Переосмысляя насилие

Жорж Сорель. Размышления о насилии. — М.: Фаланстер, 2013. — 293 с.

Перед нами главная работа французского мыслителя Жоржа Сореля (1847—1922), которая впервые вышла во Франции в 1906, а в России — уже в 1907 году. В основу нынешнего издания положено второе французское, 1908 года, с авторским предисловием и дополнительной главой «Единство и множественность».

Казалось бы, одного названия книги уже достаточно, чтобы отпугнуть большинство читателей-интеллектуалов. Однако тех из них, кто все же рискнет ее открыть, ждут определенные трудности. Сорель писал отрывочно и афористично, опуская то, что считал общими местами. Мало помогают попытки приписать его к какому-то идеологическому лагерю. Сорель неоднократно их менял, переходя из левых в правые и обратно.

Тем не менее в наше время философы, социологи и политологи обращаются к сочинениям Сореля регулярно. Его ценят как мыслителя вне школ, соответственно свободного от партийных шор. Считается, что его тексты как никакие другие позволяют увидеть относительность и взаимный переход «левого» и «правого» в политической философии.

«Размышления о насилии» — работа анархо-синдикалистского периода, который пришелся у Сореля между марксистским и националистическим. Главная тема книги — всеобщая политическая стачка как неизбежный и безотказный способ устроить пролетарскую революцию. Задача автора — убедить нас в том, что никаких альтернатив ей не существует: демократия не решает существующих проблем пролетариата, европейская буржуазия вырождается и больше не может быть правящим классом, церковь — в моральном упадке.

Анархо-синдикалистский проект в чистом виде, как он описан Сорелем, в наше время выглядит неубедительным. Мы знаем, что само по себе изгнание буржуазии и ее агентов из фабричных цехов не только не создаст отлаженной экономики свободных синдикатов, но и вообще обернется коллапсом. В реальном социализме для поддержания элементарного порядка понадобился новый правящий класс управленческой бюрократии. Не можем мы поверить и в то, что пролетарий, предоставленный сам себе, станет трудиться на благо общества, вдохновляемый единственно героическим идеалом революции и стремлением к творческому самовыражению.

Одним словом, всеобщая стачка, как ее описывает Сорель, — это миф. Однако Сорель никогда не отрицал этого сам. Более того, основным его вкладом в науку считается само понятие политического мифа как некоего по определению иррационального коллективного представления, мобилизующего массы для действий. Вклад этот оказал воздействие и на реальную политику: своим учителем Сореля называл Бенито Муссолини.

Тем не менее более пристального внимания заслуживает и сам миф всеобщей стачки, и причины, по которым Сорель считал ее единственным спасением для человечества.

Революция, по убеждению французского мыслителя, не может представлять собой просто переход власти в государстве от одной силы к другой. Это приведет лишь к тому, что это государство продолжит свое существование, а в жизни трудящихся по сути ничего не изменится. Просто одно корыстное меньшинство, стоящее во главе государства, сменится другим.

Более того, если революция все же случится, она должна избежать повторения якобинского террора. Сорель напрямую увязывает жестокость французских революционеров с их рационализмом, оптимизмом и верой в прогресс. Действительно, события XX столетия подтвердили существование такой связи.

Сорель пытается переосмыслить слова «сила» и «насилие», превратив их в противоположные по значению термины. При помощи силы меньшинство, присвоившее себе государство, добивается повиновения от большинства. Насилие же, как считает Сорель, это борьба трудящихся против подобного несправедливого порядка. Такая борьба проявляется в демонстрации мощи и твердой позиции и не предполагает не только обязательного уничтожения побежденных, но даже физического насилия в привычном для нас понимании. Сам не ведая того, Сорель разрабатывает стратегию гражданского неповиновения, в ряде случаев успешно зарекомендовавшую себя в XX веке.

Общество, построенное на либеральных ценностях — в частности на неосознаваемом допущении, что Творец мира гарантирует неизбежную трансформацию эгоистических устремлений всех индивидов во всеобщее благо, — представляется Сорелю утопией. Действительно, трудно не согласиться с автором предисловия, Жаком Жульяром: история показала, что сохранение демократии и свободы в XX веке на практике оказалось невозможным без самопожертвования отдельных индивидов, которое никак не выводится из либеральных принципов. Оно потребовало своего героического мифа, так что ставка Сореля на героический миф как некий ресурс если не прогресса, то хотя бы средства от социальной энтропии, оказывается по-своему логичной.

Заслуживают внимания замечания Сореля по поводу морали и демократии — они содержатся как раз в тех разделах, которые не вошли в издание 1907 года и публикуются по-русски впервые. Сорель ставит под сомнение «природное» и якобы постоянное стремление человека выглядеть добродетельным, обосновывая свои действия «естественными» идеалами, близкими к правам человека, как они описаны в Конституции США. В основе возникшего в США «внеисторического», однако закрепленного во многих конституциях идеала демократии Сорель обнаруживает... религию. Идея общественного договора, призванного обеспечить всеобщее процветание и предполагающего добровольный отказ индивида от части личных свобод в пользу целого, напоминает Сорелю средневековый монастырский устав, а потому кажется неосуществимой в миру.

Сорель критикует современный ему парламентаризм за то, что он дает только видимость решения социальных проблем. Депутаты-социалисты представляются ему предателями собственного класса, использующими борьбу за его интересы как способ пробиться наверх. Большую угрозу для пролетарской революции он видит в «упадке» европейской буржуазии, в начале XX века озаботившейся тем, что сейчас называют «социальная ответственность бизнеса». Однако то, что раздражает анархо-синдикалиста, имеет совершенно другой смысл для нас.

Критика Сореля способна освободить нас от внеисторического, утопического понимания демократии как гаранта всеобщей справедливости и помочь увидеть в парламентаризме конкретный набор реально работающих механизмов, способных поддерживать единство общества и ослаблять борьбу между входящими в его состав группами. За такой анализ мы не можем не испытывать по отношению к теоретику пролетарского насилия самой искренней благодарности.