Великое приземление

Россия — страна экстенсивного развития, изначально запрограммированная на безудержное расширение; главным итогом каждого царствования историки считают территориальные приобретения. Но что делать, если расширяться больше некуда? Отразившись от внешнего барьера, волна привычной экспансии направляется обратно, и в глубине страны многократно захватывается одна и та же земля, отчасти теми же методами, что и при колонизации «диких» окраин.

Во второй половине XX века произошел массовый, хищнический захват горожанами «даровых» пригородных земель под огороды, сады, дачи, коттеджи, виллы. Задолго до того, как было позволено рассуждать о приватизации, большинство горожан в СССР стали мини-землевладельцами, под маской «коллективного садоводства» вкусили сладость обладания недвижимостью. Богатые и бедные, интеллигенты и рабочие, чиновники и научные работники — все они оказались одинаково алчными и бесцеремонными по отношению к земле и окружающей среде; всех их на первых порах объединили и уравняли примитивные орудия труда — ржавая лопата, тачка с навозом, малярная кисть. Несколько десятилетий спустя новые социальные слои отделились «кремлевскими стенами», окружающими нынешние кирпичные особняки нуворишей. Пресловутому первоначальному накоплению предшествовало «первоначальное приземление».

Колониальный (в худших значениях) характер этому наступлению горожан придают: игнорирование дачниками сложившегося землеприродопользования (и регулировавших его обычаев); бесправие, беззащитность местных жителей, не готовых к таким радикальным переменам и лишенных каких-либо форм компенсации за причиненные неудобства; разрушение прежнего ландшафта и, наконец, типично колониальный способ приобретения. Местная администрация, как туземный вождь или царек, то ли продает, то ли уступает за взятку землю, которой распоряжается; не только не защищает, но откровенно предает интересы своих «подданных» (избирателей).

В результате дачно-коттеджной экспансии в пригородных зонах (вокруг Москвы — в радиусе до 150 километров) деградировали или погибли некоторые редкие виды лесов, болот, лугов; обычные прежде растения и животные «записались» в Красную книгу; во многих местах вырублены водоохранные леса; исчезли красивые пейзажи, вдохновлявшие художников; поделены, застроены, зажаты в тиски, заслонены коттеджами бывшие помещичьи усадьбы, парки, «памятники архитектуре»; уничтожена или затерялась среди дач традиционная деревня. И этот грандиозный социально-экономический, экологический, ментальный переворот, еще до распада СССР затронувший большую часть советского общества, ни на какой широкой трибуне всерьез не обсуждался, как будто его и вовсе не было. Создается впечатление, что бурная загородная деятельность российских горожан— нечто интимное, как повседневные физиологические отправления, само собой разумеющиеся, о которых в обществе говорить не принято.

Раковая опухоль в ландшафте

Стихийными заповедниками, последними убежищами диких растений и животных в сильно распаханной и застроенной местности стали овраги, опушки, болота, крутые склоны, да еще и сельские кладбища. Там изредка поют птицы, а ботаник может собрать гербарий, напоминающий о былом богатстве местной флоры. Но вот пришла большая беда: лесные поляны, рощи, поймы, кручи стали раздавать городским дачникам.

В советское время колхозы, совхозы, лесхозы охотно уступали горожанам земли, неудобные и невыгодные для обработки, чтобы легче было выполнять планы на оставшихся: «на тобi, небоже, що менi не гоже» «возьми себе, нищий, то, что мне не нужно». С экологической точки зрения желательно, чтобы пашня и застройка располагались компактными и небольшими островками, а разделяющие их леса и парки, поля и луга, лесополосы и живые изгороди сохранялись как сплошная сеть. На деле же поступают наоборот: уцелевший экологический каркас, зеленые капилляры и бронхи ландшафта блокируют и замещают ветвистой раковой опухолью; островками, окаймленными мусором, становятся леса и болота, удушающим их спрутом — вытянутые вдоль пойм и опушек дачные поселки. По-научному это называется экофобной инверсией ландшафта, а на обыденном языке — выворачиванием наизнанку (земли, хозяйства, здравого смысла).

Особенно быстро растут в длину дачные поселки под высоковольтными линиями электропередачи (ЛЭП), наглухо перегораживая лес многокилометровыми улицами. Если расстелить там, на земле, большое кольцо из проволоки, то можно зажечь лампочку. Выходные дни и отпуска проходят под высокочастотным излучением, под жужжанием проводов. Собираются ли еще рожать детей пребывающие здесь женщины и девочки? Это, в конце концов, их личное дело, но кто же вступится за лес? Похоже, что и энергомагистрали проводятся с дальним прицелом, стандарты и нормативы разрабатываются с умыслом. Прорубив просеку для ЛЭП, ее впоследствии расширяют для дач, ставят второй и третий ряды домов, а некоторые дачи, сверх того, залезают и под полог леса.

Подмосковные лесхозы придумали лицемерный способ наживы — вырубать и отводить под дачи целые кварталы в глубине леса «без нарушения целостности лесного массива», но это все равно что выжечь внутренности и утверждать, что тело не повреждено. Такой способ тайного убийства людей практиковался в европейском средневековье, когда еще не было судебно-медицинского вскрытия.

После вырубки высоких деревьев, которые высасывали много влаги из почвы и испаряли ее через листья и хвою, грунтовые воды выступают на поверхность; приходится рыть осушительные канавы, а в них дачники сливают помои.

Топкие места и низины засыпают мусором, из которого вымываются вредные вещества. Некоторые садовые участки сели прямо на влажные лесные поляны и болотца, где еле приметными ручейками зарождаются реки. Не имея легальных свалок, дачники засоряют лес и придорожные полосы, стволы и ветки идут на жерди и топливо. Мой коллега, географ В. Каганский, подсчитал, что при размещении в лесах дачные поселки портят в пять-шесть раз больше площади, чем сами занимают.

Цветы на ядовитой свалке

Садовый участок — это, по идее, и подсобное хозяйство, и рекреация (отдых, восстановление сил через смену занятий), трудовые упражнения на свежем воздухе. Но этот воздух далеко не всегда свеж. Немало делянок для рабочих нарезано в черте промышленных городов, на берегах зловонных речек и канав, в карьерах и грязных ямах между дорожными насыпями и городскими заборами, утоплено всмраде из выхлопных газов, обильно посыпано пылью и сажей. Это можно видеть и в Тольятти около волжской плотины; и на южной окраине Ярославля, где санитарную буферную зону, призванную поглощать вредные выбросы и изолировать жилье от заводов, заняли садовыми участками. А к северу от Ярославля дачники разместились на бывшей свалке отходов ртути и мышьяка.

Дача Нарышкина

Физического оздоровления от дачных участков в промзоне ждать не приходится, но рекреация все-таки есть: скорее всего, социально-психологическая. Хоть какая-то, но свобода на «своей» земле, чувство хозяина, возможность трудиться непосредственно на себя, а не на анонимного дядю, своими руками претворять в жизнь собственные замыслы и вскоре пожинать их плоды. Ведь государственный раб в советское время был всего этого лишен на формальном рабочем месте.

Советский рабочий, получивший садовый участок, — это нынешний пенсионер. Так, может быть, все эти участки — реликтовое хобби для стариков и вместе с ними скоро отойдут в небытие? Наблюдения показывают, что это не так. Участки и домики наследуются новыми поколениями, используются для летнего отдыха детей, поддерживаются и строятся людьми среднего возраста, а это уже серьезный, многообещающий социальный феномен.

Столичный уикенд за счет Сибири

Сады и огороды, мелкий домашний скот и птица — важное подспорье для жителей рабочих поселков, малых и средних городов, облегчающее выживание без легальной занятости и зарплаты. Чем меньше город, тем ближе огород с сараями к основному жилищу, тем легче постройки на садовом участке и больше его роль в обеспечении семьи продовольствием. В провинциальных городах — центрах областей, краев, республик — многих жителей в советское время переселили из снесенных деревянных домов в новые бетонные многоэтажки, вокруг которых выросли не предусмотренные архитекторами гаражи, сараи, огороды; люди просто продолжали заниматься своим привычным хозяйством, приспособили его к новому виду расселения. Однако на землю рванулись и жители столиц, родившиеся и выросшие в многоэтажных домах, — при том, что на первом плане у них не огород, а дача, нередко расположенная даже в соседней административной области.

Строганова дача с картины Воронихина

Москвичи и петербуржцы пользуются удаленными на десятки и сотню километров дачными участками благодаря удобной, густой транспортной сети и практически бесплатному для большинства пассажиров проезду на общественном транспорте, который дотируется государством за счет невозобновляемых природных ресурсов (прежде всего, газа и нефти). Большинство постоянных пассажиров электричек и автобусов — льготники, зайцы и полузайцы, в худшем случае отделывающиеся от контролеров компромиссными штрафами-взятками. Увеличение тарифов и штрафов принципиальной картины не изменяет: число безбилетников растет, равно как и отчетные убытки железных дорог и муниципальных автохозяйств, а на теневой стороне рынка транспорных услуг устанавливается новое равновесие между «хищниками» и «жертвами».

В возделывании дачных и приусадебных участков по всей России огромную роль играет бесплатное пользование транспортом и другой техникой своего предприятия, краденые нефтепродукты и стройматериалы. В смрадный пустырь превращается Западная Сибирь, а ради того, чтобы ежегодно вывозить два чемодана алмазов, в Якутии испорчена площадь не меньше Швейцарии.[1] Не только полумифические олигархи, эти всенародные жупелы и пугала, но и ненавидящие их «простые честные труженики», любители своих доморощенных огурцов и помидоров, благополучно пожинают плоды экоцида, охватившего Зауралье.

Бегство от барщины

Продукты, выращенные на даче, кажутся недорогими и потому, что наши огородники не привыкли высоко ценить свой труд (возможно, и не находящий спроса вне дома за отсутствием развитого рынка труда), не хотят или не могут продуктивно и с будущей отдачей использовать свое свободное время для повышения квалификации, самообразования и т. п. Практически никто из владельцев садовых участков и дешевых дач в теплое время года не отводит конец недели развлечениям, спорту, туризму, экскурсиям, но не пребывает и в полной праздности, а предается горячечной суете.

Кирияново, дача княгини Дашковой

Когда работник пять дней в неделю отбывает «барщину» на службе и только мечтает, чтобы поскорее закончилась рабочая неделя и он бы поехал на свой любимый участок трудиться по-настоящему, и вечерами готовится к этой поездке, то он живет не в своем профессиональном мире, а в домашнем хозяйстве, ему удобна работа, не связанная с ответственностью и принятием решений. Крепостные крестьяне уходили от помещичьей барщины в города и на сельские фабрики, приобретали профессии, сделали центрально-российское село промышленным. Сегодняшние их потомки бежали из городов от государственной барщины на землю сел и, уничтожая саму деревню, подменили крестьянство своим натуральным хозяйством городского происхождения, отреклись от городских профессий. Это ли не парадокс, это ли не ирония истории?

Повседневная озабоченность горожан огородно-дачными делами способствует разворовыванию государственных и получастных (акционированных) предприятий и учреждений, особенно краже энергоносителей и рабочего времени, стимулирует скрытую и формальную безработицу, уклонение от налогов и теневую экономику (например, в сфере ремонта и строительства), помогает сохранению тяжелых, вредных, опасных видов труда, необходимых работнику для раннего выхода на пенсию, а также пассивному, номинальному псевдотруду в виде суточных дежурств, за которыми следуют несколько свободных дней; содействует умножению тьмы сторожей, охранников, мелких чиновников. Садовые участки и сохраняющиеся на периферии пригородных зон остатки натуральной деревни, где дома скуплены горожанами, для своего поддержания требуют расширенного воспроизводства пенсионеров, и общество идет навстречу, поставляя туда «нетрудоспособных» трудоголиков. Сотни тысяч еще не старых и практически здоровых мужчин и женщин стараются получить инвалидность, запасаются справками об инвалидности детей и о многодетности, чтобы бесплатно ездить на свои «фазенды» или из деревни на городской рынок. Ведь не секрет, что в сельской местности России могут нормально трудиться только «нетрудоспособные» и «безработные».

Постиндустриальный курятник

Если придерживаться рыночных теорий и верить, что Россия хочет войти в мировое сообщество не как экзотический резерват для вымирающих туземцев, а как полноценная производящая и отчасти постиндустриальная страна, то садовые участки горожан надо признать социальной болезнью и мощным тормозом развития, ведь с таким обилием крохотных огородов и курятников наша страна идет не к конкурентно-рыночному укладу, предполагающему специализацию и профессионализм, надежность и доверие партнеров, а к господству натурального хозяйства, перемещается на захламленные отбросами доиндустриальные и дорыночные окраины постиндустриального мира.

Если придется платить серьезные налоги на землю, если по-настоящему и для всех подорожает проезд на общественном транспорте, изменится пенсионная система, станет менее рентабельной добыча ископаемых; если голливудские кинозвезды, одержимые новыми приступами экологизма, откажутся от алмазных колье и брошек, как отказались от шуб из натурального меха; если упадет спрос на российское оружие, а развитые страны перестанут покупать продукты, полученные с нарушением экологических норм и прав человека (ведь именно к такой сертификации всего российского экспорта дело идет сегодня[2]), то что же случится с дачными поселками?

Очень может быть, что с ними ничего страшного не произойдет. Российский культурный ландшафт — продукт, генератор и хранитель отнюдь не рыночных, не либеральных, не правовых отношений, и об него вот уже триста лет обламываются многие реформы и новшества. Если вся российская инфраструктура, включая и энергосистемы, и железные дороги, и военное хозяйство, а особенно жилищно-коммунальное, и, наконец, дачи и деревню, настолько несовместима с глобализирующимся либеральным рынком, что вопит и корчится при малейшем с ним соприкосновении, то, может быть, и не стоит ничего всерьез изменять — обойдется себе дороже. Есть опасения и надежды (у кого как), что Россия еще надолго сохранит свою уникальность, а на дерзкие вызовы времени ответит, как обычно, новым погружением в архаику.

Город начинается с огорода

История Центральной России убедительно показывает, что пригородные летние дачи почти всегда превращаются в постоянные круглогодичные жилища. По этому пути шли и идут классические подмосковные дачные поселки Малаховка, Клязьма, Сходня, рано или поздно преобразуемые в города. Бывшие дачные поселки становятся пригородами-спальнями и новыми городскими районами. Думаю, что и с самыми жалкими садовыми участками происходит то же, хотя и начинается с иного, мелконищенского уровня и малоземелья, которое мешает увидеть в бывших садовых товариществах брежневской эпохи все те же пригородные поселки.

Самозахватный огород возле дома за дорогой, огороженный участок с ящиком для инвентаря; то же с будочкой, в которой можно переночевать; садовый домик без печки, комфортабельный дачный дом, огромная вилла и, наконец, небоскреб-башня с лифтом — все это признаки разных стадий и одновременные проявления субурбанизации — обрастания городской агломерации новой полугородской застройкой.

Не продовольственную проблему решил «развитой социализм», уничтожив среднерусский ландшафт садово-огородными участками, а заложил новые малоэтажные города, будущие трущобы XXI века. В них уже давно проживают все лето пенсионеры, а повышение квартплаты и прочие факторы могут вытолкнуть из города в субурбию и другие слои населения или привлечь мигрантов издалека — были бы дома, а жители найдутся. Вокруг Москвы вырос не нанесенный на карты деревянно-толевый, шиферно-жестяной мегалополис[3] диаметром в 200 км. На этом грязном серо-зеленом фоне закраснели пятна нового поколения дач — кирпичных коттеджей, преисполненных комфорта и не желающих иметь ничего общего со своими убогими собратьями. Но жить им предстоит вместе.

Мнимая урбанизация

Обывателей в России, пожалуй, нельзя признать настоящими горожанами, если они кормятся главным образом от дачных и приусадебных участков, от своих свинарников и курятников, не пользуются плодами специального образования, не получают выгод от профессиональной квалификации, а стараются на своих клочках земли, в своих квартирах, чуланах, сараях все делать самостоятельно, по возможности никого не нанимая, если по субботам и воскресеньям они не отдыхают, а наоборот, именно в такие дни интенсивно работают на себя, по будням же с прохладцей отбывают какую-то повинность. Это крестьянский образ жизни, достаточно архаичный и примитивный, несмотря на окружающие многоэтажные дома, асфальт, автомобили. Создается впечатление, что большинство горожан в России только притворяются рабочими и служащими, тогда как на самом деле это по многим признакам мелкие крестьяне, более свободные в больших городах, но очень зависимые в поселках городского типа.

Урбанизация в СССР оказалась во многих отношениях мнимой. Градообразующими остались только административные функции, строго и прочно заложенные при екатерининских реформах и планировках городов во второй половине XVIII века. И в наши дни настоящими многофункциональными городами можно считать только столицы республик, центры краев и областей. Бывшие уездные города царской России сегодня похожи на деревню больше, чем до 1917 года, а города, возникшие в советское время, — это агломерации рабочих поселков, даже такой гигант, как Тольятти. Но я допускаю, что слова «город» и «деревня», «горожанин» и «крестьянин» лишены объективно-научного содержания и сохраняются только как пережитки сословного деления общества.

Особняки среди болот и бурьяна

До революции 1917 года в России не пахали, не сеяли и уж тем более не селились на верховых болотах; на пойменных лугах пасли скот, на болотах собирали ягоды. Теперь такие места застраивают в первую очередь, осушают канавами, заваливают бетонными плитами, пересекают траншеями для укладки труб. Коттеджи, а точнее говоря, претендующие на роскошь кирпичные виллы, растущие всюду как грибы после дождя, гораздо вреднее огородных домиков, когда залезают на лоно природы, а именно такое экофобное размещение и даже способы приобретения земли эти новостройки переняли у своих бедных предшественников.

Кирпичные особняки экологически более приемлемы в существующих старых городах, поселках, деревнях, но и там вокруг них не все чисто. В бывшей колхозной деревне, застроенной коттеджами, окружающие поля и луга забрасываются и превращаются в сорные джунгли. Гигантское зонтичное растение борщевик, покинув старую экологическую нишу, победоносно шествует по подмосковной земле, внушая своим видом мистический ужас и напоминая о повести М.Булгакова «Роковые яйца».

Загородный дом графа Строганова

Коттеджная застройка немыслима без густой сети автодорог, но каждая такая дорога при существующих методах строительства действует как водонепроницаемая дамба и разбивает местность на изолированные ванны с водой. Чем больше насыпают дороги, мостят тротуары, бетонируют дорожки, тем выше поднимается вода, которая уже не может просачиваться в уплотненный грунт и стекать в водоемы по наклонному водоносному горизонту. По этим же причинам подтопляются и преждевременно разрушаются старые дома в малых городах и бывших дачных поселках. Их обитатели, спасаясь от сырости и холода, зажигают летом электропечи, неизбежно воруя электроэнергию помимо счетчиков, и почти круглый год борются с комарами. Тепло от отопления уходит на испарение и новый подсос воды, поэтому сырость не уменьшается.

Красивый природный ландшафт может быть стимулом для элитарной застройки, но в конечном счете он уничтожается, поскольку и земля часто интересует новых владельцев только как площадка, подлежащая расчистке. Легко сменяющиеся красивые пейзажи вполне можно потреблять на фотообоях, слайдах и на экране. Архитекторы и садовники формируют богатым землевладельцам микроландшафт между домом и забором, и это теперь называется ландшафтом, а не то, что имеют в виду географы. Вся окружающая среда безжалостно уродуется самим общим видом новопоставленного поселка. Пестрота и разномастность построек свидетельствует об отсутствии внешнего ландшафтно-архитектурного надзора.

Сокровища из кирпича и бетона

Коттеджная субурбия пока не означает, что появился средний класс, который, повысив свой жизненный уровень, переселился на окраины городской агломерации в более просторные и комфортабельные жилища. На самом деле строительный бум начался одновременно с либерализацией экономики и отчасти ей предшествовал еще в тени горбачевской перестройки как самый удобный способ употребления денег. Хозяева дворцов имеют в городе хорошие квартиры и не собираются с ними расставаться. Кирпичные особняки — второе жилье, в котором большую часть года никто не живет. Недвижимое имущество стало средством частичного сохранения капитала не только оттого, что его стоимость обещает возрастать, но прежде всего потому, что эти мощные постройки невозможно украсть и трудно уничтожить; даже если взорвут дом, то останется земельный участок.

Дача Михайловская

Накопление неликвидных сокровищ из кирпича и бетона сигнализирует о невозможности более продуктивно использовать частную собственность в своем отечестве. Диктуемые мировой экономической системой изменения налогов, тарифов, цен, оплаты труда угрожают превратить загородные владения бедных и богатых дачников в пустыри и руины, хотя, как уже говорилось, угроза эта не фатальна: российский материал неплохо сопротивляется вестернизации. Но в случае полностью свободной купли-продажи земли большинство нынешних садовых участков, возможно, будут скуплены и соединены новыми владельцами в крупные массивы, и хорошо (с экологической точки зрения), если под обширные и благоустроенные усадьбы, сельскохозяйственные фермы, кемпинги. А если конъюнктура рынка окажется такой, что выгоднее будет занять землю, более дешевую, чем в городе, под химические фабрики, технопарки, склады, свалки (что, собственно говоря, уже и наблюдается в Подмосковье)? Вчерашняя дачная политика и сегодняшнее размещение коттеджей виновны в том, что эти вредные для окружающей среды объекты расположатся не на худших землях, а на месте ценных природных комплексов, где могли бы находиться природные заповедники, детские лагеря, санатории.

В современной России социальное и имущественное неравенство не стимулирует созидательную деятельность, а подавляет ее безнадежностью перспектив для обойденного удачей большинства. Если добиваться успеха в рамках закона и морали невозможно, то подрастающему поколению из бедных семей открывается более простой путь — отнимать у имущих. Роскошные дворцы рядом с убогими поселениями — дерзкий вызов, наглядная декларация о теневых и криминальных доходах; такая субурбия — аккумулятор, арена, мишень для социальных конфликтов, питательная почва для политического экстремизма.

Расплывающееся пятно

Московская агломерация росла в XX веке вдоль электрифицированных железных дорог. Благодаря плохой транспортной доступности сохранялись лесные массивы в межмагистральных пространствах и вдоль административных границ. Застройка коттеджами ориентирована на личные автомобили, а это более рассеивающий людей транспорт, нежели рельсовый. Полноценные леса в таких условиях сохранить будет гораздо труднее, а малые реки обречены на исчезновение. «Коттеджизация» — это растворение ложки дегтя в бочке меда, расплывание города подобно масляному пятну на бумаге или нефтяному пятну по морю.

У пригородной зоны, как это видно на примере Москвы, одна из важнейших функций — проветривание города. Поступающий с ветрами воздух должен предварительно пройти над поверхностями, не дающими пыли и не раскаленными летним солнцем — над лесами, полями, лугами, озерами, водохранилищами. Если верховья рек, текущих к Москве, и прекрасные смешанные леса будут рассечены шрамами автодорог и электропроводных просек, до отказа нашпигованы многоэтажными домами, складами, стройплощадками, коттеджными и садово-дачными поселками, то в одно отнюдь не прекрасное лето, когда загорятся леса и торф Мещеры, как это было в 1972 году и неизбежно повторится рано или поздно, Москву постигнет экологическая катастрофа, по числу пострадавших сравнимая с большим землетрясением. В первую очередь погибнут от удушья многие больные, старики, дети. Если это хоть один из тысячи жителей (а такая добавочная смертность бывает при чрезвычайном выбросе грязи из заводских груб на морозном безветрии), то при 20 миллионах жителей Москвы и Московской области получится 20 тысяч жертв.

Автомобильный тупик

Когда большинство коттеджей и дач сделается постоянными, круглогодичными жилищами, то обнаружится неподготовленность всей их инфраструктуры, которая создавалась под кратковременные визиты хозяев, а не для постоянного расселения самих домовладельцев и прочих занятых в их обслуживании. Но главной проблемой, конечно же, будет транспорт. Обитателям коттеджей нужна повседневная транспортная связь с Москвой, какие-то личные и конфиденциальные контакты, иначе бы они со своими компьютерами и телефонами селились не в ближнем Подмосковье, а где-нибудь в чистых озерных краях или в горах. Коттеджная застройка усиливает автомобилизацию и ее разрушительный напор на городскую и загородную среду. Нетрудно представить, сколько автомобилей жителей субурбии будет в часы пик скапливаться в центре столицы; существующие улицы и площади их не вместят. Половину зданий внутри Садового кольца, а то и во всем Центральном округе придется снести, чтобы подъезжать к оставшимся домам. Подземная и многоэтажная парковка и автодорожные развязки старую застройку не спасут, так как для них потребуются те же нарушения городской среды. Подземное пространство Москвы и так слишком полое, слишком занято секретными объектами. Пострадает и периферия города, будут рассечены автодорогами замечательные лесопарки. Конечно, выход известен и технически легко осуществим — приоритет общественного транспорта над индивидуальным, но это неприемлемо для господствующей элиты. Москва развивается в интересах привилегированного меньшинства, и все упирается в его менталитет. Если чиновник и бизнесмен не желают пройти более чем десять шагов от дверей автомобиля до дверей офиса, то с архитектурным наследием и традиционной планировкой центра Москвы придется распрощаться. Но если вышеупомянутые деятели согласятся идти пешком хотя бы сто-двести метров в толпе таких же «белых воротничков», спешащих в свои конторы, то старая Москва может уцелеть. По существу, все москвичи стали заложниками престижного, демонстративного потребления крайне малочисленной, глубоко невежественной и не интеллигентной, но очень влиятельной группы людей. Все сказанное относится и к Петербургу, но в меньшей степени. И в городе на Неве тихой сапой начали разрушать историческую среду, пока что в глубине кварталов, но из них уже торчат постсоветские шпили и башни; подумывают в Питере и о развязках автодорог в центре города.

Во что обойдется навязанная автотранспортом новая реконструкция старой Москвы, не менее радикальная, чем при Сталине и Кагановиче, необходимая для того, чтобы бизнесмен, живущий в вилле под Волоколамском, мог за сорок минут попасть на Пушкинскую площадь в своем автомобиле? Такая затея ляжет новым бременем на бюджет страны, заставит ее еще больше продавать ископаемое сырье и лес, быть может, взяться за экспорт чистой воды Байкала и Алтая. Ухудшится и без того нехорошая репутация Москвы как процветающего паразита на теле больной страны.

«Что делать?» и «Чего не делать?»

Экологические рецепты территориального развития пригородных зон хорошо известны специалистам — это линейно-узловое расселение неширокими полосами и пятнами, нанизанными на транспортную сеть. В промежутках между застроенными массивами сохраняются зеленые клинья и коридоры лесов и парков. В остальном размещение новостроек должно зависеть от местоположения водоемов, от рельефа местности, от наличия подлежащих сохранению элементов природного и культурного наследия. Нельзя распахивать, застраивать, перегораживать болота, поймы, овраги, берега малых рек и озер. Интенсивно преобразовывать можно только промежуточные земли, прилично отстоящие и от водоразделов, и от берегов, разделяя и окаймляя поля лесополосами, а жилые кварталы широкими бульварами.

Новые дачные участки и коттеджи должны не расползаться по лесам и не залезать в их середину, а размещаться в составе существующих городов и поселков, продолжая и улучшая имеющиеся улицы и дороги. Природный ландшафт по оврагам и вдоль ручьев должен проникать в глубь жилых массивов. Овраги надо не засыпать и не заваливать мусором, а превращать в красивые природные парки. Земли под сады, дачи, коттеджи должны не отбираться у фактических пользователей, а в той или иной мере выкупаться, но не за спиной у населения, не у государства вообще, не у администраторов, а у объединенных местных жителей и заинтересованных посетителей данных мест. Старожилы должны принимать новоселов и новых владельцев в свои общины на определенных условиях, а все ущемленные меньшинства получать достойную компенсацию. Распределяя землю между новыми собственниками, надо предварительно выявить, признать и узаконить фактически сложившееся полезное публичное землепользование, обычное право прохода, проезда, осмотра.

Бесцеремонной экспансии застройщиков и незаконному захвату земель должен быть положен предел; хозяйственную самодеятельность надо экологизировать при помощи местных законов и налогов, вовсе не единых для всей страны, а, наоборот, очень разных, соответствующих природоохранному районированию и земельному кадастру, универсальному, учитывающему не только сельскохозяйственные, но и рекреационные и экологические свойства земель. Необходимых для такой работы специалистов еще можно найти, а уже накопленной информации в наших научных и проектных институтах предостаточно, был бы только стимул ею воспользоваться. Но я понимаю, что сегодня эти пожелания кажутся утопией, пережитком эпохи, когда к территориальным планировкам относились серьезно, а наивные ученые верили в осуществимость своих рекомендаций.

---

[1] Подробнее см.: Родоман Б. Б. На краю воронки // География [еженедельник]. 1994. Апрель. №12. С. 8; Он же. Жизнь на краю пропасти // Президент [газета]. 1994. 27–29апреля. С. 3.