Работники без границ: влияние глобализации на международную миграцию.

[*]

Книга Питера Столкера написана по заказу Международной организации труда. Опираясь на прикладные социологические исследования (проведенные, в частности, сотрудниками самой МОТ), автор пытается представить общую картину изменений, происходящих на современном международном рынке труда, и по возможности прогнозировать его дальнейшее развитие. Ключевым термином, характеризующим нынешнее состояние мировой экономики и политики, уже давно стала «глобализация» — и потому ученый вполне обоснованно начинает свой труд с анализа именно этого краеугольного понятия и его реального наполнения. Подкупает трезвость его подхода: Столкер стремится показать, что мы имеем дело не с революционным преобразованием мироустройства, а скорее наблюдаем очередной этап уже давно идущего эволюционного процесса. Да, производство и торговля теперь не признают государственных границ — но прообразы будущих транснациональных корпораций можно усмотреть и в Ост-Индской торговой компании, и в Лиге ганзейских купцов. Что касается движения капитала, то объективное сравнение убеждает в том, что большинство развитых стран размещает за границей примерно те же средства (в процентном выражении по отношению к своему ВВП), что и веком раньше, а в некоторых из них (в том числе в Великобритании, США, Италии и Скандинавии) относительный уровень вывоза капитала за это время даже снизился. Удивительным образом оказывается, например, что сегодняшняя Япония гораздо меньше зависит от внешней торговли, чем до Второй мировой войны. Точно так же представление о чрезвычайно высокой мобильности населения на поверку оказывается не совсем точным. Если взять Соединенные Штаты — страну, традиционно принимающую иммигрантов, — то, скажем, в 1996 году приток составил 911 тысяч человек, или 0,35 процента общего населения США, в то время как в 1914 году он был выше: 1,2 миллиона (1,5 процента). Иными словами, ныне мы наблюдаем очередную стадию уже давно идущего процесса преображения экономических и политических границ — другое дело, что теперь он стал гораздо более очевидным для общественного сознания благодаря кардинальным сдвигам в сфере информационных и телекоммуникационных технологий. По выражению социолога Р. Робертсона, мы переживаем «эру неуверенности», связанной, в частности, и с обнажившимися внутренними противоречиями, заложенными в самом понятии «глобализация». Миграция населения и рабочей силы — одна из областей, где эти противоречия проявляются наиболее ярко.

С одной стороны, проницаемость привычных границ вроде бы ведет ко все более массовым перемещениям больших групп населения. С другой, в будущем глобализация предполагает большее или меньшее выравнивание экономических условий существования в различных странах, но это как раз делает ненужными путешествия в поисках лучшей доли. Процесс подобной конвергенции идет уже давно. Столкер выделяет в нем две исторические стадии. Первая включает в себя последнюю треть XIX века и начало XX века, вплоть до Первой мировой войны. В ее начале существовали два экономических полюса: Америка и Европа; в Европе цены были значительно выше, а зарплаты ниже, чем в США. Ссылаясь на выкладки Дж. Уильямсона, Столкер показывает, как в полном соответствии с правилами неоклассической экономической теории в Европу устремился поток товаров, а в обратную сторону — поток мигрантов (за период с 1846 года по 1924 год в Америку и Австралию из Европы переехало 50 миллионов человек). В итоге произошло существенное выравнивание уровня жизни по обе стороны океана, отразившееся прежде всего в сближении цен на основные продукты потребления и реальных доходов населения.

Естественно, этот процесс экономического выравнивания был отчасти прерван в эпоху мировых войн; однако он возобновился с прежней силой в 60-х годах прошлого века, причем шел сразу в двух направлениях. С одной стороны, Европа вновь стала успешно «догонять» США (если в 1960 году реальные доходы жителей ФРГ составляли лишь 39 процентов по сравнению с доходами американцев, то к 1988 году они выросли до 89 процентов); с другой, стирались различия в самой Европе: Италия, Испания и Франция стремительно приближались к традиционно более развитым северным соседям. Однако на данном этапе миграция уже не играла определяющей роли: ее объемы уменьшались как на меж-, так и на внутриконтинентальном уровне. Так, если в 1901–1910 годах из Европы в Северную Америку уехали восемь миллионов человек, то в 1961–1970 годах — лишь 1,1 миллиона, а в 1981–1990 годах — 0,8 миллиона. В свою очередь сокращался и отток населения из отсталых стран Европы в более развитые: если еще в 1969–1973 годах Испанию ежегодно покидали 100 тысяч человек, то начиная с 1975 года количество эмигрантов снизилось до 20 тысяч человек в год; параллельно росло количество иностранцев, постоянно проживающих в стране. В послевоенный период сглаживание различий в уровне развития различных стран Европы и Северной Америки определялось не перераспределением трудовых ресурсов в результате миграции, а иными экономическими факторами: торговлей, объемом инвестиций и т. п.

Однако все это справедливо по отношению к достаточно развитым странам, ныне входящим в Организацию экономического сотрудничества и развития. Неизбежным последствием их экономической конвергенции стало углубление пропасти между богатейшими и беднейшими странами мира. По данным Мирового банка, за период с 1960 по 1990 год этот разрыв (исчисляемый путем сравнения реальных доходов на душу населения) возрос на 45 процентов. Соответственно, изменились и основные миграционные тенденции: главным направлением стало движение работоспособного населения из отсталых и развивающихся стран в индустриально развитые. Но при этом разница в заработной плате не является единственным определяющим фактором: потенциальные мигранты должны учитывать возможность получения работы, угрозу депортации, затраты на переезд, наконец, долгосрочные карьерные перспективы. Не случайно, например, в XIX веке поначалу росла эмиграция как раз из относительно развитых стран. Оказывается, для начала массовой эмиграции необходимо хотя бы минимальное накопление «стартового капитала»: обычно она принимает массовый характер уже после первичной индустриализации страны, причем уезжает отнюдь не самая бедная и необразованная часть населения. Для массовой эмиграции необходимо также, чтобы существовал значительный разрыв между возможностями внутри и вне страны: как показывает европейский опыт, люди принимают решение об отъезде лишь в том случае, когда уровень зарплаты и возможностей для работы в стране предполагаемого проживания превышает существующие более чем в четыре раза.

Изменения направлений массовой миграции не в последнюю очередь были продиктованы и сдвигами в иммиграционной политике крупнейших принимающих стран. Изменения в законодательстве США, Канады и Австралии, направленные на устранение прежних расовых и этнических барьеров, привели к тому, что за вторую половину XX века приток выходцев из развивающихся стран в эти государства возрос (в процентном отношении к общему количеству иммигрантов) примерно в 8–10 раз. Европейские государства также изначально поощряли иммиграцию главным образом из этнически, религиозно или исторически «близких» регионов (Индия — для Великобритании, католические страны Южной Европы — для Франции и т. д.), но потребность в рабочих руках (особенно в сфере низкооплачиваемого труда) привела к существенному расширению иммиграционного спектра. Некоторые ограничения, введенные после нефтяного кризи са 1973 года, оказались малоэффективными: въехав по временной рабочей визе, приезжие из Турции, Алжира, Югославии и других стран оседали, перевозили свои семьи; ширилась и нелегальная иммиграция.

Нефтяной бум создал и новое направление массовой миграции в страны Персидского залива: так, в 1996 году из 1,1 миллиона работающих в Кувейте граждане этой страны составляли только 176 тысяч. Существенные изменения происходили и в Азии: начиная с конца 80-х, прежде закрытая Япония начала привлекать иностранных рабочих, стремясь при этом максимально ограничить время их пребывания в стране. Те, в свою очередь, всеми правдами и неправдами стремятся остаться: например, за период с 1990 по 1993 год по официальным данным число «задержавшихся» в Японии иммигрантов возросло со 106 до 297 тысяч. Схожая ситуация складывается и в других странах с бурно развивающейся экономикой: Корее, Тайване, Сингапуре, и эту тенденцию не переломил даже азиатский финансовый кризис.

Миграционные сдвиги происходят и в других частях земного шара. Внутри Африки, традиционно являющейся одним из главных источников иммиграции в развитые страны, возникли свои центры притяжения: Кот-д’Ивуар, Нигерия и особенно ЮАР. После распада восточного блока Россия стала одним из главных поставщиков дешевой рабочей силы в страны Западной Европы, но в то же время и принимающей страной, куда направлена массовая иммиграция из других республик бывшего СССР. При этом миграционные потоки далеко не всегда определяются чисто экономическими факторами: распад СССР, войны на Балканах привели к появлению огромного количества беженцев по политическим, этническим и т. п. причинам, что в свою очередь привело к резкому ужесточению иммиграционных законов. Если в 1993 году количество прошений о предоставлении политического убежища в странах Европы, Северной Америки и Австралии составляло более 800 тысяч, то уже в 1998 году это число снизилось до 350 тысяч.

Попытка заново выстроить некие иммиграционные барьеры свидетельствует, по мнению Столкера, о том, что теоретические представления о возможности чисто экономического регулирования миграции оказались далеки от реальности. Теоретическая модель «открытой экономики» предполагает, что активное движение товаров и капитала должно постепенно сводить на нет перемещение людских ресурсов: предприятия, требующие большего количества рабочих рук, должны размещаться в развивающихся странах, а в индустриально развитых государствах сосредоточатся капиталоемкие и высокотехнологичные производства. Однако на деле этот процесс оказался не таким простым и более медленным, чем можно было ожидать: ему препятствует и естественная инерция, и, скажем, изначальное отсутствие в развивающихся странах вспомогательной инфраструктуры, что делает их экономику неконкурентоспособной, даже учитывая ее сырьевой, экспортно-ориентированный характер. Именно эти факторы имели в виду десять-двадцать лет назад экономисты и политики, призывавшие к установлению «нового экономического порядка», призванного обеспечить постоянную помощь и защиту экономике развивающихся стран, даже в ущерб принципам свободного рынка и торговли. В последние годы, впрочем, возникли прямо противоположные опасения. Дешевизна рабочих рук в третьем мире становится причиной вывода туда высокотехнологичных производств; наряду с этим в Европе и США иммигранты последовательно вытесняют местных рабочих из сферы малооплачиваемого и неквалифицированного труда. На основе многочисленных статистических выкладок Столкер старается показать, что обе эти тенденции, способствующие возрастанию безработицы в развитых странах, в действительности отражают два последовательных этапа в становлении «глобальной экономики», но в перспективе могут уравновесить друг друга. Действительно, с 1980 по 1989 год доля промышленных товаров в экспорте развивающихся стран возросла с 15 до 53 процентов, однако подавляющая часть этого экспорта поступает отнюдь не в ведущие индустриальные государства. Вместе с тем в развитых странах реальное снижение числа работников, занятых неквалифицированным трудом, происходит во многом за счет их перетекания в сферу услуг. При этом иммигранты в основном сосредоточены в областях экономики, ориентированных на внутренний рынок (сельское хозяйство, легкая промышленность) и соответственно подверженных конкуренции с товарами, импортируемыми из тех же развивающихся стран. Иными словами, иммигранты соревнуются не столько с местными рабочими, сколько со своими же «соотечественниками». В свою очередь, в развивающихся странах наиболее прогрессируют именно экспортно-ориентированные области экономики, причем оказывается, что рост экспорта в ту или иную страну напрямую связан с увеличением в ней числа иммигрантов соответствующего происхождения. Так, например, с 1975 по 1983 год доля иммигрантов из стран Магриба во Франции увеличилась с 30 до 45 процентов; одновременно французский импорт товаров из этих стран также возрос с 18 до 30 процентов; примерно та же ситуация наблюдается в Германии применительно к иммигрантам-туркам, а в США — к мексиканцам. Рабочие-иностранцы образуют новый и подчас весьма значительный рынок сбыта для экономики своей родной страны. Все это показывает, что тенденции, возникшие благодаря свободному движению товаров и рабочей силы, со временем действительно способны достичь гармоничного баланса, что, впрочем, не отменяет необходимости разумного регулирования этих процессов.

Схожая картина обнаруживается и при исследовании движения капитала. Расчет на улучшение экономических условий в развивающихся странах за счет притока на эти перспективные рынки значительного количества средств поначалу оправдывался — например, в Мексике, где это породило экономический бум на чала 90-х, а также в Азии. Однако разразившиеся впоследствии финансовые кризисы подчеркнули рискованность непрямых вложений (в облигации, ценные бумаги и проч.) и вызвали резкое увеличение внешней задолженности соответствующих государств. В результате их правительства заметно ужесточили иммиграционную политику; последовали депортации иностранных рабочих из стран, которые прежде являлись главными импортерами рабочей силы (в Юго-Восточной Азии — Таиланд, Малайзия, Южная Корея), а также увеличилась нелегальная эмиграция из стран-экспортеров (Индонезия). Негативный эффект удалось отчасти сгладить за счет прямых инвестиций, которые в долгосрочной перспективе оказались куда более стабильными. Правда, они распределялись неравномерно (скажем, в 1992 году в Азии 55 процентов подобных вложений приходились на Китай, а в Латинской Америке 44 процента — на Мексику и Бразилию) и в основном были направлены в страны — импортеры рабочей силы. Однако пример той же Мексики, традиционно являющейся одним из главных источников потенциальных мигрантов и одновременно объектом значительного числа прямых инвестиций, доказывает возможность подобного способа регулирования миграционных потоков. Еще один путь — перенос в развивающиеся страны высокотехнологичных производств; правда, и здесь наблюдается значительный разрыв между государствами, находящимися на разных ступенях индустриального развития. Тем не менее, размещая часть своих мощностей в развивающихся странах, транснациональные корпорации снижают число потенциальных эмигрантов — причем главным образом за счет роста занятости не в основном производстве, а в различных отраслях и компаниях, так или иначе обслуживающих иностранных гигантов. Развитие этих производств, лишь косвенно связанных с транснациональным капиталом, меняет саму структуру экономики развивающихся стран. В той же Мексике в 1988 году на иностранные компании работало 756 тысяч человек, что составляло лишь один процент экономически активного населения, но при этом 516 тысяч из них было занято в области промышленной переработки — а это равнялось уже 21 проценту работников данной сферы. Таким образом, транснациональные компании вкладывают свои средства прежде всего в сферы экономики, привлекающие наиболее активную часть населения, а значит и наибольшее число потенциальных эмигрантов. Ярким примером здесь может служить успешное развитие промышленного производства со значительной долей иностранного капитала в свободных экономических зонах Китая, а также бурное расширение сети небольших сборочных заводов и фабрик, так наз. «макиладорас», расположенных в Мексике в основном вдоль границы с США: продукция этих предприятий, чье количество возросло с 16 в 1965 году до 3 000 в 1996 году, производится из американских деталей и облагается при ввозе в США минимальными импортными пошлинами. При этом Столкер отмечает, что создание подобных зон экспортно-ориентированных производств не столько снижает, сколько меняет характер и направление миграционных потоков. Во-первых, увеличивается интенсивность внутренней миграции (в подобных зонах чрезвычайно высока текучесть кадров; например, в Мексике она составляет восемь процентов в месяц); во-вторых, значительную часть работников на таких производствах составляют женщины в возрасте от 16 до 25 лет, что, напротив, в перспективе способствует эмиграции работников-мужчин. Это обстоятельство заставляет думать, что создание подобных экспортно-ориентированных промышленных анклавов — лишь временный паллиатив, не способный кардинально решить проблему экономического выравнивания регионов как внутри самих развивающихся стран, так и на общемировом уровне.

Возвращаясь к исследованию фактора различий в уровне заработной платы, Столкер приходит к выводу, что тенденция к постепенному выравниванию условий жизни и труда, прослеженная на примере Европы и США, применительно к развивающимся странам выглядит отнюдь не однозначной. Массовая эмиграция из стран третьего мира пока не приводит ни к значительному снижению уровня безработицы, ни к увеличению реальных доходов остающегося в стране населения. Например, по официальным данным число работающих за границей граждан Филиппин составляет 4,2 миллиона, что равняется примерно четырем процентам трудоспособного населения страны, притом что безработица на Филиппинах составляет восемь процентов. Понятно, что если бы все эмигранты разом вернулись на родину, ситуация бы ухудшилась, однако статистика доказывает, что массовый отток в 70–80-е годы (составлявший 400 тысяч человек ежегодно) непосредственно не сказывался на уровне занятости и реальных доходах. Схожая ситуация наблюдается и в таких странах, как Индонезия и Бангладеш, и даже в Турции, где в период самой массовой эмиграции уровень безработицы продолжал составлять около 10 процентов, а рост зарплат начался как раз после прекращения практики найма за рубеж в середине 70-х (причем зарплаты росли быстрее в добывающих отраслях, которые как раз меньше подвержены проблемам, связанным с эмиграцией). Не в последнюю очередь это объясняется тем, что за границу отправляются как раз наиболее квалифицированные работники, потеря которых не слишком сильно сказывается на внутреннем рынке. Отчасти это связано с «перепроизводством интеллектуалов»: в 1990 году в Индии из 3,8 миллиона дипломированных научно-технических специалистов 1,2 миллиона числились безработными. Другая причина — относительно легкая восполнимость потерь среди квалифицированных рабочих, занятых ручным трудом, за счет быстрого обучения менее квалифицированных рабочих.

Косвенным способом влияния массовой эмиграции на экономику стран — экспортеров рабочей силы можно также считать денежные поступления от эмигрантов их семьям, оставшимся на родине. Теоретически они должны способствовать экономическому росту и укреплению благосостояния населения развивающихся стран. Однако величину «возвращаемых» средств зачастую трудно оценить: чаще всего деньги родственникам передают наличными, из рук в руки; к тому же они тратятся по преимуществу на сиюминутные нужды. Если при этом сфера потребления в стране в основном обеспечивается за счет импорта, то никакого экономического роста ожидать не приходится; но если на нее работают внутренние производители, то приток «родственных» средств из-за границы может иметь положительный эффект. Так, расчеты показывают, что два миллиарда долларов, подобным образом «вернувшихся» в Мексику, дали прирост внутреннего производства, оцениваемый примерно в 6,5 миллиардов.

Что касается влияния иммигрантов на экономику развитых стран, то резкое снижение уровня зарплаты вследствие их притока тоже вовсе не гарантировано. Во-первых, иммигранты оказываются занятыми главным образом в сферах, непривлекательных для местного населения; во-вторых, они тратят свои деньги внутри страны, повышая уровень потребления и тем самым стимулируя создание новых рабочих мест. Кроме того, появление большого числа иностранцев побуждает профсоюзы противодействовать возможному понижению оплаты труда и добиваться законодательного закрепления различных протекционистских мер по отношению к местным рабочим, как это происходило в Западной Германии. Другой путь — последовательно снижать потребность в иностранной рабочей силе, развивая высокотехнологичные производства и, параллельно, вводя имми грационные ограничения. По нему пошли прежде всего азиатские государства: сначала Южная Корея, Тайвань и Сингапур, теперь — Малайзия; правда, следствием такой политики стал резкий рост нелегальной иммиграции, за счет которой пытаются выживать главным образом мелкие фирмы. При этом нелегальная иммиграция никак не учитывается в официальной статистике, отчего подчас возникают парадоксальные ситуации: так, в 1996 году в Тайване находились 200 тысяч незарегистрированных иностранных рабочих, притом что списки безработных насчитывали около 241 тысячи человек.

Следует заметить, что подобные методы противодействия влиянию массовой иммиграции характерны прежде всего для периодов экономического бума. В настоящий момент в развитых странах мы имеем дело с гораздо более спокойной экономической ситуацией. В таком случае непосредственное воздействие иммиграции на уровень доходов местного населения ощущается еще меньше. Скажем, в США «новые» иммигранты, во-первых, в основном конкурируют со «старыми» в традиционных для них сферах занятости, откуда местные рабочие и так стремятся «уходить». Во-вторых, появление значительного числа приезжих создает проблему их социальной адаптации, для решения которой необходимо расширять сферу юридических, социальных и других подобных услуг — а это новые вакансии для местных служащих. Наконец, приток иностранных рабочих рук помогает сохранить предприятия, которые иначе закрылись бы или были бы выведены за рубеж, что опять-таки способствует занятости местных жителей. Схожие процессы наблюдаются и в Европе, в частности в Германии, где приток иммигрантов также способствовал росту производства и увеличению занятости местного населения. Оказывается, что для страха перед иммигрантами, «отнимающими хлеб у местных», в развитых странах нет особых экономических оснований: он вызван скорее социальными или национальными предубеждениями, которые к тому же эксплуатируются политиками. Столкер вообще склонен подчеркивать, что миграция — явление не чисто экономическое. История доказывает, что зачастую люди в массовом порядке покидают страну не из-за реального ухудшения качества жизни, а опасаясь наступающих (или наступивших) в ней кардинальных перемен социального или политического характера (в терминологии Столкера «страх перед новым»). Так было в эпоху «индустриальной революции» в Европе XIX века или в Японии конца XIX — начала XX века; развивающиеся страны переживали и переживают ана логичный слом старого сельскохозяйственного уклада уже в наши дни. В 1960 году лишь 22 процента населения этих стран проживало в городах, в 1994 году доля городских жителей составила уже 37 процентов, а к 2025 году по прогнозам должна возрасти до 57 процентов. Мобильность населения возрастает: сначала люди стремятся в города, а потом, не найдя там лучшей доли, эмигрируют. При этом ими нередко движет не столько стремление улучшить свое материальное положение, сколько психологическая неуверенность и беспокойство. Перестройка экономического уклада в эпоху глобализации происходит еще более резко из-за воздействия внешних факторов: как международной конкуренции, так и негативных последствий экономических кризисов, формально затрагивающих более развитые государства, но неизбежно сказывающихся на всех странах. Таковы были нефтяной кризис 70-х, последующая рецессия или финансовый кризис 90-х годов. Они вызвали, в частности, рост теневого сектора экономики, в котором, например, в 1990 году в Индии и Пакистане было занято 70 процентов всех промышленных рабочих, а в Африке в наши дни работает около 60 процентов всего городского трудоспособного населения. Если же переехавший в город бывший сельский житель работает неофициально, его неуверенность в завтрашнем дне особенно велика, хотя он и способен в данный момент обеспечить себя и свою семью. Кстати, как показывает Столкер, эмиграция часто становится именно не индивидуальным, а семейным решением, когда за границу сознательно отправляются наиболее трудоспособные и деятельные члены семьи, оставляя менее «подвижных» родственников дома. Так, в мексиканских семьях на заработки в США уезжают в основном молодые люди и мужчины средних лет, которые, если им удастся избежать многочисленных угроз (депортация, безработица и т. п.), могут рассчитывать на более высокий заработок. Дома остаются дети, женщины и старики — пусть они будут получать гораздо меньше, но зато останутся в привычной обстановке. Эмигрантам есть куда вернуться, а оставшиеся получают часть денег, заработанных семейными «эмиссарами». Такой способ «семейной взаимостраховки» как нельзя лучше показывает стремление людей достичь некоего баланса между тяготением к привычному укладу и желанием приспособиться к стремительно меняющемуся миру.

Ощущение внутренней неуверенности многократно усиливается в эпоху радикальных политических преобразований, что отчетливо видно на примере распада Советского Союза. Из бывших национальных республик в Россию, например, за период с 1993 по 1996 год приехали около 2,7 миллиона человек, но далеко не все они бежали от этнических конфликтов или стали жертвами последовательного политического и экономического «выдавливания». Одной из важнейших причин исхода была боязнь социального «аутсайдерства», в частности из-за незнания национального языка, и стремление сохранить свою «русскоязычность». Именно этим стремлением остаться в привычной системе координат во многом объясняется то, что после падения железного занавеса поток эмигрантов из стран Восточной Европы в Западную оказался куда меньше ожидаемого. Разумеется, здесь сыграли свою роль и экономические (например, оплата переезда), и политические (ужесточение иммиграционного законодательства) причины. Но все же не случайно самую многочисленную группу эмигрантов составили репатрианты — этнические немцы, отправлявшиеся в Германию, где они могли рассчитывать и на благожелательный прием, и на систему социальных гарантий. В какойто мере старым политическим «союзом» объясняется и активная миграция между бывшими странами Восточного блока, многие из которых (Россия, Венгрия, Чехия) ныне являются одновременно и экспортерами, и импортерами рабочей си лы, хотя и здесь сказывается относительная разница в уровне экономического развития. Следует, конечно, учитывать, что переезд из одной восточноевропейской страны в другую часто является промежуточной стадией пути на Запад: по данным Центра миграционной политики в Вене, ежегодное число таких незаконных иммигрантов, направляющихся в страны Западной Европы, составляет 300 тысяч.

Демократические преобразования неизбежно поощряют миграцию, включая и незаконную. Яркий пример находим в другой части света: это Южная Африка, куда после отмены апартеида хлынул настоящий поток нелегальных иммигрантов из соседних стран, количество которых, по разным оценкам, ныне составляет от 2,5 до 8 миллионов. Росту миграции способствовало и падение многих прокоммунистических и диктаторских режимов в Африке, поскольку возникшие после этого кровавые конфликты породили огромное количество беженцев.

Политические и экономические сдвиги влекут за собой существенные изменения и в социальной среде. Особенно заметным проявлением глобализации стало распространение телевидения и радио, которые также способствуют разрушению привычного уклада. Даже в самых отсталых странах теперь у каждого десятого есть радиоприемник, а у каждого сотого — телевизор. Информационные технологии служат пропаганде образа жизни, принятого в развитых странах, и потенциально тоже могут побуждать к эмиграции в эти государства. Однако исследования ЮНЕСКО свидетельствуют, что в мировой торговле культурной продукцией — литературой, музыкой, телевизионными программами, кинофильмами — доля развитых стран снизилась за период 1975–1990 годов с 90 до 70 процентов. Голливудские фильмы и американские звезды эстрады по-прежнему популярны, но во всем мире смотрят также латиноамериканские мыльные оперы и слушают африканских поп-певцов. В какой-то мере на смену односторонней «пропаганде» постепенно приходит соревнование разных «массовых культур»: со временем это также может сказаться на динамике и интенсивности миграционных потоков.

Значимая составляющая глобальной миграции — отъезд в другую страну наиболее квалифицированных и образованных профессионалов. В настоящее время от «утечки мозгов» больше всего страдает Африка, ежегодно теряющая 20 тысяч наиболее образованных людей, и страны Восточной Европы (опрос, проведенный в 1996 году в Болгарии, показал, что 40 процентов местных ученых мечтают об эмиграции). Естественно, главной движущей силой здесь также является желание увеличить свои доходы, но не менее важно и стремление к максимально полной профессиональной самореализации. Кроме того, страны — импортеры рабочей силы с гораздо большей охотой принимают именно этот класс работников, тем более что в последнее время, например, американцы выражают обеспокоенность из-за невысокого уровня образованности и профессионализма прибывающих к ним иммигрантов. Одной из скрытых форм эмиграции интеллектуалов стало получение образования за границей: более 70 процентов аспирантов, защитивших диссертацию в США, остаются там и становятся гражданами этой страны. Впрочем, в последние десятилетия наметилась и обратная тенденция «возврата» или «удержания мозгов». Не в последнюю очередь это связано с политикой транснациональных корпораций, стремящихся формировать штат своих заграничных филиалов прежде всего из местных служащих. В 1989 году граждане США составляли лишь 0,3 процента общего числа работающих в зарубежных представительствах американских компаний; правда, они занимали высшие руководящие посты (40 процентов руководства в европейских и 53 процента — в латиноамериканских филиалах). Для более консервативной Японии (в данном случае дополнительные сложности создает язык) соответствующие цифры составляют четыре процента (общее число японцев в представительствах японских фирм), 77 процентов и 83 процента (руководство в европейских и латиноамериканских представительствах). Стремление нанимать как можно больше местных служащих объясняется их относительной «дешевизной» (скажем, в 1994 году средняя зарплата инженера-электронщика составляла 100 тысяч долларов в год, тогда как на Тайване ему можно было платить 25, а в Китае и Индии — 10 тысяч долларов), а также возросшим уровнем профессиональной подготовки местных специалистов и, естественно, их лучшим знакомством с особенностями родного для них общества и рынка. В рамках той же политики крупные корпорации охотно направляют в свои зарубежные филиалы натурализовавшихся иммигрантов из соответствующих стран: так, не менее 35 процентов граждан США, работающих в американских компаниях на Тайване, — это «американские китайцы».

Впрочем, возвратная миграция может происходить и сама по себе. В середине 90-х из США ежегодно уезжали 200 тысяч американских граждан иностранного происхождения. Если в 70–80-е годы на каждого вернувшегося в Южную Корею приходилось по 19 новых эмигрантов, то теперь это соотношение снизилось до 1:2. Возвращение на родину подчас объясняется экономическими причинами (скажем, эта тенденция возрастает в период экономического спада в новой стране проживания), но в большинстве случаев за ним стоит неполная социальная адаптация (трудности в овладении языком, расовая дискриминация) или стремление применить полученные за рубежом навыки на родине, где ситуация улучшилась или, по крайней мере, кажется более благополучной. Характерно, что количество корейских репатриантов резко увеличилось после сеульской Олимпиады 1988 года, транслировавшейся по всему миру.

Меняются и направления миграции образованных профессионалов. Начиная с 80-х годов азиатский экономический бум стал причиной переезда на этот континент множества западных специалистов; постепенно все более притягательными для них становятся также Южная Америка и Восточная Европа. Показательно, что в 1994 году 14 процентов выпускников престижной школы бизнеса Стэнфордского университета (США) выбрали работу за границей; еще в 1989 году таких выпускников насчитывалось лишь шесть процентов. Наконец, гораздо более активным стал обмен специалистами между развивающимися странами: в индонезийских банках, например, работает немалое количество выходцев из Малайзии, а ключевые посты принадлежат, как правило, филиппинцам. В це лом миграция высокопрофессиональных кадров в эпоху глобализации представляет собой весьма сложный и разнонаправленный процесс. В последнее время он в меньшей степени сдерживается различными искусственными ограничениями и барьерами, но в дальнейшем противодействие местных специалистов притоку квалифицированных иностранцев будет, по всей видимости, возрастать.

Как уже говорилось, постепенное ужесточение миграционных «фильтров» вообще становится характерной приметой современного мира; однако следует учитывать, что отдельным государствам теперь приходится иметь дело не с отдельными личностями, а с целой «миграционной индустрией». Современные СМИ, наряду с Интернетом и другими средствами телекоммуникации, создают иллюзию жизни в едином «глобальном» сообществе, что само по себе способствует повышенной мобильности населения Земли. В итоге возникают своеобразные миграционные «сети»: как формальные (коммерческий найм рабочих за границей и т. д.), так и неформальные, когда переезд из одной страны в другую осуществляется не столько благодаря официальным каналам, сколько с помощью родственных связей, знакомых и проч. Соответственно, развивается и нелегальное предоставление необходимых услуг. Иммигранты платят различным посредникам и агентам по найму (часто продолжая выплачивать им определенную часть заработка и после переезда), приобретают фальшивые документы, изготавливаемые в некоторых местах (например, в Бангкоке) буквально поточным способом. Неформальные связи выходцев из одной и той же страны приводят к образованию мощных международных диаспор, чьи функции оказываются двойственными, а порой и противоречивыми. С одной стороны, они призваны облегчить адаптацию иммигрантов к новым условиям жизни, с другой — сохранить нить, связующую их с родиной. Именно в этом, втором, качестве национальные диаспоры в последнее время стали объектом пристального внимания правительств их родных стран. Если раньше к эмигрантам порой относились с презрением или даже с опасением, расценивая их как политическую оппозицию, то теперь их стремятся всячески использовать, в том числе и для финансирования отечественной экономики (такова, например, политика индийского правительства). Еще одна цель — сохранение национальной идентичности (языка, культуры) путем создания различных ассоциаций, обществ и т. п. Поддерживая их, историческая родина вправе рассчитывать на то, что эмигранты смогут стать своеобразными «проводниками» ее интересов за рубежом. В дальнейшем связи эмигрантов со страной своего происхождения будут только укрепляться, и это, в частности, может способствовать увеличению «возвратной миграции».

Подводя итог своего исследования, Столкер рассматривает несколько общепринятых моделей, интерпретирующих характер современной миграции. В основе большинства из них лежат чисто экономические объяснения: индивидуальный поиск «лучшей доли»; стремление семьи снизить риск существования в нестабильном мире за счет отправки наиболее трудоспособных ее членов на заработки; наконец, новое разделение труда, в котором иммигрантам отводится самая низкооплачиваемая и «грязная» работа. Некоторые ученые вообще видят в миграции неотъемлемую черту современного «глобализованного мира», который отличает мобильное перемещение капитала, товаров и людей, а также возникновение транснациональных «сетей» социального, политического и экономического характера. Столкер подчеркивает, что все эти объяснения дополняют друг друга и ни одно из них не дает исчерпывающей и непротиворечивой картины. Так, привычное помещение иммигрантов в самый низ социальной лестницы не отвечает реалиям сегодняшнего дня, когда расширяется сфера труда, непри влекательного для местного населения, и она включает отнюдь не только самые грубые физические работы (например, в Вашингтоне за 25 лет число таксистов иностранного происхождения выросло с 25 до 85 процентов). Более того, стремление оставаться на вершине технического прогресса побуждает развитые страны привлекать все большее число иностранных специалистов высшей квалификации. Кроме того, в оценке причин миграции следует учитывать и сложившуюся в настоящее время демографическую ситуацию: неуклонное старение населения развитых стран поддерживает устойчивый спрос на иностранную рабочую силу, причем в разных секторах экономики. Наконец, как уже многократно подчеркивалось, политические, социальные, психологические причины часто оказываются не менее, а то и более значимыми, чем чисто экономические факторы.

Предельный «реализм» и трезвость подхода, исповедуемого Столкером, не может не вызывать симпатий, однако его книга отвечает далеко не на все вопросы. Самая уязвимая ее сторона — точность и однозначность прогнозов автора. Признавая неизбежность сохранения и даже возрастания массовой миграции в развитые страны в ближайшее время, он рассчитывает на то, что выравнивание экономических и социальных условий жизни в разных частях света в конечном счете приведет к ослаблению этой тенденции, как уже бывало в истории. Но когда и как это будет происходить, неясно: сам Столкер говорит, что «нет гарантии, что история повторится». Не случайно в предисловии к книге глава отдела занятости Международной организации труда В. Зенгенбергер замечает, что выводы Столкера «не могут не беспокоить». Впрочем, задача социолога — по возможности точно описать положение дел в настоящем, а не предлагать однозначные прогнозы. И в этом отношении книга Питера Столкера заслуживает лишь похвал, поскольку дает непредвзятый и доскональный анализ во многом противоречивого состояния современного общества, убеждая в том, что пресловутая глобализация — это не просто однонаправленный процесс поглощения «малых» экономик или наций «большими», а гораздо более сложное взаимодействие многих составляющих по-прежнему разнообразного мира.

Николай Кербер

---

[*] Peter Stalker. Workers without Frontiers. The Impact of Globalization on International Migration: Lynne Rienner Publishers, 2000. Питер Столкер — независимый английский писатель, ученый и эксперт, признанный специалист в области международной миграции и рынков труда, автор книг The Work of Strangers («Труд чужаков»), 1994; No-Nonsense Guide to International Migration («Международная миграция как она есть»), 2001; The Oxford A to Z of Countries of the World («Оксфордского словаря стран мира»), 2004. В течение ряда лет он работал в различных исследовательских проектах и агентствах, существовавших под эгидой ООН, в 1991–1997 годах был главным редактором ежегодного «Доклада о развитии человеческого потенциала», издаваемого в рамках Программы развития ООН.