«…В общем благоволении к роду человеческому»

(воспитание наследников русского престола) 

Когда Александр I объявил младшему брату Николаю Павловичу, что тот становится наследником престола в обход второго брата Константина, Николай и его жена сначала застыли «как громом пораженные», а затем зарыдали. Слезы были искренними: до тех пор великокняжеская пара жила в покое и счастье; новая перспектива все меняла. Константин Павлович, со своей стороны, отказался от короны наотрез. Да и Александр Павлович в бытность наследником мечтал отречься и жить с женой в скромном домике где-нибудь на брегах Рейна. И когда Екатерина Великая решила передать престол внуку, минуя сына Павла, — Александр отказался, немедленно сообщил о бабушкиной комбинации отцу и тайно принес ему присягу.

Русских великих князей воспитывали в сознании их высокой миссии. Шутка ли — быть самодержавным властителем огромнейшей страны, вершить ее судьбы? (Павел I ребенком, рассматривая карту Российской империи, сказал: «Эдакая землища, что сидючи на стуле всего на карте и видеть нельзя, надобно вставать, чтоб оба концы высмотреть».) Либеральные критики царизма ошибались, полагая, что быть царем — значит «что хочу, то ворочу». Живые, не сказочные цари были людьми, подавленными чувством безмерной ответственности. Жаловались, что солдатам дают отставку после 25 лет службы, а им приходится тянуть лямку дольше.

Наследника престола старались воспитать и обучить как можно лучше. Воспитание наследников может служить отличной иллюстрацией идей и возможностей педагогики прошлого. Хотя, конечно, воспитанниками они были нетипичными, ведь царский род нельзя было сравнить даже с самыми видными аристократическими семействами. Жизнь во дворце, в кругу придворных с его интригами, не могла не оказывать влияния на юную психику.

Императрица Елизавета забрала у Екатерины II сына Павла сразу после рождения; мать смогла ненадолго его увидеть только спустя сорок дней. Елизавета Петровна нянчила внука на старорусский манер: кутала, баловала. «Я должна была украдкою наведываться об его здоровье, — вспоминала Екатерина, — ибо просто послать спросить значило бы усомниться в попечениях императрицы и могло быть очень дурно принято. Она его поместила у себя в комнате и прибегала к нему на каждый крик его; излишними заботами его буквально душили. Он лежал в чрезвычайно жаркой комнате, в фланелевых пеленках, в кроватке, обитой мехом черных лисиц; его покрывали одеялом из атласного пике на вате, а сверх этого еще одеялом из розового бархата, подбитого мехом черных лисиц. После я сама много раз видала его таким образом укутанного; пот тек у него с лица и по всему телу, вследствие чего, когда он вырос, то простужался и заболевал  от малейшего ветра. Кроме того, к нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, нежели добра».

Павлу было восемь лет, когда мать совершила переворот; его отец вскоре был убит при неясных обстоятельствах. Екатерина неизменно демонстрировала сына как наследника престола. В качестве воспитателя к нему приставили одного из самых образованных, умных, честных и авторитетных вельмож — графа Никиту Ивановича Панина. (Много позже он сыграет значительную роль в заговоре, приведшем к убийству Павла I.) Панин имел важный для воспитателя царевича недостаток: он очень хотел ввести в России конституцию шведского образца и использовал близость к наследнику и двору для интриг и маневров в этом направлении. Что, впрочем, не помешало его назначению на эту должность.

При воспитании Павла внимание обращалось в первую очередь на религиознонравственные вопросы. Он до конца жизни был очень набожным, подолгу молился на коленях, «часто обливаясь слезами». Павел в совершенстве владел русским, церковно-славянским, французским и немецким языками, немного знал латынь, хорошо — историю, географию и математику, был также прекрасным наездником. В ту эпоху важнейшим элементом образования считалось путешествие по Европе. Отправлен был в длительную заграничную поездку и Павел с супругой Марией Федоровной, причем инкогнито, под именем «графа и графини Северных». Екатерина настрого велела не жалеть на путешествие денег. В Европе чета произвела благоприятное впечатление.

Многие отмечали просвещенность, душевное благородство и даже великодушие Павла. Но в то же время он был крайне вспыльчив, нетерпим, деспотичен и взбалмошен. Собственно, было бы странно, если бы он, окруженный в младенчестве неумеренными заботами Елизаветы, сознававший к тому же свое исключительное положение, не вырос бы эгоцентриком. Екатерина, во  царившись, о сыне заботилась, но более занималась государственными делами. Отсутствие настоящей семьи, смерть отца при темных обстоятельствах (говорили, что, вступив на престол, Павел первым делом спросил осведомленных лиц: «Жив ли мой отец?»), вечно интригующий двор сделали Павла Петровича человеком тревожно-мнительным. Крайне трагична была и история его первого брака с принцессой Вильгельминой Гессен-Дармштадтской, в православии Натальей Алексеевной, которую он горячо любил. Она умерла родами, и сразу после ее смерти Екатерина представила Павлу доказательства ее супружеской неверности.

Уже в детстве некоторые черты Павла беспокоили воспитателей. Сохранился дневник одного из его гувернеров, Семена Порошина, с записями о десяти-одиннадцатилетнем Павле. Порошин замечал, что «гораздо легче Его Высочеству вдруг понравиться, нежели навсегда соблюсти посредственную, не токмо великую и горячую от него дружбу и милость», — т. е. наследник уже тогда бурно увлекался людьми, но быстро менял мнение. «У Его Высочества ужасная привычка, чтоб спешить во всем: спешить вставать, спешить кушать, спешить опочивать ложиться». Павел нервно-тороплив, еду глотает не жуя, отчего часто страдает желудком. Спит плохо. Панин даже приказал конфисковать у него часы, да без толку. Павел трагически переживал краткость жизни в сравнении с бесконечностью времени. «Государь изволил сказывать мне, — записал Порошин, — что он преж сего плакивал, воображая себе такое времени пространство, и что наконец умереть должно». Павел своенравен, привык к скорому исполнению своих хотений, не желает мириться с отказами. В театре, когда партер хлопал в тех местах, где он не хлопал, наследник гневался и принимался рассуждать, что надо бы таких людей высылать. Временами проявляет доброту и отзывчивость, временами устраивает жестокие проделки: зная, что у Порошина болит палец, нарочно за обедом вынуждает его резать все блюда и тем забавляется.

Екатерина II могла бы занять положение регентши при подрастающем сыне, но она предпочла быть полновластной императрицей. Высказывались предположения, что по достижении сыном совершеннолетия она уступит ему власть, — этого не произошло. Более того, она не делала попыток приобщить его к управлению государством. Павел и Мария Федоровна бoльшую часть времени жили в Гатчине; наследнику разрешалось сколько угодно забавляться потешными войсками — и только.

Глубоко разочарованная сыном, Екатерина забрала у родителей старших внуков, Александра и Константина, и воспитывала их. Извещая философа-просветителя Гримма, с которым она состояла в переписке, о рождении наследника, Екатерина писала: «Жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает почти все остальное». В дальнейшем императрица с умилением сообщает своему корреспонденту новости о «господине Александре». Она любила сравнивать юного внука со сказочным принцем (он и позднее считался одним из самых красивых мужчин Европы).

Императрица лично разработала наставления по воспитанию Александра и Константина, явно руководствуясь модными тогда педагогическими принципами Жан-Жака Руссо, идеями просветителей. Естественность, близость к природе, воспитание чувств, доверие здравому смыслу. В наставлении «о сохранении здоровья» царственных детей Екатерина специально требовала, чтоб их не кутали, не пичкали едой, когда они не голодны, не окружали лишними предосторож ностями, не пугали всякой ерундой (чтоб не боялись грома, бури, пауков, мышей, качки кареты и т. п.). Одеваться им следовало как можно легче и проще, спать «не мягко», летом под ситцевыми одеялами, зимой под стегаными, ложиться и вставать рано, ходить в баню через три или четыре недели, летом же купаться сколько захотят, и хорошо бы научиться плавать. Коли заболеют, то лекарствами их не пичкать, приучать детей к преодолению страданий и терпению, «помощь в таких случаях необходима, но надлежит подавать ее хладнокровно, без торопливости». Пресекать капризы и «запрещать всякие слезы»: «Если в чем-либо приставники отказали детям, то чтобы криком и плачем не могли выпросить». Шумным и подвижным детским играм не мешать, «малых неисправностей при игре не унимать».

Особое внимание, конечно, уделялось нравственному воспитанию. «Телесная сила обнаруживается в преодолении труда, а душевная твердость — в подчинении своих желаний здравому рассудку, и потому с самого детства необходима привычка следовать указаниям рассудка и справедливости». «Главное достоинство наставления детей состоять должно в любви к ближнему (не делай другому, чего не хочешь, чтоб тебе сделано было), в общем благоволении к роду человеческому, в доброжелательстве ко всем людям». Тут, полагала императрица, особое значение имеет общество, окружающее детей. Следует удалять от них дурное влияние, и чтобы при них никто «не говорил грубых, непристойных и бранных слов и не сердился»; о религии упоминать можно только с «достодолжным почтением». С возрастом, однако, надо начинать готовить их к жизни, внушать «осторожность от пороков и порочных людей», «необходимо уменье различать свойства людей». 

Екатерина гордилась своими педагогическими успехами. Она пишет Гримму (Александру полтора года): «…Мне говорят, что я вырабатываю из него забавного мальчугана, который готов делать все, что я захочу… Все кричат, что бабушка делает чудеса, все требуют, чтобы мы продолжали вместе играть».

Составила Екатерина и программу обучения. Языкам учить в разговорах, обязательно хорошо знать русский (аристократия-то у нас с елизаветинского времени перешла на французский), запрещалось «принуждать детей твердить много наизусть». Программа в общем-то обычная: чтение, письмо, рисование, арифметика; затем география, хронология, астрономия, математика; затем история, законы российские. Хорошо бы великим князьям знать «военную, сухопутную и морскую службу, от первоначальных оснований до высшей части их» — ведь императору предстоит возглавлять армию. Учителя — самые лучшие. Географию и естествознание преподавал знаменитый Паллас, а словесность — Михаил Никитич Муравьев, знаток европейской философии, друг Карамзина и отец двух будущих декабристов.

Когда мальчики подросли, им нашли достойного воспитателя – известного швейцарского политического деятеля Фредерика Сезара Лагарпа. Лагарп представил Екатерине записку о воспитании великих князей, которая пришлась ей по вкусу. Как ни парадоксально, Лагарп был республиканцем, позднее он стал членом правительства Гельветической республики, созданной в Швейцарии при поддержке революционной Франции. Александр испытал сильнейшее влияние Лагарпа, внушавшего ему идеи Просвещения, представления о правах человека, уважении к личности, равенстве всех граждан перед законом, напоминавшего, что от Александра будет зависеть счастье 40-миллионного народа.

Сохранились записочки, которыми обменивались ученик и наставник. Цесаревич ленился, норовил то отложить урок, то не прочесть заданного, Лагарп его отчитывал.

Уроки Лагарпа принесли плоды: Александр стал убежденным республиканцем. Близкий друг его молодости польский князь Адам Чарторыский был немало этому удивлен: «Хотя я и сам находился тогда во власти экзальтации, хотя и был рожден и воспитан в республике… тем не менее в наших беседах я обнаруживал более рассудительности и умерял крайние мнения великого князя. Он утверждал, между прочим, что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя». Позднее Александр I подобными рассуждениями удивлял Наполеона.

На характер Александра Павловича оказывали влияние и семейные распри: поскольку бабка и отец не ладили, приходилось лавировать. В Царском Селе он был одним, в Гатчине — совсем другим. Екатерина напрасно думала, что внук полностью в ее руках. Павел приохотил сыновей к своим военным забавам, что, по мнению многих, нанесло им большой вред: великие князья усвоили капральские замашки.

Александр довольно рано научился разбираться в окружавших его людях. Отсюда разочарование и легкое презрение к роду человеческому: практический опыт брал верх над теорией, учившей уважению к личности. Но владеть собой он выучился виртуозно. Современники не могли понять, что кроется за всегдашней любезностью и благосклонной улыбкой государя, и сравнивали его со сфинксом. «В политике Александр тонок, как кончик булавки, остер, как бритва, фальшив, как пена морская», — отзывался о нем шведский посол в России.  

Третий сын Павла Петровича и Марии Федоровны, Николай, рос и воспитывался совсем иначе. Екатерина, не предполагая, что ему придется когда-то взойти на трон, оставила его у родителей. Павел оказался хорошим отцом, любил играть с детьми, называл их «мои барашки, мои овечки». Николай был его любимцем. Павел подарил ему игрушечные шпаги и ружье. В момент убийства отца Николаю было всего пять лет, затем его воспитанием занималась в основном Мария Федоровна, также обожавшая сына. Чрезвычайно энергичная и деятельная натура (после ее кончины для управления многочисленными больницами, сиротскими приютами, богадельнями, Смольным институтом благородных девиц и другими заведениями, находившимися под ее попечительством, пришлось образовать даже особое «Ведомство учреждений императрицы Марии»), она передала эти качества своему любимцу.

В отношении младших детей Мария Федоровна была строга, Николай Павлович говорил потом, что «он вырос в постоянной боязни перед матерью». Впрочем, он вспоминал, что «образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, за исключением этикета, которому придавали необычайную важность». К нему была приставлена няня-шотландка, а также статс-дама графиня Ливен — «океан нежности и снисходительности», как позже характеризовал ее государь. Николай воспитывался вместе с самым младшим из братьев, Михаилом, — точно так же, как Александр рос вместе с Константином. В отличие от старших, Николаю повезло, у него были товарищи детских игр — брат и сестра Адлерберги, дружбу с которыми он сохранил на всю жизнь.

В семилетнем возрасте мальчика передали из женских рук в мужские. Главным его воспитателем стал генерал-майор Матвей Иванович Ламздорф, по мнению многих современников, человек, менее всего пригодный для этой должности. Ворчливый, придирчивый, «граф Ламздорф умел вселить в нас одно чувство — страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий… Одним словом, страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум», — вспоминал самодержец. Николай I был единственным из русских императоров, которого в детстве пороли. Но он с детства отличался «твердою волею исполнять то, что ему казалось нужным, не обращая внимания на мнение воспитателей».

Мнения Марии Федоровны часто расходились с мнениями царствующего сына, в том числе и по вопросам семейным. Александр пожелал создать для младших братьев специальное элитарное заведение, где бы они обучались в компании избранных отпрысков аристократических семейств: тем достигалась бы и полезная для учебы соревновательность, и общение со сверстниками, и возможность приобретения друзей, на которых можно опереться в будущем (к 1809 году стало ясно, что Николай все-таки со временем унаследует престол от бездетных старших братьев). С этой целью и был создан Царскосельский лицей. Но императрица-мать отказалась обучать своих сыновей вместе с прочими смертными (иначе быть бы Николаю I однокашником Пушкина). Не был реализован и другой проект: отправить великих князей в Лейпцигский университет.

Вместо этого применили испытанное средство — пригласили преподавателей. Конечно, самых лучших. Но перестарались: выбрали самых известных и авторитетных профессоров, умевших читать лекции студентам лучше, чем давать школьные уроки. Николай Павлович на их занятиях отчаянно скучал: считал их большими педантами, а лекции «усыпительными». Лучше всего у него шли физика, механика, математика, военное инженерное дело. И очень интересовался он историей, особенно жизнеописаниями выдающихся личностей и монархов. Хуже  обстояло с письменным русским языком. Николай Павлович однажды сказал офицерам своего полка, вручая собственноручно написанный документ: «Не обращайте внимания, господа, на орфографию. Я должен сознаться, что на эту часть при моем воспитании не обращалось должного внимания». Впрочем, хранящиеся в архивах рукописи Николая показывают, что писал он не хуже большинства своих современников.

К языкам у Николая Павловича были способности, он неплохо владел французским, английским, немецким, понимал по-польски. Пытались его обучить латыни и древнегреческому. «Ты не можешь себе представить, — рассказывал он впоследствии барону М. А. Корфу (своему официальному биографу и несостоявшемуся лицейскому однокашнику), — какую тоску наводит на меня одно воспоминание о греческих и латинских моих уроках, пользы которых себе я никогда не мог осознать». Под конец жизни он распорядился передать в Публичную библиотеку все латинские книги из Эрмитажа: «Терпеть не могу вокруг себя этой тоски». Николай от природы имел ум практичный и отвлеченностей не любил. Опыт его занятий латынью сослужил службу стране. В 1826 году, в первый год его царствования, Комитет об устройстве училищ решил было вместо французского включить в гимназический курс древнегреческий, на что высочайшего одобрения не последовало: «Я считаю, что греческий язык есть роскошь, когда французский — род необходимости; а потому на это согласиться не могу». Засилье мертвых языков в гимназиях наступило много позднее, при преемниках Николая I.

Старший сын и наследник Николая — Александр Николаевич, будущий Александр II, — был первым в длинной череде венценосцев, выросшим в нормальной (можно сказать, «полной») семье, с любящими родителями, братьями и сестрами. Суровый император Николай в семейном кругу держался весело, шутливо, даже шаловливо. В воспитании наследника он, видимо, учел свой детский опыт и старался не повторять ошибок своих учителей. Воспитателем шестилетнего великого князя стал герой Аустерлица капитан Мердер, служивший в 1-м Кадетском корпусе. Современники единодушно отзывались о нем как о человеке твердого характера и безупречной нравственности, добром, умном. Мердер пробыл при наследнике 10 лет, до самой своей смерти.

Когда Александру Николаевичу исполнилось восемь лет, Николай приискал наставника для руководства его обучением — поэта Василия Андреевича Жуковского. Внебрачный сын провинциального барина и пленной турчанки, Жуковский получил доступ в высший свет благодаря своим литературным заслугам и человеческому обаянию. Сначала он был представлен Марии Федоровне, незамедлительно пригласившей его на должность чтеца; затем она рекомендовала Жуковского на место учителя русского языка для невесты Николая Павловича прусской принцессы Шарлотты. Та в свою очередь захотела видеть его наставником своего первенца.

Жуковский сходился с Николаем I в том, что «его высочеству нужно быть не ученым, а просвещенным», т. е. не обременять наследника учением, а внушать ему нравственные принципы, знакомить «со всем тем, что в его время необходимо для общего блага и, в благе общем, для его собственного». Жуковский и Мердер действовали вполне согласованно. Жуковский разработал программу обучения и вывез из Европы целую педагогическую библиотеку: в результате образование великого князя оказалось довольно разносторонним. Чтобы великому князю было с кем себя сравнивать и соревноваться, ему нашли двух товарищей, переселенных во дворец и разделявших с ним и учение, и досуг. Для по ощрения детей и их нравственного развития была изобретена необычная награда: право сделать взнос в копилку, предназначенную для благотворительных целей. Педагогический эксперимент пришлось вскоре прекратить по той причине, что мальчики не имели никакого реального представления о нужде и бедствиях, — благотворительность для них была абстракцией. Тем не менее Александр Николаевич вырос вполне достойным человеком, которому оказалось под силу осуществить великие реформы.

Позднее в царствующем доме продолжали тщательно заботиться о воспитании наследников. Однако педагогические эксперименты более не предпринимались, наставники-воспитатели с целью «лепки душ» принцев не приглашались. Выбирали, конечно, лучших преподавателей, но фигуры, подобные Лагарпу или Жуковскому, при императорской семье более не появлялись.