Страх в большом городе

Представления о норме и патологии, характерные для коллективного воображения современных культур, позволяют, в частности, по-новому взглянуть на социальные стереотипы и символические значения, связанные с восприятием и репрезентацией человеческого тела. Последнее оказывается теперь не только объектом желания, насилия или, например, политического дисциплинирования, но и частью техногенных миров, где человеческая телесность не синонимична индивидуальности, внутренние органы взаимозаменяемы, а границы между биологическим организмом и механическим устройством оказываются прерывистыми и размытыми. Вероятно, именно поэтому массовые фобии, связанные с представлениями о теле, сегодня становятся средством символической репрезентации глобальных тревог и комплексов общества потребления.

В этой статье речь пойдет о так называемых легендах о трансплантации органов, известных в англоязычной академической традиции как organ theft legends или baby parts stories. Западная фольклористика насчитывает ряд обстоятельных работ, посвященных этой теме^[1]. В России, насколько мне известно, она практически не исследовалась. Рассказы этого типа основаны на сюжетной схеме, которая, по всей видимости, знакома многим читателям: человека (в ряде вариантов ребенка или подростка) похищают либо умерщвляют, чтобы получить донорские органы и ткани (почку, печень, глаз, зрачок, роговицу и т. п.) для трансплантации. Хотя предшественники подобных историй обнаруживаются во многих европейских культурах в разные эпохи (это, например, сюжет о прокаженном властителе (фараоне, императоре Константине, Ричарде Львиное Сердце, Людовике XI и др.), купающемся в крови невинных детей, чтобы избавиться от своей болезни, а также позднейшая легенда о «кровавой карете из Антверпена»^[2]), формирование современного фольклора о трансплантации органов тесно связано с развитием соответствующих медицинских технологий и, соответственно, относится к последним десятилетиям XX века.

По всей видимости, определенное отношение к кругу этих легенд имеет поздний советский сюжет о черной «Волге», получивший особенное распространение в Польской Народной Республике в конце 1970-х — начале 1980-х годов. В собственно польских версиях, опубликованных фольклористом Дионизиушем Чубалой, фигурируют монахиня, священник или просто неизвестные люди, заманивающие детей или подростков в большую черную машину (как правило, марки «Волга»). Впоследствии ребенка находят мертвым и полностью обескровленным. При этом предполагалось, что «кровь отправляют в Западную Германию для лечения лейкемии»^[3]. Согласно другому варианту кровь и почки похищенных детей отправляли «в специальных контейнерах в Польшу, Иран и другие страны»^[4]. Существовала, наконец, и версия, согласно которой трупы похищенных детей использовались контрабандистами для того, чтобы перевозить через границу драгоценности или наркотики^[5]. Другие польские фольклористы утверждают, что похитителей, разъезжающих на черной «Волге», могли идентифицировать и как «сотрудников госбезопасности» или даже «высокопоставленных советских чиновников»^[6]. В 1980-е годы Чубала записал ряд аналогичных рассказов и от информантов из славянских республик СССР — России, Украины и Белоруссии. Здесь, впрочем, не упоминали священников или монахинь: иногда речь шла об «иностранной машине», отвозящей похищенных детей на военную авиабазу, но чаще — о некоей банде, нанятой известным хирургом или окулистом (в последнем случае похитители вырезали зрачки из глаз) для нужд своей клиники. В 1970—1990-е годы подобные истории получили распространение и в Монголии. Здесь, впрочем, утверждали, что кровь или внутренние органы похищенных детей нужны «богатым и пожилым китайцам» для омоложения^[7].

Любопытно, что похожие сюжеты, повествующие о вампирах и похитителях человеческой крови, были широко распространены в Центральной Африке на протяжении почти всего XX века — и в колониальные, и в постколониальные времена. Здесь тоже — хотя довольно специфическим образом — использовалась «транспортная тема». Роль злодеев-похитителей зачастую отводилась пожарным бригадам, разъезжавшим на красных машинах, а кровь, как предполагалось, была нужна европейцам — чтобы ее пить или использовать для переливания. Речь, впрочем, могла идти не только о пожарных машинах, но и об «автомобилях с красным крестом» или фургонах «с занавесками внутри» / «с погашенными огнями», а похитителями либо потребителями африканской крови могли считать и полицейских, и медиков, и католических миссионеров^[8]. Луиз Уайт полагает, что в основе этих сюжетов лежит отношение традиционных африканских обществ к технике, новым условиям специализированного труда, а также колониальной экономике^[9]. Однако, как мы видим, более широкая типологическая перспектива показывает, что аналогичные сюжеты могут успешно распространяться и вне колониального контекста, причем их наиболее устойчивыми мотивами оказываются похищение человеческой крови в интересах людей, обладающих властью, и / или «чужаков», а также технически совершенное и визуально маркированное (цвет, большие размеры и т. п.) средство передвижения — от «красивой кареты» до «черной "Волги"». Поэтому общий символизм подобных историй, по всей видимости, связан с более широким контекстом представлений о власти и тех опасностях, которые она несет подчиненным и депривированным группам. Большая и заметная карета или машина, по всей вероятности, представляет собой метафорическую репрезентацию именно этого круга идей и тревог.

По всей видимости, аудитория таких рассказов в странах «советского блока» в 1970—1980-е годы ограничивалась преимущественно большими городами. Массовой паники подобные слухи, по всей видимости, тоже не вызывали. Совсем иначе обстояло дело в другой части света, а именно в Латинской Америке, где в конце 1980-х — 1990-х годах прокатилось несколько «эпидемий» так называемых baby parts stories. Один из первых документированных случаев такого рода — газетная кампания 1987—1988 годов в Гватемале, Гондурасе и Парагвае, связанная с обнаружением тайных приютов для детей, содержавшихся агентствами по международному усыновлению. Несмотря на заверения официальных лиц в необоснованности подобных слухов, пресса этих стран упорно утверждала, что детей отправляют в США в качестве доноров для пересадки внутренних органов. Кампания была поддержана советскими средствами массовой информации, в частности газетой «Правда», опубликовавшей 5 апреля 1987 года заметку «Что крылось за "безбрежной гуманностью"», в которой сообщалось следующее:

Бездетные и, как правило, очень богатые американцы в последнее время вдруг воспылали любовью к гондурасским детям. Тысячи маленьких гондурасцев, приобретенных, естественно, за выкуп, перевезены в США. Покупатели были настолько гуманны, а их любовь к малюткам настолько безбрежна, что нередко они забирали даже калек. Как выяснилось, «усыновители» оказались не просто преступниками, а бесчеловечными изуверами. Не райская жизнь и очаг состоятельных американцев ожидали гондурасских мальчиков и девочек. Аферисты поставляли их в качестве доноров для больных и страдающих пороками детей из богатых семей. <...>

Изуверство, поставленное на широкую ногу, поражает своим цинизмом и размахом. В столице Гондураса... и других местах ими созданы специальные подготовительные пункты. В них купленных за бесценок либо подобранных на улицах бездомных детей, как правило, очень маленьких, сперва откармливают, а потом сбывают. До трех и более тысяч долларов чистой прибыли дает «товар» предпринимателям^[10].

Именно эта и подобные ей корреспонденции дали старт цепочке соответствующих обличительных публикаций в европейской прессе левого и прокоммунистического толка^[11]. Высказывались предположения, что кампания была либо спланирована, либо активно поддержана советским КГБ, однако документальные доказательства здесь пока что недоступны, а ряд фактов позволяет поставить эту гипотезу под сомнение^[12].

Как бы то ни было, слухи о похищении детей и трансплантации органов продолжали циркулировать в странах Центральной и Южной Америки на протяжении нескольких десятилетий, приводя порой к серьезным общественным инцидентам и кровавым преступлениям.

В 1988 году в столице Перу начали циркулировать слухи о «группах людей, похожих на иностранцев, одетых как доктора, но вооруженных автоматами». Они якобы разъезжали по небогатым районам города на машинах, похищали детей, вырезали им глаза, а затем отпускали своих жертв, оставляя в их карманах конверты с деньгами и благодарственными письмами. 30 ноября 1988 года эти слухи вызвали настоящую панику в рабочих кварталах Лимы: сотни родителей бросились в школы, чтобы спасти своих детей от воображаемой опасности. Распространение аналогичных рассказов в Гватемале в 1994 году привело к серии линчеваний. Сначала жертвой разъяренной толпы чуть не стала американка Мелисса Ларсон, чью безопасность пришлось обеспечивать с помощью специальных отрядов полиции и армейских подразделений. Затем от рук местных жителей пострадал швейцарский вулканолог, занимавшийся исследованиями в департаменте Чимальтенанго. Наконец, в марте того же года пятидесятидвухлетняя журналистка из Аляски, фотографировавшая детей на рынке небольшого городка Сан-Кристобаль-Верапас, была избита толпой и впала в кому^[13]. Подобные инциденты, заканчивавшиеся гибелью неосторожных путешественников и журналистов, случались в Гватемале и позднее.

В 1990-е годы легенды о похищении внутренних органов получили достаточно широкое распространение в США и Западной Европе, однако в совсем иных формах. Типичный американский сюжет этого рода, известный исследователям как «Похищение почки» (The Kidney Heist) или «Неосторожный путешественник» (The Rash Traveller), повествует о человеке, случайно познакомившемся с красивой молодой женщиной и отправившемся с ней в гостиницу или мотель. Наутро, очнувшись на окровавленной кровати или в ванне со льдом, он обнаруживает, что его одурманили каким-то наркотиком, а затем удалили одну или даже обе почки^[14]. Эта история о похищенной почке имеет вполне очевидные параллели с сюжетом другой городской легенды — «Добро пожаловать в мир СПИДа», или «СПИД Мэри / Гарри», которая рассказывает о носительнице или носителе смертельного вируса, заражающих всех, кого ей или ему удается соблазнить^[15].

Другой сюжет такого типа, получивший распространение и в США, и в Западной Европе, повествует о путешественнике или путешественниках (в частности, супружеской паре), отправившихся на отдых в страну третьего мира и лишившихся там тех или иных внутренних органов — тоже, как правило, почек. Один из первых документированных случаев циркуляции этой легенды был отмечен в 1990 году в Германии. Здесь речь шла о супругах из Бремена, отправившихся на праздники в Стамбул: «муж заблудился на базаре, а через несколько дней его нашли на пляже» — разумеется, без почки^[16]. Шведская версия этого сюжета, записанная Бенгтом аф Клинтбергом в 1992 году, помещает действие в Бразилию:

Муж и жена отправились отдыхать в Бразилию. Когда супруги загорали на пляже, к ним подошел маленький мальчик и попросил подписать петицию в защиту тропических лесов. Они подписали. Через некоторое время они пошли выпить в бар, стоявший около пляжа. Там они оба потеряли сознание, а очнулись на операционном столе. На самом деле бумага, которую они подписали, не имела никакого отношения к тропическим лесам. Это было согласие добровольно отдать свои органы для трансплантации[17].

Наконец, в третьем варианте той же самой легенды речь идет о ребенке, пропавшем в парке аттракционов или торговом центре. Через несколько дней его находят на том же самом месте, но, опять-таки, оказывается, что у ребенка удалена почка^[18]. В Западной Европе первой половины 1990-х годов эту историю рассказывали про «Диснейленд» в Марн-ля-Валле под Парижем (тогда этот парк еще назывался «Евро-Дисней»)^[19]. В самой Франции, впрочем, в качестве подобных «опасных мест» нередко фигурировали автомобильные парковки и торговые центры, в частности гипермаркеты корпорации «Ашан»^[20]. Кроме того, в те же годы в различных европейских странах, особенно в Италии, имели распространение рассказы, подобные вышеупомянутым историям о черной «Волге», а также слухи о бандах, похищающих на улицах детей и вырезающих им глаза. В качестве похитителей здесь могли называть цыган и членов мафии^[21]. При этом в германоязычных странах в начале 1990-х годов циркулировали слухи о детях, отправившихся на отдых в Италию и там лишившихся своих внутренних органов^[22].

Необходимо добавить, что распространению легенд о краже органов в Западной Европе и США 1980—2000-х годов способствовали не только публикации в газетах, телевизионные репортажи и политические скандалы, но и художественная литература, а также кинематограф, охотно использовавшие соответствующие сюжеты и мотивы^[23]. Среди первых произведений такого рода — американский литературный триллер Робина Кука «Кома» (1977, экранизирован режиссером Майклом Крайтоном в 1978 г.), рассказывающий о врачах, намеренно приводящих пациентов в состояние искусственной комы, чтобы затем использовать их внутренние органы для пересадки, а также фильм западногерманского режиссера Райнера Эрлера «Плоть» (Fleisch, 1979, в русском прокате — «Тайна мотеля "Медовый месяц"»), где студенты-молодожены — немка и американец — попадают в руки банды медиков, похищающих людей из маленького невзрачного мотеля в отдаленном уголке штата Нью-Мексико. Одурманив свои жертвы при помощи наркотика, «убийцы в белых халатах» увозят их на машине скорой помощи в госпиталь при некоей авиабазе. Затем несчастных отправляют самолетом в Нью-Йорк, где их внутренние органы пересаживают богачам, нуждающимся в операции. К числу таких кинолент относятся «Урожай» (The Harvest, США, 1992, режиссер Дэвид Маркони), «Донор» (The Donor, Канада, 1995, режиссер Дэмьен Ли), «Туристас» (Turistas, США, 2006, режиссер Джон Стоквелл), «Написанное» (Южная Корея, 2008, режиссер Ким Бен У), а также ремейк фильма Эрлера, снятый немецким режиссером Оливером Шмицем в 2008 году (в русском прокате — «Синдикат смерти»).

Насколько мне известно, никто из фольклористов помимо Чубалы не занимался записью и специальным исследованием легенд о краже органов на территории бывшего СССР в конце 1980-х — в 1990-е годы. Поэтому сейчас нам не так уж легко судить о том, какие именно сюжеты пришли на смену историям о черных «Волгах» и «иностранных машинах», на которых разъезжают похитители глаз и внутренних органов. Некоторое представление об эволюции таких легенд позволяет составить один из первых постсоветских криминальных триллеров, написанных на русском языке, — «Русский транзит» Вячеслава Барковского и Андрея Измайлова. Во втором романе этого цикла — «Печень по-русски» (1992) — герой сталкивается с бандой похитителей органов, состоящей из врачей-кавказцев, чеченских мафиози и сотрудников КГБ (дело происходит в 1989 г.). Одурманенных «доноров» либо уже извлеченные из них органы сначала отвозят на военный аэродром под Москвой, а затем самолетом переправляют в Германию и Швейцарию. Не исключено, правда, что на роман Барковского и Измайлова мог повлиять упомянутый фильм Райнера Эрлера. Несколько иначе построен сюжет в фильме Дмитрия Астрахана «Контракт со смертью» (1998, Россия — Белоруссия), где коррумпированный депутат Государственной Думы обманом вынуждает профессора-трансплантолога создать преступный концерн, занимающийся под видом благотворительности поиском бездомных, проституток, алкоголиков и наркоманов, которых затем убивают для получения донорских органов.

Вместе с тем в России конца 1990-х — 2000-х годов в связи с практикой международных усыновлений получили распространение и baby parts stories «латиноамериканского» типа. В нашем случае, впрочем, речь не шла о массовой панике или нападениях на неосторожных иностранцев. Наоборот, известны случаи, когда люди, «вдохновляемые» соответствующими слухами, искали «черных хирургов», чтобы продать им своих малолетних детей, и в конечном счете оказывались жертвами соответствующих милицейских провокаций. Получается, таким образом, что в отличие от гватемальцев, которые под воздействием baby parts stories калечили и убивали иностранных туристов, их российские современники, наоборот, стремились познакомиться с несуществующими злоумышленниками, чтобы продать им собственных детей. Впрочем, такой же случай произошел в 2007 году и на Украине, так что, по всей видимости, речь идет о явлении, характерном не только для России, но и для других постсоветских государств.

Вместе с тем среди более зажиточных и образованных россиян в 2000-е — начале 2010-х годов стали популярны совсем иные версии легенды о краже органов, а именно — «классические» американские и западноевропейские сюжеты о человеке, просыпающемся в ванне со льдом, о ребенке, потерявшемся в супермаркете, и о путешественнике, лишившемся почки во время каникул в чужой стране. Рассказы первого типа, распространенные, по всей видимости, преимущественно в молодежной среде, рассказывают о парне, пригласившем к себе в гости девушку, а наутро очнувшемся без почки. Вот вариант, заимствованный из российских интернет-форумов и опубликованный в 2010 году на информационном портале «Пять углов» (сохраняю орфографию и пунктуацию оригинала).

Познакомился один хороший человек с очень красивой девушкой. После двухнедельных походов по кино пригласил к себе. Ужин при свечах и т. д. Глаза открыл — лежит в ванной во льду. Голова не соображает. Рядом на табуретке телефон. Звонит 112.

— Помогите, не понимаю, что происходит! Так и так.

— Посмотрите из ванной трубочки не выходят?

— Да. Есть.

— Все нормально! Лежите не двигайтесь! Вам почку вырезали! Чел. уже месяц в больничке. Все знакомые в шоке^[24].

Что касается рассказов второго типа, то их нередко можно встретить на российских форумах, посвященных материнству и детству. В содержательном отношении они мало отличаются от западноевропейских прототипов; показательно, что в качестве торговых центров, где происходит похищение, чаще всего называют магазины «Ашан» и IKEA. Это, возможно, говорит о прямой миграции сюжетов из Франции и Швеции, каким-то образом связанной с появлением соответствующих франшиз на российском рынке. Приведу несколько примеров, позволяющих судить не только о содержании, но и о рецепции подобных рассказов:

Дорогие мамы!!!

Вчера узнала страшную вещь. В шоке до сих пор... На утро сообразила, что надо бы всех предупредить... Пожалуйста, следите за своими детьми, будьте внимательны, не отпускайте одних, держите за руку.

А теперь о том, что я узнала...

Причем, это случилось в семье врачей... Они поехали в Икею с 5-ти летней дочкой. Пока рот разевали, обернулись — ребенка нет. Искали, объявляли по громкоговорителю, до вечера — нет ребенка. Поехали домой, написали заявление в милицию... А через несколько дней ребенка нашли в каком-то подъезде, обколотого наркотиками, и без одной почки!!! Самое циничное и ужасное, что этим занимаются тоже врачи!!!!?[25]

Интерпретации легенд о похищении органов, предлагавшиеся в разное время фольклористами и антропологами, сводятся к нескольким объяснительным моделям. Прежде всего это подход, который можно вслед за Аланом Дандесом назвать «психоаналитической семиотикой» — хотя и в несколько более широком понимании. Большинство фольклористов с теми или иными оговорками соглашаются, что baby parts stories — своеобразная проекция страхов и тревог, характерных для обитателей третьего мира, живущих в нищете и опасности, находящихся в реальной либо воображаемой политико-экономической зависимости от развитых стран. Билл Эллис и Гэри Алан Файн идут даже несколько дальше, полагая, что и baby parts stories, и рассказы о похищении органов в Западной Европе и США в равной степени объяснимы в контексте психологии страха и депривации, чувств страха и бессилия, порождаемых, впрочем, различными социальными и культурными факторами:

...Как утверждает политолог Джеймс Скотт, подобные рассказы представляют собой «оружие слабых». Их повседневное бытование является актом сопротивления, манифестируемого посредством на первый взгляд неформальных и, возможно, ничтожных и беспомощных дискурсивных форм — слухов и сплетен, сказок, анекдотов и песен. Но даже в этом тривиальном обличье они формируют понятия, с чьей помощью люди воспринимают мир.

Однако. это оружие может служить не только слабым, но и всем людям — равно сильным и бессильным — когда они чувствуют себя испуганными и угнетенными^[26].

Таким образом, одним из лейтмотивов фольклористических интерпретаций наших сюжетов оказывается символика доминирования, социального неравенства и экономической эксплуатации. При этом, поскольку речь идет о человеческом теле, исследователи нередко вспоминают о соответствующих объяснительных моделях символической антропологии, в частности о работах Мэри Дуглас, полагавшей, что представления о человеческом теле служат одним из главных культурных ресурсов для формирования образов «своего» и «чужого»^[27].

Предлагались, однако, и несколько иные истолкования, в том числе связанные с массовым восприятием современной медицины. Так, Джилиан Беннет полагает, что один из главных факторов генезиса и распространения легенд о похищении органов — это представления и эмоции, связанные с целостностью человеческого тела (и до смерти, и после нее). Она приводит многочисленные примеры нарушения подобных культурных норм в истории медицины Нового времени — от общественных дебатов, предшествовавших британскому «Анатомическому акту» 1832 года, и знаменитого процесса эдинбуржцев Берке и Хэра, убивавших своих постояльцев, чтобы продать их тела частным анатомическим курсам, до совсем недавних случаев изъятия медиками тканей, внутренних органов и даже глаз у умерших детей без согласия их родителей^[28].

Что можно добавить к уже существующему анализу и интерпретации organ theft legends? Во-первых, необходимо отметить одно обстоятельство, почти не привлекавшее внимания исследователей: все соответствующие сюжеты, получившие распространение в США и Западной Европе, а позднее мигрировавшие и в Россию, так или иначе связаны с темой потребления и развлечений. Речь идет о гуляке, познакомившемся с женщиной в баре или ночном клубе, о туристах, загорающих на пляже или гуляющих по восточному базару, о детях, похищенных из торгового центра, супермаркета или парка развлечений.

Очевидно, что в этой перспективе необходимо иметь в виду не только истории о краже органов, но и всю, так сказать, «интертекстуальную группу» городских легенд, объединенных темами похищения, насилия и опасностей, подстерегающих человеческое тело. Я имею в виду уже упомянутые «сюжеты-близнецы» о заражении СПИДом после случайного знакомства, о похищенном или изувеченном ребенке и т. п. По справедливому замечанию Беннет, здесь речь идет о едином «резервуаре» устойчивых сюжетов, мотивов и повествовательных моделей^[29]. Хотя, конечно, существует соблазн видеть в историях о случайном эротическом знакомстве, закончившемся утратой почки или смертельной болезнью, своего рода моралистический подтекст, основанный на идее греха и воздаяния (тем более когда речь идет о культуре США), это все же вряд ли правомерно. Более оправданными кажутся интерпретации^[30], помещающие эти сюжеты в контекст социологической концепции «общества риска». Речь идет о том, что развитие современной цивилизации высвобождает «системно обусловленные, часто необратимые разрушительные силы», которые «остаются, как правило, невидимыми, основываются на казуальных интерпретациях, т. е. проявляются только в знании (научном или антинаучном) о них, посредством этого знания могут меняться, уменьшаться или увеличиваться, драматизироваться или недооцениваться; они, таким образом, в значительной мере открыты для социальных дефиниций»^[31]. В обществе, «все больше озабоченном будущим (а также безопасностью), что формирует представление о риске»^[32], последнее становится не только одним из главных регуляторов социального поведения, но и доминантой коллективного воображения. Неудивительно поэтому, что тема риска оказывается сюжетообразующей во многих городских легендах, в том числе в и тех, о которых идет речь в этой статье.

В той или иной степени к интерпретации organ theft legends в связи с представлениями о риске и бессилии склоняются многие исследователи. Донован полагает, что в США эти сюжеты основываются на «технофобии и страхах перед социальной дезинтеграцией»^[33]. Файн и Эллис, анализируя рассказы о заражении СПИДом или похищении почки у любителя эротических приключений, утверждают, что их пуант связан с идеей слабости и отсутствия контроля: «В некоторых отношениях эти истории говорят не столько о сексе, сколько о сне, поскольку злодеи могут скрыться или одурманить жертву, пока она спит. Для представителя среднего класса подобное отсутствие контроля эквивалентно безвластию бедняка»^[34]. Клаудиа Кастанеда утверждает, что baby parts stories как бы воспроизводят и воображаемые, и реальные риски, сопряженные с двумя «репродуктивными технологиями» — трансплантацией органов и международным усыновлением, а также c вытекающим из них превращением детского тела в предмет экономических отношений^[35].

Я бы, однако, хотел подчеркнуть, что в тех сюжетах о похищении органов, где рассказывается о «локусах потребления и развлечения», именно эти последние становятся источником иррационального чувства риска и утраты контроля в отношении собственного тела или тела ребенка. Здесь, вероятно, уместно вспомнить концепцию французского антрополога Марка Оже, писавшего о «неместах» (non-lieux или, в английском переводе, non-places) как специфическом для современного мира типе публичного пространства^[36]. Речь идет о «транзитивных территориях» — скоростных шоссе, международных аэропортах, крупных торговых центрах, где нет места локальной памяти и индивидуальной идентичности, а коммуникация, так сказать, становится «деперсонифицированной», редуцированной к чрезвычайно ограниченному набору знаков, действий и социальных позиций. Преимущественная локализация organ theft legends в торговых центрах и парках развлечений (а не, скажем, на вокзалах и аэропортах), по всей видимости, указывает на специфическое ощущение риска, порождаемое стандартизованными и «коллективизированными» формами современного потребления. Утрата контроля над телом ребенка здесь, вероятно, синонимична утрате контроля над индивидуальной идентичностью. Думаю, таким образом, что тема туризма, обладающего — в терминах Марка Оже — специфическим свойством «транзитивности», играет особую роль в топике «трансплантационного каннибализма». В сущности, «туристические» подтексты легенд о краже органов указывают не на различие культур и межкультурную коммуникацию, а на единство глобального мира, где путешественник с равной вероятностью может оказаться и похитителем чужой почки, и жертвой преступных трансплантологов. Опасности и риски подстерегают человека не на границе «своего» и «чужого», но в любой возможной точке однородного транзитивного пространства. Вероятно, именно поэтому один из устойчивых элементов во многих сюжетах organ theft legends — это машина или иное средство передвижения.