Бабушка: судьбы ее простое полотно*

За городской чертой кончались
Больница, карточки, талон,
И мир села сидел, отчаясь,
С пустым горшком, с пустым столом,
Пустым амбаром и овином,
Со взором скорбным и пустым,
Отцом оставленный и сыном
И духом брошенный святым...

Борис Слуцкий

Моя бабушка Анна Васильевна Литовкина родилась 13 января 1933 года в многодетной семье Василия Ивановича и Марии Алексеевны (ур. Лебедевой) Литовкиных в селе Песчанка, которое в настоящее время входит в состав Советского района г. Волгограда.

Население села в конце XIX века состояло преимущественно из государственных крестьян-великороссов и частью цыган. Крестьяне занимались хлебоводством, отчасти чумачеством (извозом), а также торговлей рыбой и посудой на Дону. Первые поселенцы Песчанки пахали землю «вольно», разверстав ее по душам только в 1870 году.

Жизнь села заметно изменилась, когда в 1858 году началось строительство Волго-Донской железной дороги, одной из первых на юге России. Эта дорога была построена, как тогда говорили, «на костях», т. к. на ее постройку вербовались в большом количестве беспаспортные крестьяне, строителям сулили «золотые горы». Однако условия жизни были столь тяжелыми, что из первых двух тысяч строителей в 1860 году пятьсот человек умерли от болезней и истощения, триста — сбежали[1]. Как бы то ни было, дорога была введена в строй в 1862 году. Ближайшая к Песчанке по этой дороге — станция Крутая.

Дед и отец моей бабушки были работниками железной дороги, дед — путевым обходчиком, а отец — стрелочником. Местное население сначала восприняло «железку» в штыки, т. к. она многих чумаков и фурщиков лишала работы. Поезда закидывали комками грязи и камнями, укладывали булыжники на рельсы.

Каждому волгоградцу известен факт, что на станции Крутая в 1888 году работал весовщиком Алексей Пешков, ставший впоследствии известным писателем

Максимом Горьким. Он писал позже: «Почему-то мне кажется, что на Крутой всегда, зимою и летом, буйствовал ветер, а в тихие, летние ночи людей истязали комары. Работали мы в открытом пакгаузе, на холоде; со степи набегал резкий ветер, царапал бабам лица, точно рашпилем; мимо пакгауза двигались вагоны с хлебом, жмыхом, с подсолнечным маслом; пыхтели, посвистывали, маневрируя, паровозы, а казачки, работая за три гривенника в день, пели торжественно и печально... Пока паровоз маневрировал, я бегал с платформы на платформу с накладными в руках, а ночью — еще с фонарем у пояса. Работа требовала некоторого знания акробатического искусства, потому что машинист дергал состав весьма бесцеремонно»^[2].

Писатель подчеркивал, что у него сложились добрые отношения с местными людьми: «...Я научил всех баб станции печь хлеб лучше, чем они пекли, научил их делать сдобное тесто, варить пельмени и многим другим кулинарным премудростям. Я заливал худые резиновые галоши, вставлял стекла в рамы и вообще немножко помогал бабам жить, кое в чем помогал и мужьям, делал это от избытка сил и от скуки однообразных трудовых дней»^[3].

Но вернемся к семейной истории. Отец моей бабушки, Василий Иванович, родился 3 апреля 1910 года. Как я уже говорила, он работал стрелочником на станции Воропоново, так с 1900 года стала называться станция Крутая. С 1954 года станция носит имя Максима Горького.

Василий Иванович работал сменами по 12 часов. Бабушка говорила: «Никаких автоматизированных механизмов тогда, конечно, не было; стрелки переводились вручную при помощи длинного рычага, на конце которого был прикреплен большой камень. Когда стрелка переводилась, нужно было "закрыть ее на замочек", чтобы никто не мог ее случайно или ошибочно перевести, эдакая система защиты». Ночью в качестве освещения использовали керосиновые лампы. Зимой, прежде чем перевести стрелку, нужно было ее расчистить, этим тоже занимался мой прадед.

Детство и юность будущих супругов, Василия Литовкина и Марии Лебедевой, выдались тревожными и опасными. В годы Гражданской войны Царицын был «красным клином, вбитым в окружение белых, и последней опорой в том, чтобы не соединились белые фронты адмирала Колчака и генерала Деникина»^[4].

Сейчас об этих событиях свидетельствует стела, установленная около шоссе недалеко от депо Воропоново. На стеле выбито: «Здесь в 1918 году проходил передовой край обороны 10-й Красной Армии, героически защищавшей Красный Царицын от белогвардейских банд».

Гражданская война, разруха, разверстка, продналог на фоне засухи привели к голоду в 1921—1922 годах. Царицынская губерния тоже голодала: в пищу употреблялись «суррогаты хлеба, жмых, желуди, лебеда, "съедобная земля", по внешнему виду имевшая большое сходство с пшеничной мукой»^[5].

Узнать, что такое «съедобная земля», точно не удалось. Предполагаем, что так называли особый вид глины, употребление которой снимало боли в животе, головную боль и придавало силы.

Василию Литовкину и Марии Лебедевой удалось пережить голод. Началась трудная, но все же мирная жизнь. Свадьбу Василия Ивановича и Марии Алексеевны сыграли в 1929 году в той же Песчанке. Анна Васильевна рассказывала, что родители Василия были против этого брака, так как Мария была на два года старше супруга, но все же мешать не стали.

Семья Литовкиных была большая, семеро детей, но выжили только пятеро.

Моя будущая бабушка Анна была вторым ребенком, она родилась 13 января 1933-го, в самый разгар голода.

Голод 1932—1933 годов — результат политики насильственной коллективизации крестьянства и хлебозаготовок, ситуация резко усугублялась еще и тем, что 27 декабря 1932 года в СССР была введена паспортная система для всех граждан, за исключением крестьян, то есть фактически была запрещена миграция крестьянства из голодавших районов. В связи с этим стала наблюдаться резкая смена общественных настроений. Крестьянство стало менее добросовестно выполнять свои полевые обязанности. На колхозных полях появились «парикмахеры», срезавшие колосья для спасения голодных детей, а на токах — «несуны», уносившие зерно в карманах и за пазухой^[6]. Бабушка рассказала, что и они тоже были «несунами». Родители часто посылали старших детей на колхозные поля, но бабушка добавляла, что они ничего не срезали, а просто собирали те колоски, которые были не убраны колхозниками. «Впрочем, что мы только не собирали...», — вздыхала она.

Число непосредственных жертв голода в Нижневолжском и Средневолжском крае в 1934—1935 годах достигло 365,7 тыс. человек, а коэффициент смертности в сельской местности был значительно выше, нежели в городе^[7].

В семье моей бабушки все выжили, но голодное детство наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Тяжесть пережитого стала причиной того, что она старалась не вспоминать свое детство, лишь изредка, невзначай, она упоминала о некоторых моментах, и всегда с горечью и обидой: «детства не было...». И все же, по моей просьбе, бабушка в простой школьной тетради, на четырех листах написала неровным почерком свои воспоминания о самых тяжелых детских годах своей жизни.

Анна Васильевна вспоминает: пока все они, дети, не стали взрослыми, никто никогда не знал своего дня рождения: дни рождения не праздновали, не дарили подарков. Так было не только в их семье, но практически во всех семьях. Постоянно сопровождало чувство голода: «Мы даже не знали, что яйца нужно варить... обычно разбивали его в блюдечко и макали хлебушком, насколько его хватало... так же и молоко — только макали, а стаканами не пили... Новенькое платьице покупали к Пасхе, а так носили обноски друг после друга... И как бы не было тяжело, пережили голод, холод и все невзгоды, — пишет Анна Васильевна в своих воспоминаниях, — но в 41-м году нагрянула беда еще страшней...».

Военная пора

Мы быстро подрастали, как грибы,
Но только под свинцовыми
дождями...

Лев Киселев

Василия Литовкина, отца семейства, забрали на фронт. В мае 1942 года Анна Васильевна только окончила второй класс семилетней школы села Песчанка. А в июле война подступила к Сталинграду.

В Великую Отечественную войну, как и в Гражданскую, станцию Воропоново, село Алексеевка и село Песчанка называли «замком на воротах» по пути в Сталинград^[8]. В своих воспоминаниях бабушка рассказывает: «Мы остались с мамой... вдруг начали с неба лететь бомбы. Мне было 9 лет, я уже умела считать, но, когда находила черная туча самолетов-бомбардировщиков, их нельзя было сосчитать... так их было много... бомбы летели, казалось, ящиками...».

Особенно тяжелый период в жизни бабушки начался в конце августа 1942-го. В это время, переправившись через Дон, враг начал наступление вдоль железной дороги Калач-на-Дону — Сталинград. Главный удар наносился в направлении разъезда Басаргино, станции Воропоново, но первое наступление было сорвано. «К исходу 11 сентября гитлеровцам удалось захватить Песчанку». Видимо, в эти дни они захватили и Воропоново, превратив его в сильный укрепленный опорный пункт.

«Все кругом горело... было страшно, — писала бабушка, — календарей и часов у нас не было, поэтому ни дня, ни года, ни часа мы не знали. Мы жили в овраге, в котором вырыли пещеру. В нее можно было влезть только на корточках, а внутри только сидеть и лежать. Закрывалась она шалашом. Но во время бомбежки и там нельзя было сидеть... Жить в хатах было нельзя, у кого-то они были изрешечены осколками снарядов, у кого-то совсем разбиты, у кого-то сгорели. Наша хата стояла вся изрешечена и без окон», — написала в своих воспоминаниях бабушка.

Вспоминает Анна Васильевна и очень сильные бомбежки, от которых их окоп часто засыпало землей. А однажды бомба попала в здание школы, в котором располагался немецкий госпиталь: «Я никогда не забуду, как кричали горящие немецкие солдаты... вся деревня была пропитана запахом горящих человеческих тел...».

Анна Васильевна писала о страшных военных годах: «Но страшны были не только бомбы, ...страшно хотелось есть... Кушать было нечего, пухли с голоду... у брата и сестер были большие животики, а самый младший брат умер с голоду в 1942 году». Магазинов в Песчанке не было, были они только на станции Воропоново, но во время войны, конечно, и там прилавки были пустыми. До войны у Литовкиных была корова, когда она давала приплод, его резали, а шкуры солили, сушили и хранили на чердаке дома. Так вот во время войны, в перерывах между бомбежками, Мария Алексеевна доставала их, смолила на костре, размачивала их, чтобы были мягче, а потом варила детям холодец. Анна Васильевна признается, что еще лет 20 после этого не могла даже смотреть на холодец.

Еда добывалась с риском для жизни: «На станции шли эшелоны с зерном, их бомбили, и они горели. Тогда мама бросала нас одних, рискуя погибнуть, ходила на станцию и набирала горелого зерна столько, сколько могла унести. Тут мы его мочили, гарь всплывала наверх, песок вниз, а что плавало посередине, выбирали до зернышка, перекручивали, пока оно было сырое, и мокрыми руками делали лепешечки. Пекли их на примусе, а вот где мама брала керосин для него, я не знаю».

А еще до прихода немцев Мария Алексеевна, чтобы прокормить своих детей, ходила в Ельшанку (ныне часть Советского района г. Волгограда), там был консервный завод, с которого на свалку часто выбрасывали головы селедок. Мария Алексеевна набирала их и приносила домой столько, сколько могла унести.

Иногда помощь поступала оттуда, откуда ее не ждали. Бабушка вспоминала, что были немцы, которые их, детей, подкармливали, давали кусочки хлеба, намазанные чем-то сладким. «Это сейчас я знаю, что это было сгущенное молоко, а тогда мы думали, что это мед был...», — говорила мне она.

Случалось, что немцы оказывали детям и медицинскую помощь: дали лечебную мазь, когда они покрылись какой-то сыпью. От этого лекарства, как утверждает Анна Васильевна, сыпь у них сразу же прошла.

Вспомнился бабушке и еще один случай: «Дело было перед Новым годом — мы были в это время в немецком окружении. Нас, детей, тогда дед Иван забрал к себе. Мы жили в погребе во дворе, он с бабушкой в летней кухне, а в доме были немцы. Помню, сидим тогда, и вдруг дверь подвала открывается и заходит немец, а в руках у него пакетики какие-то, вот в такие сейчас чипсы упаковывают. С ним дед зашел, он по-немецки хорошо разговаривал и перевел то, что немец говорил. А говорил он что-то про то, что скоро праздник, а это нам подарки, и дал нам каждому по пакетику. Мы взяли пакетики, а там оказались конфеты леденцовые. Немец ушел, но дед говорит: "Давайте мне конфеты, я буду вам понемногу каждый день выдавать", ну мы отдали. Он разорвал один пакетик, дал нам каждому по конфетке, а остальное забрал и ушел. Больше мы этих конфет не видели».

Анна Васильевна не могла не отметить случаи, когда немцы проявляли человечность: «У нас дома был погреб, накрытый сверху досками и сеном. Еще до войны туда про запас складывались мешки с зерном. Когда дом заняли немцы, они нашли наш "тайник". Конечно, они сразу же кинулись мешки доставать. Когда мама моя это увидела, она со слезами подбежала к немцам и начала умолять их оставить зерно, говорила, что у нее дети, что их кормить нечем. Тогда один солдат схватился за пистолет и уже был готов убить ее, но в тот момент другой солдат дал ему подзатыльник и закричал, указывая на маму: "Nein-nein! У матки киндер!", заставив тем самым второго солдата убрать пистолет». Что стало с тем зерном, бабушка не помнит.

Анна Васильевна отмечает, что немцы, как правило, дольно лояльно относились к мирному населению: «Дальше в степь, за Песчанкой, были бункеры, в которых прятались немцы. У них была военная конница. Когда лошадей убивало снарядами, их никто не закапывал, они просто валялись в степи. Тогда мама и еще люди брали санки и топорики и ходили по балке в поисках этих лошадей или чего-нибудь съестного. Они рубили эту конину и разбирали кто сколько мог».

Препятствовали возможности выжить, как горько вспоминает бабушка, соотечественники-полицаи: «А если ранило лошадь, наши же полицаи их резали, рубили на куски, а потом дразнили нас, как собачонок... мы ходили за ними, просили: "Дайте хоть кусочек...", а они только смеялись и отвечали: "У нас своих хватает таких голодающих"». Она также рассказывает, что после освобождения села «полицаев сначала "забрали", они "отсидели" столько, сколько тогда было положено», а после освобождения все вернулись в родные места и устроились на работу. Однако никто из них не смог прожить долго после этого, они просто уходили на работу и не возвращались. Многих из них позже находили мертвыми. «Наверно, они многим насолили, и с ними сам народ расплачивался по-своему».

К тем, кто служил в полиции во время оккупации, в нашей семье сложное отношение. Дело в том, что в 1942 году немцы, оккупировав Песчанку, назначали полицаем и деда Анны — Ивана Литовкина, который в Первую мировую войну находился в немецком плену и хорошо овладел немецким языком. Но Иван отказался, тогда его куда-то забрали. Бабушка вспоминает: «В то время были модные "письма счастья", считалось, что если получаешь такое письмо, то надо 7 раз его переписать и передать дальше, и тогда через 7 дней случится счастливое событие». Анна Васильевна рассказывала, что к ним это письмо кто-то подбросил в окоп. Бабушка вместе с сестрами семь раз переписали текст письма и подбросили копии в соседние окопы и землянки. Как бы то ни было, но ровно через семь дней Иван вернулся.

Интересно, что мой прадед по отцовской линии, Матвей Семенович Дундуков, во время Великой Отечественной войны тоже был назначен старостой хутора, но продолжал помогать советским солдатам: в подвале своего дома он прятал раненых. В 1943 году Матвея арестовали как полицая. Домой мой прадед так и не вернулся.

Зимой 1942 года умер самый младший брат Анны Васильевны — Владимир. Мальчик был совсем маленьким. Бабушка и сейчас с дрожью в голосе вспоминает: «Он маленький был. Рахитом болел, пухленький животик такой, помню, у него был...».

Отец, Василий Иванович Литовкин, воевал под Сталинградом. У нас сохранилась единственная его фотография военной поры. Она сделана во время его пребывания в госпитале в г. Великие Луки. На ней он изображен в белой нательной рубахе с открытым воротом, на шее — ватно-марлевая повязка, закрепленная пластырями. «Папа наш был на войне все 5 лет, — пишет бабушка, — служил он в артиллерийских войсках». Все деньги, которые Василий Иванович получал за службу, он высылал семье. После освобождения поселка на станцию стали приезжать вагончики с продуктами. «Эти продукты мы и покупали за те деньги, которые присылал отец».

Василий до первого ранения служил в артиллерийских войсках в звании рядового, а по возвращении из госпиталя стал поваром в тех же войсках: «Домой его отпускать не хотели, поэтому поваром оставили», — разъясняет Анна Васильевна. Сам Василий, вернувшись домой, ничего не рассказывал о годах, проведенных на войне, а все документы и медали, как сказала мне Анна Васильевна, были украдены у него в госпитале. О последнем ранении своего отца бабушка написала так: «...в апреле 1945 года его сильно ранило в ногу, а также разорвало всю шею и грудь, из-за чего, вернувшись, он совсем не мог разговаривать. Можно сказать, его вновь собрали по частям в госпитале. Отец говорил, что просил врачей не мучить его, а просто отрезать ему ногу, но врач сказал: "Будешь с ногами! Будешь потом всю жизнь меня вспоминать". Домой отец пришел на костылях». Следует отметить, что врач оказался прав, со временем все восстановилось, в течение двух лет Василий Иванович снова смог говорить, и даже отбросил свой костыль, заменив его на «палочку», а потом бросил и ее.

Песчанка была освобождена от немцев в феврале 1943 года.

Бабушка об этом рассказывает так: «Помню, как нас освобождали, перед самым освобождением была очень сильная бомбежка. Наши же бомбили по полям, думая, что там немцы, а там мы были... Когда все стихло, мы услышали крики: "Ура! Ура!", и, выйдя посмотреть, что там происходит, увидели наших солдат в белых полушубках, валенках и шапках, бегущих к нам и радостно так кричащих:

"Ура! Ура!"».

О тяжелых боях, развернувшихся на территории Песчанки, напоминает памятный знак всем жертвам Второй мировой войны, установленный на окраине села 8 июня 1996 года. Он был создан по проекту австрийского архитектора Иоганна Бойля.

Памятник представляет собой треугольную плоскость, расположенную под небольшим углом. Для изготовления памятника использовались пластины, напоминающие об оружии и материалах войны. По замыслу автора, они должны ржаветь^[9].

По одну сторону памятника находится могильная плита с нанесенным на нее католическим крестом и надписью на немецком языке, по другую — надгробье также с католическим крестом и надписью на немецком и русском языках: «Этот памятник посвящен всем жертвам Сталинградской битвы 1942-43 года. Он напоминает о страданиях павших здесь солдат и гражданского населения. Для павших здесь и умерших в плену из всех стран, мы молимся за вечный покой в Русской земле».

За этим памятником в народе закрепилось название «немецкий».

Старшие поколения жителей Песчанки знают, что новая асфальтированная дорога в поселке проложена прямо через немецкое кладбище. Анна Васильевна рассказывала: «Там немцы своих хоронили. На каждой могиле ставили крест и вешали каску. Очень большое было кладбище. А когда в феврале пришли наши, они в те могилы стали закапывать всех подряд. Потом разровняли все. Теперь мало кто знает, что мы "ходим по костям"».

Сразу после ухода немцев из села Литовкины вернулись в свой полуразрушенный дом. Полностью восстановить его удалось через очень долгое время: «Тогда уже отец поправился, а мы выросли совсем...». В 1943 году Анна пошла в третий класс семилетней школы села Песчанка.

Как во время войны, так и после нее основным вопросом оставался вопрос физического выживания. Все испытывали огромный дефицит продуктов питания. «Ну вот не было продуктов, дефицит. И так же было с хлебом. Вот мы ездили на станцию, ведь магазинов в Песчанке не было, по карточкам там отоваривались. Придешь туда, бывало, а продавщица говорит: "Кто со мной за хлебом поедет?"... и тут все кидались, потому что знали, что приедешь оттуда, продавщица покормит... приезжаешь оттуда, было обычно 3—4 человека, мы поможем ей хлеб потаскать, она сварит супа пшенного с кусочком масла сливочного и хлеба даст по кусочку. Вот она покормит, тут же сразу отоваришься у нее по карточкам, грамм 400 на сутки тогда хлеба давали, на детей меньше, на взрослых больше, поэтому все и рвались с ней... Также крупу и сахар давали по талонам, а потом отменили. Вот все было очень качественное, хотя не знаю, может, так казалось, потому что не было ничего... фруктов было тоже мало, но вот колбасу я не ела, пока замуж не вышла, а когда вышла, вот вроде стали товары появляться...».

Послевоенный голод 1946—1947 годов оказался не менее тяжелым для населения, чем и два предыдущих. Причиной послевоенного голода явились засуха и резкое ослабление производственных сил деревни.

Последствия голода продолжали сказываться и в 1948 году.

В 1946 году семья Литовкиных отправилась на Кубань. Почему Литовкины отправились именно на Кубань, бабушка ответить однозначно не может. Но она поясняет, что в то время очень много их знакомых уезжало именно туда, возможно, кто-то ехал к родственникам, кто-то на заработки: «Мы поехали туда спасаться от голода. Тогда много кто уехал из деревни. Приехали мы на станцию Двойная. Оттуда попали в село то ли Жуковку, то ли Жутово».

Чтобы найти деньги на поездку, Литовкиным пришлось продать корову. На Кубань они попали в октябре, несмотря на это, бабушка вспоминает, было очень холодно, мела метель. Когда они попали на станцию, ехать было совершенно некуда: «Я точно не знаю, как родители там договорились, но нас всех посадили в телегу и повезли куда-то. Попали мы в дом к каким-то старикам. Спать у них было негде. Нас всех положили на солому в сени. Жались друг к другу, как цыплята». Жили Литовкины у этих людей недолго, вскоре им удалось найти небольшой дом на окраине села, в котором они и поселились. «С нами был еще мой братик маленький Коля, он в 1946 году родился. Но зимой, пока мы были на Кубани, он очень сильно заболел и умер».

На Кубани семье Литовкиных на первых порах тоже было голодно: детям приходилось ходить побираться по людям, потому что родителям не сразу удалось устроиться на работу. Село, в котором жили Литовкины, было большое и богатое, поэтому люди охотно помогали — кто деньгами, а кто продуктами.

Ранней весной Василий Иванович стал работать пастухом. «Рано утром на рассвете отец будил нас всех, и мы выходили с конца села, обходили все дворы, собирали стадо и вели его на пастбище». За это, как говорит Анна Васильевна, все жители села по очереди каждый день кормили детей: «С каждого двора выносили еду, кормили нас. Иногда деньги давали».

«Потом, помню, случай был, — продолжает Анна Васильевна, — коров в основном мы, дети, пасли. Часто мимо пастбища гнали и других коров, не наших, на мясокомбинат, наверно. Однажды одна корова отбилась от общего стада и прибилась к нашему. Ну что с ней было делать? Мы ее себе оставили. Но было и еще одно стадо, которое пас безрукий пастух. Этот пастух, когда узнал, что корова эта не наша, увел ее из нашего стада. Вот так остались мы без коровы».

Так Литовкины жили до осени 1947 года, пока им не удалось заработать денег на обратную дорогу и обустройство на месте, в родном доме.

Той же осенью 1947-го Анна пошла уже в пятый класс той же школы села Песчанка. На тот момент ей уже было 14 лет. Со слов мамы я знаю, что училась бабушка крайне плохо. На учебу просто не было времени, ведь нужно было помогать матери, ухаживать за младшими братьями и сестрами, восстанавливать разрушенное хозяйство. Писать было не на чем и нечем. Мне невольно вспоминаются бабушкины упреки, когда я расточительно использую, например, бумагу: «Конечно, у вас сейчас всего вдоволь. А когда я училась, мы писали на газетах между строк и на тех белых промежутках, на которых не было ничего напечатано».

Все дети в классах были одного возраста: «Я училась в классе, в котором старше 1933 года рождения детей не было, и младше тоже». В бабушкином классе было больше двадцати человек, среди них были и инвалиды, и раненые во время войны. Это были уже совсем не дети, сама Анна Васильевна называет всех школьников того времени «переростками». Никаких дополнительных занятий и праздников в школе никогда не проводилось, после занятий дети сразу же бежали домой, помогать родителям.

Несмотря на то что училась бабушка не очень прилежно, прогуливать занятия она не любила: «Я помню, сильно заболела, малярия у меня была. В школу ходила с температурой, на уроках сидела, а меня очень сильно трясло, кое-как выдерживала...». Вылечила бабушку цыганка. Она однажды зашла за милостыней, увидела больную девочку и сказала родителям: «Вам нужно взять яйцо, сварить его, почистить, завернуть в косынку и привязать под руку девочке ровно на трое суток. Также нужно написать на дверях и окнах мелом "Нюси дома нет"». Удивительно, что совет цыганки помог бабушке. Как она утверждает, в этот же день у нее упала температура и больше не поднималась. А когда через три дня яйцо отвязали, оказалось, что в нем совершенно не было белка, а желток очень сильно высох.

Кое-как окончив семь классов в 1950 году, бабушка пошла работать. Анна Васильевна с трудом может провести тонкую разделительную полосу между детством и взрослостью. «Не было у нас детства, — неустанно повторяет она, — какое детство, если мне было 16 лет, когда мама лежала в роддоме с младшим братом, и мне приходилось каждое утро доить нашу корову, парить молоко, разливать его по ведрам и на коромысле нести его на станцию. Оттуда меня и еще таких же доярок забирали на грузовой машине и везли в город. Там мы продавали молоко, а обратно с города потихоньку шли пешком. Иногда, правда, кто-нибудь подвозил».

Бабушка всегда подчеркивала уважительное отношение к старшим и в семье Литовкиных, и в других семьях односельчан, отмечая это как примету времени: «У нас Зина была самая старшая. И никто из нас никогда даже "Зинкой" ее не назвал, несмотря на то что семья была бедная и неграмотная. Младших называли, да, ну меня Нюськой называли, я там скажу: "Шурка", а старших... чтоб назвать старшую "Зинка" — это у нас совсем неправильным считалось. Я считала, что у нас Зина — это вообще идеал: и умная, и все знает, если что-то она сказала, то это закон, и мы до самой старости ее слушались. Вот бывало Валя придет ко мне и мне какое-нибудь замечание сделает, то я тут же беру и поправляю. Кто-то бы сказал: "Да ладно!", а я думаю, что если сказал человек, то ему виднее, со стороны виднее, значит — я сейчас беру и исправляю. Слушались, придерживались мнения родственников и старших вообще безоговорочно. Не так, как сейчас, посмотришь — матерей не слушаются... Я не знаю, может, старых дети где и обижали, но у нас это было не принято».

Итак, с 1950 года начинается новая страница жизни Анны Васильевны Литовкиной. Наверно, как и все девушки, она вступала в нее с лучшими надеждами.

Послушная юность

Колесики все крутятся, сплетает
нитка кружево,
Душа полна весеннего огня.
А годы, как метелица, все сединою
стелятся,
Зовут плясать, да только не меня...

Михаил Анчаров

Молодость бабушки пришлась на 1950—60-е годы. Об этом времени в своей судьбе она тоже рассказывает довольно противоречиво. Опять самым острым вопросом было выживание. Выживать помогали подсобные хозяйства: «...вот огороды были, капусту, свеклу, огурцы выращивали. А картошку, по-моему, покупали. И вот родители картошки наварят в мундире, масло измерят ложечкой, чтоб не перелить... и вот картошку с капустой ели...». Кондитерские изделия были редким лакомством: «Конфеты вот так просто в вазах не лежали. Бывало, поели, нам по кусочку сахарку положили и до свиданья, хочешь чай с ним пей, хочешь что хочешь с ним делай...».

Необходимость зарабатывать средства на жизнь заставила Анну уже в 17 лет начать официальную трудовую жизнь на железной дороге. В ремонтной бригаде, путейцем, или «в ремонте», как она сама говорит, Анна проработала 11 месяцев. Работа заключалась в восстановлении разрушенного полотна железной дороги в Сталинграде. Работа была крайне тяжелая для молодых девушек: наравне с мужчинами они таскали тяжелые шпалы на плечах, укладывали их и забивали «костыли». Физическая работа требовала хорошего питания, которого не было: «Мы тогда с подругой на обед покупали пачку маргарина... не масла даже, а маргарина, и по кусочку хлебушка, заваривали чай и обедали этим, а потом опять работать. Мало хорошего я видела в то время.».

Но были и отрадные настроения. Первое, что бабушка отмечала в этом отношении — надежда на улучшение материальной стороны жизни: «При Сталине каждый год было снижение цен. Как весна, так по радио, а тогда были тарелки большие — рупоры, объявляется о снижении цен...». В близком окружении бабушки не было репрессированных, а все, что было позитивного, связывалось с именем Сталина: «Лично нам Сталин ничего плохого не сделал, он снижал цены, мы радовались. Для нас Сталин был хороший.».

Большинство современников действительно оценивали происходящее снижение цен только в сравнении с военным периодом, не помня, что «дешевая» цена на хлеб и муку даже после снижений оставалась вдвое выше, чем довоенная.

Старшая сестра бабушки Зина работала в столовой при общежитии мостопоезда. Когда одна из официанток столовой, Маша Саматейкина, ушла в декрет, Анна временно заняла ее место. В то время декрет составлял 56 дней до родов и 56 дней после родов. По истечении этого срока матери должны были сразу же возвращаться на работу.

В столовой Анна познакомилась со своим будущим супругом, Владимиром Егоровичем Дубовиком: «А вся молодежь как раз ходила в эту столовую... ребята и девки... И вот он увидел меня там и прилип... Я вышла за него замуж, потому что у нас большая семья, мы плохо жили, дед пил, и там за кого вышла, за того и вышла, лишь бы из дома уехать, а он... он думал, наверно, что от меня какая-то выгода будет с жильем. И он женился. И получилось, что я вышла по нужде за него, и он преследовал какую-то выгоду, но она не получилась... ни с жильем, ни с чем...».

Свадьбу сыграли 7 августа 1951 года. Бабушка рассказывает, что перед тем как расписаться в сельсовете, они были венчаны в церкви. Свадебного платья у бабушки не было: «Мы же бедно жили... какие там платья. Было простое светлое платье, которое купили на рынке, не торжественное даже». По традиции молодоженам дарили подарки: «Кто что подарил... кто-то чулки, кто-то сундук для вещей, кто-то перину на кровать, а одна женщина подарила белую косынку. Мне этот подарок понравился...». На следующий день Анна пришла в этой косынке в магазин. Продавщица поинтересовалась, откуда у нее эта косынка, а потом, когда узнала, что это свадебный подарок, сказала, что эта косынка была у нее украдена с веревки, на которой сушилось белье. «Ну я тогда ее с головы сняла и отдала ей».

Отношения между молодоженами сразу не складывались. Владимир Дубовик был выходцем из села Бошевка Буринского района Сумской области. Родился он в 1925 году в семье Анны и Егора Дубовиков. Дубовики тоже были крестьянами. Можно сказать, что они были «ровней», потому что были выходцами из бедных крестьян. Но Владимир с самого начала проявлял высокомерие по отношению к жене. Так, с начала совместной жизни он не брал ее с собой, когда навещал родителей на Украине: «Я ему все говорила: "А что ж ты меня не свозишь туда родителям своим показать? Я бы их посмотрела, с матерью твоей познакомилась бы...", а он говорит в ответ: "А мне стыдно тебя им показывать! Ты даже ложку правильно держать не умеешь". Он меня стеснялся...». Много лет спустя, когда Владимир предложил привезти свою мать к ним, отказалась Анна: «Ты меня туда не возил, и мне мать твоя здесь не нужна...». Так оказалась обрубленной эта ветвь нашего рода.

В семье Анны и Владимира возникали противоречия самого разного рода. Бабушка называла мужа «бендером». А когда я спросила почему, она ответила, что «бендеры — это предатели». Главной причиной семейных проблем, конечно, было то, что в семью объединились люди без любви, мало знавшие друг друга. «Он меня совсем не любил, даже ненавидел.» — с горечью вспоминает Анна Васильевна.

С самого начала, еще до женитьбы, Владимир проявил собственническое отношение к Анне. Например, он из-за ревности не разрешил ей продолжать работать в столовой. Анне предложили работать официанткой в железнодорожной столовой депо станции Волгоград-II. Бабушка до сих пор сожалеет, что отказалась: «...и вот надо было мне туда перейти, нашла бы там умного парня в городе, но дурой была; он не разрешил, вот, говорит, будешь со мной, мы поженимся и все... И вот поженились... На стройку бы он меня пустил, а вот в столовой не разрешил...». А далее бабушка произнесла фразу, которую я вынесла в название этой главы: «.а мы послушные были... и все, я не поехала, поженились... и с первого дня началось это все...». Послушность, готовность сделать все так, как хочет кто-то старший, кто-то главный в твоей жизни, была жизненной установкой, воспитанной, наверно, поколениями предков. Видимо, для того чтобы понять, что можно было построить свою жизнь иначе, нужно было пройти долгий жизненный путь.

В 1952 году в семье Дубовиков родился первенец — дочь, которой дали имя Галина. После рождения дочери Анна в 1953 году устроилась работать стрелочником на станцию Воропоново (ныне ст. им. М. Горького). Труд стрелочника, как уже говорилось, очень тяжел. Как с ним справлялась молодая женщина, для меня до сих пор остается загадкой. Сама Анна говорит: «А раньше легких работ и не было...».

Семейство Дубовиков провело три года в разъездах по Казахстану, они уехали туда в 1955 году: «Как замуж вышла, так и пошло. То на Максимке жили, потом в мостопоезде, мостопоезд этот направили в Казахстан, мы поехали в Казахстан, жили там на станции Жана-Семей, а потом нас перевели на станцию Актогай».

Жили в вагончиках. В каждом вагончике расселялось по две семьи, отделяли их друг от друга нары. Посреди вагона стояла «печка-буржуйка», которая отапливала помещение и использовалась для приготовления пищи. Удобства располагались на улице, но душа или бани не было вообще: «Купались в корыте или в речке... хорошо, что к зиме нас перевели в комнату».

А 27 апреля 1956 года Анна родила сына Владимира.

Жизнь в семье Дубовиков не ладилась. Супруги часто ссорились. Работа Владимира была связана с разъездами. Но, как замечала Анна, муж не стремился побыстрее приехать с работы домой, чтобы помочь жене. Пожалуй, напротив... Поэтому в 1958-м Анна решила вернуться в родные края. Она долго колебалась. А решилась благодаря двум обстоятельствам. Первое обстоятельство — укус скорпиона. Анна однажды, находясь в погребе, почувствовала небольшой укол в руку, потом рука зачесалась. Но Анна не придала сначала этому никакого значения, даже не обратилась в больницу. Когда ей стало совсем плохо, знакомые посоветовали выпить перцовой водки. От этого ей стало еще хуже: «.а я не пила ведь никогда, мне очень плохо стало. Помню только, как пришла домой, села на крыльцо и потеряла сознание.». Очнулась бабушка уже в больнице. Врачи, к счастью, успели ее спасти. Однако ей еще долго пришлось восстанавливать здоровье.

Окончательно Анна Васильевна решила уехать из Казахстана после того как пережила сильный паводок. Весной 1958-го затопило несколько соседних с Актогаем деревень. Анна была одна с двумя детьми на руках. Мужа, как всегда, не было рядом. Вода чуть-чуть не подступила к дому Дубовиков. Но ужас, который пережила Анна Васильевна, помог ей принять окончательное решение: «Я слабая была, в обмороки падала часто, похудела очень сильно, но забрала детей и уехала, жизни не было никакой.».

Дорога была мучительной: «.шесть суток ехала с пересадками в Новосибирске и Сызрани с маленькими детьми, с сумками. Горшок взяла и "харчи" только и уехала».

В Песчанке Анна быстро нашла себе работу в местном клубе, который тогда назывался «изба-читальня». Днем она работала там уборщицей, а вечером билетером.

В 1959 году дочь Анны, Галина, пошла в первый класс.

В этом же году Владимир Егорович снова вернулся в семью: «У нас стройка шла, я как раз с отцом была, подняла голову и увидела, что Дубовик идет...».

Почему бабушка снова пустила его? Опять сказалась трудная для понимания нашему поколению послушность. Сама она об этом рассказала так: «Я хотела сначала от ворот поворот ему дать. Знала же, что ничего хорошего уже не выйдет у нас. Но отец сказал, мол, у тебя двое детей, без мужа никак нельзя. Пришлось пустить его.».

От своей казахстанской подруги Анна знала: у Владимира появилась женщина-украинка, с которой он вроде бы хотел начать новую жизнь в Украине. Однако все же решил заехать к семье. Возможно, относительно этой украинки у него тоже не было таких уж серьезных планов, раз он сделал остановку. Бабушка считает, что муж остался с ней потому, что она лишила его припрятанных от семьи денег: «Не поверила я, что у него совсем нет денег с собой. Поискала по карманам и нашла их. Нашла и забрала, у меня же двое детей, а он совсем не помогал.».

Отношения между супругами не стали теплее. Владимир снова начал унижать и притеснять Анну: «Я же работала в клубе, а ему это очень не нравилось. Однажды он пришел ко мне и говорит: "если ты работу эту не бросишь, я тебе это ведро на голову надену". Анна Васильевна опять подчинилась мужу. За годы совместной жизни с Владимиром Егоровичем бабушка несколько раз забирала детей и переезжала то на станцию (на Максимку), то обратно к родителям (в Песчанку). Бабушка неохотно вспоминает об этом: «Помню, он глаза вылупит, что попало берет и шугает тебя...». Потом приходил, каялся, и она опять смягчалась.

Зрелые годы

Чтобы ты в эту ночь не скорбела,
Прогоню от окошка пургу.
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Все равно пред тобой я в долгу.

Виктор Боков

Новый период в жизни Анны Васильевны Дубовик приходится на конец 60-х — начало 70-х годов XX века, когда ее дети вступили во взрослую жизнь.

Галина в 1967 году окончила восемь классов и поступила в Волгоградский кооперативный техникум. Интересно, что когда я расспрашивала бабушку о студенческих годах жизни ее дочери, моей мамы, она практически ничего не могла сказать, кроме того что она выучилась «на бухгалтера-расчетчика».

Стипендия Галины составляла всего 20 рублей, из них 70 копеек шли на оплату общежития. Мама говорила, что этой суммы вполне хватало на жизнь. На самом деле, конечно, это было очень относительное благополучие. Вспоминая свою первую практику в столовой поселка городского типа Краснослободска, мама подчеркивала, что их «как бедных студентов, часто подкармливали, давали первое, второе и компот...».

Анна Васильевна давала дочери 5 рублей на неделю. Мама говорила, что этих денег хватало и на развлечения. Надо сказать, они были недорогими: «С подругами мы любили кататься на трамваях. Садились на любой трамвай и ехали до конечной остановки. Так мы узнавали город...».

В годы обучения в техникуме мама занималась баскетболом: «Ходила на тренировки, даже пару раз на соревнования ездила...». Вообще внеучебная жизнь студентов Кооперативного техникума была довольно разнообразной: к праздникам в техникуме организовывались вечера, состоявшие из небольшого концерта и танцевальной части после него: «Магнитофонов тогда не было, крутили пластинки...».

Училась Галина хорошо. Техникум она окончила в 1970 году, получив диплом, в котором не было ни одной тройки.

Интересно, что все подробности о студенческой жизни своей дочери Галины моя бабушка, Анна Васильевна, узнавала именно в момент, когда я описывала этот отрезок ее жизни. Они не были так близки, как мы с мамой сейчас.

Осенью 1967 года Анна Васильевна устроилась санитаркой на работу в железнодорожную больницу им. М. Горького. Работа эта была не столько трудна физически, сколько тяжела для Анны в моральном плане. В больнице лежали очень тяжелые пациенты, были и те, кто не ходил, не вставал, за ними требовался особый уход. Владимиру работа Анны не нравилась: «У него же астма была, он часто сам в этой же больнице лежал, требуя, чтобы я за ним ухаживала».

Бабушка отличалась спокойным кротким нравом, который приходился по душе руководству и вызывал доверие у персонала. В больнице она проработала четыре года. В последний год ее направили на курсы повышения квалификации, чтобы получить возможность работать младшей медсестрой: «Полгода были эти курсы, после них получила бумажку о том, что могу теперь, если война будет, оказывать медицинскую помощь».

В 1970 году дочь Галина закончила обучение в техникуме и была направлена в пос. Береславку. Там, в мае 1971 года, мама и встретила своего будущего мужа, моего отца, — Павла Леонидовича Дундукова: «Нас познакомила родная тетя Павла — Александра. Она работала в магазине, когда я поселилась в Береславке. Павел как раз вернулся с армии. Помню, как-то он приехал ко мне вместе со своей сестрой, забрал меня и повез знакомить с родителями. А через два месяца сыграли свадьбу». Свадебных фотографий не осталось, т. к. фотографии делались на любительский фотоаппарат Павла, а при проявлении пленка по неосторожности была испорчена. После свадьбы Павел переехал в Береславку к Галине. В 1972 году у молодой семьи Дундуковых родился первенец — сын Андрей.

Анна Васильевна в 1971 году устроилась на работу воспитателем в детский сад. Он находился на станции им. М. Горького (в народе — Максимка). Чтобы прийти вовремя, надо было из дома выходить в шесть часов. В то время на станцию не ходил никакой транспорт, да и, собственно, асфальтированной дороги не было. Приходилось добираться по бездорожью и через железнодорожные пути: «...в 7 начинал работать садик, и мне надо было до этого детей принять, людям к 8 часам на работу, вот они детей приведут и на работу. И вот еще темно, я прихожу в садик и свет включаю. И вот все это темное время с Песчанки каждый божий день в 6 часов... бывало, темно, выходишь — зима: у-у-у-у-у... ветер, снег, полезла вот так по сугробам».

В начале 1976 года Анна Васильевна после очередной ссоры с мужем уехала из Песчанки к дочери в пос. Береславку.

Галина помогла матери устроиться на работу в детский сад: «Там твоя мать поговорила с заведующей, говорит: "Мама у меня воспитателем работала, ко мне приехала сейчас", а заведующая говорит: "Пусть, мне твою маму посмотреть надо, я же не могу так заочно", посмотрела, говорит: "Ой, так у тебя мама еще молодая!". А мне-то 40 лет было, кровь с молоком, она меня сразу и взяла воспитателем...».

И кажется, жизнь начала потихоньку налаживаться. Анна подружилась с заведующей детским садом, которая помогала ей не только с работой, но и с квартирой: «Нравилась я ей, она тоже одинокая была, моего возраста, придет, бывало, ко мне, сядем, поговорим о детях, обо всем, а она максимовская была, а жила в Береславке, партийная была...».

Проработала Анна в садике до весны 1977 года, а ранее, осенью 1976 года, ее сын Владимир вернулся из армии. Он уговорил мать вернуться домой, к мужу. Анна об этом вспоминает так: «Вовка приехал ко мне в Береславку на мотоцикле и говорит: "Мам, ты мне нужна, вы там с отцом как хотите, а поедем домой!"». Так Анна теперь подчинилась воле сына и вернулась к мужу: «Я заявление на расчет написала, а заведующая мне: "Нет! Я вам и квартиру тут выстрою, договорилась уже", а Вовка говорит: "Мам, сейчас ты мне нужна, а если не поедешь, то, когда будешь старенькая, ты мне не будешь нужна...". Ну и все, посадил меня на мотоцикл и привез обратно в Песчанку.».

Анна вернулась ненадолго. Разлука, как выяснилось, ничего не изменила в их отношениях с мужем. А когда в 1978 году Владимир женился и решил уехать от родителей, бабушка сказала сыну: «Ну вот зачем ты меня забрал, опять на муки, опять никакого житья нету...».

«И как он женился, я поднялась и ушла к твоей маме...». В 1986 году муж снова решил вернуться в ее жизнь. На этот раз в отношения родителей вмешалась дочь.

Бабушка рассказывает об этом так: «Галя сказала ему, когда он снова захотел вернуться: "Ты об маму всю жизнь ноги вытирал как об тряпку, уходи, найдешь себе женщину, будешь жить с ней... уходи, дай маме спокойно пожить". Вот так она его и выгнала...».

Развелись супруги в том же 1986 году: «Он нашел себе там где-то бабушку, а она с ним особо и не нянчилась...». И еще немного позже Владимир Егорович сильно заболел, его парализовало: «Его когда парализовало, ему нужно было ноги растирать. Так она ему бутылку водки ставила и все. Не нянчилась особенно. А он выпивал эту водку... не растирал, а пил. Я бы массаж ему делала, ухаживала за ним...». Скончался Владимир Егорович 20 апреля 2001 года.

С тех пор в жизни Анны начинается новая глава.

На склоне дней

Что было, не забудется,
Что будет, то и сбудется,
Да и весна уж минула давно...
Так как же это вышло-то,
Что все шелками вышито
Судьбы моей простое полотно.

Михаил Анчаров

Бабушка после развода осталась жить в Песчанке вместе со своей матерью, Марией Алексеевной. Через полгода семью поразило новое несчастье: у Марии Алексеевны парализовало ноги.

«Ухаживали за ней вместе с сестрой Валей. Она в магазине уборщицей работала: два дня работала — два дня дома... Утром я маме есть приготовлю, ухожу на работу, а Валя идет на обед с работы, заходит и обедом ее кормит, а вечером я прихожу...». Так продлилось около полугода. В 1988 году бабушка ушла на пенсию, и все заботы по уходу за матерью легли только на нее. Но вскоре Мария Алексеевна скончалась в возрасте восьмидесяти лет. С того момента Анна осталась одна в небольшом домике своей матери на окраине села Песчанка.

К этому времени у нее уже подрастало два внука. Один из них — Андрей Дундуков, мой родной брат. В 1987 году он окончил восемь классов и поступил в Механический техникум г. Волгограда.

А немного раньше, в 1984 году, в семье Владимира Владимировича Дубовика, сына Анны, родился долгожданный ребенок — сын, которого тоже назвали Владимиром. Для Анны он стал еще одним любимым внуком.

В 1993 году в семье Галины и Павла Дундуковых родилась я. Отец рассказывал мне, что сначала меня хотели назвать Ириной, по детским стишкам: «Иринка с перинкой, а Андрюшка с подушкой» (мой старший брат — Андрей). Но в конечном счете все-таки остановились на имени Дарья. В это время семья Дундуковых переживала не лучший период в жизни. В семье пошел разлад, поэтому с четырех лет меня стала воспитывать бабушка.

Анна Васильевна в штыки воспринимала моего отца, Павла Леонидовича Дундукова. Наверно, свою роль сыграло и то, что мой отец в 1986 году, в числе 240 тысяч человек участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. На ликвидации он отработал 73 дня. Вернулся оттуда очень нездоровым. Папа говорил мне в детстве, что после той аварии на АЭС кто-то сказал ему: «Если хочешь теперь выжить — пей». Не знаю, как алкоголь мог спасать от полученной радиации, но в семью он вносил большой разлад.

В 1994 году новое несчастье — собственная болезнь Анны. У нее выявили онкологическое заболевание. Но она пережила тяжелую операцию и выжила благодаря хорошим врачам и дочери Галине, которая стала одним из главных доноров крови для матери.

Мой брат Андрей женился в 1991 году на девушке из образованной семьи — Надежде Сафоновой. Свадьбу сыграли в городе Грозном, где Андрей в это время проходил срочную службу. Мама говорит об этом так: «Свадьбу сыграли сразу же, как Наде исполнилось 18 лет. Это было необходимо потому, что иначе Андрея могли в любой момент забрать в горячую точку». Стоит сказать, что, несмотря на то что свадьба была скоропалительной, Андрей и Надежда до сих пор живут вместе и являются для меня примером гармонии в семейных отношениях.

У нас в семье хранится прекрасная фотография, на которой запечатлены почти все родные Анны Васильевны: сын Владимир со своей женой Людмилой, дочь Галина со своими детьми — Дарьей и Андреем и семья Андрея — жена Надежда и сын Никита, пока единственный правнук бабушки. От этой фотографии исходит своеобразное тепло, ведь на ней самые родные и близкие собраны вместе.

Есть в семейном архиве и еще одна не менее теплая фотография, на которой запечатлены Анна с невесткой (женой внука) Надеждой и маленьким правнуком Никитой. На этом снимке видно, что Анна Васильевна уже полностью поседела, голова ее покрыта платком, а на лице, к сожалению, уже навсегда запечатлены глубокие морщины.

Собственно, всю жизнь, с того момента как Анна Васильевна вышла на пенсию, она посвятила заботе о своих детях и внуках. Сейчас у Анны трое внуков и один правнук, но в 2011 году Владимир Владимирович Дубовик женился, и мы все надеемся на скорое пополнение в их молодой семье.

Сейчас Анна Васильевна живет вместе со своей дочерью Галиной и со мной в поселке им. М. Горького. Ей уже почти 79 лет.

Человек и эпоха

Стою на полустаночке в цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда.
А pельсы-то, как водится, у гоpизонта сходятся,
Где ж вы, мои весенние года...

Михаил Анчаров

Когда я спрашивала у бабушки о хрущевской «оттепели», я не услышала ожидаемых слов о появлении в жизни простых людей таких знаковых товаров, как холодильники, стиральные машины, радиоприемники, сравнительно удобная одежда и обувь. Для жизни Анны Васильевны гораздо существеннее было то, что при Хрущеве произошла отмена сезонного снижения цен: «Он не снижал цены, но и не поднимал. Вот они как установились в годы сталинской власти, так и держались...».

И все же некоторые позитивные моменты хрущевского периода бабушка отметила. Например, проведение электричества в Песчанке в 1961 году.

В памяти моих селян Хрущев остался еще и как главный «кукурузник». Как известно, кукурузу Хрущев объявил царицей полей и начал насаждать ее даже в тех местах, в которых она по природным условиям не должна была выращиваться. В нашем регионе кукуруза культивировалась успешно.

Анна Васильевна припомнила один забавный случай: «Я лежала в больнице в то время, а дома дети были одни, отец их как раз на работе был...». Дети, Галина и Владимир, росли хозяйственными и изобретательными, когда закончился корм для кур, Владимир вместе с товарищем пошли на поле и попросили зерно у комбайнеров, которые там работали: «Дяденьки, дайте нам зерна, у нас кур кормить нечем». Добрые комбайнеры насыпали им два пакета. Но стоило детям немного отойти, как их тут же остановила милиция, обвинив в краже этого зерна: «Посадили их в машину, привезли опять к этим комбайнерам, а те говорят, мол, да нет, мы сами им дали зерно, не крали они его, им кур кормить нечем...». Повезли мальчишек домой, видимо, хотели рассказать родителям, там оказалась только Галя: «Милиционеры у нее спрашивают:

— А где ваша мама?
— В больнице...
— А папа?
— Папа на работе...
— А зерно вам зачем?
— А нам кур кормить нечем...».

Милиционеры все-таки поверили детям и, улыбнувшись, оставили им зерно.

Интересно, что бабушка, рассказывая эту историю, упустила, что за этот поступок в сталинское время посадили бы в тюрьму. Когда я ее спросила про закон о «трех колосках», она ответила: «Сажали за то, что просто колосков с полей насобираешь. А если на работу хотя бы на пять минут опоздаешь, могли с работы сразу выгнать, а потом посадить как тунеядца». Но несмотря на это, оценивая сталинское и хрущевское время, Анна Васильевна отдает предпочтение сталинскому правлению: «Хрущев как-то стороной прошел, он мало выступал по радио, его нам, простым деревенским жителям, и видно-то не было. То ли дело Сталин...». Бабушка рассказала, что в ее памяти Сталин навсегда остался «солдатом», он всегда ходил в форме, в сапогах: «в общем, жил как простой человек, а Хрущев уже высокомерный был, не вызывал доверия этим».

Брежневский период бабушке запомнился в большей степени как период дефицита: «...Ну трудным только в том плане, что дефицит продуктов был. Бывало, не достанешь каких-то продуктов, например, молоко сгущенное только по блату можно было достать. Они были не дорогие, но их было мало, а теперь все есть, но все дорогое...». При этом уровень цен и зарплат (пенсий) оценивался как вполне приемлемый: «...Я вот шла на пенсию, у меня пенсия была 87 рублей, видишь, все копейки стоило.».

Перестройка и постперестроечный период, по словам бабушки, никак не изменили ее жизнь: «Перестройка не коснулась моей жизни. Я ее не видела и не знаю, что это такое...».

Я поинтересовалась тем, как она распорядилась своим ваучером. Оказалось, что мой отец, Павел Леонидович, был уполномочен семьей вложить все ваучеры, в том числе и бабушкин, в Волгоградскую металлобазу, которая, к сожалению, вскоре разорилась и прекратила свое существование. Большое количество граждан России до сих пор считают себя обманутыми результатами приватизации. Однако в нашей семье о ваучерах вспоминают без особого надрыва, скорее с усмешкой, считая это еще одним жульничеством по отношению к своим гражданам.

В целом экономическая политика властей в 1990-е годы достаточно сильно сказывалась на жизни населения, особенно той его части, у которой, как говорится, каждая копейка была на счету. Подорвал благосостояние большинства россиян обмен денег в конце 1993 года. Советские рубли были заменены российскими. Сроки обмена были ограничены, поэтому часть сбережений пропала. Небольшая часть советских денег осталась в копилке моего брата Андрея:

«Я даже не знаю, почему мы их не обменяли, упустили как-то...», — говорила мне мама.

В 1998 году страну вновь поразила денежная реформа, которая позже получила название «Павловской». По этому поводу у бабушки и мамы мнения разделились. Мама считает, что на ее жизни эта реформа никак не сказалась. А вот бабушка связывает эту реформу с падением качества многих товаров: «Товар был намного лучше, чем сейчас... Люди не так травились. Холодильники по 40 лет работали. Вот у Вали холодильнику 40 лет, он и сейчас работает. И утюг купишь, он у тебя на 100 лет, а сейчас купишь — он у тебя раз и сломался».

Интересно, что сам факт распада Советского Союза бабушка оценивает тоже с точки зрения более-менее бытового благополучия: «...в магазинах появились продукты, в аптеках лекарства, пенсии перестали задерживать».

Больше всего в современной жизни Анна Васильевна сетует на то, что отношения между людьми сильно изменились к худшему: «Люди сейчас озверели напротив того, как после войны люди были доброжелательные, жалели друг друга, никто никого не обижал, каждый друг другу хотел помочь, сожалели чужому горю, трудностям, а сейчас люди как звери, ненавидят друг друга, хамство вокруг».

Заключение

Уважайте текущий час и сегодняшний день!
Уважайте каждую отдельную минуту,
ибо умрет она и никогда не повторится...

Януш Корчак

Бабушка всегда говорила, что в ее судьбе нет ничего примечательного, что жила она, как все, трудно. И все же я решила записать ее историю. И ни на секунду не пожалела об этом.

Важным для меня стало само общение с бабушкой. Оно вышло совсем на другой уровень. В повседневных заботах обычно не хватает времени, чтобы поговорить по душам. Поначалу она не особенно хотела что-то рассказывать, ей было очень трудно вспоминать свое военное детство, не менее трудно давались воспоминания о семейной жизни, но позже бабушка, привыкнув к моим постоянным расспросам, стала отвечать искренне и охотнее, не боясь сказать что-то не то. И я считаю, что это самый главный результат, который принесло мне это исследование. Добиться взаимопонимания — это дорого стоит.

Все, что происходит в жизни бабушки, она измеряет самой трудной мерой голода, который она пережила в детстве и юности. Поэтому дефицит всего необходимого советской поры, как и дефицит денежных средств, чтобы приобрести то, что нужно для жизни в настоящее время, она оценивает как трудности сытого времени.

Я знаю, что в судьбе бабушки есть нераскрытые страницы. Она сама мне сказала: «Есть такие моменты, которые я тебе никогда не скажу». Я отношусь к этому с пониманием, не всем обидам вышел срок.

Важно, что я успела зафиксировать те воспоминания, которыми моя бабушка была готова поделиться со мной. Не менее важно то, что бабушка в ходе этой работы, как мне кажется, примирилась с трудностями своей судьбы, особенно когда она рассказывала о лучших страницах своей жизни, появлении внуков.