело Петра, к преобразованию государственного хозяйства оно направлялось»[13]. Ту же мысль находим у ученого и политического деятеля Павла Милюкова, издавшего капитальный труд по истории Петровских реформ: «Вся государственная реорганизация в целом есть продукт военно-финансовых потребностей государства»[14].

Рекрутская система, заимствованная Петром у Швеции, на два века обеспечила Россию пушечным мясом. Если большинство других европейских государей содержали наемные армии и вынуждены были соразмерять их численность с финансовыми возможностями страны, то российские императоры могли никак себя не ограничивать. В частности и потому, что казне солдат не стоил почти ничего. Это был по сути неисчерпаемый ресурс, который в эпоху, когда успех зависел прежде всего от численного превосходства, обеспечивал перевес над любым противником.

«Как раз то, что делало Россию отсталой, менее развитой, чем Западная Европа, — самодержавие, крепостное право, бедность, — парадоксальным образом превращалось в источник военной мощи, — пишет известный американский историк Уильям Фуллер. — Самодержавие могло полностью мобилизовать российскую экономику для ведения войны. Режим несвободы позволял неограниченно выкачивать людские и материальные ресурсы из деревни»[15].

Если не знать, что речь идет о крепостной России, слова эти можно полностью отнести к большевистскому периоду нашей истории.

Объявляя курс на индустриализацию, Сталин меньше всего думал о благе народа. Его целью было превратить страну в огромный завод по производству оружия. Ради этого он ограбил крестьян, заставив их работать в колхозе за «палочки», а чтобы они не разбегались, лишил права покидать деревню. Все это можно было бы списать на особенности личности генералиссимуса, но и после его смерти, вплоть до распада СССР, страна оставалась огромным военным лагерем. Образование и воспитание в нем были нацелены на формирование не свободного человека, а солдата (не случайно такое воспитание называли и продолжают называть военно-патриотическим). Населению вдалбливалось, что страну окружают враги. Экономика почти вся работала на военно-промышленный комплекс.

Народ, в страшной войне сломавший хребет фашизму и германскому милитаризму, настолько пропитался милитаристским духом, что, и распрощавшись с тоталитаризмом, продолжает считать армию, по выражению Петра Струве, «живым воплощением государственного бытия в России». Причем элита зараже на милитаризмом даже в большей степени, чем опекаемый ею народ. «Что такое Россия, если не армия и русский язык», — патетически вопрошает кремлевский политтехнолог Глеб Павловский[16].

Милитаризм верхов

Этот перекос в сознании власть имущих отразился в структуре нашего правительства. Силовой блок в нем явно превалирует над гражданским. Министры, отвечающие за социальную сферу, подчиняются премьеру, а руководители десятка военных и военизированных ведомств входят в Совет безопасности и подчиняются непосредственно президенту. Подобный «двухъярусный» кабинет существовал только в Пруссии и в Германской империи.

Гражданский милитаризм в полной мере присущ и президенту России Владимиру Путину. Он периодически демонстрирует горячую любовь к армии (в этом ничего предосудительного нет), но в большей степени к военной атрибутике, военному стилю жизни и управления.

Президент любит полетать на истребителе, подняться на борт подводной лодки, пощеголять в военной форме. Складывается впечатление, что в мире гражданских он чувствует себя неуютно и с радостью покинул бы его ради простого и близкого ему мира военных. С упорством, достойным лучшего применения, Путин выстраивает так называемую вертикаль власти — жесткую, по сути военную, иерархическую систему правления. Принцип разделения властей с такой системой никак не сочетается, поэтому парламент у нас бутафорский, а судебная власть басманная.

Другое проявление милитаристского мышления российской власти заместитель директора Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин назвал «секьюритизацией». Принадлежность президента и большинства тех, кто его окружает, к разведывательному или военному сообществу определяет их отношение к информации. Они стремятся, во-первых, ограничить к ней доступ, во-вторых, «наружу» выдавать ее в урезанном и искаженном виде и, в-третьих, ценной считают преимущественно ту информацию, что поступает по специальным каналам, т. е. заведомо обрекают себя на однобокость суждений. «Я не смотрю на те заявления, которые делают наши партнеры для прессы. Я опираюсь на ту информацию, которая появляется в ходе наших личных дискуссий»[17], — заметил недавно наш президент.

Порожденная милитаристским сознанием убежденность наших чиновников, что принцип военной организации идеален для общества в целом, привела к тому, что в последние годы в органах власти всех уровней оказалось множество отставных офицеров (еще недавно из семи президентских полпредов в федеральных округах пятеро — генералы). Социологи заговорили даже о наступлении эпохи «милитократии»[18].

Бывшие обладатели погон отнюдь не демонстрируют какую-то особенную эффективность и принципиальность. Известно, например, что коррупция в регионах, которые возглавляли экс-генералы Виктор Казанцев и Владимир Шаманов, цвела пышным цветом.

Милитаризм и общественное сознание

Нынешняя власть, называющая себя демократической, настойчиво, как и все предыдущие, внедряет милитаристские стереотипы в сознание граждан. За десять лет доля положительных ответов на вопрос «Есть ли у России враги?» увеличилась с 13% до 77%, причем основной рост пришелся именно на путинское пятилетие[19]. В существовании мирового заговора против России сегодня убеждены 45% респондентов. Велико, соответственно, и доверие к Вооруженным силам. Армия стабильно занимает третье (после президента и церкви) место в соответствующих рейтингах[20].

Глядя на эти цифры и памятуя о том, какой сокрушительной критике подвергается в обществе российская армия, трудно не согласиться с бывшим начальником Генштаба Анатолием Квашниным, который считает, что сознание наших граждан изначально милитаризовано. Однако нынешний гражданский милитаризм совсем не тот, что был три десятилетия назад, когда люди жили с уверенностью, что сильнее нашей армии в мире нет. «Армия сегодня, — отмечает социолог Лев Гудков, — представляется не столько эффективным и дееспособным институтом, сколько воплощением наиболее важных национальных символов, ключевых ценностей для массового сознания, опорным моментом массовой идентичности»[21]. Коллега Гудкова по Левада-центру Алексей Левинсон в ходе круглого стола, организованного Фондом «Либеральная миссия», высказал сходную мысль: «Чем хуже представление о реальной армии, тем быстрее в последние месяцы растет позитивное отношение к некоторой воображаемой идеальной армии. Дискредитация существующей армии и ее военные поражения парадоксальным образом ведут к возвышению образа армии в глазах общества. То есть идеал становится тем чище и светлее, чем хуже его реализация на практике»[22]. Эту удивительную двойственность демонстрируют все социологические исследования. Так в опросе, проведенном «РОМИР-мониторинг» среди студентов, каждый четвертый респондент высказался в пользу отмены отсрочек от призыва, но при этом больше половины из данной группы заявили, что готовы использовать любые средства, лишь бы уклониться от службы в Вооруженных силах[23].

Целостная картина мира, формировавшаяся в течение десятилетий, разрушилась, и люди пытаются соорудить новую из того, что им дорого, от чего отказываться они не хотят. А это прежде всего слава русского оружия. Власть умело этим пользуется, чтобы навязать народу некий эрзац национальной идеи. Сводится она все к тому же — Россия обречена противостоять сонму врагов[24], и в этом противостоянии ее историческая миссия. Как справедливо отмечает Гудков, мысль, что кто-то стремится нанести нашей стране вред, странным образом поднимает россиян в собственных глазах. В самом деле, если мы объект неких «поползновений», стало быть, есть в нас что-то притягательное, заставляющее вынашивать коварные планы[25].

Милитаризм и армия

Коль скоро милитаристским духом пронизано и общество и элита, российская армия, казалось бы, должна жить припеваючи — быть сытой, довольной, иметь самое современное вооружение, структурно соответствовать последним требованиям военной науки. Но ничего этого мы не наблюдаем. Времена изменились, и милитаристское мышление сегодня способствует не укреплению вооруженных сил, а их деградации. Даже существенное увеличение финансирования со 109 млрд руб. в 1999 году до 668 в 2006-м не пошло российской армии на пользу — за семь лет ни порядка в ней больше не стало, ни эффективность ее не повысилась.

Это как старый автомобиль — когда-то он был хорош, но сегодня, сколько в него ни вкладывай, с современными на дороге он все равно не сможет конкурировать.

Вот уже полтора века в российских военных верхах идет борьба между «технологами» и «волшебниками»[26]. «Технологи» — это те, кто полагают, что традиционный российский способ воевать, не думая о потерях, рассчитывая главным образом на неограниченные человеческие ресурсы и отвагу русского солдата, безнадежно устарел. «Волшебники», напротив, живут с убеждением, что народ для того и существует, чтобы приносить неисчислимые жертвы на алтарь отече ства, и что против нашей российской удали никакое техническое превосходство не поможет. К сожалению, и в прежние времена и сегодня к «технологам» начинают прислушиваться, когда страна оказывается на грани катастрофы.

Разумеется, современные «волшебники» прекрасно понимают, что никакая удаль против высокоточного оружия не поможет. Но их типично милитаристское мышление устроено таким образом, что представить страну без огромной армии, через которую «прокачивается» все мужское население, они не в состоянии. Да и профессионально российские «волшебники» не готовы командовать компактными высокомобильными частями, оснащенными современной техникой. Все, что умеют наши генералы, — ставить под ружье огромное число людей, организовывать их самое примитивное обучение, а потом заменять перемолотые в боях дивизии свежими. Так Советский Союз воевал шесть десятилетий назад, так российские военачальники намерены воевать в будущем. «Большинство милитаристов, — пишет американский исследователь Альфред Вагтс, — будучи в политике консерваторами, являются по своей философии антиматериалистами. Они всегда предпочитают расходовать людей, экономя на материалах»[27].

Для России сегодня большая призывная армия — значит отсталая армия. Иметь вооруженные силы, сопоставимые по размерам и насыщенности военной техникой с американскими, и расходовать на их содержание в 25 раз меньше средств, чем США, — это из разряда все того же волшебства. Ведь затраты на эксплуатацию, к примеру, атомной подводной лодки не зависят от того, какой стране она принадлежит. Но даже если бы средства на перевооружение вдруг свалились с неба, овладеть современной техникой массы плохо обученных срочников (три четверти нынешних призывников не имеют даже среднего образования[28]) все равно не в состоянии.

Массовая мобилизационная армия не может адекватно ответить на главную угрозу безопасности России в лице международного терроризма. После трагедии 2002 года в Театральном центре на Дубровке, когда террористы захватили более 800 заложников, российский президент объявил мировому терроризму войну, как годом раньше это сделал президент США.

Путин повелел внести соответствующие изменения не только в Концепцию национальной безопасности (документ сугубо декларативный), но и в планы применения Вооруженных сил РФ.

Многие эксперты заговорили тогда о смене российской стратегической парадигмы, что это, мол, неизбежно придаст новый импульс военной реформе. Ведь российская армия, массовая и мобилизационная, менее всего пригодна для антитеррористической деятельности. Противопартизанскую войну можно вести только мелкими прекрасно технически оснащенными группами, укомплектованными высокими профессионалами.

Но военное руководство, прекрасно понимая, чем для него может обернуться переориентация на антитеррористические задачи, спокойно проигнорировало приказ президента. В подготовленном Министерством обороны в 2003 году документе «Актуальные задачи развития Вооруженных сил РФ» прямо сказано, что в антитеррористических операциях армия должна играть лишь вспомогательную роль.

Единственное применение, которое сегодня может иметь огромная армия советского образца, — это глобальный военный конфликт. Поэтому генералы, словно забыв о том, что холодная война давно закончилась, продолжают твердить об американской угрозе. «Невозможно отвлечься и от того факта, что США, некоторые другие страны НАТО пытаются использовать угрозу терроризма как прикрытие для решения своих далеко идущих геополитических задач», — пишет президент Академии военных наук Махмут Гареев[29].

Сегодня ни одни стратегические маневры не обходятся без имитационных ударов по территории США и призыва резервистов. В ходе беспрецедентных по масштабам командно-штабных маневров «Щит Зауралья — 2005» их было задействовано аж 57 тысяч![30]

Необходимостью сохранять и поддерживать «мобилизационный ресурс», от чего большинство развитых стран давно отказалось, военное ведомство оправдывает свое нежелание переходить к формированию вооруженных сил на добровольческой основе. При этом оно скромно умалчивает о том, что российская промышленность в обозримом будущем не будет в состоянии произвести достаточное количество вооружений для тех миллионов, которые предполагается поставить под ружье в случае войны.

Сто пятьдесят лет назад рекрутская система стала одной из главных причин поражения России в Крымской войне. Это было ясно всем, но противникам реформ удалось на целых десять лет задержать переход к призывной армии. То же мы наблюдаем и сегодня. Призывная система безнадежно устарела, никак не отвечает угрозам, с которыми сталкивается Россия, современному уровню военной техники, тормозит экономическое развитие страны. Однако наши военачальники отчасти по корыстным соображениям, а главным образом в силу унаследованного ими от отцов и дедов милитаристского взгляда на мир борются за сохранение этой системы. То, что в этой борьбе они потерпят поражение, сомнений нет. Хорошо бы только стране не пришлось, как это не раз бывало, заплатить на их твердолобость слишком высокую цену.

[2] http://www.kremlin.ru/appears/2004/09/04/1752_type63374type82634_76320.s...

[3] БСЭ. Т. 16. С. 256.

[4] Spencer H. Principles of Sociology. Vol. 2 New York, 1895. P. 602.

[5] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., Т. 20. С. 175.

[6] Либкнехт К. Милитаризм и антимилитаризм. М., 1960. С. 58.

[7] Essays on the garrison state / Harold Lasswell; edited and with an introduction by Jay Stanley; with a preface by Irving Louis Horowitz. Imprint: New Brunswick, NJ; London: Transaction Publishers, 1997. С. 12.

[8] Vagts A. A history of militarism: [civilian and military. New York] Meridian Books [1959] P. 13–15.

[9] Ibid. С. 453.

[10] См., к примеру: На службе отечеству: Книга для чтения по общественно-государственной подготовке солдат (матросов), сержантов (старшин) Вооруженных cил Российской Федерации

[11] Сухотин Н. Н. Война в истории русского мира. СПб., 1898. С. 113–114.

[12] Курс истории России ХIX века. М., 1992. С. 20.

[13] Ключевский В. О. Сочинения. Т. 4. М., 1958. С. 64–65.

[14] Милюков П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII века и реформа Петра Великого. СПб.: Типография М. М. Стасилевича, 1905. С. 303.

[15] Fuller W. C. Strategy and power in Russia, 1600–1914. New York: Free Press. P. 82–83.

[16] Красная звезда. 26.10.2002. «Российская армия, политика»: Материалы круглого стола.

[17] http://vip.lenta.ru/doc/2005/04/24/putinchannel/

[18] См, например: Крыштановская О. Исследования российской элиты: Тезисы выступления, Высшая Школа Экономики, 01.10.2003 [www.hse.ru/science/yassin/seminar_2003_10_01.pdf].

[19] Эти и многие другие данные, использованные в этой главе, а также их анализ почерпнуты из выступлений Л. Д. Гудкова в ходе ситуационных анализов, организованных Фондом «Либеральная миссия».

[20] http://www.levada.ru/press/2004092702.html

[21] www.liberal.ru/sitan.asp?Num=537&print=1

[22] http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=555

[23] http://www.ej.ru/comments/entry/1106/

[24] Михаил Юрьев — один из тех, кто претендует на роль идеолога путинского режима, — предельно откровенно изложил эту концепцию в своей статье «Крепость Россия» (Главная тема. 2004. №2). Рассуждения о том, что над Россией нависла угроза «внешнего управления», стали общим местом у представителей кремлевской администрации (см., напр.: Дмитрий Медведев. Россия может исчезнуть как единое государство // Эксперт. №13 (460). 4 апреля 2005).

[25] http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=551

[26] Fuller W. C. Op. cit. 124–125

[27] Vagts A. Op. cit.

[28] http://lenta.ru/news/2005/03/31/army/

[29] Гареев М. Какие Вооруженные силы нужны России? // Отечественные записки. 2002. № 8.

[30] http://www.uralpolit.ru/kurgan/news/?art=23689