Пробуждение женщины

Людмила Альперн. Сон и явь женской тюрьмы. СПб.: Алетейя, 2004. 446 с.

Если, открывая книгу Людмилы Альперн «Сон и явь женской тюрьмы», вы ожидаете увидеть обычное социологическое исследование, вы ошибетесь. Эта книга не типична ни по содержанию, ни по форме, потому что наполнена, по словам самого автора, «живыми голосами» заключенных женщин: записями бесед и интервью. Теоретическая же часть исследования — это живой голос Людмилы Альперн, правозащитницы, руководителя программы посещения тюрем общественного Центра содействия реформе уголовного правосудия, созданного в 1988 году бывшими политзаключенными при поддержке академика Андрея Сахарова.

Книга Людмилы Альперн, как справедливо отмечает в предисловии Елена Ознобкина, — не первая ее публикация о местах заключения, но «фактически первое отечественное исследование феномена женской тюрьмы», показывающее, насколько положение дел в этой области в нашем отечестве отлично от западного и как много нужно сделать для того, чтобы облегчить участь заключенных женщин. Первая глава включает теоретический, исторический и юридический экскурсы в проблематику, глава вторая представляет собрание очерков о женских тюрьмах в России (Рязань), Европе (Польша, Норвегия) и США (остров Райкерс Айленд), а третья, быть может самая неожиданная, — анкеты и интервью заключенных.

Но открывается книга непохожим на обычные сухие перечни «листом благодарностей участникам проекта. Вольным или невольным», читая который, мы сразу же чувствуем ту атмосферу тепла и личного участия, которым пронизана вся книга.

Жанр книги, по сути дела исповедальный, позволяет нам увидеть тюрьму не как место, где люди лишены своей индивидуальности (униформой, режимом дня, полученными статьями), а вместе с автором «заметить различные оттенки в сером цвете тюрьмы» и услышать индивидуальные истории. Из уютных черно-белых дихотомий преступник / законопослушный гражданин, грех / добродетель, зло / добро мы попадаем в мир, где весьма неоднозначно переплетаются цвета отчаяния, мужества, жестокости, надежды, милосердия…

В главе «Новые амазонки, или женская тюрьма как очаг радикального феминизма» Людмила Альперн дает обзор истории феминистского движения и показывает, что для современных феминистских представлений характерен отказ от жестких дихотомий в гендерной сфере и допущение множественности гендера, следствием которого оказывается невозможность жестко разделить человечество на мужчин и женщин.

На мой взгляд, неудивительно, что в постмодернистском мире тема гендера стала одной из наиболее модных и острых. Гендер как социально-культурное образование оказывается «точкой роста» и трансформации базисных идентификаций современного человека, поскольку именно базисные идентификации оказались «под вопросом». Традиционные общества имели более или менее жестко закрепленный перечень таких идентификаций (религиозно-конфессиональных, территориальных, статусных, профессиональных, поло-ролевых и т. д.), отождествление с которыми было условием жизни индивида. Современное общество предоставляет своим членам гораздо бoльшую свободу, и мы уже не удивляемся, встречая женщину, одетую как мужчина, с православным крестиком на шее и буддийским способом восприятия мира.

Однако отход от традиционных моделей поло-ролевого поведения, с горечью указывает Людмила Альперн, для многих женщин происходит не в стенах университетов, а в местах лишения свободы. Это — их «университеты».

Для многих женщин, как бы парадоксально это ни звучало, тюрьма оказывается тем местом, где происходит «личностный рост» — вырастание женщины из пелен (хочется сказать, оков) патриархального мира, с его пиететом перед сильным мужчиной, покорностью женской доле, зависимым положением в семье. В книге приводится статистика женских преступлений, которая показывает, что наиболее часто совершаемые женщиной преступления — это мужеубийство, детоубийство и поджоги, т. е. «домашнее» насилие. Этот «женский протест» — один из путей, из-за безвыходности криминальный, к обретению личного достоинства и самоуважения. Другим — цивилизованным — путем женщина может идти, лишь получая хорошее образование и профессию в государстве, позволяющем ей самой делать жизненные выборы. Но даже если у нее есть образование и профессия, убеждена Альперн, патриархальное общество ущемляет ее права: ей платят меньше, чем мужчине, за работу такой же квалификации; ее первую увольняют при сокращении; ей труднее найти работу, если она молода и у нее маленькие дети или еще нет детей, и столь же трудно найти соответсвующую ее квалификационному уровню работу, если она уже в возрасте. При этом государство не станет ей опорой, если что-то случится с ее мужем, отцом или сыном (часто по вине государства) и женщина будет брошена выживать, как умеет. Социальное лицемерие выражается в том, что женщину призывают к патриархальным добродетелям — быть любящей матерью, дочерью и женой — в обществе, переставшем выполнять свою главную «патриархальную» функцию по отношению к женщине, — функцию защиты и поддержки.

«Парадоксально, но факт: тюрьма, апофеоз социального контроля, перерождает женщину, доходчиво объясняя ей, что мужчина — совсем не обязательный элемент ее жизни, включая семью и секс, и тем окончательно уничтожает в ней последнее из того, что ей необходимо иметь, чтобы вернуться в обычную жизнь, в мир с патриархальной начинкой: уважение к мужчине, к законам, установленным им, потребность в общении с ним», — утверждает Людмила Альперн. Ужасающая цифра — 14 тысяч женщин, ежегодно погибающих от рук мужей, и две тысячи кончающих жизнь самоубийством (из сообщения О.А.Миронова, уполномоченного по правам человека в РФ) — свидетельствует, на взгляд автора книги, о тщетной попытке мужчин восстановить свои права на женщину.

Читая написанные Альперн строки, я начинаю яснее видеть, как «война полов», столь ярко изображенная Квентином Тарантино в «Kill Bill» и все чаще проявляющаяся в кинематографе в изображении женщины как воительницы, подходит, видимо, к какому-то новому рубежу. Вековая ярость угнетаемых женщин выплеснулась на широкий экран, породив фигуры эпического масштаба. Новые Брунгильды, подобно героине Тарантино, вернулись из долгой комы, и все их идентификации, кроме одной — противостоять мужчине, сметены. Они еще не знают — кто они, но знают, что пробуждение наступило. И я задаюсь вопросом, сможет ли мужчина, подобно Зигфриду, смирить героический дух женщины и вновь подчинить ее себе? Какой «выявит» себя женщина в «войне» с мужчиной, с традициями социума, с собственными страхами и иллюзиями, — мы, сегодняшние, можем только гадать.

Теплица «интимного пространства» (так часто становившаяся темницей) разрушается все неумолимее, и женщина выходит в «публичное пространство», что, как пишет Людмила Альперн, раньше было свойственно только мужчинам. Женщина была привязана к дому и семье и воспринималась только в этом «контексте», если же выпадала из него, то это всегда было падением, превращавшим ее в публичную женщину. А мне хотелось бы добавить, что если уж женщины выходили на «площадь», то это было чрезвычайным происшествием, знаком социального бедствия. Выход женщин на улицы означал, что народный гнев переполнил чашу народного терпения.

Говоря о предыстории современного положения женщины, Людмила Альперн обнаруживает, что уже в начале ХIХ века в европейских обществах начали происходить процессы разрушения «камерной» жизни женщин и ей начинает предоставляться возможность участвовать в публичной жизни общества. Эта первая волна феминизма прокатилась и по России, навеяв Чернышевскому «сны Веры Павловны», в «четвертом» из коих, самом знаменитом, она символично выпускала женщин из закрытых помещений на вольный воздух и простор. Обретение экономических, политических и социальных прав побудило «окрепших» на свежем воздухе свободы женщин к борьбе уже за гендерное равенство, а книга Симоны де Бовуар «Второй пол» (1949) стала водоразделом между первой и второй волной феминистического движения.

Неудивительно, что современную женщину не может не интересовать вопрос, на какой берег нас вынесет нынешняя, начавшаяся на Западе в конце 80-х годов, третья волна феминизма. Одна из ее основных тем, отмечает Альперн, — сексуальность. Тюрьмы поощряют не только умение жить без мужчин. Потребность в любви и ласке, в полноценной сексуальной жизни не может быть блокирована настолько, чтобы женщины преврати лись в бесполые существа, выполняющие только режимные предписания и трудовую повинность. Для многих женщин они становятся островом Лесбос.

По наблюдениям автора книги, в недрах жесткой, организованной по мужским стандартам и представлениям тюремной системы (поскольку женщины составляли и составляют тюремное меньшинство: 20 процентов в XIX веке, пять процентов в настоящее время) некоторые женщины становятся мужеподобными, некоторые — утрачивают желание жить с мужчинами, подавляющее большинство калечится душевно и телесно, и это при том, что 80 процентов из заключенных женщин — матери. Но их общение с детьми чрезвычайно затруднено, либо в силу дальности места заключения от бывшего места проживания (на 89 субъектов РФ лишь 40 женских колоний), либо из-за того, что заключенные женщины разлучаются со своими детьми (только в одной колонии из десяти, имеющих на своей территории домa ребенка, с лета 2002 года идет «эксперимент по совместному проживанию»). И если мужчины выходят из мест заключения часто укрепившимися в своей социально-половой роли, то женщины оказываются тяжело травмированы во всех аспектах своей женственности. Той самой женственности, которая и должна была бы быть в них восстановлена и укреплена после совершения ими «домашнего» насилия.

Общая тенденция развития женской тюрьмы на Западе, продолжает свою мысль Альперн, показывает, что если первоначально женщины содержались с мужчинами и подвергались сверх общих для всех заключенных тягот еще и насильственному проституированию, то начавшиеся с 20-х годов XIX века изменения позволили разделить мужчин и женщин, набирать женский персонал, отменить телесные наказания и облегчить условия содержания. В Европе тюремная реформа, связанная во многом с развитием психиатрии, привела к тому, что женщин стали рассматривать скорее как не вполне здоровых людей, подлежащих не столько наказанию, сколько лечению и исправлению. Их стали помещать в специальные реформатории, пребывание в которых зависело от «исправления» женщины и в случае ее непокорности могло стать бессрочным. В Великобритании же на заключенных женщин стали смотреть с точки зрения евгеники, стараясь как можно тщательнее изолировать их от общества в целях «оздоровления нации». Но ХХ век принес разочарование в идее перевоспитания и излечения — после начавшейся в 1929 году Великой депрессии реформаторское движение сошло на нет. Реформатории снова становились тюрьмами, а тюремный режим — более строгим. Возрождение реформаторства в наши дни связывается с «альтернативой заключению» — разработкой системы взысканий, заменяющих заключение: условный срок, штрафы, залоги и т. п.

Людмила Альперн солидаризируется с мнением экспертов в данной области, которые считают, что тюрьма — это изживший себя институт изоляции и что давно назрела необходимость в выработке новых социальных институтов. Философ и историк Мишель Фуко в своем обширном труде «История безумия в классическую эпоху» показал, что только в XVIII веке формируется особый тип дисциплинарной власти, требующий замкнутого пространства, в котором действуют свои законы и правила и где индивиды строго ранжированы и приписаны к местам для реализации максимального контроля над ними. По этому типу стали организовываться работные дома, учебные заведения (особенно интернаты), мануфактуры, больницы, казармы, тюрьмы. Это напоминало пристрастие науки того времени к построению «таблиц» и «классификаций». Изоляция, контроль и управление стали ведущим способом регулирования «живого как биологического вида», поэтому именно тема самоубийства как аномалии, выпадающей из стройной системы контроля, попала в поле социологического анализа и стала объектом удивления общества в XIX веке.

Как считают сейчас в философском сообществе, «классическая эпоха» закончилась и началась «постклассическая»: и в науке, и в искусстве, и в целом в культуре, для которой характерны не размежевание, а «сращение», не управление, а «мониторинг». С этой точки зрения Интернет оказывается столь же характерным проявлением духа постклассической эпохи, насколько классическими были университеты и монастыри. В современном мире «изоляция» — архаичное явление. В этом смысле СССР, с его политикой прописки, разграничивающей людей по местам проживания и «местам лишения свободы», — это апофеоз старой системы организации власти.

Если Россия, так недолго лишь дышавшая воздухом свободы, рассчитывает попробовать ее и «на зуб», вкушая все больше свободы передвижения, мысли, слова, дела, неизбежно возникает вопрос о том, в каких формах современное общество должно осуществлять свою власть над теми, кого оно считает преступниками, и как долго в этой сфере будет господствовать та форма «дисциплинарной власти», которой уже нет в других сферах общественной жизни. Общие цивилизационные изменения позволяют надеяться, что рано или поздно тюрьмы и коло нии как места изоляции (и еще бoльшие формы изоляции — ШИЗО, штрафные изоляторы) станут «страшной историей», а женщина, по выражению Альперн — «любимый инструмент цивилизации», окончательно одолеет патриархальный миф о ломброзовской «преступнице и проститутке»[1].

Фотоальбом в конце книги показывает нам более чем унылые места: голые серые стены камер, решетки, сетки с колючей проволокой наверху, миски и кружки. И лица тех, кто «изолирован от общества». Благодаря же Людмиле Альперн мы, прочитавшие книгу, уже не изолированы от них.

---

[1] Чезаре Ломброзо в своей книге доказывал, что женщинам присущи черты вырождения и по антропологическим данным любая женщина имеет сходство с преступником. См.: Ломброзо Ч., Ферреро Г. Женщина — преступница и проститутка. Чебоксары, 1994.