По поводу нашихъ толковъ: кому принадлежитъ право на народное образование?

Мы привыкли думать — намъ очень-пріятно это думать — будто мы принадлежимъ Европѣ не по одному только географическому положенію нашего любезнаго отечества.

Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ наше образованное самолюбіе имѣетъ за себя довольно-много основателъныхъ данныхъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, въ Африкѣ еще нѣтъ желѣзныхъ дорогъ; въ Азіи, въ настоящей Азіи — не въ той, гдѣ на правахъ полнаго хозяина распоряжаются англичане — ихъ также нѣтъ пока; у насъ скоро будетъ покрыта ими значительная часть нашей отечественной почвы. Развѣ это не значить, что мы принадлежимъ Европѣ?

Въ Европѣ есть университеты; въ Азіи ихъ нѣтъ; у насъ они есть. Развѣ это не значить, что мы европейцы?

Но вотъ здѣсь уже и является нѣкоторое сомнѣніе въ нашей полной тождественности съ европейцами.

Это еще ничего не значитъ, что въ Европѣ университеты существуютъ богъ-знаетъ съ-которыхъ-поръ; у насъ же изъ пяти собственно русскихъ университетовъ, на населеніе въ шестьдесятъ мильйоновъ, только одинъ, наиболѣе почтенный, недавно началъ считать себѣ второе столѣтіе. Это еще куда ни шло, что наши университеты такъ молоды, что у насъ ихъ такъ мало. Но вотъ что говорить о насъ не совсѣмъ благопріятно. Въ Европѣ университеты устроены очень-давно, и какъ они устроились въ незапамятныя времена, такъ и живетъ, такъ и продолжается это устройство, и всѣ находятъ его годнымъ, удобнымъ, вполнѣ достигающимъ своей цѣли. Въ Европѣ одни только англичане почувствовали-было необходимость изъ своихъ средневѣковыхъ оксфордскихъ и кембриджскихъ монастырей сдѣлать что-нибудь ближе подходящее къ университету по идеямъ и понятіямъ XIX вѣка; да для этого надобно было тронуть старину, освященную правами, привилегіями, статутами, хартіями; надобно было нарушить волю различныхъ благотворителей, которыхъ прахъ уже давнымъ-давно истлѣлъ; надобно было тронуть такія вещи, которыхъ англичане не любятъ трогать, даже въ самомъ крайнемъ случаѣ. Они подумали-подумали, да и оставили и Оксфордъ и Кембриджъ въ ихъ прежнемъ видѣ, такими же монастырями; только прибавили къ старымъ каѳедрамъ нѣсколько новыхъ, да утѣшили себя тѣмъ, что, кромѣ Оксфорда и Кембриджа, есть у нихъ еще и лондонский университетъ, есть University College, King’s College, которыя ужь на столько подходятъ къ настоящимъ нѣмецкимъ университетамъ, на сколько вообще англичане способны устроивать у себя что-нибудь по иностранному образцу; утѣшили себя наконецъ тѣмъ, что Германія недалеко отъ Англіи, и что легко, поэтому, старымъ оксфордскимъ и кембриджскимъ студентамъ ѣздить доучиваться въ Берлинъ, Іену, Гёттингенъ, Гиссенъ или Гейдельбергъ. У насъ другое дѣло. Мы не знаемъ досихъ-поръ, что такое наши университеты: учебныя ли только заведенія или образовательныя, или и то и другое вмѣстѣ, или кромѣ этого и еще что-нибудь; мы не знаемъ, ни что они такое, ни для чего они собственно намъ нужны: между нами многіе и теперь еще — я убѣжденъ въ этомъ — готовы искренно сознаться, что университетъ, по ихъ мнѣнію, нуженъ только какъ средство получить десятый классъ и нѣкоторыя особенныя привилегіи по службѣ. Что же, удивляться ли намъ, если послѣ столѣтняго существованія русскаго университета, для насъ, во всей первобытной свѣжести своей, возникъ вопросъ: какое надобно дать устройство русскому университету? какой надобно написать уставъ для него? У насъ нѣтъ старины, которую мы берегли бы, какъ святыню: мы въ одно мгновеніе разрушили наши старые университетскіе порядки и остановились въ недоумѣніи передъ вопросомъ: что же дѣлать? какіе такіе новые порядки завести теперь? Удивляться тутъ рѣшительно нечему. Съ университетами нашими случилась та же исторія, которая въ тысячѣ разнообразныхъ видовъ повторяется со всѣмъ, что мы считаемъ лучшимъ свидѣтельствомъ, лучшимъ доказательствомъ нашего европеизма. Какъ посторонній наростъ, иногда какъ ненужная роскошь, иногда какъ тяжелое бремя, выростало на нашей отечественной почвѣ какое-нибудь иноземное заимствованіе; писался для него регламентъ, уставъ, буквально переведенный съ нѣмецкаго. Мы и думали, что мы въ-самомъ-дѣлѣ европейцы, ничѣмъ не хуже нѣмцевъ. Шло время; регламентъ дѣйствовалъ какъ-будто-бы и хорошо, иноземная машина работала какъ-будто-бы и ладно, но вдругъ — кракъ! ломается въ ней какое-нибудь колесо, какой-нибудь винтъ, мы спрашиваемъ себя въ недоумѣніи: что теперь дѣлать? Проще всего было бы вставить новое колесо, починить испортившійся винтъ; такъ, конечно, и сдѣлалъ бы тотъ, кто хорошо знакомъ съ законами той механики, по которой построенъ механизмъ, съ его дѣйствіемъ и употребленіемъ, если только отъ этого употребленія происходила дѣйствительная, положительная польза. У насъ же случаются странныя вещи. Ломается винтикъ — и тотчасъ же оказывается, всѣ убѣждены, что весь механизмъ рѣшительно ни къ чему не годится, что отъ него нетолько не было никакой дѣйствительной пользы, а, напротивъ, проистекалъ весьма-положительный вредъ. «Прочь негодную машину! Долой ее! въ куски разломать ее! Надобно сдѣлать новую!» такъ кричимъ мы — мы всѣ, безъ разбора, снизу и до верху, кричимъ весьма-искренно, съ полнымъ убѣжденіемъ, что кричимъ дѣло. Что же это значитъ? Это значитъ, ни болѣе ни менѣе, что всѣ механизмы-то эти — чужіе, наросты какіе-то на нашей корѣ, что они не рождены нашей жизнью, ея дѣйствительными, насущными нуждами, не выработаны нами самими, а только приставлены, пришиты къ намъ постороннею рукою, что у насъ къ нимъ нѣтъ ни любви, ни привязанности, ни того теплаго, сердечнаго чувства, которое рождаетъ въ человѣкѣ убѣжденіе, что безъ этой вещи и обойтись ему нельзя, что намъ поэтому ни сколько небольно, нетяжело съ ними разстаться, и готовы мы каждую минуту стряхнуть съ своей коры эти наросты, эти доказательства нашего европеизма. Какіе же мы европейцы, когда вчера еще только серьёзно разсуждали, нужны ли намъ университеты, когда мы сегодня еще не знаемъ, какъ быть съ нашими университетами, какъ ихъ устроить, какіе порядки завести въ нихъ?

Какіе мы въ-сущности европейцы, когда все еще, подобно азіатамъ, легко можемъ обойтись и безъ университета?

Исторія нашего университетскаго вопроса наводитъ въ нѣкоторой мѣрѣ сомнѣніе на нашъ просвѣщенный европеизмъ; тутъ не зачѣмъ даже прибѣгать къ знаменитому «grattez le russe»: факты, весьма-положительные факты говорятъ, какъ-нельзя-болѣе ясно, что мы досихъ-поръ не знаемъ, зачѣмъ и для чего нужны намъ университеты, не знаемъ, какое употребленіе сдѣлать изъ существующихъ университетовъ, что, наконецъ, мы весьма-легко можемъ обойтись и вовсе безъ университета. Чего же больше? Кто же станетъ отвергать, что мы больше русскіе, настоящие русскіе, чѣмъ европейцы?

«Отечественныя записки», 1862, т. СХLIV, октябрь, отд. III, с. 169—171