«ЛЕВЫЕ» о «ПРАВЫХ»: контуры консервативной реакции

Кори Робин. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Берка до Сары Пэйлин. — М.: Изд. Института Гайдара, 2013.

Издательство Института Гайдара, одного из ведущих в России либеральных «мозговых трестов», выпустило книгу американского профессора политических наук Кори Робина о консервативной политической традиции. Это уже второй перевод Робина на русский язык: в 2007 году издательством «Прогресс-Традиция» была опубликована другая его известная работа «Страх. История политической идеи».

Новая книга Робина — сборник публицистических статей, напечатанных автором в различных журналах. Она состоит из двух частей и 11 глав. Первая часть объединяет шесть глав, посвященных происхождению и сущности политической метафизики консерватизма. Пять глав второй части объединены темой насилия. Робин делает фрагментарный набросок интеллектуального наследия Эдмунда Бёрка, Жозефа де Местра, Томаса Гоббса (первого консерватора и контрреволюционера — в американской традиционной классификации), Айн Рэнд и других героев политической философии правых, а также обращается к феномену оппортунистов, «бывших консерваторов» типа Эдварда Люттвака и Джона Грея, и современным ультраконсерваторам, таким как судья Верховного суда США Антонин Скалиа.

«Реакционный дух» — не обстоятельная рефлексия «практикующего» адепта консерватизма, взявшегося за неблагодарный труд рассуждения об основах. Это книга, подготовленная прежде всего леволиберальным интеллектуалом. В отличие от классической книги Альберта Хиршмана, тоже либерала, «Риторика реакции: извращение, тщетность, опасность» Робин не берется за реконструкцию аргументов и полемических приемов, лежащих в основании консервативного дискурса. Он пишет об истоках, идеологической и политической механике, фобиях, особом внимании к теме насилия явления, которое принято называть «консерватизмом».

К числу несомненных достоинств книги относится эрудиция ее автора. «Реакционный дух» пропитан изящными риторическими приемами и «вкусными» метафорами. Однако ценность содержательных положений работы довольно скромна. Как и совсем не новыми оказываются проделанные Робином ходы в критике консерватизма. Более того, они практически ничего не дают для объяснения долговременного успеха консерваторов. Робин разоблачает консерватизм, снимает с него покровы, но не решается ставить вопросы о том, почему его идеи, несмотря на весь публикуемый интеллектуальный компромат, продолжают вызывать такой большой энтузиазм и имеют популярность в массах.

Робин намеренно идет на упрощенное представление консервативной традиции, что объяснимо публицистическим происхождением текста. Консерватизм предстает в качестве доктринального монолита практически идеального типа. Многочисленные течения внутри консерватизма, как и происхождение врожденной тяги таких политических философий, как либертарианство, к консерватизму, остаются за скобками. Другим сознательным «упрощением» становится ставший традиционным для левых отказ от имманентной критики и представление консерватизма как формы ложного сознания масс и защитной реакции элит в ответ на угрозу собственному положению.

Поэтому в консерватизме версии Робина важны не идеи, ценности и традиции, не особый реализм в отношении к существующим общественно-политическим институтам, а их происхождение в контексте прогрессивной исторической борьбы за равенство прав и ликвидацию привилегий. Сущность консерватизма определяется теми условиями, в которых он возникает, и его нельзя от них оторвать. Консерватизм, в этом смысле, ситуативная традиция. Этот мыслительный ход вписывается в опять-таки типичное для левых истолкование других идеологий: нужно спорить не с идеями и аргументами, не искать причины их популярности и авторитета, а попытаться оспорить их за счет редукции к «базису» и историцистских аргументов.

В чем состоит сущность консерватизма? По мнению Робина, консерватизм — элитистская идеология, основанная на почитании и восстановлении порушенной общественной иерархии. Он всегда есть результат реакции элиты на угрозу своему положению со стороны низов. Различие элиты и низов здесь приобретает абсолютный характер. За консерватизмом просматривается ресентимент элиты в сфере идеологии. Переходя к консервативной риторике, элита пытается восстановить статус-кво во властных отношениях с низами. Динамическая схема реакции выглядит предельно просто: успех низов в борьбе за свои права вызывает временное поражение элиты, в ответ задействуется волна контрнаступления на фронте идеологии. При этом, чтобы реакционный жест состоялся, элита должна осознать (а затем и переработать в соответствующий нарратив) себя в роли жертвы. Парадоксально, но богатые и сильные могут отстоять свои привилегии только тогда, когда представят себя жертвой несправедливости и диффамации со стороны левых. Важно также понимать, что поражения элиты носят тактический, а не стратегический характер, в противном случае реакция, контрреволюция никогда не могла бы быть удачной.

Итак, консерватизм вторичен, он никогда не возникает как самостоятельное явление и всегда следует после предъявления властных притязаний со стороны левых. Со своей стороны любое противостояние низов элите вызывает консервативную реакцию. Консерваторы, реакционеры не существуют до тех пор, пока не появились левые. Консерватизм, реакция, реваншизм, контрреволюция у Робина помещаются в одну и ту же политическую традицию, становятся генетически тождественными. Поэтому лидер испанских фалангистов Примо де Ривера, создатель философского объективизма Айн Рэнд, Рональд Рейган, Сара Пэйлин и даже весьма умеренный Митт Ромни окажутся в одном интеллектуальном поле. Консерватизм — это пестрая компания от Бёрка и де Местра до Муссолини и Меркель.

Робин делает важное дополнение, без которого невозможно понять реакцию: даже самая успешная реакция никогда не способна откатить историю назад. Консерваторы не пытаются отменить историю, и, несмотря на свое злоупотребление традиционалистской риторикой, они настоящие модернисты. Правые влюблены в современность, и их победа означает лишь встраивание элиты в современность. Возвращая элите ее привилегии, вернее, находя для них новые формы и аргументы, консерватизм сохраняет элите место в современности, и в этом его историческая миссия.

Вместе с тем консерватизм противостоит таким явлениям, как демократизация, то есть «решительному наступлению против верхов». Он по другую сторону баррикад в отношении свободы, равенства, права, демократии, революции. По мнению Робина, «история показывает, что консерваторы стремились обеспечить свободу для высших классов и обеспечить ее для низших». Правые последовательно выступают против такого расширения свободы для низших классов, которое приведет к ущемлению свободы элиты. Робин указывает на существование фундаментального противоречия между свободами элиты и свободами низов. Получается, что элиты и низы не могут быть свободными одновременно, поля их свобод не могут пересекаться. То, что для элиты свобода, с точки зрения масс — незаслуженные привилегии. И, напротив, свобода масс — тюрьма для элиты. Элиты свободны только тогда, когда низы закрепощены. Свобода низов, в свою очередь, есть навязывание элите ограничений. Низы не могут быть свободными, пока не ограничат привилегии элиты.

Логично, что в такой интерпретации демократия, за которую ведут борьбу низы, превращается в систему, где уравнивание гражданских прав приводит к ограничению всех остальных прав, например экономических. В основании демократии лежит борьба за расширение прав низов путем ограничения привилегий (читай: прав) верхов. Таким образом, «элиты», «низы» выступают в роли «идеальных» конструктов, которые помогают провести легитимацию демократии как системы, которая основана на перераспределении прав и собственности в пользу большинства.

Отдельное место занимает в книге тема насилия. По выражению Робина, консерваторы «воодушевляются» насилием. Насилие — это энергия правых. Отношение консерваторов к насилию, по выражению автора, можно суммировать следующим образом: «Война есть жизнь, а мир есть смерть». Однако кровожадность правых в «Реакционном духе» проистекает скорее из склонности реакционеров к политическому романтизму. Они испытывают интерес к героике, действиям во имя невидимого и идеального, а не материального и реального, борются с апатией и вялостью, самоуспокоенностью элиты. Консерваторы считают, что правящий класс всегда необходимо держать в тонусе. Наконец, высшие добродетели проявляются в противостоянии злу. Поэтому тема войны, политического насилия возникает не только в связи с защитой национальных интересов, но и — с противостоянием экзистенциальному врагу, а также скуке и развращенности. Отсюда и тема консервативного «мачизма».

Робин завершает книгу коротким размышлением о механике «консерватизма» и его будущем. Реакционеры достигают успеха, только потерпев поражение: «провал является неиссякаемым источником обновления консерваторов». Консерватизм должен проиграть, чтобы потом вернуться. В политических неудачах и провалах консерватизм черпает свою силу, энергию и вдохновение. «Утрата — действительная социальная утрата, власти и положения, привилегии и престижа — есть залог успеха консервативного обновления», — пишет Робин. Поэтому новые правые возникнут тогда, когда появятся новые массовые левые движения, которые бросят вызов элитам. «Современный консерватизм вышел на сцену XX века, чтобы нанести поражение великим общественным движениям левых. И пока все говорит о том, что он своей цели достиг. А добившись своего, он может уходить», — завершает Робин.

Отдавая дань достоинствам книги, критики Робина — как слева, так и справа — проявили солидарность в контраргументах. Проблема не в том, что рациональная конструкция Робина, описывающая сущность консерватизма, на удивление архаична, не в том, что риторики и эпитетов больше, чем аргументов. «Реакционный дух» не дает ответа на самый главный вопрос: почему консерватизм сохраняет неизменную популярность у тех самых низов, против свободы которых он столь рьяно выступает, и постоянно победоносно возвращается на политический олимп? Почему консерватизм так успешен в условиях демократии и всеобщего избирательного права?

Причина этого умолчания в том, что левые предпочитают игнорировать популистский импульс правых. Правые побеждают именно потому, что популистские идеи в их доктринальном ядре сильнее элитизма. Правые лучше умеют достучаться до того самого обычного гражданина, часто воспринимающего левых как далеких от жизни интеллектуалов. Все, что в ответ могут сказать левые, — это объявить популизм трюком, который придумали правые, чтобы защитить привилегии и интересы элиты. Отказ от рационального понимания успеха правого популизма в конечном счете для левых равноценен отказу от работы над ошибками. Левые построили такую интеллектуальную химеру консерватизма, с которой им удобно сосуществовать и которую удобно объяснять. Но цена этого — поражения уже в стратегии, а не тактике.