Слово предоставляется памяти

Дарья Марьянина[1]

Слово предоставляется памяти…[2]

В романе Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» есть такое размышление писателя: «Человек без памяти прошлого, поставленный перед необходимостью заново определить свое место в мире, человек, лишенный исторического опыта своего народа и других народов, оказывается вне исторической перспективы и способен жить только сегодняшним днем».

Наша страна сегодня в который раз пытается найти это «свое место». Проводим реформы, ищем новую национальную идею. А все как-то не получается…

Так, может, стоит начать с изучения собственной истории? Может, в нашем прошлом и найдутся ответы на вопросы, которые сегодня для нас неразрешимы? И прежде всего важно каждому из нас вспомнить свои собственные корни.

Хочу рассказать об истории своей родственницы — сестры моего дедушки — Бондаревой (Бакуренко) Любови Изотовны. Прежде чем у меня сложилась целостная картина ее жизни, мне пришлось много беседовать с бабушкой Любой, записывать ее воспоминания, работать с домашним фотоархивом. Подтверждения некоторых фактов из жизни семьи Бондаревых я нашла в «Книге памяти» Орловского района.

***

Родилась Бондарева Любовь Зотовна 17 августа 1926 года в селе Ново-Меловатка Воронежской области в крестьянской семье. Позже в паспортном столе отчество исказили, стали писать и называть «Изотовна». Бабушка вспоминает:

Мои родители Зот Савельевич и Марина Ивановна (1898 года рождения) работали в колхозе. В 1936 году по совету родственников переехали в более «хлебную» Ростовскую область. Поселились в станице Орловской. Отец пошел работать на железную дорогу путевым обходчиком, мама — в колхоз «Торжество революции». Нас с братом определили в школу: меня — в 5 класс, брата Мишу — во 2-й. Отец Зот Савельевич очень хотел, чтобы мы получили образование, даже плохонький домик купил специально неподалеку от школы, со временем на его месте построили саманный флигель.

Эта фотография вызвала у меня огромный интерес. Она сделана в 1939-40 учебном году. Здесь бабушке Любе (второй ряд снизу, первая слева) 11 лет. Она вспомнила имена своих одноклассников. В верхнем ряду второй справа — Ваня Костенко, его расстреляли в 1942 году за то, что он был комсомольцем. Во втором ряду снизу, третий слева — Митя Сидоренко, был угнан на каторжные работы в Германию.

Во втором ряду слева направо учителя: Христиан Густавович Куцбах преподавал немецкий язык, Красных Александр Васильевич — русский язык и литературу, имя учительницы естествознания забылось, директор — Винников, Зоя Ивановна вела рисование, Афанасий Матвеевич Винников — географию.

В свое время мой дедушка Савелий не разрешал своим детям ходить в школу, но отец украдкой бегал к учителю, который жил в селе, выучил алфавит, по газетам научился читать, читал газеты на лесопилке неграмотным рабочим. Отца очень любили люди, он был добрый, отзывчивый, очень мастеровой.

Моя мама Марина Ивановна вовсе была неграмотной, она вспоминала, что пряталась на печи от учителя, который собирал по дворам учеников в школу. Всю жизнь потом очень горевала и ругала себя за то, что не научилась читать и писать. От природы она имела очень острый ум, была красноречивой.

До войны мне удалось закончить 7-летку, брат вынужден был уйти из школы после 5-го класса. Началась война, и он пошел работать в колхозную бригаду за «затирку» (похлебка), потому что было очень голодно.

Это правда, школу мой дедушка Михаил Зотович не окончил, но тягу к знаниям не утратил. Был очень любознательным, читал всю свою жизнь каждую свободную минуту. Был настоящим знатоком военной истории. Собрал прекрасную библиотеку, приобщил к чтению своих детей.

Перед самым началом войны отца и еще несколько железнодорожников послали в командировку: ремонтировать железнодорожную магистраль от Сальска до Кавказа. Там их застала война, попали в окружение, но были освобождены Красной Армией, и отец ушел на фронт. В 1943 году в боях за Донбасс отец погиб, наша семья получила похоронку. В это время я вместе с другими молодыми людьми была угнана на каторжные работы в Германию.

***

Оккупация нашего района началась 2 августа 1942 года. Фашисты нанесли огромный урон его жителям. Нужно сказать, что не все жители станицы огорчились приходу немцев. Были и предатели, ставшие их прислужниками, были и сочувствующие. Население часто сгоняли на площадь в районе вокзала, всячески устрашали.

На моих глазах бабка Карасиха (Карасева) подошла к трибуне, где стояли фашисты, и злобно зашипела: «У меня в соседях комсомолка живет!» Речь шла о Вале Солянниковой, которую тоже позже угнали на каторгу. Очень терпимо фашисты относились к казакам. Многие «казачки» тоже стали фашистскими прихвостнями, помогали составлять списки молодежи. Детей казаков в Германию не угоняли. Моя мать решила обратиться за помощью к станичному атаману, который жил по соседству, понесла ему кусок сала за то, чтобы тот как-то заступился за меня. Но он отказался помочь.

В «Книге памяти» Орловского района есть список молодых людей, угнанных на каторжные работы из станицы Орловской. Их 225 человек, всего из Орловского района было угнано 700 человек. Бабушка Люба в списке шестнадцатая. Она с большим волнением вспоминает:

23 ноября 1942 года меня вместе с другими молодыми людьми пригнали на станцию. Там нас ждал эшелон, на котором фашисты только что отправляли лошадей на Сталинград. Родители упросили хотя бы вычистить навоз из вагонов, из соседних дворов люди несли кто пучок сена, кто клок соломы для подстилки. Нас загнали в вагоны, закрыли. Эшелон тронулся, родители с плачем, криками долго бежали за поездом, пока немцы не стали стрелять по ним. Мы в вагонах тоже плакали и кричали от горя и страха. В Пролетарске, Сальске подсаживали других молодых людей. На станциях для нас ставили большие чаны с мелкой вареной картошкой. Но мы не ели, очень боялись, все время плакали. Больше до самой Польши вагоны не открывали. В Перемышле нас проверяли — здоровы ли? Подвергли санобработке: раздели догола, погнали под холодный душ. Одежду, обувь скинули в кучу, после дезинфекции найти свои вещи было невозможно, брали, что досталось. Мне достались огромные неподъемные мужские ботинки. Надсмотрщицы-полячки издевались, глумились над нами, обращались очень грубо.

Дальше нас довезли до немецкого города Зоист, загнали в бараки, здесь мы провели бессонную ночь в слезах, думали, что же нас ждет? Запомнилась страшная фраза, вырезанная на стене барака: «Кто не был, тот побудет, кто был, тот не забудет».

Утром нас выгнали на площадь. Съехались покупатели. В мирное время скот лучше продают, чем нас продавали. Разлучали матерей с дочерями (были и такие), сестер с братьями. Стоял страшный крик, люди падали в обморок от ужаса. Нам, правда, повезло. Нас — 10 человек орловских и пролетарских — взял приличного, профессорского вида человек. Сказал: «Я — ваш шеф». Он привез нас на станкостроительный завод в городе Билефельд, хотя названия «завод» у немцев нет, предприятие называли фабрикой. Фамилия владельца фабрики была Калов. Я до сих пор задумываюсь над тем, что фамилия у него как будто русская. Известно было, что он вернулся с фронта после ранения, у него было обожжённое лицо. Он не был таким жестоким, как другие хозяева.

С бабушкой Любой на одну фабрику попали несколько орловчан: Лихобабины Соня и Иван, Бардакова Шура, Мягкова Наташа, Гламаздина Маша, Бен-али Ренмира (бабушка называет ее Ревмира Белан).

В Билефельде ребят поместили в большом двухэтажном здании. На первом этаже были раздевалки для местных немецких рабочих и комнаты, где жили 30 украинцев и переводчица. Условия их жизни были намного лучше, чем у русских.

Мы спали на двухъярусных нарах с матрацами, набитыми соломой.

Работать бабушка Люба попала с Машей Гламаздиной и Соней Лихобабиной в литейный цех, там так же подневольно работали французы.

Когда нас первый раз привели в цех, французы окружили нас, приветствовали, протягивали печенье, кто-то заплакал, глядя на нас — маленьких, худеньких. Они называли нас на французский манер: «Мэри, Люби». Вскоре их почему-то изолировали, поместили в казармы, на работу водили с полицаями. И общаться мы не могли.

Нужно сказать, что вольнонаемные немецкие рабочие в большинстве относились к нашим ребятам хорошо, не обижали, потому что у них дома были такие же дети, как они. Бабушке запомнилось, как один немец однажды угостил ее бутербродом. Тогда она восприняла это как унижение — милостыню, долго и горько плакала. Хотя теперь думает, что он просто проявил сочувствие к ней. Ведь не все немцы были фашистами.

На фабрике было принято начальству придумывать клички. Так вот у мастера и его помощника кличек не было, потому что они относились к рабочим по-человечески. А вот жестокого начальника цеха называли «колобок», его помощника — «жаба». Так их называли даже рабочие-немцы. В 9 и 13 часов вольнонаемным разрешалось пить кофе. Они собирались на сушильных печах в эти короткие минуты отдыха, это не нравилось начальнику цеха и его помощнику. Когда кто-то из них появлялся, рабочие по цепочке передавали: «Жаба (или Колобок) идет!» и все быстро расходились.

Бабушка с большой теплотой вспоминает один эпизод:

Мастер плавильной печи Отто Аппельфейдер был коммунистом. Он несколько раз отбывал срок за свои убеждения. Он очень хорошо к нам относился, приглашал нас в гости, показывал свои фотографии из Артека, где он, взрослый, запечатлен с пионерами, с транспарантом «Рот фронт». Когда на Гитлера было покушение в 1944 году, Отто с еще 10 коммунистами арестовали и через 10 дней казнили. В газетах был помещен некролог. На заводе все очень скорбели. Когда в цех пришла его жена фрау Анна, все рабочие выражали ей соболезнование, собрали деньги. Я думаю, у нас бы побоялись открыто сочувствовать «врагам народа» из-за боязни перед властями.

Примером доброго отношения к узникам явился еще один трагический случай.

Валю Солянникову, мою землячку (которую выдала бабка Карасиха), на работе в том же Билефельде, только на другом предприятии, убило током. Ее попросили задернуть маскировку на окне. Штора зацепилась за оголенный провод, Валя погибла. Похоронена она была достойно. Нам даже разрешили пойти на похороны. Было отпевание в православной церкви.

Бабушка много рассказывала о том времени: и хорошего, и тяжелого. Конечно, хороших людей помнит больше, вспоминает добрым словом. Страшно, что иногда симпатию проявляли потенциальные «враги», а соотечественники иногда были хуже врагов. В городе было много молодых украинцев, перешедших на сторону немцев.

Если мы их встречали в городе, те не стеснялись в выражениях, угрожали нам, всячески оскорбляли.

Работали на фабрике 6 дней в неделю с 8 до 18 часов. Работа была тяжелая, мужская, нужно было изготавливать тяжелые формы из песка и глины для разных крупных деталей. Все ребята были истощены, работа была для них непосильной.

Кормили три раза в день. На завтрак был кофе, но назвать его так можно было с трудом — на самом деле это была просто подкрашенная горячая вода. К кофе приносили с собой кусочек хлеба, если он был, густо посыпали его солью. Таким образом, работать приходилось полуголодными. На обед и ужин давали похлебку из шпината, чаще всего ненавистную вареную брюкву, лакомством были вареные бобы.

По субботам на неделю нам выдавали набор продуктов: булку хлеба граммов 800, (часто к понедельнику его уже не оставалось, поэтому позже стали выдавать в воскресенье), кусочек маргарина граммов 50, колечко серой водянистой вареной колбасы граммов 80 (из чего она была — неизвестно, но есть ее было неприятно), ложку сахара.

Конечно, никаких фотографий из Германии у бабушки нет, а память осталась — вилка из столовой. На ней есть надпись: «Город Билефельд, Циммерштрассе 19».

За работу на фабрике нам платили зарплату — около 20 марок в месяц, для того времени это были копейки. В воскресенье мы могли выйти в город. Ходили по улицам, рассматривали дома немцев, удивлялись их красивым дворикам, дорожкам, посыпанным песочком. Кстати, в Билефельде была фабрика Зингера, видели и ее. Шли на рынок в надежде купить хоть картофелину или другого съестного. Но там хоть и торговали частники, но они требовали от покупателей талоны. Такой был порядок, по талонам они отчитывались перед властями. Поэтому купить ничего не удавалось. Однажды нам повезло, на окраине города мы нашли продуктовую лавочку, где смогли купить немного салата, вроде нашей «селедки под шубой», в нем была рыбка, картошечка, свеколка. Пришли в лагерь, рассказали всем, девчата тоже поспешили туда. Придя в магазин, они застали продавщицу плачущей. Хозяйка грозилась ее выгнать за то, что та обслуживала остарбайтеров. Когда мы заходили в магазинчики, их хозяева махали руками на нас, кричали, что запрещено нас обслуживать.

Узнавали нас по специальным знакам, которые мы обязаны были всегда носить на одежде — синие, с белой надписью «Ost». Хоть мы и придумывали способы их спрятать перед походом в город, но нас выдавал наш изможденный вид.

Так продолжалось до начала 1945 года. Потом начались бомбежки, по тревоге все прятались в подвал.

4 апреля 1945 года война для нас закончилась. После одной сильной бомбежки нас освободили союзники — американцы. Среди них было много чернокожих, для нас это было диво! На кухне американцы увидели в котлах почерневшую брюкву, которую нам должны были варить на обед, и поделились с нами хлебом. Видя, как жадно мы набросились на него, уговаривали не есть много, чтобы не заболеть.

Всех остарбайтеров собрали и вывезли на окраину города, поселили в казармах, где ранее жили эсэсовцы. Очень хорошо кормили, давали много хлеба, молочную вермишель с изюмом.

Мы никак не могли поверить, что можно быть сытым, и по привычке прятали под матрацы корочки, хотя необходимости в этом не было.

После смерти Рузвельта американцы повезли на восток русских, поляков, белорусов, украинцев. Ехали на грузовиках — студебеккерах. В городе Торгау на Эльбе высадили, поселили в бывшем лагере военнопленных. Бабушка рассказала трогательную историю о том, что там в нее влюбился молодой человек — поляк по имени Юзеф. Очень нежно относился к ней, ухаживал, предлагал выйти замуж и ехать к нему на родину. С ним была и его мать (угоняли и семьями), она очень уговаривала принять предложение сына.

Мне он тоже нравился. Но я была стеснительная, как и многие девчата — мои сверстницы, поэтому всячески избегала общения с ним. Многие ребята возмущенно говорили: «Ты что, за пшика замуж собралась?» Нет, конечно, всей душой мы стремились домой, на свою Родину, ни о каком замужестве и не помышляли! Хотя всю жизнь в разное время я мысленно возвращалась в ту весну и храню память об этом человеке, думаю, как бы могла сложиться моя жизнь, если бы я тогда приняла его предложение, особенно учитывая то, что ждало нас дома.

Американцы выгрузили для освобожденных много продуктов, передали их советским войскам. В их сопровождении узники перешли по понтонному мосту через Эльбу, продовольствие взять им не разрешили. Даже в этом проявлялись противоречия между союзниками!

Остановились в здании бывшей тюрьмы. Места хватило не всем, пришлось жить просто во дворе под открытым небом. И тут начались первые разочарования:

Русские солдаты многие относились к нам враждебно, называли немецкими овчарками, обвиняли в том, что работали на немцев, говорили грязные вещи. Это было очень обидно слышать, знали бы они, сколько страха, унижения, голода мы натерпелись. Ведь юности мы не знали, такой участи и врагу не пожелаешь. Ребята из других мест рассказывали, что остарбайтеров, которых освобождали русские, часто подвергали издевательствам, насилию, девушки выпрыгивали из окон, спасаясь от «освободителей». Очень тяжело об этом рассказывать, но это правда.

Кормили бывших узников мелкой вареной картошкой (как и те, что угоняли на каторгу). На восток шли пешком до самого Кракова — километров 50.

В одном селе солдаты нам подарили трофейный велосипед, на него мы сложили наш небогатый скарб, идти стало легче, но сопровождавшие нас солдаты отобрали его. Страдали от жажды, рвали по дороге зеленые яблоки, хотя это было запрещено, нам даже выдали специальные памятки о том, что «на территории дружественной Польши воровства быть не должно». Шли колонной, я была знаменосцем, признаюсь, знаменем сбивала яблоки, которые передавали друг другу по рядам.

На разъезде в районе Кракова девушкам удалось сесть на товарный поезд, который вез из Германии станки (в счет репараций). Добрались до Ростова, там в отделе репатриации им выдали по 30 руб. (три красных десятки). Доехали до ст. Пролетарской уже на пассажирском поезде, а 10 августа узнали о начале войны с Японией.

Мы очень испугались, плакали и боялись, что так и не попадем домой. А все-таки из всех угнанных на родину мы приехали первыми — Соня Лихобабина, я и Катя Василенко (в фамилии не уверена). Потом постепенно стали возвращаться и остальные.

Слева направо: Соня Лихобабина, Люба Бондарева, Маша Гламаздина, 1946-47 год

Конечно, огромным счастьем было оказаться живыми дома! Хотя дома ждало горе: бабушка Люба узнала, что погиб отец. 13-летний братик работает наравне со взрослыми в тракторной бригаде. Она, конечно, сразу же начала искать работу. Но это было очень непросто. Везде требовали заполнить анкету, в ней спрашивалось, есть ли родственники за границей, когда она писала, что сама только что из-за границы, в работе сразу же отказывали. Тяжело было ловить на себе косые взгляды некоторых земляков, слышать грязные обвинения в свой адрес.

Прошла обучение в швейной мастерской, но постоянную работу это найти не помогло. Решила попытать счастья в Воронежской области, в 1950 году уехала в г. Кисляй, там жили родственники. Работала на строительстве сахарного завода. Измельчали кирпич для фундамента.

Первое время жила у родного дяди Павла, пока ели продукты, привезенные с собой (сало, муку, картошку, сухари), его жена меня терпела. Потом стала ворчать, он всячески сдерживал ее, но однажды я своими ушами услышала, как она ругает его за меня, решила уйти. А тут как раз получила письмо от Маши Гламаздиной, она звала в Белоруссию, там в армии служил ее брат и еще несколько наших земляков. (В армии после войны приходилось служить подолгу — 8-12 лет, это объяснялось тем, что нужно было время, чтобы после войны выросли новые поколения для службы). Рассказывали, что к угнанным там отношение другое, можно найти неплохую работу, я, не задумываясь, поехала.

В Барановичах была возможность устроиться секретарем в суд.

Судья мне сказал: «Ты нам подходишь, а что в Германии была — ничего, полстраны было в Германии. Дело в другом: зарплата у нас маленькая — 60 рублей, а ты молодая, тебе и одеться нужно, и за квартиру платить». Он позвонил в Управление Брест-Литовской и Ковельской железной дороги и договорился о работе для меня! Вот какой человек! Редко такого встретишь, а встретишь — никогда не забудешь!

На железной дороге в Барановичах был небольшой буфетик от ресторана. Бабушка торговала пирожками, ситро. Потом ее перевели в столовую в город Столбцы, она там пекла пряники, потом стала делать калькуляцию.

В 1952 году познакомилась со своим будущим мужем Иваном Бакуренко, они поженились, приехали в Орловскую. Работала в столовой, занималась калькуляцией. Окончила Всесоюзный заочный учетный техникум (ВЗУКТ), 10 лет проработала бухгалтером в госбанке.

            Постепенно жизнь налаживалась. Своими руками построили свой небольшой дом. Родились дети: в 1953 году — Галина, в 1957 году — Алексей.

            В 1968 году решено было перебраться поближе к областному центру. Семья Бакуренко переехала в город Азов. Здесь в 1969 году в 42 года умер муж бабушки. Растить детей пришлось самой.

            20 лет до выхода на пенсию она проработала в рыбном магазине «Океан». Торговать рыбой приходилось не только в магазине. Ездили по всему району, в любое время года, торговали мороженой рыбой. Теперь это все сказывается на здоровье. Пальцы на руках покручены, болят ноги.

***

Азов для Любови Изотовны — вторая родина, здесь прожита большая часть жизни, хотя в Орловскую по-прежнему она рвется и душой и сердцем. Здесь могилы матери, брата, здесь пока еще живы немногие ее товарищи по Германии. Вспоминать молодость ей очень тяжело. Самое прекрасное время было омрачено войной и неволей.

Думаю, сколько искалечено жизней тех, кто так и не смог найти себе место в жизни после войны. И как бы могли сложиться их судьбы, а как бы мы жили, если бы наша участь была другой.

Конечно, сейчас отношение к остарбайтерам изменилось, они приравнены к ветеранам войны, пользуются льготами, Германия выплатила узникам значительную денежную компенсацию, хотя до этого дожили не все.

Мы пользуемся льготами, нас не забывает правительство. Ко дню Победы сам президент присылает поздравление. Многих удостоили государственных наград. Но ни за какие компенсации и награды я не пожелала бы испытать другим людям и тысячной доли того, что довелось пережить мне и моим товарищам!

Конечно, это не боевые награды, так отмечена трудовая доблесть моей бабушки. Юбилейными медалями отмечены те, кто внес свою крупицу труда, здоровья в Великую Победу.

Самое главное пожелание, которое адресует всегда Любовь Изотовна своим близким, друзьям, это пожелание мира и здоровья. Ее поколение не понаслышке знает цену этим словам. Она прожила достаточно долгую жизнь — ей сегодня 86 лет. Живет постоянными хлопотами и заботами о детях, внуках. Никогда ее жизнь не была спокойной, может, это и придает ей силы.

Хочется, чтобы наша бабушка была с нами подольше. А мы своим потомкам с гордостью будем рассказывать о непростой судьбе нашего близкого человека.