Взгляд и нечто Валерия Тишкова

В.А.Тишков. Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны. М.: Наука, 2001. 552 с., с ил.

Мы же будем продавать свою родниковую воду и пить верблюжье молоко. В Аравии много верблюдов, и их можно акклиматизировать у нас в Чечне. Чеченские интеллектуалы будут готовиться по всему миру и постепенно оттеснят евреев.
(Из грёз Джохара Дудаева)

Начнем с того, что название сочинения Валерия Тишкова «Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны» много шире реального содержания книги. На деле речь идет лишь о чеченском сообществе, и «этнография», вынесенная в подзаголовок пятисотстраничного тома, касается только чеченцев.

Социальные процессы последних 10 лет, происходящие на территории Чечни, Валерия Тишков называет демодернизацией, под которой он понимает «...ситуацию разрушенных вооруженным конфликтом социальных институтов и связей, а также радикального ослабления ресурсов общества, которые не позволяют ему восстановить свой статус-кво, тем более обеспечить развитие, и порождают стратегию обращения к давно забытой норме или к неадекватному внешнему заимствованию» (с. 56). В отличие от подавляющего большинства авторов, пишущих на чеченские темы, Тишков не склонен видеть в нынешней вспышке чеченского сепаратизма очередное проявление «вековой вражды Чечни и России». «Моя методологическая позиция, — поясняет автор, — исходит из того, что исторический и этнический факторы не лежат в основе конфликтов в районе бывшего СССР, включая Чечню и в целом Северный Кавказ. Это прежде всего современные конфликты современных участников (акторов) социального пространства и по поводу современных проблем и устремлений» (с. 61). Заявленная Тишковым исследовательская стратегия вскрывает весьма серьезную проблему, которую автор книги формулирует с бескомпромиссной решительностью: «...насколько глубоко необходимо заглянуть в прошлое, чтобы не просто рассказать о сегодняшней Чечне и о чеченцах, но и взять из этого прошлого аргументы, объясняющие происходящее» (с. 61). Отрицание многовековой предопределенности чеченских «национально-освободительных» пароксизмов 90-х годов приводит исследователя к выводу об опасности чрезмерного увлечения историей. Избыточное погружение в минувшее, ради выявления «исконных» особенностей «национального характера» чеченцев, определяющего аномалии их социального поведения, чревато актуализацией тех самых «забытых норм» (мифологизированных форм примитивной социальности), располагающих, по Тишкову, к демодернизации общества. В условиях враждебного России пропагандистского давления ставшие достоянием широкой публики изыскания кабинетных теоретиков, возводящих чеченскую «идентичность» едва ли не к первым потомкам Адама, обретают мощный провоцирующий потенциал.

По мысли Валерия Тишкова, для современной Чечни существен лишь исторический период, имманентный процессу модернизации чеченского этноса. А поскольку «модернизация» вайнахов неразделима, согласно Тишкову, с советизацией, то единственно значимой для анализа чеченских событий последнего десятилетия оказывается советская история чеченцев, их превращение в «один из средне-модернизированных советских народов» (с. 82). Историю Чечни после 1917 года автор излагает в тональности умеренного агитпропа закатной советской поры: автор книги многословно повествует о «трудовых буднях советского чечено-ингушского народа», его политическом, хозяйственном и культурном росте, настойчиво подчеркивает конформизм чеченцев, их включенность в общественную жизнь СССР. Причем эти процессы родственного сближения с советской системой не остановили ни 200 тысяч репрессированных в 20–30 годах, ни депортация 44 года, уничтожившая каждого третьего чеченца... В целом историческая панорама, изображенная Тишковым, характеризует не столько чеченский этнос, сколько пропагандистские навыки ее автора, вышедшего из круга номенклатурных «детей» ХХ партсъезда, для которых 70 лет советской власти — это эдем с перегибами. Чтобы прийти к тишковскому результату, нужно взять сводный справочник Госкомстата СССР (как ныне принято, выдаваемый за чистую монету) и подшить к нему Книгу о вкусной и здоровой пище, дополненную перечнем каннибальских блюд советской административной практики. Полученную картину следует сопроводить решительным призывом «не драматизировать истории», ибо чрезмерное внимание «к былым обидам» способно увлечь к «демодернизации».

Впрочем, на современных политико-административных подмостках Валерий Тишков старательно вживается в роль умеренно либерального этатиста, последовательно отстаивающего приоритеты «гражданского общества». При этом, в отличие от подавляющего большинства своих номенклатурных коллег, вынужденных на рубеже 90-х годов пережить «прозрение», «нравственный переворот», связанный с усвоением парадигм западной политологии, Тишков сохранил поразительную преемственность с ключевыми интуициями советского «народознания». Влияние англо-американской этнологии, генетически связанной с демагогией «плавильного котла», в теоретических построениях Тишкова безусловно вторично. Валерий Тишков сумел вписаться в международное научное сообщество, предельно радикализовав опыт советского национального строительства, перенеся постулаты социального конструирования с нации на этнос. Для автора рецензируемого сочинения этнос — величина не просто историческая; по мысли В. А. Тишкова, этнические доминанты не столько наследуются и обретаются, сколько конструируются. Это позволяет Тишкову пренебречь «природоохранной зоной», традиционно окружающей понятие «этнос», и рассматривать «этническую общность как социально-конструируемую и исторически подвижную конструкцию» (с. 172–173).

В полном согласии с заявленным подходом чеченские события конца ХХ века рассматриваются автором как опыт травматического конструирования этноса. Истоки трагического поворота в судьбах Чечни Валерий Тишков находит не столько в Грозном, сколько в границах Садового кольца и за пределами России. Чеченцы оказались жертвами коммерческой и политической эксплуатации процессов распада советской системы. В специфических условиях «демократизации по-чеченски» сепаратизм превратился в доходнейшее предприятие, капиталы которого лишь в малой части принадлежит чеченцам. Спровоцированный конфликт с «центром», переросший всередине 90-х годов в полномасштабную войну, явился тем «пространством», в котором совершалось формирование нынешней чеченской «идентичности». Посредством насилия и пропаганды чеченцам навязывается определенный «образ», если угодно, гештальт, предписывающий крайние формы антисоциального поведения, рационально оправданного лишь в условиях вооруженного конфликта. Говорить об ответственном историческом выборе, творческом созидании народом своей судьбы в этом случае не приходится, — речь может идти только о замешанной на крови и лжи социальной манипуляции. Чеченцев загнали в гетто пропагандистских мифов и псевдоисторических спекуляций; затягивания в воронку «священной войны» не избежал и традиционный ислам, превращаемый проповедниками ваххабизма в агрессивную религию недоучек и босяков. В сегодняшней Чечне упорство в этническом партикуляризме равнозначно поддержке нескончаемых вооруженных столкновений, тотальной гражданской войны, самоубийственной для чеченцев.

Поскольку своей «модернизацией» Чечня обязана советской власти, «наиболее реалистичным» выходом из нынешнего конфликта было бы, по мнению автора «Этнографии чеченской войны», «восстановление ситуации», предшествующей 1991 году (см. с. 512) (вчерашние боевики вернулись бы инструкторами в райкомы ВЛКСМ). За невозможностью полноценной реставрации советского режима водном, отдельно взятом «субъекте федерации», В. А. Тишков предлагает ординарную социальную терапию, включающую бесплатное образование, медицинское обслуживание, трудоустройство и т. д. В современной России спасительную перспективу мира на Кавказе В. А. Тишков усматривает в привлечении чеченцев к строительству гражданского общества, отодвигающего этническую компоненту на задворки повседневного социального опыта (эта часть тишковских выкладок должна приводить в экстаз либерально мыслящих этатистов). Уверенность В.А.Тишкова в том, что подсоветская жизнь, несмотря на все «перекосы», была школой приобщения к государственности, законности и правопорядку, вселяет в автора книги надежду, что гуманитарные акции в сочетании с мягкой актуализацией советского опыта, возрождаемого во имя «гражданского мира и согласия», откроют выход из чеченского конфликта.

Книгу Тишкова завершают документы по чеченской проблеме, в разное время представленные автором в государственные инстанции. Чтение этих бумаг оставляет мучительное впечатление. Несчастна страна, где ученый муж, призванный для совета, обращает к премьер-министру следующие строки: «Наладить канал контактов с Масхадовым и Басаевым между федеральными фигурами и Завгаевым, в том числе по неофициальным каналам» (с. 523). Этот пассаж не поддается рациональному осмыслению и, вероятно, требует для понимания особой номенклатурной «догадливости». Сомнительность предлагаемых В. А. Тишковым мер, включающих, среди прочего, создание ветеранских объединений, куда бы наряду с вчерашними российскими солдатами входили амнистированные чеченские  боевики (см. с. 532), приводит к мысли об изначальной концептуальной дефектности «Этнографии чеченской войны». Если обойтись без метафорических передержек и терминологических злоупотреблений, то едва ли удастся вслед за автором трактовать «советскую государственность» как государственность, «советское право» как право ив«социалистической законности» опознавать законность. Более того, непонятно, на каком основании Тишков рассматривает коммунистический эксперимент в России как «модернизацию». В свете определения, предложенного самим же Тишковым, большевистская революция и последующие 70-летние усилия по трансформации исторической России видеологическую утопию (СССР) дают образцовый пример «демодернизации», основанной на «неадекватном внешнем заимствовании» (коммунистическом учении). Соответственно, осмысление чеченского конфликта последних лет, равно как и общероссийской катастрофы ХХ столетия, требует иных методических ресурсов и должно совершаться в историческом горизонте, несколько простирающемся за грань 1917 года. Однако номенклатурное «обществознание», блюстителем заветов которого остается Валерий Тишков, не имеет для этого ни понятийных, ни лексических средств...

И последнее: кто бы мне объяснил, почему директор Института этнографии и антропологии Российской академии, доктор исторических наук Валерий Тишков полагает, что Хаджи-Мурат был чеченцем?