Двадцать лет назад поверить в то, что Россия мало того что полностью обеспечит себя зерном, но еще и станет крупным экспортером, было трудно. При ежегодной потребности в 65—70 млн тонн мы в среднем производим около 90 млн. В основном это пшеница, за ней идет ячмень, за ним — фуражное зерно. Конечно, год на год не приходится, в 2010-м урожай был рекордно низким за последние 12 лет — 61 млн тонн, а максимальный случился в предшествующем, 2009 году — 108 млн тонн.

Важно отметить, что собираем мы примерно столько же, сколько в конце 1980-х, но с площадей, почти на 40 % меньших. Максимальные в РФ площади под зерновыми были заняты в 1978 году — 78 млн гектаров (тогда же был собран рекордный урожай — 128 млн тонн), а в этом году — 48 млн гектаров. То есть резерв земли огромен. Все 30 млн гектаров под зерновые, конечно, не вернуть — много утрачено из-за урбанизации, где-то выращивать хлеб экономически нецелесообразно, но 20 млн гектаров вернуть можно, и не слишком трудно.

Самый большой резерв — в Алтайском крае, там из почти 7 млн гектаров, которые засевались раньше, сейчас используется чуть более 4 млн, а, скажем, на Кубани занято все от и до.

Много неиспользуемой земли и в Центральной России. У этого региона есть жирные минусы и жирные плюсы. Сумма температур здесь низкая, но этот недостаток компенсирует наличие черноземов. У нас их больше всего в мире, они даже в Московскую область заходят. Но чтобы нивелировать минусы и максимально использовать плюсы, нужны технологии, а вот с ними у нас дела обстоят неважно. Все технологические операции должны отвечать особенностям климата. Черноземы можно меньше удобрять, но надо иметь сорта, специально выведенные для низких температур, сев и уборку необходимо проводить в максимально сжатые сроки, а для этого техники не хватает. У нас нагрузка на один комбайн — триста с лишним гектаров, а у американцев — 150, в Европе — 130. Относительно низкоплодородные земли тоже можно вернуть в оборот и вести на них рентабельное зерновое хозяйство — современные технологии это позволяют. К примеру, переход на нулевую обработку почвы дает четырехкратную экономию дизельного топлива. К тому же при такой технологии сохраняется влага в почве, плюс на ней со временем образуется мульчирующий слой, который питает растения и защищает их от заморозков. Другой пример: применение конкордовской сеялки точного высева позволяет вместо четырех проходов делать один — вся химия и подкормка вносятся вместе с семенами. Экономия огромная, правда, такой агрегат стоит около 300 000 долларов, дороже комбайна, а это всего лишь навесная техника, для нее еще трактор нужен, причем мощный, то есть опять же импортный. Но при грамотном подходе инвестиции с лихвой окупаются. Здесь нужна помощь государства, оно, однако, акцент делает на бюджетной поддержке развития животноводства. Мол, по зерну страна и так в излишках сидит, так зачем еще и из бюджета стимулировать. Не благодаря, а вопреки государству зерновики восстановили производство и освоили мировой рынок, стали крупными экспортерами. Это весьма поучительная история, она наглядно показывает, как много могут сделать люди, которым хотя бы не мешают.

Государственное попечение

Девяносто второй год — пустые прилавки, газеты пишут о надвигающемся голоде. И правительство Гайдара принимает решение импортировать 26,5 млн тонн зерна из Америки по межправительственной программе товарного кредитования. А урожай 1992 года был одним из самых больших — 106,8 млн тонн. Пустые прилавки были не из-за отсутствия зерна, а по совсем другим причинам, которые здесь обсуждать мы не будем. Но проблему со снабжением стали решать через импорт, то есть фактически через интервенцию на внутреннем рынке. Эти поставки и породили черную дыру в сельском хозяйстве, поскольку завоз двадцати шести с половиной миллионов тонн при большом урожае и резко упавшем потреблении обрушил рынок. Невыгодно стало пахать, сеять, резко снизились инвестиции в землю, упало производство. В 1995—1996 годах собрали всего 63 и 69 млн тонн соответственно, а требовалось более 80 млн тонн, поскольку поголовье скота тогда еще держалось, плюс хлебопродукты использовались нерационально. Вот в 1996-м мы и столкнулись с дефицитом зерна. Покрыт он был за счет импорта. Повезли аргентинскую пшеницу, причем по коммерческим каналам, без всякого правительства. Цены взлетели до рекордных 240 долларов за тонну. На сегодняшний доллар это было бы все 500. При такой цене у крестьян появился стимул, и на следующий год они собрали уже 88 млн тонн, по тем временам очень большой урожай. Как минимум 10 млн тонн излишков (экспорт-то был нулевым) вывалились на рынок, и цены снова упали. Реакция крестьян понятна — они посеяли меньше, а тут еще и засуха. В результате в 1998-м мы получили 47,8 млн тонн — минимальный урожай за все последние десятилетия. Правительство приняло решение закупать так называемую «гуманитарную помощь», которую оптовики получали либо по относительно низкой фиксированной цене, если поставки проводились через распределительный механизм, либо по цене, устанавливаемой через конкурс, но с ограниченным доступом участников, что практически всегда гарантировало более низкий ее уровень по отношению к рынку. И снова страна оказалась заваленной импортом, только теперь уже не просто зерном, а и продуктами питания: «ножками Буша», сухим молоком и т. п. Тут уж у производителя исчезли всякие стимулы. Только в 2000 году удалось убедить правительство в том, что продовольственные гуманитарные интервенции губят наше сельское хозяйство и их надо прекратить. И сразу же пошел подъем. В 2001-м был собран хороший урожай — 85 млн тонн, а в следующем — 86 млн. При потреблении в семьдесят с небольшим миллионов возникли колоссальные излишки, которые естественным образом выдавились на внешний рынок. В 2002 году экспорт пшеницы практически с нуля вырос сразу до 17,6 млн тонн. Пробились мы на рынок благодаря демпингу. Но себестоимость позволяла продавать достаточно дешево, сохраняя внутренние стимулы для производства. С тех пор Россия стала экспортером системным, постоянно повышая урожаи. Еще недавно средний валовый сбор в 90 млн тонн казался фантастикой, а сегодня это реальность.

В первой половине двухтысячных государство вмешивалось в зерновой рынок лишь эпизодически, проводя закупочные интервенции, чтобы цена не слишком опускалась, что в общем эффект давало незначительный. Когда же начался мировой продовольственный кризис, государство решило ограничить рост внутренних цен и в 2008 году ввело пошлины на экспорт. Часть излишков в результате осталась на внутреннем рынке. А тут еще большой (108 млн тонн) урожай 2009-го. Страна оказалась завалена хлебом, и внутренние цены рухнули аж в 3 раза! Крестьяне вновь потеряли стимулы и в следующем 2010-м посеяли мало, к тому же — беда не приходит одна — случилась засуха, урожай был собран низкий, и государство, испугавшись, что зерна не хватит, ввело эмбарго на экспорт. Без эмбарго цены бы выросли, и это отчасти компенсировало бы крестьянам потери из-за низкого урожая, а так цена оказалась ниже мировой на 100 долларов с тонны, и потери зерновиков составили ни много ни мало 114 млрд рублей. Правда, из бюджета была выделена помощь в размере 45 млрд, но из них собственно крестьянам досталось меньше половины. В общем, практика показывает, что всякий раз, когда государство вмешивалось в рынок, это выходило крестьянам боком. А вот стимулы оно должно создавать, и тогда мы сможем реализовать наш природный потенциал, который огромен. Крестьянину от государства нужны три вещи: нормальная экономика продаж, доступ к финансовым ресурсам, то есть кредиты под приемлемый процент, и стабильность, а дальше он сам все сделает. Главное, конечно, экономика продаж. Рынок не должен падать ниже минимальной рентабельности. Инструментов для его поддержания достаточно. Это и интервенции, и регулирование межотраслевых пропорций. У нас промышленная инфляция в этом году запланирована на уровне 16 %, а общая — ниже 8 %. Это означает, что издержки в промышленности компенсируются за счет аграрного сектора — себестоимость сельхозпродукции повышается, а продажная цена нет, ее через товарные интервенции, экспортные ограничения, не говоря уже о постоянном давлении региональных администраций и антимонопольной службы, всячески сдерживает государство, чтобы защитить малоимущие слои населения. Но социальные вопросы надо решать не за счет крестьян, а через социальные программы помощи малоимущим. К тому же когда вы удерживаете цены, то фактически дотируете богатых.

Сорта и машины

Научным обеспечением аграрного сектора у нас традиционно занималось государство. Сегодня разработки в области прикладной науки ведут частные компании. Они, естественно, действуют в собственных коммерческих интересах. Фундаментальная наука, на которой должна базироваться прикладная, по-прежнему финансируется государством, и сосредоточена она в институтах Россельхозакадемии. Но если, к примеру, взять семеноводство, то ученые там занимаются не выведением новых сортов, а производством на базе опытных хозяйств и подведомственных территорий академии товарных партий семян, то есть бизнесом. А все потому, что в стране не соблюдаются авторские права — по идее бизнес должен получать новые сорта от селекционеров, производить семена как товар, продавать их и уплачивать селекционерам роялти. Но он этого не делает. То есть селекция — деятельность, сегодня экономически невыгодная. Можно, конечно, новые сорта покупать за границей. С кукурузой это широко практикуется, поскольку западные сорта много лучше наших. Но с пшеницей, основной у нас зерновой культурой, обратная картина. Наши сорта превосходят западные. К тому же страна у нас огромная, с очень разными условиями, а западным компаниям — производителям семян в голову не придет что-то там районировать для России. Так что хочешь не хочешь — надо иметь собственную селекцию. Сейчас эта работа идет очень вяло, и мы в основном пользуемся сортами, выведенными еще в СССР.

Отчасти то же происходит с техникой. Даже если хозяйство в состоянии купить западную, которая гораздо производительнее и надежнее, оно не всегда может это сделать. На Западе не производят комбайны, рассчитанные на 10—15 центнеров с гектара. Все эти «Джон Диры» и «Клаасы» незаменимы, если вы собираете от тридцати центнеров и выше. В противном случае использовать их просто неэффективно. То есть нужны наши разработки, и отечественные производители эту нишу постепенно осваивают — улучшают качество, создают новые образцы. Они пока уступают западным, но прогресс значительный. Оно и понятно, сегодня крестьянин покупает нашу технику, только если у него нет денег на импортную или импортная не подходит для его условий. Ведь комбайн, сломавшийся в поле, а с нашими такое случается постоянно, — это помимо запчастей, которые дороги, еще и время, то есть несоблюдение оптимальных сроков уборки, и здесь потери могут быть очень большими, значительно превышающими экономию за счет покупки более дешевой отечественной техники. Кстати, западные фирмы сейчас активно налаживают сборку своих сельскохозяйственных машин в России («Клаас» на Кубани производит 1000 комбайнов в год плюс трактора, навесное оборудование и пр.; «Джон Дир» построил два завода: в Оренбурге — посевная и почвообрабатывающая техника и в Домодедово — тракторы, зерноуборочные комбайны; «Нью Холланд» собирает комбайны в Набережных Челнах; «Амазон» в Самаре — сеялки точного высева и оборудование для почвосберегающих технологий; «Квернеланд» в Липецке — посевные машины, плуги, культиваторы; AGKO в Голицыно — трактора и комбайны, плюс в Башкирии, совместно с компанией «Нефаз», 600 комбайнов и еще 300 — с другими партнерами) — ситуация ровно такая же, как и с легковыми автомобилями.

Большие, средние, малые

Зерно у нас выращивают хозяйства самого разного масштаба. Крупные и средние — это, как правило, бывшие колхозы, преобразованные в акционерные общества разных форм. Их приблизительно 28 тысяч (средний надел 5—6 тыс. гектаров), и производят они приблизительно 80 % зерна. Есть несколько крупных холдингов по полмиллиона гектаров и больше. Таких, у которых около 300 тыс., десятки. Суммарно крупные хозяйства, имеющие свыше 100 тыс. гектаров пашни, обрабатывают около семи миллионов гектаров. То есть их доля в общем земельном ресурсе незначительна, меньше 10 %. Причем из этих 10 % только часть засевается зерновыми. Еще в стране зарегистрировано 260 тыс. фермеров, из которых реально работают 120 тыс. Они дают остальные 20 % зерна. Это в основном мелкие производители, правда, есть и такие, у которых по 15 тыс. гектаров, конечно, не собственной, а в основном арендованной земли.

Что касается эффективности, то на первый взгляд крупные хозяйства должны в этом отношении выигрывать. Консолидация техники, ресурсов в одних руках позволяет выстраивать оптимальную логистику — и производственную, и поставочную, экономить за счет эффекта масштаба, но де-факто так не происходит. Нет такой зависимости: чем крупнее холдинг, тем он более эффективный. Возможно, дело здесь в том, что почти у всех холдингов земли разбросаны — свои поля перемежаются чужими. Мало того, эти земли могут находиться в разных областях и даже в разных регионах страны — например, в Сибири и в Тамбовской области, и все это один холдинг. Попробуйте перебросить технику в таких условиях.

Причина чересполосицы — отсутствие в стране цивилизованного рынка земли. А он не сформировался потому, что землю мы приватизировали через паи. Они были введены как временная мера, и в следующем году их действие заканчивается, но пока что государство никакой подготовительной работы (а масштабы ее колоссальны) по переходу от паев к конкретной земельной собственности не ведет. Сегодня же ситуация такова: скажем, у меня пай 10 гектаров. В принципе я могу его продать, но как определить цену, если участок этот неизвестно где находится? Ни качества земли покупатель не знает, ни гарантий нет того, что, когда участок будет конкретно выделен, он не окажется, к примеру, в центре большого поля — как через чужие участки технику к нему гнать? Иными словами, в таких условиях нормальную цену за свой пай я не получу. Не случайно сейчас основной бизнес на земле как ресурсе делается не на ее обработке, эффективном использовании, а на капитализации. Купил паи дешево, консолидировал их, выделил в натуре, привел в порядок документы. Цена такого юридически чистого крупного сплошного участка резко возрастает, особенно если его удается вывести из разряда земель сельхозназначения, и продать его можно с огромной выгодой.

Инфраструктура

Мало зерно произвести, его надо еще сохранить и доставить потребителю. Мы получили в наследство от Советского Союза не адекватную рыночным условиям систему хранения. Зерно производилось в одних регионах, перевозилось в места потребления и там хранилось. Сейчас все хранится в местах производства (поскольку планового распределения нет, а когда и кому будет продано зерно, производитель заранее знать не может), и там, естественно, наблюдается недостаток мощностей для хранения, а в местах потребления — избыток (заметим, что услуги недозагруженных предприятий обходятся существенно дороже). Более того, даже те мощности, которые есть в регионах, в основном производителям не принадлежат, и влиять на стоимость услуг они не могут. К тому же не секрет, что элеваторы частенько обманывают крестьян, занижая вес и качество при приемке зерна. Без помощи государства эти проблемы быстро не решить — оно должно более жестко контролировать элеваторы и через бюджет поддержать сельхозпроизводителей, создающих собственные мощности по хранению.

Не решить без помощи государства и проблему транспортировки. У нас огромная территория, и перевозки очень дорого обходятся. Мы не можем конкурировать на внешнем рынке в условиях, когда доставлять зерно из Сибири до порта на Черном море приходится по полному тарифу. Строительство специально в расчете на Сибирь, с ее огромным потенциалом, терминала на Дальнем Востоке тоже всех проблем не решит — что до Черного моря, что до Тихого океана те же 5000 километров. В этом году в Сибири засуха, излишков, которые надо продать за границу, не будет, и транспортная проблема стоит не слишком остро. Но если ее не решить, случись хороший урожай, излишки останутся внутри страны, поскольку конкурировать на внешнем рынке при нынешних ценах на перевозки не получится, и цены на зерно упадут. А это означает сокращение посевных площадей, то есть той природной ресурсной базы, которой страна обладает.

До вступления России в ВТО транспортная проблема решалась следующим образом: Российский зерновой союз каждый год направлял заявление в Федеральную службу по тарифам (ФСТ), и она устанавливала для Сибири и Дальнего Востока так называемый исключительный тариф с компенсацией выпадающих доходов Российских железных дорог из государственного бюджета либо за счет наращивания объема перевозок. Теперь мы такой возможности не имеем, поскольку это прямое субсидирование сельхозпроизводителя. Но можно пойти другим путем — изменить ныне действующий тариф 10-01. Поскольку новый тариф будет действовать для всех, то ограничения ВТО снимаются. Мы предлагаем стоимость любых перевозок на короткие расстояния оставить на нынешнем уровне, а на длинные установить понижающий коэффициент. ФСТ сейчас обсчитывает два варианта: до 3000 км действует старый тариф 10-01, а свыше этого расстояния вводится понижающий коэффициент 0,17. Либо до 2500 км вводится повышающий коэффициент 1,04, а свыше — 0,12. На наш взгляд, целесообразно делать разбиение более мелким, скажем, до 1,5 тыс. — действующий тариф, свыше 1,5 тыс. до 2 тыс. — понижающий коэффициент 0,8, еще на 500 км — 0,6 и так далее... Снижение тарифа автоматически повысит объем перевозок, и доходы РЖД не упадут. Нам на это говорят: «Дайте объемы, тогда мы снизим тариф». Но как мы можем дать объемы при таких тарифах! Разговор по принципу: что сначала, курица или яйцо?

Жупел ВТО

На примере перевозок видно, что ВТО в каких-то вещах связывает руки, но зато заставляет решать проблему комплексно, а не путем затыкания дыр. Сейчас плач стоит — с ВТО мы потеряем наше сельское хозяйство. На самом деле ничего мы не потеряем. Трудности возникнут — скажем, в пределах квоты вводится нулевая пошлина на ввоз свинины, а на живых свиней ставка с 40 % снижается до 5 %, — но проблемы отнюдь не так серьезны, как их рисуют, а преимущества, которые может получить российский аграрный сектор, очень большие. Вопрос в том, чтобы их реализовать.

Противники ВТО твердят, что мы теперь вынуждены будем снизить уровень государственной поддержки сельского хозяйства. На самом деле это не так. Сегодняшнее ограничение в 9 млрд долларов в год вообще никакой роли не играет, поскольку мы сейчас тратим лишь 5 млрд с небольшим. Правда, к 2018 году разрешенный уровень поддержки снизится до 4,4 млрд, но не надо забывать, что это касается только прямых субсидий, к примеру, на удобрения. Никто не запрещает направлять государственные средства на то, что называется «поддержкой доходов сельхозпроизводителя» — здесь вообще никаких ограничений нет. Уже сейчас в государственной программе на 2013 год заложено 15 млрд рублей (и это только одно из направлений помощи) на погектарные субсидии с расширением этой программы к 2020 году до 37 млрд. Деньги, которые раньше крестьяне получали в виде субсидий на закупленные удобрения или экономили на поставках льготного топлива, теперь попадут к ним в виде погектарных выплат. Обработал пашню, провел необходимые мероприятия с землей, все условия выполнил — тебе государство выплатит за каждый гектар определенную сумму. То есть в отличие от субсидий такая система способствует улучшению земли.

Механизм ВТО может очень помочь нашим аграриям в глобальной конкуренции. Скажем, мы не получили право на экспортное субсидирование, то есть на государственное стимулирование экспорта. Не получили не из-за какой-то там дискриминации, а потому что никогда такого стимулирования не применяли. А Казахстан применял — там платили 40 долларов за тонну компенсации железнодорожных расходов при экспорте. Теперь же в рамках ВТО мы можем потребовать — и уже потребовали вместе с еще несколькими странами — выровнять условия конкуренции, то есть запретить экспортное субсидирование вообще.

Другой пример: сегодня мы поставляем сельхозпродукцию в Евросоюз в рамках общей для стран Причерноморской зоны бывшего Советского Союза квоты. Иными словами, мы вынуждены внутри этой квоты конкурировать с Украиной и Казахстаном. Теперь же Россия, как член ВТО, может добиваться отдельной страновой квоты.

Но самое главное — членство в ВТО поможет аграрному сектору избавиться от многих застарелых болезней. Например, от колоссальной закредитованности. Она возникла из-за тех самых экономических тисков: издержки растут, а цены на сельхозпродукцию сдерживаются. В результате хозяйства не имеют возможности не только погашать, но даже обслуживать кредиты. И государство их периодически пролонгирует. В 2010 году пролонгировали на три года, в тринадцатом году история скорее всего повторится.

У нас уже в менталитете закрепилось решать проблему либо списыванием долгов, либо реструктуризацией. Но по правилам ВТО это не что иное, как бюджетная накачка, которая строго лимитирована. У аграриев к настоящему времени накопилось 400 млрд руб. просроченной задолженности, что значительно больше 9 млрд долларов, которые разрешено направить из бюджета. То есть мы не можем с помощью старых инструментов эту проблему решить. Придется лечить не симптомы, а саму болезнь. И это самый жирный плюс, который дает вступление в ВТО.

Лекарств есть несколько: можно «похоронить» должников, то есть заставить работать закон о банкротстве, но на это никто не пойдет, поскольку у нас почти 50 % сельхозпредприятий ходят в должниках, и если даже треть из них провести через санацию, то множество селян останутся без работы. Можно «похоронить» банкиров, которые эти долги держат: Россельхозбанк, Сбербанк, Газпромбанк, ВЭБ, ВТБ. Но кто будет хоронить банкиров?

И есть еще вариант — разжать тиски. И даже не обязательно делать это с двух сторон, можно и с одной. Именно к этому нас принуждает ВТО. Либо отпустите цены — и мы уже видим, что после вступления в ВТО цены на зерно государство перестало «трамбовать», то есть разжимаются потихонечку тиски, — либо умерьте аппетиты естественных монополий. А дальше экономика сама сработает, и обслужить кредиты крестьяне смогут, и погасить, и в плюсе остаться.