Корни российского Правосудия

О книге В. И. Полуднякова «Суд продолжает прием» (Л.: Лениздат, 1987. — 224 с.)

Ценный источник социологической информации

Несмотря на реформы, проведенные в последние двадцать лет, современная российская судебная система во многом наследует советской. Именно поэтому для понимания того, что происходит в сознании российского судьи и вообще в российском суде, крайне полезно иметь представление о работе судов предыдущей эпохи. Конечно, советское правосудие существенно отличалось от российского, особенно уголовное судопроизводство, — как на судебной, так и на досудебной стадии^[1]. Но при всех доктринальных и организационных изменениях нельзя сказать, что поведение судей и методы их работы радикально переродились. Трудно было бы и ожидать столь быстрых перемен: слишком мало прошло времени. Кроме того, по-прежнему очень велико влияние председателей судов, способствующее сохранению советских традиций. Так, если среди обычных судей опыт работы до 1992 года имели только 4,6 %, то среди председателей и заместителей председателей районных судов этот показатель достигает 43,1 %; среди руководителей судов субъектов Федерации — важнейшего звена судебной политики — он еще выше. А в практической работе судьи советы старших коллег всегда играли и продолжают играть очень большую роль^[2].

Рецензируемая книга предоставляет возможность если не досконально разобраться в том, как работал советский суд, то понять очень многие особенности его повседневной деятельности. Ее автор, Владимир Иванович Полудняков, — известный юрист, начавший свою судейскую карьеру в качестве секретаря судебного заседания Калининского народного суда города Ленинграда в 1960 году и завершивший ее председателем Ленинградского (Санкт-Петербургского) городского суда, во главе которого он стоял 22 года — с 1981 по 2003 год. Ныне он преподает на кафедре уголовного права СПбГУ. Этот специалист воспитал не одно поколение судей, и они чрезвычайно высоко ценят ту роль, которую В. И. Полудняков сыграл в их профессиональном становлении.

«Суд продолжает прием» — единственное сочинение подобного рода в писательской карьере автора^[3]. Жанр, к которому оно принадлежит, можно охарактеризовать как «агитационную» документальную прозу. Книга состоит из трех глав, повествование ведется от первого лица (при этом В. И. Полудняков выступает под условным именем «Анатолий Федорович»). Автор рассказывает, как проходил день простого судьи районного суда в крупном городе. Первая глава посвящена описанию судебного заседания, а также прихода судьи на предприятие, где он встречается с рабочими; во второй речь идет о вечернем приеме граждан^[4]. Текст насыщен воспоминаниями о делах, которые автору довелось рассматривать, анализом этих дел и разъяснениями деталей правового обихода. На книге, завершенной в 1986 — начале 1987 года, лежит отпечаток времени: немало внимания уделяется новым, перестроечным веяниям, подробно анализируются вопросы борьбы с алкоголизмом^[5]. Есть и отголоски более раннего периода советской истории; в частности, не раз упоминаются проблемы тунеядства и рабочих прогулов.

В изображении В. И. Полуднякова советский суд предстает эффективно работающим механизмом установления справедливости и защиты нарушенных прав граждан. Автор не критикует работу судебных инстанций, не обсуждает противоречий и сложных проблем, которые неизбежно возникают в работе судьи (если не считать общих рассуждений об особой ответственности этой профессии). Мы, однако, рассматриваем его книгу лишь в качестве источника историко-социологического материала вне идеологических оценок. Для нас важно понять, как в соответствии с представлением действующего председателя должен функционировать хороший советский суд, который и был витриной тогдашней судебной системы. С этой целью мы последовательно рассматриваем ключевые персонажи сочинения В. И. Полуднякова: прокурора и адвоката, народных заседателей, подсудимых, свидетелей сторон в гражданском процессе и, наконец, самого судью. Отношения между большинством этих фигур в последние годы во многом изменились, и эти сдвиги трансформируют, как кажется, саму судебную систему.

Еще раз заметим: мы не ставим целью обличить низкую квалификацию или злонамеренность конкретного судьи, заклеймить советское судопроизводство, которое, как известно, сложилось в конкретных исторических условиях и было естественной частью того мира, где вполне обыденно звучала, скажем, такая фраза: Переуступка жилой площади за мзду — одно из самых негативных явлений в области гражданских правоотношений (с. 193)[6]. Чтобы лучше понимать процессы, развивающиеся в судебной системе сегодня, нужно взглянуть на ее предшественницу отстраненно, вникнуть в механизмы, определявшие повседневную практику советских судей, и в этом отношении книга В. И. Полуднякова оказывается весьма полезной.

Прокуроры и адвокаты

Неравенство сторон уголовного процесса — одна из главных претензий к современной российской судебной системе. Прокуратура традиционно обладает большим весом и влиянием, чем сторона защиты, и эта ситуация во многом является наследием советской эпохи. О том, насколько естественной она казалась в недавнем прошлом, красноречиво свидетельствует рецензируемая книга. Вот как, например, автор описывает Олега Васильевича Прокофьева, одного из прокуроров, с которым работает:

Участвовать вместе с Прокофьевым в рассмотрении дела — одно удовольствие. Оперативен, объективен, умница, всегда тщательно изучает дело и знает его досконально. Олег Васильевич — активный помощник суда в исследовании обстоятельств дела. Деловитость, официальность в совокупности с внешним обаянием делает его заметной фигурой среди участников процесса, вызывает искреннее уважение присутствующих (с. 27).

Прокурор в советском праве и в практике советской криминальной юстиции — это не просто одна из сторон судебного процесса. Он совместно с судьей отвечает за установление истины, за вынесение справедливого приговора, за качество судебного решения. Сам он видит свою роль точно так же, считая, что именно он должен разобраться в деле и принять взвешенное решение.

— Да, — вздохнул я, — есть ли легкие дела, если речь идет о судьбе подростка?

Олег Васильевич понимающе посмотрел на меня:

— Общими усилиями разберемся (с. 27—28).

Судья и прокурор являются сослуживцами, коллегами, считающими возможным и желательным поддерживать неформальные рабочие отношения. Прокурор заходит к судье без стука, они обсуждают проблемы за закрытыми дверями.

— Внеплановый перерыв? — спросил Олег Васильевич, войдя из зала в кабинет. Он сел на стул перед столом, устало оперся локтем (с. 27).

Далее следует двенадцатистраничный пересказ беседы между судьей, народными заседателями и прокурором. Нельзя предположить, что мы имеем дело с условным литературным приемом, который автор использует, чтобы осветить важные для него детали. Это исключено, в частности, природой документального жанра. Описывается вполне реальная ситуация, явно не вызывающая ни удивления, ни осуждения в профессиональном сообществе. Все говорит о том, что в советском суде неформальное общение прокуроров и судей (а в данном случае еще и народных заседателей) было нормой. Важно при этом заметить, что адвокаты на протяжении всего повествования встречаются с судьей исключительно в официальной обстановке.

Судья обсуждает с прокурором не только общие вопросы: речь идет и о конкретных делах, в том числе тех, которые лишь предстоит рассмотреть на судебном заседании.

— Что же так сурово с Коровиным?Парню пятнадцать лет, а меру пресечения избрали до суда — содержание под стражей. Мотивировка не очень убедительная: оставаясь на свободе, он может совершить преступление.

Олег Васильевич тут же — вопрос на вопрос:

— А почему суд не изменил ему меру пресечения?

— Может быть несколько оснований. Одно из них — способен сорвать рассмотрение дела. Мальчишка испорченный, учебу бросил, родителей у него нет, предоставлен сам себе, — начал я объяснять прокурору. — Но вот что он может совершить новое преступление, когда подстрекательница Макарова содержится под стражей, маловероятно.

— У нас тоже были сомнения, но, как видите, Анатолий Федорович, даже то, что вы говорите о Коровине, достаточно веская причина для такой серьезной меры пресечения, — сказал Олег Васильевич.

Заседатели с интересом прислушивались к нашему разговору (с. 27).

Как видим, обсуждается адекватность формального обоснования избрания меры пресечения в виде заключения под стражу. В то время Уголовно-процессуальный кодекс предусматривал несколько таких обоснований. Судья полагает, что, оставаясь на свободе, подсудимый не может совершить нового преступления, однако способен сорвать рассмотрение дела. Прокурор с ним соглашается, но без видимого раскаяния; вопрос о том, что подсудимого стоило бы выпустить из-под стражи, даже не поднимается. На примере этого диалога хорошо видна еще одна важная черта советского уголовного правосудия: зачастую оно пренебрегало формальной стороной правоприменения, руководствуясь «здравым смыслом». В понимании прокурора судья прав, стоило бы выбрать иную формулировку санкции на содержание под стражей (тогда, напомню, эту санкцию давал прокурор). Но беда невелика: если судья не считает нужным выпускать подсудимого, можно оставить все как есть. Перед нами — обычные отношения коллег из соседних отделов одного учреждения.

Дополняет эту спайку двойственный и фактически нерасчленимый механизм обжалования. Формально прокурорская вертикаль обжалования выступает как альтернатива судебной, но на деле мало чем от нее отличается. Так, при рассмотрении дела об административном правонарушении происходит следующий диалог:

— Куда я могу жаловаться, — упрямо спросил он [обвиняемый. — К. Т.], — прокурору?

— Можете и прокурору, — ответил я. — Но рассмотрение материала еще не окончено (с. 20).

И дело не исчерпывается частной ситуацией: когда автор излагает общие соображения о контрольных полномочиях в судебной системе, он тоже ставит прокурорский надзор в один ряд с судебным. Советская прокуратура принимает участие в работе судов и одновременно следит за законностью их деятельности.

Судейские ошибки встречаются, их единицы, но они бывают. Широкие процессуальные права обвиняемого, подсудимого, осужденного, стройная система судебного и прокурорского надзора гарантирует своевременное исправление этих немногочисленных ошибок (с. 68).

Может быть, речь идет только о конкретном человеке и возникающий на страницах книги образ прокурора — коллеги, товарища по работе, с которым советский судья делает общее дело, — исключение? Нет. Точно так же описывается и другой представитель прокуратуры.

Лидия Николаевна — опытный прокурорский работник, имеет огромную практику работы с гражданскими делами, всегда оказывает большую помощь суду во время судебного разбирательства, в проверке обстоятельств дела, в исследовании доказательств (с. 21—22).

С адвокатами отношения строятся принципиально иначе. Прежде всего надо заметить, что они упоминаются в книге лишь дважды и, что показательно, только по фамилии, без имени и отчества.

В процессе участвовали два защитника — опытный адвокат Пирогов и молодая, работавшая всего полтора года в адвокатуре Тюрина (с.32).

Адвокаты не пьют с судьей чай, не обсуждают адекватность меры пресечения, никогда не заходят к нему в кабинет. На первый взгляд, их работа описывается примерно так же, как работа прокурора, но хорошо видно, что в восприятии автора эти фигуры качественно различаются.

Адвокат — прежде всего помощник суда в установлении истины и, действуя в интересах доверителя, он представляет доказательства в обосновании иска, опровергает сомнительные, по его мнению, аргументы противоборствующей стороны, активно участвует в исследовании обстоятельств дела (с. 171).

В целом можно сказать, что адвокатам на страницах книги почти не уделено места (когда адвокат однажды подает ходатайство, оно рассматривается через призму обсуждения в совещательной комнате и последующей дискуссии с прокурором). Для автора они оказываются практически исключенными из судейско-прокурорского сообщества, хотя и в их среде существуют профессионалы, близкие к желаемому идеалу. Такой адвокат журит свою клиентку:

Тимман [адвокат] укоризненно взглянул на нее [истицу]:

— Что же вы не дали мне полной информации и тем самым ставите себя и меня в неловкое положение? (с. 170).

Он ориентируется именно на то, чтобы установить истину, понять свою подзащитную.

Но Тиммана больше всего огорчило то, что он сам неглубоко вник в это дело, не задал истице необходимых вопросов, за многочисленным перечнем вещей и ценностей не разглядел меркантильную сущность Масловой, не нашел с ней должного контакта (с. 170).

Как видим, советская судебная система обеспечивала если не абсолютное слияние, то тесный, пусть зачастую и неосознанный, контакт прокуратуры и суда — при почти полном исключении адвокатов.

Народные заседатели

Характерным институтом советской юстиции, о необходимости возвращения к которому в последнее время идет дискуссия, были народные заседатели: два человека, избиравшихся на период от года до трех (в разных республиках по-разному) и принимавших участие в рассмотрении всех значимых судебных дел. Поскольку заседатели не были ни профессиональными юристами, ни тем более профессиональными судьями, одной из важнейших задач, которую вынужден постоянно решать автор, становится повышение образовательного уровня заседателей. Например, он обращается к присутствующему в кабинете прокурору с просьбой о небольшой лекции: ...Хочу напомнить о том обобщении, которое мы совместно с прокуратурой проводили в прошлом году. Заседателям будет интересно это узнать (с. 42). Иногда темы таких обсуждений оказываются сравнительно отвлеченными; в частности, может обсуждаться общая структура виктимности: Уголовных дел, где потерпевшими от преступления становятся женщины, немало. Эта тема часто бывает предметом обсуждения с народными заседателями при вынесении приговора (с. 15). Но бывает и так, что, несмотря на общую постановку вопроса, само обсуждение непосредственно затрагивает материал рассматриваемого уголовного дела. Так, прокурор, обращаясь к заседателям, говорит: ...Анатолий Федорович [судья] расскажет вам о тунеядстве, а дело Орлова [которое предстоит рассмотреть] будет практической иллюстрацией (с. 48).

Предполагается, что перед заседанием судья прочитает небольшую лекцию о тунеядстве как правовом, социальном и трудовом феномене, а затем вооруженные этими знаниями заседатели будут решать судьбу конкретного обвиняемого. Отсюда естественные претензии к институту народных заседателей в наши дни: его неспособность разграничить юридический ликбез и принятие решения по конкретному делу. Судья, сколь бы добросовестным и аккуратным он ни был, неизбежно выходит за рамки простого разъяснения заседателям общего юридического смысла проблемы и внушает им свое видение трактовки закона в конкретном случае. Но этого мало: заседатели узнают от судьи и о том, как оценивать личность подсудимого, имеющиеся факты и т. д. Тем самым они — даже без всякого злого умысла или специальных усилий со стороны судьи — полностью подпадают под его влияние. В книге лишь однажды упоминается эпизод мягких разногласий между заседателем и судьей, которые разрешаются прямо в совещательной комнате, причем очень характерным образом.

— Так что я — за. А вы, Борис Сергеевич [народный заседатель], присоединиться к большинству не возражаете?

— Не возражаю, Анатолий Федорович, убедили, — охотно согласился он (с. 36).

Все же за народными заседателями признается право на некоторую прямоту и непосредственность. В ходе судебного заседания они отчасти представляют «глас народа», тогда как судья и прокурор скованы формальными правилами и ограничениями. Так, народный заседатель может позволить себе прямое морализаторство в отношении обвиняемого в тунеядстве, но профессиональный судья вынужден его прервать.

Жаркова [народный заседатель], возмущенная, зашевелилась в кресле и укоризненно спросила его:

— Вы что, совершенно безвольный человек? Не стыдно вытряхивать последние деньги у матери-пенсионерки, которая, чтобы прокормить себя и сына-лоботряса, в свои престарелые годы вынуждена работать?

Я жестом остановил ее, в душе полностью одобряя вырвавшиеся у нее эти резкие слова (с. 59).

Советский судья наряду со своими основными обязанностями выполнял и множество других функций: проводил встречи с гражданами и воспитательные беседы с малолетними правонарушителями, выступал перед трудовыми коллективами, контактировал с сотрудниками правоохранительных органов и т. п. При случае аналогичные обязанности — конечно, более простые, — могли возлагаться и на народных заседателей. Показательно, что в одном из эпизодов судья дает им следующее поручение: ...Необходимо вам обоим проверить условно осужденного Летунова Кирилла Александровича. Как он характеризуется по месту жительства и месту работы, нет ли замечаний (с. 70).

В целом было бы преувеличением утверждать, что народные заседатели способствовали непредвзятости и прозрачности судопроизводства, их роль исчерпывалась тем, чтобы быть помощниками судьи в решении различных технических задач.

Обвиняемые, потерпевшие, свидетели и стороны в гражданском процессе

Одна из важнейших особенностей советского правосудия — это отсутствие принципа формального равенства подсудимых, приводящее к тому, что учитываются не только обстоятельства дела (или административного проступка), но и особенности личности обвиняемого. Мы сейчас не задаемся вопросом о том, хорошо это или плохо, — отметим лишь, что с точки зрения служителей советской юстиции одно и то же правонарушение, совершенное хорошим работником, к которому нет претензий со стороны администрации предприятия, и человеком без определенного места работы, «тунеядцем», — это два разных преступления. Неудивительно, что большая часть размышлений повествователя посвящена личным характеристикам тех людей, чьи дела он рассматривает. Иногда при этом речь идет об их не вполне ясном общественном статусе: В который раз сожалею, что в паспорт не вносятся сведения о работе и нельзя сразу определить, что за работник Тарасов и ему подобные (с. 9). Порой судья считает нужным описать детали внешнего облика, которые, как ему кажется, характеризуют обвиняемого: Вторым нарушителем, представшим перед судейским столом, был Кочетков, мужчина неопределенного возраста, с трехдневной щетиной на распухшем от пьянства лице, в помятой грязной одежде, стоптанных, полностью утративших свой первоначальный вид полуботинках (с. 12). Впрочем, «внимание к личности» не обязательно влечет за собой ужесточение наказания, бывают и противоположные случаи: С учетом ... положительных данных о личности подсудимого <...> суд назначил Летунову три года лишения свободы условно с испытательным сроком в течение двух лет (с. 73), — и это по статье, предусматривавшей в те годы до восьми лет лишения свободы.

Еще одна интересная черта, характеризующая отношение судьи к подсудимым,— постоянные размышления автора о том, как именно приговор повлияет на их судьбу. В делах частного обвинения, по его мнению, очень полезно выносить обвинительные приговоры. Психологическое воздействие обвинительного приговора в подобных случаях оказывается мощным средством, предотвращающим рецидивы возникновения дел частного обвинения (с. 127).

Нельзя не обратить внимания и на характерный для той эпохи состав свидетелей: практически всегда в их числе оказывается хотя бы один сотрудник правоохранительных или иных государственных органов. Затем суд допросил трех свидетелей — двух граждан, проживающих в этом доме, и инспектора инспекции по делам несовершеннолетних (с. 23). Вообще же свидетелей на процессах бывает очень немного. Свидетели — мать Орлова Мария Григорьевна и участковый инспектор старший лейтенант Сапрыкин (с. 53). Здесь стоит отметить одну из важнейших особенностей советского уголовного процесса, практически полностью сохранившуюся в процессе постсоветском: свидетельские показания были одной из наименее значимых частей доказательной базы; куда более весомыми признавались документы, которые готовились правоохранительными органами в ходе предварительного следствия.

Рассказ автора о гражданских делах и их фигурантах разительно отличается от повествования об уголовных делах. В гражданских делах отсутствует подготовительная работа, которую проводят по уголовному делу органы дознания и следствия. В отличие от уголовных дел, народный судья начинает гражданское дело, как говорится, с листа, полностью его подготавливает и рассматривает по существу (с. 151). Однако и здесь мы видим принципиальную установку советского правосудия не столько на то, чтобы разрешить спор сторон на основе представленных ими доказательств, сколько на то, чтобы разобраться в истинном существе дела, как его видит суд. Действительно, когда разбирается конфликт двух заинтересованных в исходе дела сторон, установление вины является делом сложным. Отсутствие объективных свидетелей затрудняет задачу суда в поисках истины (с. 123).

Излишне объяснять, что такая установка идет вразрез с принципами современного состязательного процесса, которые, впрочем, были изначально чужды советской юстиции. Как в гражданских, так и в уголовных делах советский судья видел свою цель в том, чтобы установить «объективную истину», и как следствие сам становился активным участником разбирательства. В состязательном процессе судья видит свою задачу принципиально иначе: она сводится лишь к оценке представленных доказательств; соответственно и роль свою в процессе такой судья воспринимает по-другому.

Состязательность сторон, загромождение дела второстепенными многочисленными обстоятельствами, значительное число вызываемых по инициативе истца или ответчика свидетелей, причем некоторые из них явно не объективны, усугубление конфликта эмоциями, поток документов, справок, свидетелей, заключений экспертиз — атрибуты каждого более или менее сложного гражданского дела (с. 152). Подобные отзывы, в которых состязательность и активность сторон считаются скорее препятствием, чем условием для нормальной судебной работы, нередко можно слышать и в наши дни. Представление, будто можно простым изменением законодательства превратить судью-исследователя, ищущего истину (как ее ни понимать), в судью-арбитра, выставляющего оценки сторонам, обнаружило за последние двадцать лет свою иллюзорность.

В книге не обойдены вниманием и профессиональные сутяги, с которыми сталкиваются суды во всем мире и во все времена. За прошедшее время личность Борщенкова была достаточно изучена. Оказалось, что он нигде не работает, инвалид второй группы, состоит на учете в психоневрологическом диспансере, шизофреник с сутяжническими тенденциями (с. 108). Отношение к таким сутягам в советском суде, по-видимому, было довольно жестким. Автор описывает случай, когда он тщетно убеждал заявителя не подавать иск, но тот продолжал настаивать на своих требованиях. И практически невозможно убедить закусившего удила обывателя в том, что он не прав, что его посягательства и мелочны, и необоснованны. Он одно твердит: «Не в деньгах дело, в принципе. Кроме правды мне ничего не надо. До Верховного суда дойду, а своего добьюсь!» (с. 98).

В советской организационной модели работы суда существовал механизм приема граждан, который давал судье дополнительные рычаги для противодействия так называемому валу бессмысленных дел. Народные суды располагали широкими возможностями неформального влияния на намерения и решения граждан. Участники процесса видели судью не только в зале суда (о чем мы сейчас забываем): они могли прийти к нему на прием, задать вопрос на встречах с гражданами и т. д. Степень доступности судьи была куда выше. Однако и возможностей для влияния на стороны (посредством рекомендаций и т. п.) у судьи было намного больше.

Суды и судьи

Каким же предстает под пером автора сам судья, от имени которого ведется повествование? Посмотрим на героя книги его собственными глазами и отчасти глазами современного россиянина. Уже в начале повествования, где описывается рабочее место судьи, бросается в глаза любопытный штрих, свидетельствующий об исторической близости советских судебных и полицейских органов. Я в своем небольшом кабинете народного судьи. ... На стене портрет Дзержинского (с. 6). Напомним, что глава ВЧК никакого отношения к судебной системе не имел (разве что как подсудимый в дореволюционное время).

Работу судьи автор считает тяжелой, и это практически совпадает с оценками современных российских судей[7]. ...Молодые судьи не выдерживают физических и нервных нагрузок, уходят из судебной системы. Чаще всего судьи вырастают из тех, кто многие годы, с самых юных лет работают в народных судах секретарями судебных заседаний, судебными исполнителями, консультантами. Совмещая работу с вечерней учебой, они привыкают к ритму насыщенного, уплотненного и ненормированного рабочего дня, вполне сознательно подготавливают себя к судебной деятельности (с. 7). Фрагмент в высшей степени показательный: рекрутирование судей из работников аппарата — давняя традиция отечественной судебной системы. Сейчас эта практика становится особенно массовой, но то, что не создавало трудностей в рамках советской модели, где судья был элементом властной структуры, государственным служащим с довольно скромной зарплатой[8], становится настоящей проблемой в новой, постсоветской судебной системе, где предполагается, что судья — работник высочайшей квалификации, а зарплата его превышает среднюю по стране минимум в два раза. Вот как описывает типичного работника судебного аппарата автор: В мой кабинет заглянула маленькая мордашка в кудряшках — мой секретарь судебного заседания Ирочка. Молоденькая, всего двадцать лет, но уже три года в суде, шустренькая, толковенькая девушка на третьем курсе юрфака (с. 102). В наше время такой секретарь может через пять-семь лет, не больше, быть утвержден в должности судьи. Но будет ли пользоваться авторитетом в глазах коллег недавняя «Ирочка»?

Тесно связывает советский суд с современным и проблема судебной нагрузки. В приводимом ниже фрагменте упоминаются мифические нормативы судебной нагрузки, о которых и сегодня продолжают грезить российские судьи.

...В работе правоохранительных органов нормирование нагрузки определяется допотопным способом — предельным количеством уголовных дел, находящихся в производстве следователя. Кстати, а у вас, Анатолий Федорович, имеются какие-то разработки по определению предельных нагрузок судей?

— Нет, таких норм я не знаю, хотя слышал, что теоретически их установить можно. Как будто Министерство юстиции нашло критерий определения этих норм (с. 36).

Еще одной особенностью отечественной судебной системы, радикально отличающей советского и во многом российского судью от его американского коллеги, — повышенная вовлеченность судьи в «обычную жизнь». Во-первых, судьи определенного уровня включаются в работу органов государственного управления. Кстати, Анатолий Федорович, завтра в райисполкоме — комиссия по борьбе с тунеядством. Председатель исполкома проводит. Председатель суда тоже участвует в работе комиссии (с. 46). С одной стороны, при этом судья перестает быть независимым арбитром, человеком «над схваткой»; с другой — он получает больше информации о том, как на практике функционируют законы и как устроена реальность, в которой он живет и работает. Автор пересказывает, в частности, отзывы одного из советских хозяйственных руководителей, помогающие ему лучше понять проблему борьбы с тунеядством и прогулами.

В последние годы резко усилена борьба с тунеядством, за укрепление трудовой дисциплины на производстве. Но что получается на самом деле?Руководитель одного солидного предприятия озабоченно делился своими проблемами:

— Объявили мы у себя решительную борьбу с прогулами. Наряду с мерами общественного воздействия стали применять к прогульщикам крайнюю меру — увольнение. Естественно, возросли текучесть кадров и официально учтенное количество прогулов. Начальство взгрело меня по первое число. У вас, говорит, трудовая дисциплина упала, много прогульщиков. Я доказываю, что это логический результат нашей активности по наведению порядка на производстве, а мне шишки-банки за ослабление трудовой дисциплины. Поэтому мне понятно, почему на заводе покрывают недельный запой Ивана Ивановича. У него золотые руки, а прогул он отработает в две смены в конце месяца. И в отчетности этого прогула нет, и неприятностей от начальства нет, все довольны (с. 52).

Во-вторых, судья занят постоянной работой с частными лицами вне зала судебного заседания. Народный судья ежедневно ведет прием граждан, представителей предприятий, учреждений и организаций (с. 95). Тем самым он лучше знакомится с окружающим миром и, в частности, привыкает спокойнее относиться к правовым ошибкам людей, которые пришли к нему на прием.

— Товарищ прокурор...

— Я народный судья, а не прокурор, — поправил я ее (с. 89).

Судья выступает в роли просветителя, проводящего правовой ликбез среди населения. Многочисленны вопросы по алиментным обязательствам. На многие из них судья дает ответы во время приема посетителей (с. 142).

Наряду с приемом граждан судья проводит и встречи с трудовыми коллективами, в ходе которых разъясняет те или иные положения закона, рассказывает о новых решениях в сфере правовой политики. В книге описывается такая встреча. Рабочие — народ прямой, и разговор может быть острым, а поскольку тема его — борьба с пьянством, то и проблемным (с. 74). Даже сами судебные заседания зачастую проводятся не в суде, но в других, на первый взгляд совсем не подходящих местах. Я разъяснил им, что. с учетом того, что их квартира как неблагополучная в смысле порядка известна общественности, суд будет рассматривать дело в выездном заседании в красном уголке жилищно-эксплуатационного участка по месту их жительства (с. 126).

Занимательный штрих: судья все же включен в народную жизнь не настолько, чтобы знать, например, современный жаргон городских низов. «На каждого участника попойки пришлось по две "бомбы"». Я спросил, что он имеет в виду, оказывается, так именовалась большая бутылка вина (с. 13).

Итак, советский судья предстает на страницах книги В. И. Полуднякова много и усердно работающим профессионалом, который дружит или, самое меньшее, хорошо ладит с прокурорами, считает себя составным элементом правоохранительной системы. Он является сторонником набора судей из своих же «судейских» кадров, регулярно контактирует как с властью, так и с простыми людьми — пусть и в довольно формальной, но все же внесудебной обстановке. Портрет характерен и узнаваем. Современные судьи не во всем похожи на своих предшественников, но в некоторых отношениях изменились мало.

Трансформация судебной системы, осуществленная в последние двадцать лет, затронула не все ее аспекты. Конечно, некоторые реалии явно ушли в прошлое; скажем, приговор такого рода: Саенко Валерия Викторовича за совершение мелкой спекуляции подвергнуть штрафу в сумме 50рублей... (с. 21) в наши дни невозможен. Однако фразу: Говоря о своих правах, она ни словом не обмолвилась об обязанностях, считая, что никто не вправе вмешиваться в ее личные дела (с. 23), — и сейчас можно услышать от судьи или чиновника. Какие-то ценности и представления остаются, видимо, очень устойчивыми. Вот почему понимание живой практики советских судов более значимо, чем изучение старых процессуальных кодексов, и представляет несомненный интерес для любого профессионального юриста. В этом отношении книга Владимира Ивановича Полуднякова весьма ценна и поучительна. Мы специально не стали касаться конкретных дел, которые описывает автор, чтобы не лишать потенциального читателя удовольствия от знакомства с этим сочинением.

Книгу можно рекомендовать не только в качестве исторического чтения для профессионалов, но и в качестве учебного материала к курсам по истории советского права и правоохранительных органов.