О символике зайца у славян

О символике зайца у славян^[1]

В современном массовом сознании образ зайца присутствует прежде всего как олицетворение трусости и как персонаж народных сказок, в которых он фигурирует как беззащитное существо. Показательны в этом отношении выражения труслив как заяц, дрожать как заяц, заячье сердце, заячья душа, бегать (драпать) как заяц, пословицы «Пуганый заяц и куста боится», «Вор что заяц: и тени своей боится». Хорошо известен в Европе, в том числе и у славян, сказочный сюжет «Кто трусливее зайца?» Белорусская легенда объясняет боязливость зайца тем, что у него слишком маленькое сердце. Когда Бог лепил зайца из глины, он сделал ему слишком длинные уши, а на сердце глины не хватило. Тогда он оторвал часть глины от хвоста и сделал из него маленькое заячье сердце. В Боснии и Болгарии беременные женщины не ели зайчатины из опасения, что родившийся ребенок будет пугливым. В наше время именно такая символика зайца приобрела особую популярность в городской культуре. У слова заяц появилось значение «безбилетный пассажир», а пугливый, но удалой и даже нахальный, похваляющийся своим бесстрашием заяц стал комическим героем анекдотов, басен, комиксов и мультфильмов.

Между тем в традиционной культуре образ трусливого зайца отнюдь не главный, а скорее даже периферийный, здесь у него на первый план выдвигаются совсем другие символические значения. В фольклорных текстах он всюду выступает как мужской персонаж. В игровых песнях к нему обращаются как к «заюшке-батюшке», «заюшке Степанушке». В Болгарии заешка игра (пляска с подскоками) исполняется исключительно мужчинами. В украинской сказке садовник делится с женой чудесным яблоком, принесенным зайцем, отчего у них рождается сын по имени Заян. А у болгар есть мужское имя Зайко.

Любовно-брачная символика зайца ярко проявляется в фольклоре. В свадебных величальных песнях жениха называют «заюшка беленький, горностаюшка резвенький». У русских Прикамья наряжались зайчиками на второй день свадьбы. В хороводных играх центральных губерний России «заинька» — жених, выбирающий себе невесту. Он становится в круг, и его просят поплясать, поскакать, свить венок, поцеловать девушку. Образ венка и мотив поцелуя связаны с темой брака. В белорусской детской припевке старой бабе советуют выйти замуж за зайца. Мотив женитьбы зайца на кунице, на сове, на лисице отражен в белорусских и украинских сказках и шуточных песнях. Свадьбу предвещает русская подблюдная песня о зайце, попавшем в ловушку, что символизирует потерю холостяцкой свободы. О девушке, которая не пользуется успехом, украинцы Полесья говорили, что она тогда замуж выйдет, когда в лесу зайца поймает.

Как животное, известное своей плодовитостью, заяц олицетворяет плодоносящую силу, как, например, в белорусской сказке о «севчике». Пан, чтобы обсеменить поле, покупает у мужика «севчика», которым оказывается сбежавший из мешка заяц. У сербов заячья кровь служила средством от бесплодия, а заячьим жиром смазывали женские органы роженице для облегчения родов. У белорусов и болгар заячий помет давали курам, чтобы они лучше неслись. У украинцев и кашубов детям объясняли, что их приносит заяц. А лужичане верили, что если новобрачным во время их первого после свадьбы выезда из дома дорогу перебежит заяц, то их брак будет осчастливлен детьми.

«Похотливость» зайца лежит в основе эротической и фаллической символики этого животного. У украинцев и белорусов Полесья, а также у македонцев считается, что если женщине приснится пойманный ею заяц, то она забеременеет или родит сына. Рукописные и украинские печатные сонники толкуют сны о зайце как предстоящую женитьбу, блудодейство или «грех с женою».

Символику коитуса отражают сербские эротические анекдоты о зайце, прыгающем то туда, то сюда; моравское выражение о тщетном изгнании зайцев из норы (marne vyhdnelz diry zajice); мотивы проскакивания зайки в дырочку в белорусской хороводной песне, заячьего укуса — в польских свадебных и лирических песнях, заламывания зайцем капусты — в восточнославянских песенных текстах и т. д. В русской загадке снег, покрывающий озимый хлеб, загадывается как заяц, которого просят: «Заюшка беленький! Полежи на мне; хоть тебе трудно, да мне хорошо». Известны русские песни о заиньке, ложащемся спать с девушкой или просящем у вдовушки дать ему своей «благодати»; русские и украинские сказки о том, как заяц обесчестил лису или волчицу; белорусская песня, исполнявшаяся во время первой брачной ночи молодых, о совокуплении зайца с лисой; украинский свадебный обычай приносить молодым после брачной ночи чучело зайца и заставлять ряженую «молодую» «доить» его как корову; частушки о зайце, который пристает к белке с нескромными намерениями или умирает со смеху, наблюдая, как таракан совокупляется с блохой; современный анекдот о том, как заяц отымел в ноздрю залезшего в трясину лося и т. д.

Архаическая и сакральная в своих истоках фаллическая символика зайца подтверждается ритуальными приговорами-пожеланиями молодым во время дележа свадебного каравая: «Дарую зайца, штоб у мароз стаяли яйца» (Гомельская обл.); «Пэрэпываю зайця, шчоб цилувала в яйця» (Волынская обл., записи автора). Вполне очевидна фаллическая символика господских зайцев, заветных зайциков в некоторых русских и украинских вариантах сказочного сюжета о заячьем пастухе. Та же символика представлена в украинском названии песта для выжимания постного масла заяць и в кашубском названии продолговатого хлеба щ'ор; в польско-силезской песне о бабе, которая в ответ на вопрос, что она несет, подняла ножку и показала, что несла зайца ценой в полтысячи; в популярной современной частушке «Вышел заяц на крыльцо...» и т. д.

С зайцем как олицетворением плодоносящего начала связан и так называемый пасхальный заяц. По представлениям, широко бытующим у немцев, на Пасху заяц откладывает яйца. Под немецким влиянием это представление распространилось в Западной Европе среди германских и романских народов. В настоящее время пасхальный заяц приобрел популярность в восточноевропейских странах, в том числе славянских (Польша, страны бывшей Югославии) и балтийских, но исключительно как элемент современной городской культуры. В народной славянской культуре мотив пасхальных заячьих яиц получил распространение лишь на западе, в непосредственном контакте с немецкой этнокультурной традицией — особенно у лужичан. У кашубов, поляков Поморья и Западной Галиции на Пасху дети находят на дворе или в саду под кустом крашеные яйца, украдкой положенные туда накануне родителями. Детям объясняют, что яйца снес заяц. По мере удаления на восток этот мотив ослабевает, и у гуцулов встречается лишь изображение зайца на пасхальных писанках, а в белорусской дразнилке говорится лишь, что заяц снес яйца, из которых вывелись черти, а момент пасхальной приуроченности отсутствует вовсе.

Совсем другой природы, нежели мужская брачная и любовно-эротическая, демонологическая символика зайца. Она связана с миром духов и нечистой силы. Как лесной обитатель он подвластен лешему и является его «собакой». На Русском Севере верили, что леший может проиграть зайцев в карты соседнему лешему. В заговорах охотники просили леших нагнать зайцев в их ловушки. А водяному заяц неподвластен, и тот не любит, чтобы рыбаки на озере упоминали зайца. Из опасения, что водяной рассердится и поднимет бурю, рыбаки использовали в этих случаях особое, табуистическое наименование зайца: кривень или лесной барашек.

Повсеместно у славян распространены представления о связи зайца с чертом, дьяволом, с нечистым духом вообще. По представлениям украинцев заяц создан чертом и находится у него в услужении — служит ему «передовым». Существуют общие названия для зайца и черта — например, в Новгородской губернии черта называли, как и зайца, косым. В украинской загадке и в русской детской потешке заяц обозначается как «косой бес». В болгарской легенде дьявол верхом на зайце едет на свадьбу Солнца. Поляки Западных Бескид представляли себе черта с заячьим хвостом, а русские Тульской губернии верили, что ведьму можно распознать по имеющемуся у нее заячьему хвосту.

Особенно распространены представления о зайце-оборотне. Популярны страшные рассказы о черте или лешем в заячьем облике, который перебегает человеку дорогу, бросается ему под ноги или преследует его. По рассказам русских и поляков, такой заяц, когда его поймают, становится настолько тяжелым, что его невозможно нести, а когда его бросают, он хохочет и исчезает. В белорусском Полесье рассказывают, как заяц водит охотника по лесу, заманивает его в чащу и исчезает в вихре, а у нижних лужичан известны поверья о вихре в облике зайца, которого можно увидеть, если смотреть на вихрь через рукав одежды. В карпатоукраинской быличке заяц-демон спасается от пуль охотника, заскакивая в дупло, и превращается в деготь, а в малопольской он обращается в ястреба. В охотничьих рассказах поляков Западных Бескид фигурирует огромный заяц, которого не берут пули: он грозит охотнику, стоя на задних лапах, или растет с каждым выстрелом до такой степени, что становится величиной со сливовое дерево. А в уральской русской быличке оборотень вырастает величиной с елку и убегает в облике зайца. В чешских быличках заяц-черт издевается над человеком, предлагая поцеловать себя в зад, а потом исчезает, оставляя после себя зловоние. У лужичан и кашубов существуют поверья о злом духе в виде хромого или трехногого зайца. Сербы верили, что охотнику для защиты от зайца-черта нужно иметь в ружье записку с заговором или черную собаку без единого светлого пятна.

У хорватов известны поверья о духе-обогатителе, который по ночам обращается в зайца и приносит своему хозяину деньги. У белорусов изредка встречаются рассказы о домовом в виде черного зайца, а у русских — в виде белого. Облик зайца могут принимать также ведьмы и колдуны, но для славянской народной традиции, в отличие от западноевропейской, такие поверья менее характерны.

Былички об умерших, принимающих заячий облик, связаны с распространенными у славян представлениями о зооморфных ипостасях души, в том числе о душе как о зайце. У поляков Люблинского воеводства записан рассказ о явлении женщине ее покойного мужа в заячьем облике, а в ровенском Полесье — рассказ о чьей-то душе в виде неуловимого зайца, повстречавшегося на кладбище и там же исчезнувшего без следа. В севернорусских причитаниях по покойнику умершего просят показаться «серым заюшком». Те же представления лежат в основе примет о пробежавшем под окном или забежавшем во двор зайце (в Полесье), о встрече с зайцем (в Боснии) и о зайце, приснившемся во сне (на Волыни), как предвестьях смерти.

Многим народам, не только славянам, хорошо известна примета: перебежавший дорогу или встреченный на пути заяц служит путнику дурным предзнаменованием. Эта примета, также связанная с восприятием зайца как существа нечистого и опасного, в недавнем прошлом имела такую же популярность, как сейчас примета о черной кошке. Идущему на суд она предсказывала проигрыш дела, охотнику и рыбаку — неудачу в лове, молодым по пути к венчанию — несчастье в браке, беременной — смерть будущего ребенка. Считалось, что в этом случае надо повернуть назад. Подобно тому как путника отпугивал перебегающий через дорогу заяц, так и свадебный поезд останавливали для получения выкупа за проезд закидыванием зайца — с помощью брошенного на дорогу бревна или палки. Известно, какую роль сыграл перебежавший дорогу заяц в судьбе Пушкина. Согласно легенде в декабре 1825 года, находясь в ссылке в Михайловском, Пушкин узнал о готовящемся восстании декабристов и выехал в Петербург, чтобы принять в нем участие, но повернул назад, когда заяц перед его санями перебежал ему дорогу, а по некоторым версиям перебежал ее даже два или три раза. Заяц спас Пушкину жизнь и его будущую Болдинскую осень, поэтому в 2000 году, в 175-летнюю годовщину этого события, в селе Михайловском состоялось открытие памятника зайцу. Монумент представляет собой фигуру зайца, сидящего на верстовом столбе с надписью «До Сенатской площади осталось 416 верст».

Поскольку заяц воспринимался как животное нечистое, демоническое, опасное для человека, существовал запрет на употребление в пищу зайчатины. Не случайно в XVI веке Иван Грозный на «кромешных» пирах с опричниками настаивал на поедании заячьего мяса. Запрет есть зайчатину у русских объясняли также тем, что у зайца будто бы собачьи лапы, то есть не такие, как у других жвачных животных, парнокопытных, мясо которых есть не возбранялось. Именно этот довод приводится в Ветхом Завете: «Не ешьте <...> зайца, потому что он жует жвачку, но копыта у него не раздвоены; нечист он для вас» (Левит 11:6; то же: Второзаконие 14:7). У хорватов запрет на поедание заячьего мяса мотивируется тем, что заяц имеет собачьи лапы, кошачью голову и ослиные уши, а у сербов — тем, что заяц произошел от кошки. Употребление зайцев в пищу было запрещено и у других народов, в частности у арабов и китайцев.

Заяц в народных представлениях наделяется еще и огненной символикой. Скачущие огоньки и языки пламени, как и прыгающее пятнышко света (солнечный зайчик), уподобляются скачущему зайцу. О свечении синих огоньков пламени на тлеющих углях говорят: «Зайка по жару бегает». Зайкой, заем или заинькой называют огонь дети или взрослые в разговоре с детьми, а зайчиками на тюремном жаргоне именуются спички и т. д.

Заяц предвещает пожар, когда он появляется вблизи жилья или пробегает через село. Такая примета известна русским, белорусам, украинцам, полякам, чехам, лужичанам. У русских и белорусов заяц, забежавший в жилище, считается причиной пожара. У болгар рассказывают о сгоревших у одного из односельчан пчелах после того как через село пробежал заяц. В волынском Полесье сон о зайце толкуется как предвестье пожара. Мотив пожара встречается и в некоторых песнях. В русских и украинских песенных текстах заяц скачет по пожару, обжигая себе ножки и ушки. А в песне из Пермской губернии упоминается жених — косые глаза, косой (ср. признаки, характеризующие зайца) — и содержится намек на косой взгляд как на причину пожара: «Да косыми-то глазами овин сушить. / Овин-от загорелся, косой загляделся». Это проясняет мотивацию огненной символики зайца: причиной пожара является сглаз, то есть магическая сила «косых» глаз зайца.

Народная традиция связывает зайца со сном. Причину влияния зайца на сон человека также видят в особых глазах зайца, способных вызывать как бессонницу, так и сонливость. Распространено представление, что заяц спит с открытыми глазами. «Спит как заяц» — говорят о том, у кого неспокойный, чуткий сон. Поэтому у сербов считалось, что заячья кожа помогает против сонливости. Во избежание детской бессонницы старались не упоминать зайца и не называть ребенка зайчиком, когда укачивали его или когда он просыпался. Однако зайцу нередко приписывалась и противоположная способность — вызывать сон. Так, в «Каталоге магии Рудольфа» XIII века из района Верхней Силезии содержится осуждение местных женщин за то, что они кладут заячьи уши в колыбель ребенку для спокойного сна. Там же приводится описание обхода вокруг очага с ребенком для того, чтобы тот спал по ночам. Обход сопровождался ритуальным диалогом. На вопрос идущего следом: «Что несешь?» отвечали: «Рысь, волка и спящего зайца!» Похожий ритуальный диалог записан в том же регионе, у поляков Западных Бескид, на границе с Силезией, и в наше время. Диалог заканчивался выметанием мусора, который клали под голову ребенка, чтобы он хорошо спал. У белорусов, у кашубов образ зайца фигурирует в колыбельных песнях в той же функции, что и образ кота (ср. общее название kot для кота и зайца в некоторых польских диалектах и сербское представление о происхождении зайца от кошки).

У горицких словенцев на границе с Италией встречается необычный сказочный персонаж «цуфулин» — полуптица-полузаяц. Цуфулины жили в счастливые незапамятные времена, когда колбаса и ветчина росли на деревьях, пироги — под кустами, а двери жилищ был открыты настежь. Но со временем молва стала обвинять цуфулинов в бедах и несчастьях, и люди начали их убивать. Поймать цуфулинов было непросто, потому что они быстро бегали на своих заячьих ногах, а расправив крылья, взмывали под самые облака. Но они были уязвимы, потому что спали, в отличие птиц, не на деревьях, а в ямках, выкопанных в земле, и при этом по ночам красиво и громко пели — возможно, этим и объясняется происхождение названия персонажа: словен. cufulin — от итал. zufolino, уменьшит. от zufolo, «свирель», образованное от глагола zufolare, «насвистывать, играть на свирели», а также «издавать звуки, похожие на звучание свирели или флейты» (о птицах). Сами же цуфулины были глухими, и убить их не стоило труда. Когда на горе Корада убили последнего из них, короля цуфулинов, небо на три дня потемнело и разразилась страшная гроза, а когда вода, затопившая поля и деревни, спала, изобилию и беззаботному житью пришел конец, люди стали прятаться и запираться на все засовы. В другой сказке птицы не хотели признавать цуфулина за птицу и насмехались над ним из-за того, что у него не было клюва и были длинные уши. Громче всех смеялась сорока, и цуфулин предложил ей посостязаться в полете, а судьями назначили грача, сову и ястреба. На состязание слетелись все птицы из окрестных лесов. Первую половину пути цуфулин и сорока летели рядом, но потом сорока вырвалась вперед. Уже предчувствуя позор поражения, цуфулин вдруг вспомнил про свои огромные уши, замахал ими, как крыльями, и обогнал сороку. Ястреб выдернул из своего хвоста самое красивое перо и воткнул его цуфулину за ухо как победителю состязания, а недовольная сорока с криком улетела в лес.

Заяц соотносится с месяцем в восточнославянском детском фольклоре: в игровых песнях, закличках и особенно считалках, например: «Заяц-месяц, где был? В лесе» или «Заяц-месяц вырвал травку, положил на лавку». Для этих текстов характерен мотив растительности, которой питается заяц: заяц-месяц «сорвал травку», «траву жал», «листья рвал», «лыки драл» и т. п. Корреляция образов зайца и месяца подтверждается и некоторыми южнославянскими параллелями. Так, в Герцеговине дразнят того, кто показывает на месяц со словами «Вон месяц!»: ему в ответ желают заячьего мяса или заячьего помета и советуют надеть на месяц шапку и называть его папой. В хорватской песне упоминаются глаза, светящиеся подобно глазам зайца от месяца. У болгар известен танец, в котором двое участников изображают зайцев, прыгающих друг через друга при свете месяца. Все эти факты внутренне мало связаны между собой и не складываются в общую картину. Заяц и месяц соотносятся друг с другом лишь в самом общем виде, что не позволяет реконструировать символический смысл мотива зайца-месяца. Фрагментарная представленность и ограниченность этого мотива сферой детского фольклора могут указывать как на его архаику, скрывающую в себе некую лунарную символику зайца, так и на сравнительно позднее его происхождение. Поэтому невыясненным остается вопрос, находится ли этот славянский мотив в какой-либо связи, генетической или типологической, с представлениями о зайце и луне (в особенности с символикой пятен на полном месяце) в иных традициях — древнеиндийской, китайской, монгольской и др. В китайской мифологии известен живущий на луне белый (нефритовый) заяц. Согласно легенде он оказал услугу Будде, за что получил бессмертие и был помещен на луну. С тех пор он толчет там в ступе снадобье бессмертия.

В традиционной славянской культуре заяц наделяется различными, в том числе не связанными между собой символическими значениями, обусловленными определенными свойствами и признаками, которые реально присущи этому животному (плодовитость, быстрота бега, чуткий сон) или только приписываются ему (например, косые глаза). Символика зайца и представления о нем отличаются устойчивостью и живучестью. Они сохраняют свою популярность и в нашей сегодняшней жизни — в языке как хранилище архаических взглядов, идей и понятий, в живом городском фольклоре и в современных жанрах литературы и искусства. Основной набор традиционных символических смыслов, присущих этому персонажу народной зоологии, не только не утрачивает своей актуальности, но и облекается во все новые формы, ярко демонстрируя тем самым преемственность многовековой культурной традиции.